Альфа Лебедя

Под кроватью было темно и пыльно. Они лежали, практически прижавшись друг к другу. Сидорин не видел лица Лизы, но слышал стук ее сердца. Оно стучало, как дробь дятла в лесу, явно зашкаливая за сто ударов в минуту. И вновь, как несколько дней назад, в маленьком шахтерском городке, Асинкрит почувствовал, что перед Богом отвечает за эту красивую, взбалмошную и в то же время беззащитную женщину. Стук сердца и прикосновение ее волос – и больше ничего, но Сидорину показалось, будто это маленький ребенок доверчиво уткнулся ему в грудь, стараясь найти надежную защиту.

И Асинкрит чуть слышно запел, если можно назвать пением тихое шептание, доносившееся из-под кровати:

Белым снегом, белым снегом,

Ночь метельная ту тропку замела,

По которой, по которой,

Я с тобой...

- Ты с ума сошел! – то ли спросила, то ли подтвердила диагноз Лиза.

- Это все нервы, - соврал Сидорин. – а если честно, вспомнилась почему-то мамина колыбельная...

- Колыбельная?

- Ну, это не колыбельная, разумеется, просто мама пела мне ее совсем маленькому.

- А как ты это можешь помнить? - Лиза повернула к нему свое лицо, - ты же помнишь лишь то, что прочитал когда-то?

- Не знаю, хотя... Ладно, давай об этом после.

- А они, похоже, внизу надолго застряли. Глядишь, возьмут и уедут.

- Наивная. Лучше мне скажи, сколько твой Слонимский весит?

- Не задумывалась. Килограммов сто будет, наверное.

- Чудненько. А Римма Львовна?

- Восемьдесят, восемьдесят пять.

- Прелестно!

- Что ты хочешь этим сказать?

- Да так. В случае чего, отползай в сторону...

- Фи, пошляк.

- Я не пошляк, а реалист. Ты думаешь, они сюда в шахматы приехали играть?

- А если они ждут покупателя?

- В смысле?

- В смысле – явка у них. Приедут Исаев со своим помощником за картиной.

- В двенадцать часов ночи, в эту глухомань? Прелестно!

- Ты издеваешься надо мной?

- Я? Упаси Бог! Это еще вопрос, кто над кем издевается. Представляешь, если Слонимский захочет для своей подруги тапочки найти, и решит, что они лежат под кроватью... Скажи, сердце хоть у него крепкое?

- Да ну тебя! Давай пока на отвлеченные темы поговорим. Ты сказал: «хотя».

- Я сказал – «хотя»?

- Да, ты сказал: «хотя»!

- Интересно, а что я хотел?

- Издеваешься?

- Ничуть. Просто склероз – пытаюсь мысль поймать. Вспомнил! Я недавно рассказывал маленькой Лизе о мороженном, которое ел в детстве.

- О мороженном?

- Да, за семь копеек. С фруктовым наполнителем. У нас в Упертовске ларек стоял на площади Ленина, недалеко от памятника Ильичу. Приезжала лошадка, с телеги выгружали два деревянных ящика. В них был лед и мороженое. А мы заранее занимали очередь. До сих пор помню этот запах, когда открывали крышку ящика.

- Правда, помнишь?

- Получается, что помню. думаешь, начинаю выздоравливать? Или это дьявол смеется надо мной: запах мороженого помню, а все остальное – нет?

- И еще помнишь, как мама тебе колыбельную пела. А если тебе Бог ниточку протянул?

- Какую ниточку?

- За которую тянуть надо...

Голоса внизу стали громче. Лежащие под кроватью замолчали. Так прошло еще несколько минут. Наконец, они услышали шаги по лестнице: два человека поднимались наверх. Сердце Лизы вновь забилось чаще. Даже Сидорин почувствовал, что ему явно не хватает воздуха. Шаги становились все громче и ближе. Щелчок выключателя – и Сидорин смог увидеть лицо Лизы, и разглядеть родинку на ее шее.

- Я не могу в это поверить... – произнес Слонимский.

- Во что? – притворяясь непонимающей, ответила ему Лебедева.

- Наконец-то мы одни. Одни в этой комнате, одни на всем белом свете.

Было слышно, как мужчина пытался обнять женщину, но та не спешила сдаваться.

- Аркадий Борисович, я же говорила вам: не надо!

- Но почему?

- Для вас это просто похоть, для меня чувство!

- Похоть?! Риммочка, вы для меня – последняя любовь. Клянусь, всем, что для меня дорого!

- Вы, мужчины так легко бросаетесь словами, - в голосе Лебедевой послышалось страдание. – Говорившие сели на постель. «Молодцы, итальянцы, хорошо кровать сработали» - мелькнуло в этот момент в голове Сидорина. Было слышно, как часто дышал Слонимский. Лиза отчего-то закрыла не уши, а глаза.

- Риммочка, так это мужчины... В смысле, другие. Разве я...

- Тогда ответьте мне, почему вы еще не выгнали эту... эту дрянь, Толстикову?

- Почему дрянь, Риммочка?

- Вот видите, и вы туда же! Не прикасайтесь ко мне, ловелас!

- Вы моя последняя...

- Не смешите! Я вижу, какими глазами вы глядите на эту смазливую дрянь.

- Какими?! – казалось, возмущению Слонимского нет предела.

- Такими! – веско возразили ему в ответ. – И вообще, после того, что она сделала, ее нужно было поганой метлой...

- Риммочка, может быть, вы правы...

- Почему – может быть? Я права.

- Но ведь ее отпустили, и пока суд не докажет вину Толстиковой, я не имею права... Понимаете? Риммочка, мы сейчас одни, а вы отвлекаете меня пустыми разговорами...

- Пустыми? – возмутилась Лебедева. – Если вы сейчас клятвенно не пообещаете мне выгнать эту дрянь из нашего музея, то я...

- Риммочка, вы моя последняя любовь...

-... сейчас встану и уйду.

- Хорошо...

- Что – хорошо? Все знают, что вы ловелас, и я не хочу...

- Я не ловелас, Риммочка. Я обещаю, все, чего захотите...

Двое говоривших сменили положение и легли на кровать.

- Ой, у меня сережка упала! – и Сидорин увидел, как белая и пухлая женская рука стала ощупывать пол. А сережка действительно упав на пол, закатилась под кровать. Сидорин взял ее и, едва не задев руку Лебедевой, положил ближе к свету. Асинкриту вдруг стало смешно и захотелось похулиганить.

- Вот, пожалуйста! – чуть слышно произнес он.

- Нашлась, - раздался обрадованный голос Риммы Львовны. И – после паузы:

- Аркадий Борисович, вы ничего не слышали?

- Слышал, моя любовь! – не переставая сопеть, ответил Слонимский.

- Что?

- Над нами летают ангелы и шепчут вам, как я люблю вас!

Еще минута, другая, и Толстиковой пришлось вслед за глазами заткнуть уши. Вдобавок ко всему, сделала свое черное дело пыль: Лиза почувствовал, что сейчас чихнет. К счастью, наверху все продолжалось чуть более тридцати секунд.

- Уже все? –не скрывая разочарования, спросила Римма Львовна.

- Чхи! – раздалось снизу, хотя Лиза попыталась чихнуть бесшумно.

- Будь здорова, - прошептал Сидорин.

- Вы... ничего не слышали? – испуганная Лебедева приподняла голову от подушки.

- Слышал... Это... ангелы...

- Сколько же у вас здесь ангелов?

- Двое, - ответил в конец обнаглевший Сидорин. Лиза стала ожесточенно крутить указательным пальцем у виска.

Неожиданно зазвонил мобильный телефон.

- Кого нелегкая? – с этими словами Слонимский встал и Толстикова смогла увидеть в нескольких сантиметрах от себя розовые пухлые пятки.

- Надо же, жена... Брать? – спросил он Лебедеву.

- Дело ваше...

- Лучше взять, а то хуже будет. Слушаю тебя, солнышко. Где я? Странный вопрос: на приеме у губернатора... Какая Светлана Александровна? Жена Петра Сергеевича? Не может меня найти? Так мы... с друзьями курим у входа. Воздухом дышим. С какими друзьями? С разными. Прости, но ты ставишь меня перед ними в неловкое положение. Кто кобель? Я кобель? Солнышко, клянусь... Вот даже Святослав смеется. Какой Святослав? Рыбкин, какой же еще? Дать ему трубку? Слушай, это уже слишком. Я лучше сейчас подойду к твоей Светлане Александровне, и пусть она тебе сама все скажет. Вот сейчас найду ее, и дам ей... в смысле свой телефон. Пока.

С этими словами Слонимский вскочил с кровати и с неожиданной для своего веса и возраста прытью, стал одеваться.

- Любовь моя, вставай и быстро одевайся. Моя мымра что-то учуяла.

- Только что ты называл ее солнышком...

- Это я так, для вида.

- А «любовь моя» - это тоже для вида?

- Брось придираться, одевайся! Хорошо тебе говорить, ты одна.

- Да, одна, - эхом отозвалась Лебедева, и столько тоски было в ее голосе, что все негодование Лизы против Риммы Львовны вмиг улетучилось, уступив место жалости. Сидорин увидел еще одну пару босых ног. Ему больше не было смешно. Прошло еще пять минут, и они услышали звук отъезжающей от дома машины. У Лизы и Асинкрита не было сил подняться. Взгляд Сидорина вновь упал на шею девушки. Ему показалось, что он чувствует, как под тонкой кожей девушки пульсирует жилка. Где-то такое он уже видел. Опять ниточка? Родинки... Такие маленькие! А расположены как... как альфа, бета и гамма Лебедя. Почему Лебедя? Из-за того, что над ним сейчас лежала Римма Львовна Лебедева? Чушь!

Асинкрит чувствовал, что отгадка близко, совсем рядом. Он видел, как Лиза пытается вырваться из-под кроватного плена, и схватил ее за руку.

- Ты что? – удивленно спросила она.

- Подожди... Пожалуйста, подожди...

- Асинкрит...

- Это не то, что ты думаешь. Я должен...

- Что?

- Вспомнить. Лебедь... Альфа Лебедя – Денеб. Бета – не помню. Автобус...

Неожиданно резкая боль пронзила виски. Будто кто-то взял огромную спицу и проткнул ее насквозь голову Сидорина.

- Асинкрит... милый... Что с тобой? – испуганно вскрикнула Лиза, увидев, как ее друг схватился за голову.

- Или выздоравливаю... или схожу с ума, - с этими словами он вылез из-под кровати. Вылез, вдохнув воздух полной грудью. За окном, среди бескрайнего сумрака беспредельного мира блестели звезды. Спокойные, равнодушные, безразличные к тому, что происходит здесь, внизу, на Земле. Наверное, только людская глупость и излишняя впечатлительность стали причиной того, что человек решил, будто от расположения на небе всех этих звезд и созвездий зависит его судьба и характер.

Почти к линии горизонта опустился «летний треугольник» - созвездия Орла, Лебедя и Лиры. Альтаира, главной звезды Орла, уже не было видно, а Денеб Лебедя и Вега Лиры еще ярко горели над дальним лесом. Шум мотора уже стих, и Лиза без опаски осветила фонариком лицо друга.

- Тебе плохо? Прости меня, пожалуйста.

- За что, моя последняя любовь?

- Не смей смеяться!

- Хорошо, не буду.

- Я втянула тебя в эту историю...

- Что теперь об этом говорить?

- Понимаешь, мне тогда показалось...

- Лиза, подожди, пожалуйста... Я... я должен вспомнить... Денеб... Автобус... Ночь... такая же... Родинки.

- Родинки?

- Красивое слово, правда? Ро-дин-ки...

- Асинкрит, пошли отсюда. Может, по дороге вспомнишь?

- Да, надо уходить.

На лестнице Сидорин остановился.

- Лиза, хочу спросить: мы раньше могли где-нибудь встречаться?

- По теории вероятности – безусловно.

- Понятно. Ладно, выходим.

Они молча шли по пустынной дороге. Их авантюра закончилась неудачей. Лиза чувствовала вину перед Асинкритом, а еще очень живо представляла, какими словами встретит ее Галина. Но странно: на душе у нее было тихо и радостно. Ушла ненависть к Лебедевой. Под этими огромными звездами, в огромном уснувшем мире, где, похоже, бодрствовали только они вдвоем, Лиза забыла даже о Львовском. Страсти затихли на дне ее души, как погожим летним деньком затихает невесть из какой тучки взявшийся дождик. Только что он распугал и разогнал беспечных обитателей двора, начиная с глупеньких цыплят, и заканчивая бабушками, чинно обсуждавших на скамейке последние новости. Но упала последняя капля – и о дожде забыли.

Вместе с радостным спокойствием к Лизе вернулась и уверенность. Уверенность в том, что все будет хорошо, что человек, которого она сейчас держит за руку, найдет выход из любой ситуации. Толстикова была готова услышать от него самые гневные слова, любые упреки, а Сидорин шел совершенно довольный, будто возвращался с загородной прогулки. И лишь иной раз морщил лоб, посматривая на ту часть неба, где, разгораясь все сильнее, горели звезды Лебедя, пытавшегося ускользнуть из когтей Орла, но налетающего грудью на Стрелу, пущенную небесным охотником Орионом...

- Тебе не холодно? – вдруг спросил Асинкрит Лизу.

- Нет. А ты... все вспоминаешь? Вот увидишь, обязательно вспомнишь. - И после паузы спросила:

- А о чем ты думаешь?

- Ни о чем.

- Не хочешь рассказать?

- Правда, ни о чем. Смотрю на звезды – и вспоминаю... Нет, не прошлое, - быстро поправился Сидорин, - стихи.

- Забавно, но и я тоже... вспомнила стихи.

- Знаю, - спокойно ответил он.

- Откуда такая самоуверенность?

- Это не самоуверенность, - улыбнулся Асинкрит одними глазами. – Мы же с тобой две половинки одного целого. Мотались половинки по свету, мотались, а потом вдруг – бац! – и столкнулись.

- Столкнулись?

- Да. Столкнувшись, решили разбежаться. Разумеется – ничего у них не получилось.

- Потому что – стали одним целым?

Сидорин кивнул. Но Лиза не сдавалась – так ее задели слова Асинкрита о стихах:

- А может, ты даже знаешь...

-...какие стихи тебе пришли на ум? Это совсем просто.

- Вот как? Я слушаю.

Асинкрит откашлялся.

- Можно начинать?

- Можно.

Сидорин остановился, обнял Лизу и подняв лицо к небу стал декламировать. Делал он это явно театрально, но голос выдавал волнение:

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит.

Он замолчал, а Лиза, правильно поняв это молчание, продолжила:

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом...

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? Жалею ли о чем?

Опять Сидорин:

Уж не жду от жизни ничего я,

И не жаль мне прошлого ничуть;

Я ищу свободы и покоя!

Я б хотел забыться и заснуть!

Лиза:

Но не тем холодным сном могилы...

Я б желал навеки так заснуть

Чтоб в груди дремали жизни силы,

Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;

- Ну, что друг? – вдруг спросила она.

- Что, другиня?

- Попробуем прочитать концовку вместе?

- Надеюсь, Михаил Юрьевич не обидится на нас?

И они, вслушиваясь друг в друга, обнявшись под этим бездонным небом, то ли себе самим, то ли Лебедю, а то ли всему миру читали:

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,

Про любовь мне сладкий голос пел,

Надо мной чтоб, вечно зеленея,

Темный дуб склонялся и шумел.

Асинкрит бережно погладил Лизу по щеке, его палец скользнул по тонкой длинной шее молодой женщины. И вдруг покачнулся, будто кто-то ударил его.

- Господи, - прошептал он.

Лиза испуганно посмотрела на Сидорина.

- Вспомнил, Алиса, вспомнил! Ночной автобус, звезды и – девушка.

- Девушка?

- Да, да, она на какой-то остановке села рядом со мной... Все так и было!

- Говори, пожалуйста, говори!

- Не бойся, я не забуду. Она уснула, ведь дорога ночная, долгая дорога. За окном звезды. Я не вижу ее лица, только прикосновение – волос. Дыхание – спокойное, тихое. И я за нее... отвечаю. Понимаешь?

- Говори!

- И только одно желание в сердце: пусть дорога никогда не кончается...

- Но дорога закончилась...

- Да. Девушка вышла в каком-то городке, ее встречал молодой человек, она взяла его под руку и – все, - закончил Сидорин.

- Ты даже не видел ее лица?

- Нет. Только три родинки на шее. Точь-в-точь как у тебя. Альфа, бета, гамма...

- А в каком городе она села в автобус?

Сумрак ночи не позволил Асинкриту увидеть, как побледнела девушка.

- Какое теперь это имеет значение?

- И все-таки?

Сидорин на минуту задумался.

- Нет, не помню.

- А такие названия, как Кромы или Мценск, тебе что-нибудь говорят? – не сдавалась Лиза.

- Мценск – это Тургенев, там неподалеку его родовое гнездо находилось. Кромы? Смутное время России. У Мусоргского в «Борисе» есть сцена «Под Кромами». Что еще? Лесков, Гаршин.

- Потрясающие ассоциации. А самому там бывать не приходилось?

- В этой жизни – вряд ли. Почему ты спрашиваешь?

- Говоришь, альфа?

- Да, если б не твои родинки...

- И все?

Сидорин пожал плечами.

- Я даже во что была одета та девушка не помню. Городок? Он, кажется, на трассе стоял. Автобус там минут пять стоял. Вокзала не помню, впрочем, какой вокзал? - маленькая станция, больше на забегаловку похожа.

Он опять замолчал.

- Не густо.

- Согласен. Но, повторяю, какое это имеет значение?

- Для меня имеет. У меня ведь тоже похожее в жизни было. Я училась на первом курсе института. Папа мой родом из Орла, а в Кромах до сих пор его тетушка живет. Чудесный человек. Она заболела, на семейном совете было решено, что я навещу тетушку, а заодно побываю у других родственников – они жили на одной трассе, в соседних районах.

- Понятно.

- Ничего тебе не понятно! Был октябрь, автобус – проходящий, мне повезло – оставались свободные места...

- День дождливый, ненастный.

- Не сбивай. Был поздний вечер, в салоне автобуса все спали. Тот парень тоже. Вот. Мы едем – полчаса, час. Дорога убаюкивает. Знаешь, я даже не заметила, как задремала. Помню, на какой-то остановке глаза открыла и вижу, что сплю на плече у незнакомца. Хотела извиниться, а он вроде бы как тоже спит. И уж очень мне...

-Говори.

- Сама не знаю, наверное, это называют покоем. Хорошо, думаю, что ехать еще долго. И не стала голову с его плеча убирать... Так мы с ним и ехали, пока водитель не объявил...

- Постой! – Резко перебил ее Сидорин. – Молчи, теперь скажу я. Шофер объявил: «Чернь. Стоим пять минут».

Лиза вздрогнула.

- Да, эта была Чернь. Районный центр на трассе.

- И это было... двенадцать лет назад?

Лиза не ответила сразу, долго смотрела ему в глаза и неожиданно тихо произнесла:

- А мне так хотелось, чтобы ты остановил меня тогда...

- Этого... не может...– только и смог произнести Сидорин.

Поиск по сайту: