Вспоминая Шерлока Холмса

В палате стояло шесть коек. На крайней, у стены, возле умывальника, лежала Лиза. Сидорин увидел ее, и сердце его сжалось от любви и нежности. Девочка единственная из всех обитателей палаты не посмотрела на вошедшего. Лежала на спине, руки вытянуты вдоль тела, глаза неподвижно смотрят в потолок. Первое желание – броситься к ней, расцеловать, растормошить, развеселить... Но Асинкрит взял себя в руки, чувствуя сердцем, что в такой ситуации, с таким ребенком необходимо и вести себя нестандартно.

Сначала он взял свободный стул, а затем с самым серьезным выражением лица направился к койке Лизы. Только тут маленькая головка с копной распущенных по подушке и плечам волос соизволила повернуться в сторону вошедшего. И – словно ядерный взрыв – всплеск радости в этих бездонных глазах. Два человека, большой и маленький, долго смотрят друг на друга. Но, вот, словно тень набежала от крыла огромной черной птицы, словно туча накрыла поле в летний день, – через мгновение вспышка погасла, глаза потухли. Впрочем, Лиза не отвела их, что Сидорин расценил, как добрый знак. И он заговорил, не зная какое слово произнесет в следующий момент. Так случается, когда говорят сердцем. Но это нельзя было назвать и монологом. Лиза тоже разговаривала с Асинкритом – глазами, выплаканными до донышка. Господи, подумал Асинкрит, да ведь не сердце у нее болит, а душа исстрадавшаяся, вместившая столько боли, что и представить себе невозможно. Сейчас для него глаза Лизы были как открытая книга. Он читал в них все, читал, и его сердце продолжало сжиматься от любви и нежности. А сжимаясь, сидоринское сердце ломало тот ледяной панцирь, в который оно было заковано все эти долгие годы. Как Снежная королева из андерсеновской сказки не могла справиться с маленькой Гердой, так все земные мудрецы, все эти гиллели и грасианы, оказались бессильными перед Лизой Ивановой, такой беспомощной сейчас – и, оказывается, такой всемогущей.

Но Сидорин знал, что если долго голодавшего человека накормить щедро, от души, он может умереть. Наверное, поэтому Асинкрит старательно хмурился и каждое слово пытался произносить как можно более весомо.

- Я ведь ругаться с тобой пришел, дорогая моя, - начал он. – Да, да, не удивляйся. Стоило мне отъехать на несколько дней – и все! – мои красавицы от рук отбились. Одна в больницу загремела, другая... С ней, впрочем, будет отдельный разговор... Ах, тебе такое сказали... А почему ты поверила этим людям, а не нам? Не пришли за тобой? Ошибаешься, дружок, Алиса была у тебя, как часы. Ей просто тебя не отдали. Удивляешься? Напрасно. Представь себе путь, дорогу. Представляешь, как чудесно идти погожим летним днем луговой тропкой? Вокруг цветы, птички поют, солнышко светит. Захотел – в речке искупался, захотел – цветов насобирал, на облака в небе посмотрел – и дальше пошел. А теперь представь этот же луг поздней осенью или зимой. Тропку занесло, в лицо бьет пурга, холодно, страшно, а идти надо. Ты по пояс провалился в снег, но помочь некому. Путь, дорога – это наша жизнь, Лиза. Понимаешь? В ней обязательно будут и погожие дни, и снежная пурга. На дороге мы обязательно повстречаем не только колокольчики и ромашки, но и... Нет, ты не права. Волки не самое страшное. Страшнее улыбающиеся люди, которые прячут за пазухой камень. Как их узнать? А ты смотри им в глаза, как мне сейчас – и все в них увидишь... Вот сейчас на твоем... на нашем пути повстречались такие люди. Они очень сильные, очень умные, но мы их не боимся. Знаешь, почему? Потому, что Бог не в силе, а в правде. Потому, что у нас с тобой есть замечательные друзья, которые приносят девочке Лизе замечательные соки, а она к ним даже не притронулась. Ни один врач, даже самый хороший, не сможет вылечить человека, если он сам того не хочет. Ты это понимаешь? И еще...

- Я люблю тебя, - вдруг прошептала девочка. Прошептала так тихо, что даже девочка на соседней койке ничего не услышала. Зато ее услышал Сидорин. Услышал, и понял, что воля оставляет его.

- И я тебя люблю... очень.

- Тогда почему ты плачешь?

- От счастья.

- А от счастья тоже плачут?

- Конечно.

- А я вот не умею... от счастья.

- Дай время, мы тебя научим.

Лиза приподнялась, Асинкрит пересел со стула на ее койку и они обнялись. Точнее, Сидорин обнял девочку за худенькие плечи, а она прижалась к его груди.

- Больше не покидай меня, ладно? Сначала мама с папой... ушли, потом вы с Лизой... Я просто не захотела больше жить.

- Глупенькая... все теперь будет хорошо. Я обещаю. Вот, ты и заплакала.

- Разве?

- А если это не слезинка, то что?

- Это от счастья.

- Повторюшка – тетя Хрюшка.

- Ну и дразнись на здоровье. Скажи, а у нас будет кот?

- А ты хочешь?

- Очень.

- Тогда будет.

- Мы назовем его Рики.

- Почему Рики? Барсик лучше.

- Нет, Рики. У Влады есть Рики, пусть и у меня тоже будет.

- Кто такая Влада?

- Влада Сергеева. Она уже выздоровела и уехала к себе домой, в Ду...

- Куда?

- В Дуничи?

- Вроде бы нет такого города.

- А поселок есть?

- И поселка нет. Может, Думиничи?

- Точно!

- Ты с ней дружишь?

- Она со мной. Я же молчала. Она добрая и красивая.

- Понятно. А кот, значит, Рики?

- Рики. Влада мне стихи на прощание подарила. Она их написала, когда ей было столько, сколько мне. А сейчас она взрослая – ей уже шестнадцать. Представляешь?

- Представляю. А мне стихи почитаешь?

Лиза внимательно посмотрела на Сидорина.

- Ты хочешь сделать мне приятное?

- Вовсе нет. Просто люблю слушать стихи. Без них жизнь сразу становиться серой и скучной.

- Тогда слушай. Только я наушко тебе, чтобы другие не смеялись.

- Договорились.

И Лиза, почти касаясь уха Сидорина, старательно выговаривая каждое слово, начала:

Этот кот – ужасный зверь,

Открывает лапой дверь

И летит, пострел, стрелой

За бабулей и за мной!

Говорим ему: «Рикушка!

Может, хватит уже кушать?»

Он мяукает в ответ:

«Я хотел бы на обед

Утку, курицу, котлет,

А потом еще мне нужен

Полдник и, конечно, ужин».

И после паузы:

- Почему ты молчишь? Не понравилось?

- Очень понравилось, но я, если честно задумался: смогу ли прокормить такого обжору? Слушай, а давай лучше заведем хомяка? Или канарейку? И ест мало, и польза – поет красиво.

- Ты шутишь?

- Нет.

- Разве ты жадный?

- Я не жадный, я экономный.

- А от кота тоже польза.

- Это какая же?

- Он мышей ест.

- Откуда у Лизы в доме мыши? От нее даже все тараканы ушли. К соседям.

- Почему? – огромные глаза девочки стали еще больше.

- В знак протеста. Ни одной сухой корочки в доме нет, представляешь?

- Постой, дай я на тебя посмотрю. А, ты шутишь, шутишь...

... В этот вечер Лиза выпила весь сок, что ей принесли.

***

- Я слушаю вас.

Перед Сидориным сидел молодой человек лет тридцати. Он старался быть спокойным и вежливым, но Асинкрит чувствовал, что внутри следователя по особо важным делам областного отдела внутренних дел Ракова С.А. бушует пламя, готовое выплеснуться на него, Сидорина, произнеси он хоть одно слово в защиту Лизы.

Асинкрит улыбнулся и стал считать про себя: «Один, два, три...» Ох, много чего хотелось сказать ему сейчас этому сосунку, но поможешь ли этим Алисе? «Четыре, пять, шесть...» Неожиданно для себя помолился: «Господи, помоги мне найти те самые-самые нужные слова. Чтобы не во вред». «Семь, восемь, девять». Отчего-то вспомнился отец Николай. Он смотрит на него и говорит: «Будь мудрым, аки змея, и кротким, аки голубь». «Десять». Значит, аки...

- Так я слушаю... как вас? Да, Асинкрит Васильевич.

- Всегда приятно, когда тебя слушают, а особенно, когда слышат, Сергей Александрович. Я постарше вас, но почему-то мне кажется, что у нас с вами было похожее детство...

- Вы любите поговорить? Пожалуйста, ближе к теме. У меня мало времени.

- А ближе и не бывает. Серьезно. Не знаю, как вы, но я окружающий мир воспринимал с опаской. Мне казалось, что от него веет тревогой. И спасение свое, а также тишину и покой, я нашел в книгах. Особенно полюбил Шерлока Холмса. Помните? Вечное лондонское ненастье, зло повсюду, а в квартире на Бейкер-стрит тепло, уютно. Пылает камин. И мудрый Шерлок вместе с добрым доктором Ватсоном всегда готовы придти на помощь добрым людям, попавшим в беду. И она обязательно отступит. Не поверю, что вы не любили этих персонажей Конан-Дойля.

- Любил, конечно, но при чем здесь...

- И в юридический пошли не роди денег. Вы мечтали сделать мир чище, добрее, но, приступив к работе, поняли, что не так все просто и однозначно, как в книгах о Шерлоке Холмсе. Во-первых, куча нудной бумажной работы. И абсолютно никакой романтики. Во-вторых... Впрочем, вы все это знаете лучше меня. И вот – такое преступление! Конечно, Богданов не Рембрандт, но все-таки... Ежеминутные звонки от газетчиков, телевизионщики просят интервью. А тут, словно змей-искуситель появляется депутат Госдумы Исаев... простите, вру... Появляется его помощник, а приходит именно он - ведь так Сергей Александрович? Приходит – и предлагает такую награду тому, кто найдет картину, что голова пошла кругом...

- Послушайте, что вы себе позволяете? – Раков поднялся со своего места.

- Сидите, Сергей Александрович, сидите, я уже заканчиваю. По-человечески все понятно: дома вечно недовольная жена, которой и дубленка нужна, и сапоги, дочка просит Барби, вы сами не прочь наконец-то вместо своей «копейки» купить нормальную машину. Ведь у ваших коллег... И так вам захотелось найти эту картину, что даже забылись уроки Шерлока Холмса и... да что там говорить! Все, Сергей Александрович, я умолкаю. И слушаю вас.

- О каких уроках вы говорите? – Раков нервно барабанил пальцами по столу.

- Например, уроках милосердия – даже к преступнику. Вам же известно, что человека, не знавшего что такое тюрьма, можно сломать на всю жизнь, поместив его в камеру?

- Ах, милосердия! – Раков встал и забегал по комнате. – А вы не так просты, как кажетесь, а еще говорят, что сумасшедший. Так вот... Асинкрит Васильевич, Шерлок Холмс учил, что преступление надо раскрывать по горячим следам. Разве не так? Я не хочу, чтобы Богданов оказался завтра в том же туманном Лондоне.

- Очень похвально.

- Не перебивайте, я вас не перебивал! Мне жаль, но очень много улик свидетельствует против Елизаветы Михайловны. Ломать ее? Бог с вами! Пусть чистосердечно во всем признается, и я ей обещаю...

- А если не в чем признаваться?

Раков, словно из него вышел весь пар, вздохнул устало, сел на место и поднял покрасневшие от бессонницы глаза на Сидорина:

- Я вас очень понимаю, все-таки – близкий человек. Но факты, гражданин Сидорин, слишком упрямая вещь. Давайте ваш пропуск, я подпишу. В праве свидания с подозреваемой гражданкой Толстиковой мы вам не отказываем, будет отлично, если вы сумеете убедить девушку в том, что признание для нее – лучший выход.

- Хорошо. Только одна просьба. Уж не откажите любителю Шерлока Холмса. Очень хотелось бы узнать об этих уликах. Если они существуют, разумеется.

- Существуют. Что ж, как любителю – не откажу. Мы буквально по минутам восстановили день накануне преступления. Все опрошенные нами сотрудники музея отмечают, что Елизавета Михайловна была, образно говоря, не похожа сама на себя. Не улыбалась, раздражалась по пустякам. Умудрилась нагрубить директору и его заместителю, обвинив их в непрофессиональном отношении к картинам. В тот вечер ушла в числе первых, хотя обычно долго задерживается на работе. Но неожиданно, около десяти часов, вернулась. Вот, читаем показания сторожа Емельянова Петра Савельевича: «Я пил в своей каморке чай, когда в дверь позвонили. Это была Елизавета Михайловна Толстикова. Сказала, что забыла бумаги, с которыми бы хотела поработать дома. Она своя, а потому я спокойно ушел в каморку допивать чай. Минут через двадцать она постучалась ко мне и сказала: «Савельич, закрывай, я ушла». Ничего подозрительного я не заметил, разве что пришла она пустая, а уходила с сумкой, в которой лежали какие-то свертки».

Однако, продолжим. Кражу картины обнаружили на следующий день. На место преступления срочно выехала оперативная группа. Поработала она, надо сказать, на славу. У входа в зал, где висела картина Богданова, ребята нашли вот это, - и Раков торжествующе продемонстрировал Асинкриту ручку-указку.

- Узнаете?

- Конечно. Лиза вела с ней экскурсии.

- Совершенно верно. А вот технический сотрудник музея, в просторечии уборщица Прасковья Ивановна Мищенко показала, что накануне, перед закрытием вымыла и зал, и лестницу, и что ручку, потеряйся она именно тогда, наверняка бы увидела. Но и это еще не все, Асинкрит Васильевич, - с этими словами Раков осторожно достал из верхнего ящика своего стола нож для вскрытия конвертов. – Экспертиза установила, что именно этим предметом был вырезан холст картины.

- Это точно?

- Абсолютно. Наш любимый Шерлок призывал доверять науке. Мне очень жаль, но вы, наверное, догадались, чьи отпечатки мы нашли на этом ноже.

- Догадался.

- И не только на ноже, но и на раме, осиротевшей после кражи картины... Ну, как вам улики?

- Честно?

- А как же иначе?

- Разочарован. Очень разочарован, Сергей Александрович. Уверен, наш любимый Шерлок сказал бы вам тоже самое.

- Интересно, интересно. А если конкретнее?

- Я знаком с гражданкой Толстиковой где-то полгода. Не буду отрицать, у нее множество недостатков. Кофе пьет в немереных количествах, взбалмошна, наверное, легкомысленна, как большинство женщин, но она не дура, Сергей Александрович. Понимаете?

- Что вы имеете в виду?

- Предположим, Толстикова тот самый похититель картины. Давайте поставим себя на ее место. А, поставив, поймем, что она не вполне нормальна. Ведь только круглая дура за несколько часов до кражи переругается с начальством, затем, уйдя, вопреки привычке, с работы первой, вернется обратно, сделав все максимально возможное, чтобы сторож ее запомнил. В довершение Толстикова, по жизни обожающая перчатки, идет на дело, словно школьник, теряет любимую указку, а нож, специально для вашей бригады, оставляет на своем столе. Да, забыл: она еще успела зачем-то от души полапать раму от картины.

- Какой же вывод из этого следует?

Сидорин посмотрел прямо в глаза следователю и еле заметно улыбнулся:

- Мне бы хотелось, чтобы его сделал Сергей Александрович Раков.

- Почему?

- Очень не хочется верить, что такие люди как Исаев и его помощник способны сломать таких, как вы.

- Странный вы человек, Асинкрит Васильевич.

- Спасибо. Звучит, как похвала.

- Итак, вы думаете, что Толстикову подставили?

Сидорин лишь молча пожал плечами.

- Допустим, вы правы, Асинкрит Васильевич. Допустим... Хотите уговор? Не сговор, а уговор? Очень честный. Вы сейчас называете мне три довода за Елизавету Михайловну, и я обещаю вам, что отсюда вы выйдете с бумагой, которая позволит ей сегодняшнюю ночь провести дома. Идет?

- Идет.

- Итак, я слушаю вас.

- Довод первый. Ее поведение накануне кражи объясняется очень просто: незадолго до этого ей в детском доме не отдали на выходные одного маленького человечка, хотя ни Елизавета Михайловна, ни та девочка без этого уже не могли жить. Вдобавок объявили, что ребенка удочеряют другие люди.

- Довод второй, - продолжил Сидорин. – Вам не рассказали, Сергей Александрович, как картина Богданова оказалась в музее?

- Нет. Мне только сказали, что появилась она в музее недавно.

- И Лиза... Елизавета Михайловна ничего не рассказала?

- Ничего. Она... она только твердит, как заведенная: «Я не крала картину».

- Н-да, удивительный человек. Ладно, я отвлекся. Эту картину привез я.

- Вы?

- Именно. Привез в подарок Елизавете Михайловне, зная ее трепетное отношение к Богданову. Оказывается, даже факты можно трактовать так, как это кому удобно. Толстикова со спокойной совестью могла повесить картину дома, кстати, я ей это и советовал. Уже тогда полотно было для нее бесценно, тем более, что мне картину передала женщина, которую Богданов изобразил на полотне. И что же делает Толстикова? Дарит картину музею. Дарит, чтобы через пять месяцев у музея же украсть ее? И, наконец, довод третий. Вот, посмотрите сюда.

- Что это?

- Два номера местной газеты. Друзья из областной библиотеки отыскали. Один номер датирован сентябрем шестилетней давности, другой вышел в свет ровно три года спустя. Нас тут интересуют две заметки. Читать не надо, я перескажу. Шесть лет назад: из местного краеведческого музея украдена работа кисти известного русского художника Каменева. А вот три года назад: украдена картина известного русского художника Жуковского...

- Я тогда здесь не работал.

- Толстикова тоже.

- Постойте, вы хотите сказать...

- Прошло ровно три года, Сергей Александрович...

- И все время – сентябрь. Совпадение?

Асинкрит молчал, Раков же размышлял вслух:

- Заканчивается летний сезон, становится меньше посетителей... Что еще? Богатенькие люди, отдохнув на югах, думают, куда потратить деньги.

«Господи, да он еще мальчишка» - подумал Сидорин, но благоразумно сдержал улыбку.

- А я еще бы проверил, Сергей Александрович, как у музея складываются отношения с охранными службами.

- Постойте, постойте... в этом году у них кончился договор и неделю, как раз в конце сентября, его не перезаключали. Сигнализация не работала. Но тогда получается...

- Во-первых, довод номер четыре получается, а во-вторых, дерзайте, Сергей Александрович. Да поможет вам Шерлок Холмс!

Поиск по сайту: