Умеют ли прощать женщины?

- Мне господина Лейстреда.

- Вы ошиблись телефоном.

- Неужели? Тогда мне Сергея Александровича.

- Кто его спрашивает?

- Не признали? Пасете уже какой день, и не признали?

- Вы?

- Я.

- Во-первых, я не пасу...

- Пасете, пасете. Увы, согласитесь: профессиональный уровень наших защитников резко упал. В прошлую пятницу мы от вас славно оторвались. Просто захотелось нам грибы пособирать без свидетелей, по лесу осеннему походить...

- Грибы в начале октября?

- Я же сказал – по лесу осеннему походить. А когда что-то ищешь, то обязательно находишь. Чего-нибудь или кого-нибудь. Впрочем, дело старое, забыли. Я к вам с подарком.

- Скоро Новый год?

- А вы, однако, пессимист, Сергей Александрович. Наверное, когда в лесу оказываетесь, количество будущих лет у кукушки загадываете?

- А у кого же еще? У вас другая птица имеется?

- Имеется. Дятел.

- Смешно. Правда. Так что вы о подарке говорили?

- Сергей Александрович, похоже, картина нашлась. Но сейчас, по телефону, я хотел бы минимум подробностей.

- Понимаю. Где вы сейчас находитесь?

- В телефонной будке, под окнами вашего управления.

- Я сейчас выхожу...

Уже через три минуты Раков и Сидорин сидели на скамейке в скверике.

Выслушав Асинкрита, следователь долго молчал, затем протянул ему руку.

- Примите мои поздравления.

- Спасибо, Лест... Сергей Александрович!

- Против Лейстреда не возражаю. Согласитесь, он был честный служака.

- Право слово, я не хотел вас обидеть.

Раков улыбнулся:

- Говорю же, все нормально. Только не обижайтесь и вы – какой из вас Шерлок Холмс?

- Вот как? Интересно.

- Он во всем шел от логики, а у вас с ней, Асинкрит Васильевич – не очень.

- И вы говорите мне это после того, как вам осталось только пойти и взять картину? После того, как я одной логикой убедил вас отпустить Лизу?

- Обиделись. Напрасно. Во-первых, так просто картину не возьмешь: мне надо доказать, что ее похитили именно Закряжская и Плошкин-Озерский. А во-вторых, кто сказал вам, наивный вы человек, что причиной освобождения Елизаветы Михайловны стала ваша логика?

- А что же еще?

- Так я вам и сказал. Тайна следствия. Кстати, как вам понравилась дача Слонимского?

Надо было видеть в этот момент лицо Сидорина. Затем он расхохотался – от всей души, вспугнув бегающих вокруг голубей.

- А я вас недооценил, Сергей Александрович.

- На том стоим. Скажу вам больше: уже после первого допроса Елизаветы Михайловны я убедился в ее невиновности. Но что прикажете мне делать, когда улик против нее полным-полно, а моему самому высокому начальнику каждый день губернатор звонит, мол, если хочешь на своем месте усидеть, поторопись с докладом о раскрытии дела. И тут появляетесь вы...

- У которого нелады с логикой. А почему же тогда я... как бы это поскромней сказать?

- Да уж говорите прямо: раскрыли дело?

- Заметьте, это вы сказали.

- А вы подумали. Асинкрит Васильевич, повторяю, дело будет раскрыто, когда картина Богданова-Бельского вновь будет висеть в музее, а Закряжская и ее дружок сядут на нары. Что же касается вашего вопроса... У меня три версии. Вольны выбирать любую.

- Слушаю.

- Первая. Я читал где-то, что одну книгу в жизни может написать любой человек. Так и в нашем случае – дилетантам всегда везет, особенно поначалу.

- Так себе версия, Сергей Александрович.

- Так у меня еще две в запасе. Правда, одна обидная для вас.

- Не стесняйтесь, говорите.

- И вы, и Львовский немного... скажем так – сумасшедшие. Или странные. Обыкновенный человек, я, к примеру, в мозги к Львовскому проникнуть не мог, как бы не пытался., вы – смогли. Как вам эта версия?

- Более убедительная.

- Ну, и, наконец, третья. Вы очень любите Елизавету Михайловну Толстикову. А любящее сердце способно на чудо.

- Это вы тоже в книге прочитали?

- Нет, дошел своим умом.

Сидорин встал, и, в свою очередь, протянул руку Ракову.

- Спасибо, Сергей Александрович.

- За что?

- За искренность, за то, что по моей гордости хорошо... вмазали. Я ведь действительно Бог знает что о себе возомнил. Что же касается ваших версий, то, мне кажется, все три имеют место в нашем случае быть.

Раков пристально посмотрел на Сидорина, затем улыбнулся.

- А могу я попросить вас не торопиться.

- В каком смысле?

- В прямом. Не спешите уходить. Полагаю, что у вас уже имеются идея по поводу того, как разоблачить Закряжскую и ее подельника? Может, обсудим?

***

Этот день в краеведческом музее обещал быть самым обыкновенным, но его размеренное спокойствие нарушил визит Елизаветы Михайловны Толстиковой в кабинет заместителя директора музея по научной работе. Поначалу Лебедева даже растерялась, но затем взяла инициативу в свои руки.

- С возвращением, Елизавета Михайловна. Не буду лукавить и говорить, что я счастлива.

- Я понимаю.

- Выглядите вы неплохо. Может, имеет смысл, вместо всех этих диет лечь на пару деньков на нары?

- Лучше сразу года на четыре, Римма Львовна. Впрочем, я по другому поводу.

- Слушаю вас.

- Как вы сказали, на нарах у меня было достаточно времени, чтобы...

- Подумать?

- Нет, я и раньше старалась это делать. Но сейчас особенно остро понимаю: я была несправедлива по отношению ко многим людям, в том числе и к вам.

- Вот как?

- Именно так. Всегда видела перед собой заместителя директора музея по науке и... – Лиза хотела сказать: «стерву», но удержалась.

Обе женщины были взволнованы, поэтому Лебедева не обратила внимание на последние «и» Толстиковой.

- Впрочем, это не важно, - добавила Лиза.

- Как сказать, Елизавета Михайловна...

Толстикова улыбнулась.

- Но я договорю. В какой-то момент... да, именно так, я поняла, что вы – человек...

- Неужели?

- Человек, - Лиза постаралась не заметить иронии Лебедевой, - и...

- Звучу гордо?

- Нет. Вам бывает больно, как и мне. Вы тоже плачете ночами в одинокую подушку... И с каждым днем от вас тоже все дальше и дальше та маленькая девочка, которая была уверена в том, что в мире живут только добрые люди... Вот, кажется, и все. Пошла работать. Если вы, конечно, не возражаете.

И Лиза вышла из кабинета.

- Не возражаю, - словно исполнив роль эхо, ответила Лебедева. Вскоре она спустилась в кабинет Толстиковой и, в сущности, сказала те же самые слова. А еще через полчаса по музею уже бегал Слонимский, повторяя одну и ту же фразу: «Будьте готовы, господа-товарищи. Скоро приедет милиция, не пугайтесь! Будем вместе с органами делать полную инвентаризацию всех наших картин. И тех, что на стене, и тех... короче, вы поняли».

Лиза постаралась не выдать своего волнения, когда заметила, как после этих слов побледнела Закряжская, как подняла она трубку телефона, а затем быстро нажав на отбой, но, не положив трубку на место, вышла из комнаты. И вот в коридоре раздается голос Аделаиды Степановны:

- Уважаемая Милица Васильевна, вы уж сообщите вашим поклонникам номер своего телефона.

- Моим поклонникам? – старушка оторвала глаза от холста.

- По крайней мере, вас хочет какой-то мужчина.

- Меня хочет? Ну вы и скажете, - и с этими словами Сечкина засеменила к выходу.

Когда Закряжская выходила из кабинета Милицы Васильевны, закутывая в кофту холст, у порога ее ждали два молодых человека.

- Аделаида Степановна, - показал служебное удостоверение один из них, – прошу вас пройти с нами...

***

Если вы думаете, что теперь нас ждет сплошной хэппи-энд, то вы глубоко заблуждаетесь. Люди, претендующие на удочерение Лизоньки, оказались серьезными и порядочными людьми, и, похоже, их шансы становились с каждым днем все более весомыми. Галину на седьмом месяце положили на сохранение. Перед Сидориным встала дилемма: либо менять место жительства, но зато сохранить работу – и престижную, и интересную, либо остаться в городе, оказавшись, грубо говоря, у разбитого корыта. Но все это меркло перед бедой Любы Братищевой, у которой обнаружили метастазы. Она очень резко сдала. В Обнинске ей сделали химиотерапию, но, похоже, дело было очень серьезно. Лиза каждый день разрывалась между родильным, детским и онкологическим отделениями больницы. Но если маленькая Лиза с каждым днем чувствовала себя все лучше, то Люба таяла на глазах. С каждым разом Толстиковой приходилось все тяжелее делать беззаботный вид и уверять подругу, что все будет хорошо. Вначале Братищева охотно подыгрывала ей, много смеялась, строила планы, а затем вдруг как-то затихла. Только глаза глядели на Лизу с надеждой: мол, если говоришь, значит, так и будет.

- Понимаете, - сокрушенно разводил руками лечащий врач, - медицина не всесильна, а рак, он, видите ли, и в Америке рак. И в Исландии. – Почему он упомянул эту островную страну, врач не знал и сам. Для большей весомости, наверное. А Лиза, уходя от него, вновь натягивала на лицо беззаботную улыбку и шла к Любе, хотя на душе скребли кошки. Голова шла кругом. С одной стороны, она понимала, что хуже, чем ее подруге, быть просто не может. Но с другой... Вчера в ГОРОНО она поняла, что их с Сидориным шансы на удочерение Лизы уменьшаются с каждым днем, в то же время вероятность отъезда девочки за границу все более увеличивается. Из Асинкрита был тот еще помощник: он постоянно мотался в Москву, писал какие-то отчеты, так, похоже, и не зная, что ему делать дальше...

***

- Простите, можно мне услышать Асинкрита Васильевича? – раздался незнакомый голос в трубке.

- Его нет. Что-то передать? – Лиза, мывшая полы, смахнула со лба непослушную прядь волос.

- Передать? Пожалуй, нет. Просто хотел с ним пообщаться.

- Он по делам уехал в Москву, обещал к выходным вернуться. Если хотите, оставьте свой телефон, Асинкрит Васильевич перезвонит.

- Передайте ему, пожалуйста, что звонил следователь Раков...

- Как же, как же, Сергей Александрович...

- А я, как понимаю, беседую с Елизаветой Михайловной?

- Правильно понимаете.

- Еще сердитесь на меня? Напрасно. Поверьте, вы на моем месте вели бы себя точно так же.

- Не знаю, не знаю. Но я уже давно не сержусь, тем более что жизнь дает повод для более существенных переживаний.

- Вот как? Сочувствую.

- Спасибо.

- Могу поделиться собственным опытом. Когда небо в овчинку становится, я всегда вспоминаю мудрого Соломона: «И это пройдет».

Лиза рассмеялась.

- Здорово, когда следователи нашей родной милиции так начитаны. Если бы они еще и работу свою хорошо делали...

- А мы и делаем, Елизавета Михайловна. Кстати, я и звоню по этому поводу – хотел поблагодарить Асинкрита Васильевича за помощь и сообщить, что Закряжская и Плошкин-Озерский выразили горячее желание сотрудничать со следствием.

- То есть, все рассказывают?

- Совершенно верно. И мне остается только еще раз поблагодарить вашего...

- Мужа...

-... вашего мужа. Надеюсь, что в скором времени смогу привести в музей сына и показать ему картину Богданова-Бельского.

- Это было бы замечательно, Сергей Александрович, но нас интересует сейчас совсем другое.

- Понимаю, Елизавета Михайловна, - Раков мгновенно стал серьезным, - очень хорошо это понимаю. Непосредственного исполнителя убийства Ивановых мы арестовали, он тоже дал показания против Львовского, так что теперь на этого типа у нас...

- Вы еще не арестовали его?

- Увы! Хитер, сволочь. Подался в бега. Но вам волноваться не стоит, он сейчас свою шкуру спасает. Впрочем, мы его и на краю земли достанем, вот увидите.

Столько в этом «на краю» было мальчишеского задора, что в другое время и в другой ситуации Лиза бы от души рассмеялась. Но сейчас ей не хотелось смеяться.

- Эх, Сергей Александрович, плохо вы знаете этого Дуремара.

- Кого?

- Неважно. Теперь он будет мстить Асинкриту.

- Думаете?

- Уверена. Вы же сами сказали – сволочь. Добавлю от себя – редкая. Он хотел устроить нам с Сидориным показательную порку, а в результате лишился всего.

-Да, я об этом не подумал... Может, есть резон приставить к Асинкриту Васильевичу охрану?

- Резон был бы, сиди Сидорин на одном месте. Я его сама по большим праздникам вижу. Думаю, скоро мы вообще с этого места будем сниматься.

- Жаль. А почему?

- Он любит свою работу, а чтобы ее сохранить, надо будет переехать в другой город. Самое грустное, что и там нам придется от силы прожить год.

Толстикова и не подозревала раньше, что одно произнесенное слово, в данном случае – «нам», способно доставить такое удовольствие.

- А что потом? – чувствовалось, что интересуется Раков искренне.

- Будем думать. Вариантов, где осесть – множество. От Великого Устюга и Упертовска – до Москвы.

- А что если осесть здесь? Не век же Асинкриту Васильевичу волков и косуль считать? Мне кажется, у него есть литературные способности. Про талант не говорю, а способности точно есть. Я ему буду сюжеты подсказывать, он детективы писать...

- Нет, - серьезно ответила Лиза, - детективы он писать точно не будет, я его знаю. А вот что-то другое... Впрочем, мы отвлеклись, Сергей Александрович. Со Львовским ясно, что ничего не ясно, а как там поживает наш друг Исаев?

- Не согласен по Львовскому, Елизавета Михайловна. Доказана его роль в убийстве Ивановых, в краже картины. В обоих случаях он выступал и заказчиком и...

- Разработчиком?

- Вот именно. И вдохновителем. А с Исаевым – да, ничего не ясно.

- Почему?

- Во-первых, у него имеется депутатская неприкосновенность.

- Понятно.

- Не спешите с выводами, Елизавета Михайловна. Я же сказал: во-первых.

- Хорошо, что же во-вторых?

- Он занял очень удобную позицию. Да, хотел купить дом у Ивановых, предлагал ему любые деньги, но разве здесь есть криминал?

- Позвольте, но Ивановых убили!

- Да, это так, но для Исаева самого, по его словам, случившееся стало громом среди ямного неба.

- Что же он не сообщил...

- О ком? Пьянчужке соседе? Так следствие его само нашло. А о Львовском говорит так: «Эх, если бы я знал, какую змею пригрел на своей груди». То же самое с картиной. «Какое счастье, что она вернулась, готов хоть сегодня выплатить обещанный гонорар».

- Выплатил?

- Говорят, да.

- А почему вы произносите это без энтузиазма?

- Откуда взяться энтузиазму, Елизавета Михайловна? Деньги ушли в наш главк, а уж как там их разделят, мы можем только догадываться.

- А кто эти таинственные – «мы», позвольте полюбопытствовать?

- Мы – это раскатавшие свои губы члены следственной бригады.

- Не убивайтесь, Сергей Александрович. Деньги портят человека, а большие портят мгновенно. И окончательно.

- У меня иммунитет.

- Ерунда, товарищ следователь. И вам ли, душеведу, этого не знать?

- Все-таки еще обижаетесь...

- Нет, не обижаюсь, просто позволила себе маленькую «шпильку». Считайте это местью женщины.

- Славно поговорили. Передавайте привет мужу.

- А если у вас есть жена...

- Есть, конечно. Люсей зовут.

-...кланяйтесь ей. Пусть она побольше заботится о вас – уж больно работа ваша... сложная.

Раков от души рассмеялся:

- Да она и так старается. Правда, все время пилит, мол, уходи из милиции.

- Ну и как, пока держитесь?

- Из последних сил.

- А если их не хватит?

- Попрошусь к Сидорину волков защищать. Или за детектив засяду.

- Говорят сейчас в моде ироничные детективы.

- Тем более. У меня с иронией все в порядке.

Поиск по сайту: