Зачем тебе это нужно?

- Дядя Асинкрит! – восторгу Аси не было предела. – Это вы?

- Неужели я так изменился, тезка? – было видно, что стоявшему на пороге глазуновской квартиры Сидорину приятно столь бурное изъявление радости.

- Проходите, пожалуйста. Мама, дядя Асинкрит пришел.

- Слава Богу, в кои-то веки и к нам пожаловал, - Галина вышла встретить гостя в фартуке, - причем вовремя: минут через пять будем ужинать.

- Так я же специально подгадывал: уж больно на домашние потянуло, - улыбнулся Сидорин.

- А что же Алиса? Ой, да не смотри на меня так! Думаешь, я ничего не знаю?

- Знать, может, ты и знаешь, да то ли?

- То самое, не сомневайся. И как вы девочку из детдома позавчера домой к Алисе брали и...

- Продолжай, продолжай.

- Этого мало?

- Знает она... Из того, что мы Лизу взяли на выходные, никто же секрета не делал. А на наши с ней отношения это не влияет.

- Ой ли?

- Абсолютно. Помнишь, в песне поется, как встретились два одиночества? А тут целых три. И маленькая Лиза нам нужна даже больше, чем мы ей. Вот и вся история.

- Нормально все прошло?

- Кажется, малышке понравилось. Мне уже это мороженое – вот здесь. Как впрочем, и детские магазины. Лиза-старшая дорвалась. Так что, Галина Алексеевна, некогда Алисе было кашеварить. К тебе решил придти.

- Послушай, ты хочешь меня убедить...

- Ни в чем я не хочу тебя убеждать. Кто-то обещал меня накормить – вот и все.

- И как еще накормлю! Но пока Вадик по телефону разговаривает, помогай мне.

- Готов!

- Бери штопор, открывай вино. А ты, Аська ставь тарелки и фужеры.

- Вы совсем офранцузились, или есть повод?

- Есть, да еще какой.

- Тогда мне лучше немного беленькой, а то с вина меня на сон тянет.

- Тебя же раньше с пива тянуло?

- А теперь вот и с вина. Что поделать, старею. Мой выбор редеет... Надо же, опять стихами заговорил.

- Говорю же, влюбился. Пора тебе, Асинкрит, о завтрашнем дне думать, пора.

- Человек должен жить сегодняшним днем, Галя. А что будет завтра – одному Богу ведомо. Так, что за повод для торжества?

Вышел Вадим.

- Привет, Асинкрит! Молодец, что пришел. А меня достали совсем, даже дома покоя нет. Что за жизнь! Кстати, Галчонок, у нас сегодня праздник?

- Не знаю, для кого как, а для меня праздник. Вы садитесь, садитесь. Теперь наливайте. Аська и Олечка, вам компот.

Когда все приказы были выполнены, Галина взяла в руки бокал с вином.

- Сейчас я, на ваших глазах выпью этот бокал – и все. – Пауза получилась долгой и эффектной. – Больше пить не буду. – Пауза еще дольше и еще эффектнее. – Года полтора точно не буду... А выпить я хочу и, надеюсь, меня поддержат все присутствующие, за собственное здоровье и здоровье нашего с тобой, Вадим, малыша.

- Галочка, не может быть! Ура! – И Вадим бросился к жене, тут же заключив ее в объятия. Рядом прыгала Ася. Олечка и Асинкрит, переглянувшись улыбнулись друг другу: им было неудобно так бурно проявлять свои эмоции, но они тоже были счастливы.

- Может, Вадик, может. Да не задуши меня, медведь! А ты, Асинкрит, и впрямь – настоящий друг. Приходишь, когда нужно.

- Стараюсь, - скромно ответил Сидорин, – за тебя, Галина. И за вашего малыша!

***

Когда все эмоции остались позади, а со стола была убрана последняя чашка, Асинкрит и Вадим уединились в кабинете хозяина квартиры.

- Слушай, Асинкрит, мне даже жить захотелось...

- А раньше не хотелось?

- Это совсем другое, старик. Смысл в моей жизни появился. Не просто – днем работа, вечером ужин и телевизор, а в субботу дача, а смысл. Цель.

- Я тебя понимаю. Но сейчас, если не возражаешь, вернемся к моим баранам.

- Прости, совсем забыл. Знаешь, там, похоже, все чисто. Чему я, признаться, рад: Сергей не только мой коллега, но и друг.

- Так это Романовский обследовал Тимофеева на предмет вменяемости?

- Он. Только ты сам посуди, Асинкрит: почти спившийся человек, дома – ни копейки. Если бы, подчеркиваю, если бы Романовский был заинтересован сфальсифицировать итоги экспертизы, неужели ты думаешь, что нищий алкаш и его непутевая семейка могли проплатить данный интерес? Так что, не бери в голову, старик. В этой жизни, увы, бывает все.

- Слишком все гладко, Вадим. Несколько лет живет в доме человек. Пьет, конечно, дебоширит, жену поколачивает. Время от времени его привлекают за хулиганство. А потом он вдруг – бац! – своих соседей режет и...

- Остановись, Асинкрит. Даже в подозрениях мы должны быть объективными. Как ты выразился – «пьет, конечно»? Вот тебе и ответ: деградация личности, зверь в человеке убивает своего хозяина. И еще. Экспертиза не говорит, что Тимофеев все время жил в состоянии нервного срыва или психического расстройства. Но вот когда этот несчастный убивал, то не осознавал, что делает. Романовский, как честный врач, как представитель медицинской науки это зафиксировал. Вот и все.

- Прости, Вадим, может, я ослышался: кто – несчастный? Тимофеев или тех, кого он, как поросят, зарезал?

- Не придирайся к словам. Очень жаль тех людей, я читал об этом случае в газетах – им, кажется, и тридцати еще не было. Но разве не мы читали с тобой дневники Достоевского? Помнишь, он писал, что народ жалеет убийц...

- Брось, Глазунов. Народ жалел, ибо не сомневался в ту пору, что покусившегося на самое дорогое – жизнь человеческую, ждут не только муки адские, но и страшные терзания совести. Сильно сомневаюсь, чтобы Тимофеева сейчас эти терзания одолевали.

- Может, ты еще и за смертную казнь ратуешь?

- В обязательном порядке.

Глазунов вскочил и забегал по комнате. Он всегда так делал, когда сильно переживал.

- Вообще-то я думал, Асинкрит, что мы с тобой гуманисты, что...

- Еще раз прошу прощения, Вадим, но я не гуманист, я человеколюбец.

- Не слышал такого определения.

- Очень жаль. Я людей люблю. Конкретных людей, а не абстрактного человека. У Лизы Ивановой, дочери действительно несчастных людей, в глазах немой вопрос стоит, ей просто его задать некому: «За что?» За что в одну минуту ей сломали жизнь? А честный врач ей отвечает: «Дяденька Леша был не в себе»...

- Асинкрит, - примирительно поднял руку Глазунов, - я разделяю твои чувства, но, как известно, насилием насилие не победить.

- Разве покарать убийцу, насильника – это насилие?

- Ты меня удивляешь...

- Вот как?

- Ты не думай, я хоть не лезу людям в души, но кое-что вижу. Я никогда не скрывал своих убеждений: я агностик, чистый агностик.

- Чистый?

- Да, - возбужденный Вадим не услышал иронии в словах Сидорина. – Ты, я вижу, заинтересовался православием? Извини, что так обтекаемо выражаюсь.

- Понимаю.

- Но ведь православие говорит о смирении, кротости. Как же это связать с твоими агрессивными высказываниями?

- Как ты сказал – агрессивными?

- Именно так и сказал.

- Не знаю, слышал ли ты, но когда князь Владимир, это который Красное Солнышко, крестился сам, а потом и Русь крестил, то решил он править впредь милостиво и мудро, гуманно одним словом. И сдержал слово. Только вскоре на Руси жилья не стало от лихих людей, от убийц и татей. И взвыл народ: князь, пошто мы тебе дань платим, пошто твои знаменитые пиры спонсируем? А Владимир в ответ, ну совсем как ты: не могу я, братья, насилием на насилие ответить. И вот тут пришли к князю монахи. Греческие. И говорят ему: «Что же это ты, княже, свой крест нести не хочешь? Разве Христос нас не этому учил?» - «Какой крест?» - удивляется Владимир. – «А вот такой, тяжелый очень. Если ты не можешь своим добрым людям защиту дать – уступи свое место. Ступай в монастырь молиться за весь мир. Но пока ты князь, делай то, что князю положено». Я, конечно же, не ручаюсь, что абсолютно точно передаю их разговор, но Красное Солнышко сделал из него выводы. Троечку душегубцев повесил прилюдно, нескольким ворам отрубил руки – и спокойно стало на земле русской...

- Но ведь это же насилие! – не унимался Глазунов.

- Дурачок, это возмездие. Это кара. А насилие безвозмездия порождает безнаказанность, и еще большее насилие. Что же касается смирения, то не путай, пожалуйста его с бездеятельностью и пассивностью. Смирение – это духовная брань. То есть битва – за добро и свет, против зла и мрака. Беда многих агностиков, тем более чистых, в том, что настоящую борьбу, брань с грехом, злом, они заменяют красивыми словами. И невдомек им, что смирение - это не слабость, не уступка, не сдача на милость победителя, а всего лишь осознание того, что человек – слаб и немощен. И если ему удается сделать что-то хорошее, стоящее, то прежде всего благодаря помощи оттуда, - и Сидорин показал указательным пальцем наверх.

- А я все равно верю только в собственные силы, в собственный ум. Правда, я всегда прошу немножко удачи – без нее нельзя...

- У кого просишь?

- У Космоса, у Великого разума или как его там, я не знаю. Есть что-то такое...

- У Космоса – это хорошо. Ладно, закончим философствовать и вернемся к нашей теме. Итак, Алексей Тимофеев сорока четырех лет от роду, пришел к Ивановым просить деньги, ему отказали, он стал невменяемым, так?

- Примерно так.

- Вадик, нет не так. Я ведь сумел в архиве это уголовное дело раздобыть. Любопытное дело, надо сказать. Знаешь, где убили Виктора Иванова? В коридоре. Ножом.

- Я не понимаю, Асинкрит, к чему ты клонишь?

- Повторяю еще раз: Трофимов пришел за деньгами...

- Ну?

- Которые ему всегда, подчеркиваю, всегда давали. Иванов открывает дверь...

- У них происходит разговор. Тимофеев заводится из-за отказа...

- Что замолчал

- Получается, Тимофеев уже шел убивать Ивановых, - задумчиво произнес Глазунов, - а потому аффекта быть не могло.

- Умница, Глаз. Иванов года три-четыре являлся для Тимофеева своего рода «дойной коровой». Самое серьезное, на что Алексей Федорович Тимофеев сподоблялся раньше – поставить синяк жене. На большее он в любом состоянии способен не был. И вдруг такое озверение...

- С заранее принесенным ножом, заметь.

- Правильно, и он легко расправляется... – Сидорин замолчал и задумался.

- Со своей «дойной коровой» - ты это имел в виду?

- Как же это я раньше не догадался?

- Асинкрит! О чем это ты?

- Вадик, то, что экспертиза липовая, ты, надеюсь, понял.

- Увы. Но тебе, друг мой, не разрешить самого главного противоречия.

- Какого?

- Взятку Романовскому могли дать только состоятельные люди, в родне Тимофеевых таких, не сомневаюсь, не было и нет.

- И я не сомневаюсь. Но сейчас до меня дошло другое. Валерия Иванова, мама Лизы, хватает дочь и бежит в другую комнату, чтобы спрятать ее в коробку из-под телевизора. Девочка сказала мне: мама попросила ее сидеть молча, чтобы ни случилось.

- Что в этом странного?

- А то: рост Тимофеева метр шестьдесят семь, вес – шестьдесят два килограмма. Иванов выше на голову. В деле написано, что Тимофеев нанес Виктору шесть ударов ножом, смертельным оказался один. Пусть даже и после удара, но Иванов мог, нет, обязан был не уступить такому противнику. И вот жена, вместо того, чтобы в такой момент помочь мужу – не знаю, сковородкой ли, криком – тратит драгоценное время, пряча дочь, не говоря уже о том, что оставляет мужа одного

-Ты хочешь сказать...

- Хочу. Тимофеев не убивал. Не мог убить. Все сделал другой. Или другие...

- Алкаш стал ширмой...

- Правильно. Валерия все поняла, и сделала в тот момент то, что должна была сделать настоящая мать: спасла своего ребенка.

Вадим Петрович вдруг замахал руками:

- Стоп! Стоп! Вот здесь, мистер Шерлок Холмс, у тебя слабое звено. До этого все было гладко. Заказное убийство в обертке бытовухи – гениально. Официальный убийца – в психушке...

- Если даже расскажет правду...

- Ему не поверят.

- Или сделают так, чтобы он забыл.

- Старик, не становись обывателем. Думаю, ты все эти ужасы психлечебниц преувеличиваешь.

- Допускаю. В чем, скажи, слабое звено?

- В девочке. В Лизе. Мы еще не знаем почему убили Виктора Иванова. Не пощадили эти звери и его жену, ставшую свидетельницей. Остается девочка. Что, в трехкомнатной квартире нельзя найти семилетнего ребенка? Ударь ногой по коробке из-под телевизора, и поймешь - она не пустая, в ней что-то или кто-то есть. А убийца или убийцы уходят, оставив свидетеля – это во-первых, и не найдя девочки – во-вторых. Или, наоборот: не найдя девочки, и оставив свидетеля. Итак, что ты на все это скажешь?

- Да нет здесь никакого слабого звена. Пока ты говорил, я представил, как все происходило. Так отчетливо представил, будто побывал там. Слушай. Вечер, вся семья Ивановых в сборе. Девочка у себя в комнате, родители готовят на кухне ужин. Звонок в дверь. Виктор открывает – на пороге Тимофеев, который пытается войти в прихожую. Настоящий убийца с тимофеевским ножом притаился слева или справа – не суть важно. Будь у киллера пистолет, как обычно, все было бы проще, но, мы помним, причиной убийства для следствия, да и для окружающих должна стать бытовая ссора. Однако Иванов не склонен к задушевным разговорам. Он спрашивает Тимофеева, что тому надо, догадываясь, впрочем, о причинах визита соседа. Таким образом, план убийц с самого начала не заладился: прошмыгнуть за спиной Тимофеева киллеру не удалось. Сосед стал проталкиваться в квартиру Ивановых, на шум вышла Валерия. Убийца, он ведь тоже вроде бы человек – нервы не железные, появляется на авансцене. Виктор все понимает и пытается задержать негодяев. Наверное, кричит. Не наверное, а точно кричит. Валерия в это время лихорадочно ищет место, куда спрятать Лизу, одновременно прося дочку не волноваться и сидеть тихо, во что бы то ни стало. После нескольких ударов ножа Виктор падает...

Сидорин замолчал.

- Почему ты остановился? – спросил Вадим Петрович.

- Что? Остановился? Представил состояние Валерии, когда убийца с окровавленным ножом ворвался в комнату... Ладно, продолжим. Как минимум – минута прошла. Дом панельный, соседи с работы уже вернулись. В добавок ко всему у Ивановых четвертый этаж – с него с последний момент не пригнешь. Киллер оглянулся по сторонам, вбежал в спальню – и никого не увидел. Тимофееву уже можно было не спешить, а настоящему убийце срочно требовалось убираться вон. Сверху и снизу уже кричали: что случилось?

- Он...

- Правильно, Вадим: укрылся в квартире напротив, у Тимофеева. Буквально через минуту соседи увидели лежащего в крови Виктора. Шум, гам. Кто-то вызывает милицию, кто-то хватает алкоголика. Пока милиции нет, образуется толпа, в которой легко растворяется человек, уже снявший маску. Растворяется и уходит. Потом заказчики узнают, что девочка в тот момент была в доме. Но что она видела? Ничего. Что слышала? Как дядя Леша кричал на папу, так это только лишний раз подтверждает вину Тимофеева. Я ответил на твой вопрос?

- Ответил.

- Тогда ответь на мой: ты поможешь мне?

Вадим Петрович внимательно посмотрел на друга.

- Асинкрит, ты уверен, что в это дело стоит влезать?

- Нет, не уверен.

- Но все-таки делаешь это. Зачем?

- Обязательно надо объяснять?

- Обязательно. Если я, - Глазунов говорил медленно, тщательно взвешивая каждое слово, - если я пойду за тобой, то я должен знать, ради чего подставлю, а это вероятнее всего, и свою шею. Не смотри так на меня, Асинкрит, я не трус, ты знаешь. Но за моей спиной – Галя, дочь, может быть, Оленька и еще один человечек, пока еще не родившийся. За твоей же... прости, ты сам понимаешь. Мне жаль Ивановых, жаль Лизу, но сейчас такое происходит повсеместно. Осталась девочка жива – и слава Богу...

- Я понял тебя, Вадим.

- Нет, не понял. Я просто прошу объяснить: зачем тебе все это нужно?

Поиск по сайту: