Старые сказки на новый лад

Когда человеку хорошо, он не спешит вызвать к Небу, считая, что так все должно и быть. И чем длиннее, а точнее шире, у нас белая полоса, тем спокойнее воспринимается нами все доброе, что происходит с нами. Вот и Елизавета Михайловна уже совсем скоро, как должное стала воспринимать появление в ее жизни маленькой Лизы, как, впрочем, и начавшееся общение с Сидориным, их обоюдную приязнь. Особняком, казалось бы, стояла встреча и знакомство с отцом Николаем, но кто из нас, получив подарок, радуется ему очень долго? Больше удовлетворения Толстиковой приносило то, что ей удалось свести Асинкрита и старого священника: Лиза не могла не видеть, как впечатлило это знакомство Сидорина, буквально на следующий день, уехавшего в тот шахтерский городок.

Сама же Лиза с радостью замечала за собой, что у нее пока получается «жить по отцу Николаю». Толстикову не задевали колкости Риммы Львовны, более того, в глубине души она даже хотела, чтобы Лебедева чаще обижала ее. Ежели такое случалось, Лиза только кротко и немного виновато улыбалась этой женщине, чем приводила Римму Львовну в явное замешательство.

- Елизавета Михайловна, дорогая моя, я просто искренне восхищаюсь вашим стоицизмом, - после каждого такого случая расточала комплименты Толстиковой Закряжская.

- Что вы, - отвечала ей Лиза, - это все не так, - хотя где-то в глубине души была довольна собой.

Романисты обожают писать: «в один прекрасный день». Автор вынужден воспользоваться этим штампом: в один прекрасный момент, когда, казалось, жизнь стала налаживаться все изменилось... Рухнуло, как обрушиваются с крыш огромные сосульки мартовским погожим днем, разбиваясь на мелкие крошки... И кто только додумался первым назвать такие моменты – прекрасными? Впрочем, обо всем по порядку.

В пятницу вечером, как обычно, Толстикова зашла за Лизой. Однако та почему-то не ждала ее, сидя на стуле в раздевалке. Стул пустовал, зато к Толстиковой вышла Зинаида Васильевна, и, пряча глаза, произнесла скороговоркой:

- Елизавета Михайловна, мне очень жаль, но вам не разрешили выдавать Лизу. Пожалуйста, не спрашивайте меня ни о чем. Вам все объяснит директор, Святослав Алексеевич. Идите к нему и... удачи вам. До свидания.

Повернувшись, воспитательница исчезла за дверью. Ошарашенная, ничего не понимающая Лиза пошла к директору. Тот был на месте и встретил Толстикову так, будто к нему пришел самый дорогой для него человек.

Встав из-за огромного стола, он поздоровался с Лизой за руку, после чего показал сначала на диван, затем на кресло: «Располагайтесь, где вам будет угодно». У Святослава Алексеевича Рыбкина был очень мягкий, можно даже сказать женский голос. Да и сам он чем-то напоминал женщину – то ли плавностью движений, то ли не по-мужски округлыми формами. Лиза выбрала стул, рядом подсел Рыбкин. Сначала Святослав Алексеевич смотрел на Лизу, обворожительно улыбаясь, а затем вдруг нахмурился, словно вспомнил что-то нехорошее. Губы его сложились бантиком, из груди вырвался тяжкий вздох.

- Ах, Елизавета Михайловна, Елизавета Михайловна, как же вы нас огорчили! – Посмотреть на директора со стороны, он действительно был огорчен до глубины души.

- Святослав Алексеевич, мне сейчас не дали Лизу Иванову...

- Не очень хорошая формулировка, голубушка. Лиза – не вещь, чтобы ее давать. Для нас дети – самое дорогое, что у нас есть. И обижать их – мы никому не позволим.

- Я хотела бы...

- Это я, голубушка, хотел бы знать, почему вы нас обманывали?

Лиза не верила своим ушам, что нотация, произносимая мурлыкающим голосом, относится к ней. Рыбкин продолжал:

- Я знал вашего мужа, очень уважал этого достойного человека, который помогал нашему детскому дому. Поэтому, когда узнал, что вы хотите пригласить нашу воспитанницу к себе домой, был двумя руками «за». Тем более и Лиза Иванова, как и вы, знает не понаслышке, что такое утрата. И что же получается, голубушка? Оказывается, вы живете с мужчиной, живете без росписи. Не перебивайте меня, - вдруг взвизгнул Рыбкин, - я отвечаю за свои слова.

- Нет, я перебью, - от ярости у Толстиковой сперло дыхание и она чуть не задохнулась, - что за чушь вы несете?

- Это не чушь! Я не ханжа, живите, с кем хотите, - это дело вас и вашей совести, но девочка, даю вам слово, не будет свидетелем этого... этого безобразия.

Уроки отца Николая были мгновенно погребены. Лизе захотелось вцепиться в лицо, нет, в эту холеную бабскую физиономию и расцарапать ее. И все-таки она овладела собой:

- Значит, так. Все, что вы сказали – это гнусная ложь. Это во-первых...

- Я еще не все сказал, голубушка.

- Я вам не голубушка...

- Как знаете. Повторяю, я отвечаю за свои слова.

- Чем отвечаете?

- Да хоть чем. Хоть головой.

- И не боитесь?

- Кажется, вы мне угрожаете? Ай-я-яй, голубушка... Елизавета Михайловна, как вы меня разочаровали. Такая красивая, умная женщина...

- Я не угрожала вам.

- Что же вы делали?

- Удивлялась. Как так смело можно рисковать своей головой.

- Но это же моя голова, а не ваша. Согласны? И давайте по-существу – у меня еще уйма дел. Повторяю, я не ханжа и все могу понять. Кроме одного: почему моя воспитанница должна находиться под одной крышей с психически больным человеком, открыто признающим себя оборотнем? Что, скажете, я опять лгу? – и с этими словами Рыбкин поднялся и достал из какой-то папки газету. Лиза сразу догадалась, что это была статья Братищевой. Вот как все аукнулось.

- Да, вы опять лжете. Желтая газета – не аргумент, Сидорин вполне...

- Вот что, госпожа Толстикова, - Святослав Алексеевич направился к своему директорскому креслу, - наш разговор окончен. – Я никому ничего не должен доказывать, это, скорее, ваша проблема. Хотя не думаю, что у вас что-то получится: Лизу Иванову ни вы, ни Сидорин больше не увидите. Даю вам слово.

- Посмотрим, - Лиза встала.

- Сказал слепой, - обворожительно улыбнулся Рыбкин. – И не беспокойтесь за свою маленькую тезку – у нее все будет хорошо...

- Даете слово? – взяв себя в руки, не менее обворожительно улыбнулась Толстикова.

- Конечно. Скоро у малышки появится новая семья – очень достойные люди, из прекрасной страны, они дадут... – было видно, что любовавшемуся собой Святославу Алексеевичу последнее слово не понравилось, и он на секунду замолчал, но затем продолжил:

-...сумеют дасть... дать Лизе все, что ей потребуется.

- Птица говорун, - нашла в себе силы ответить Лиза, хотя услышанная новость просто ошеломила ее.

Весь остаток дня она тщетно пыталась дозвониться до кого-то из друзей. Глазуновы – в деревне у бабушки, Братищева освещает какой-то женский симпозиум. Сидоринский мобильник был выключен.

До позднего вечера Лиза просидела, даже не переодевшись, в обнимку с подушкой, которая промокла чуть ли не насквозь. Из оцепенения ее вывел звонок. Господи, неужели Глазуновы вернулись? Незнакомый мужской голос:

- Добрый вечер, Мальвина.

- Вы ошиблись номером.

- Я никогда не ошибаюсь, Елизавета Михайловна. Просто захотелось вас утешить. – Голос неизвестного был необыкновенно спокоен.

- Кто вы? – насторожилась Лиза.

- Поверьте, это не важно. Я тот, кто везде – и нигде. Тот, кого не видно, но которого нельзя не заметить. Вот сейчас – я это точно знаю, – вы сидите, одинокая и печальная, и оплакиваете потерю Лизы Ивановой. Ведь так? Одинокая и печальная женщина, и какая женщина! – что может быть более возбуждающим.

- Послушайте, вы, заместитель Бога на земле, или точнее – дьявола, что вы себе позволяете? Что вам нужно?

- Вы сердитесь? Это возбуждает еще сильнее.

Лиза рассвирепела:

- Как это я сразу не поняла? Онанируете по телефону?

- Зря вы так, Елизавета Михайловна, зря, - расслабленность в голосе незнакомца исчезла. – Я ведь Мальвиной назвал вас совсем не случайно. Надеюсь, вы успели прочитать маленькой Лизе замечательную сказку Алексея Николаевича Толстого? Ей будет не хватать вашего чтения в маленьком скверике на берегу реки...

- Я еще не знаю вас, но чувствую, что в мою жизнь пытается влезть откровенная падаль...

- Откровенная падаль? Неплохо! Только кто в этом виноват, Елизавета Михайловна? У Мальвины, если вы помните, был дружок – Буратино. Деревянный такой парнишка с очень длинным носом. И любил этот бракованный сынок папаши Карло совать свой нос туда, куда не следует. Надеюсь, аллегория не слишком туманна?

Толстиковой все сразу стало ясно. Рыбкин – пешка в чужой игре. Исаева? Или...

- Напротив, кто такой Буратино – трудно не понять. Я – Мальвина...

- Не плохо, но была подсказка.

- Пьеро... Кажется, это Глазунов.

- Пять баллов.

- Рыбкин у нас будет собакой.

- Артемоном что-ли?

- Что вы, окститесь! Ищейкой. Артемона мы вам не отдадим. Есть у меня одна подруга, журналистка, взбалмошная, но добрая и верная...

- Братищева что ли?

- Вы и ее знаете?

- Вам же сказано: я знаю все... Значит, Мальвина рассчитывает на помощь Артемона?

- А также на своих друзей – Буратино и Пьеро.

- Не плохо.

- Простите, я не закончила. Насколько понимаю, Карабас Барабас – это Исаев?

- Ого! Кажется, я вас недооценил.

- Наконец-то слышу самокритику.

- Кто же тогда я?

- Вы – Дуремар. Мерзкий, говенный Дуремар. Или хвост уже вообразил, что это он вертит собакой? ну что, Георгий?

Молчание на противоположном конце телефонного провода.

- Что, не ожидали?

- Не ожидал. Жаль, очень жаль, Елизавета Михайловна. Валерия Иванова тоже была недурна собой, но вы... Эх, почему вы с вашим Буратиной так много знаете? Приговор подписан, Мальвина. Совсем скоро красивая девочка с синими глазами узнает, кто и кем вертит.

- Правильно ли я поняла, приговор подписал Дуремар? Не слишком ли мы переиначиваем сказку?

- Не слишком. Но классику следует уважать. Готовьтесь, совсем скоро на авансцене появится лиса Алиса и кот Базилио.

- И Карабас Барабас будет доволен?

- На том стоим. Доволен и счастлив, как ребенок, который получает подарок.

- Домик Ивановых в Ретюни был первым подарочком?

- Что вы, Елизавета Михайловна! Наш мальчик любит подарки и давно их получает. Будет ему скоро еще один. Не спрашивайте какой – пока это секрет. Удачи, тебе, Мальвина, - и трубку положили.

Наверное, в Лизе Толстиковой много осталось от маленькой девочки из Великого Устюга, которая, забираясь под одеяло, верила, что находится в безопасности и никакие кикиморы, которыми пугала ее двоюродная сестра Вера, ей не страшны. Лиза отложила подушку в сторону и пошла закрывать входную дверь. Дверь была уже закрыта, но молодая женщина сделала еще один оборот ключа. Когда Лиза легла в постель, она закрылась с головой одеялом, и пока не пришел сон, повторяла, словно молитву: «Сидорин, миленький, приезжай скорей, я боюсь».

Поиск по сайту: