ПРИРОДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА 6 страница

Что бы мы ни говорили о «ментальном зажиме», мы нас­только убеждены в его необходимости, что отказ от него кажет­ся нам неприемлемым, пока мы не ответим на все теоретичес­кие возражения. Обычно психотерапевты говорят не о психи­ческом напряжении вообще, а об избыточном психологичес­ком напряжении. При этом обычно не признается, что проти­воречие имеется уже в самом факте наличия этого напряжения. Вот два основных аргумента в пользу необходимости «зажима»: во-первых, без него восприятие мира человеком получит мис­тический и пантеистический оттенок, а это ведет к утрате мо­ральных ориентиров и процветанию некритического отноше­ния к действительности; а во-вторых, поскольку «зажим» необ­ходим для самоконтроля в любом его проявлении, если его не станет, чувства человека будут полностью неуправляемы.

В теологических кругах сказать о ком-то, что его мировоз­зрение близко к «пантеизму», означает изобличить этого чело­века. Все те, кто желает, чтобы их философские и религиозные воззрения были четкими и определенными, используют слово «мистицизм» в таком же смысле. Они ассоциируют мистицизм (mysticism) с туманом (mist), расплывчатостью, уходом от проб­лем и стиранием различий. Поэтому ничто для них не может быть страшнее, чем «мистический пантеизм» или «пантеисти­ческий природный мистицизм» — мировоззрение, к которому, как может показаться, сводится гуанъ. Сколь бы убедительны­ми ни были свидетельства об обратном, многие продолжают считать, что даосский и буддистский мистицизм сводит инте-

Глава 3

ИСКУССТВО ЧУВСТВОВАТЬ

ресные и важные различия, наблюдаемые в мире, к зловещему всеобщему единству*. Я — Бог, вы — Бог, все — Бог, и Бог — это безбрежное однородное море киселя, который наделен смутным самосознанием. Поэтому мистик — это тщедушный парень, который черпает энтузиазм из этого скучного «недиф­ференцированного эстетического континуума» (Нортроп), по­тому что каким-то непонятным образом он разрешает конф­ликты и превращает все проявления зла в трансцендентное благо.

Хотя такой подход, очевидно, есть всего лишь невежест­венная карикатура, нужно сказать кое-что в защиту философс­кой неопределенности. Критики всех мастей соединяют свои усилия в том, чтобы высмеивать ее, — тут мы встретим логи­ческих позитивистов и католических неотомистов, диалекти­ческих материалистов и протестантских ортодоксалов, бихеви-ористов и фундаменталистов. Несмотря на то что их воззрения существенно различаются, все они относятся к психологичес­кому типу, который любой ценой стремится сделать свою фи­лософию жизни четкой, здравой и жесткой. К этой категории мыслителей относятся многие — от ученого, который с удо­вольствием рассуждает о «суровых» фактах, до религиозного деятеля, который уверен в «окончательной истине» своей дог­мы. Несомненно, что всякий, кто говорит: «Единственно вер­ное учение церкви гласит...», черпает из этих слов глубокую безопасность. То же можно сказать о человеке, освоившем ло­гический метод, который позволяет растерзать на куски любое мнение, особенно метафизическое. Такое отношение обычно характерно для людей агрессивного, недружелюбного нрава, которые пользуются определениями философских категорий как остро отточенным мечом. Это не просто метафора, потому что мы видели, что научные законы и гипотезы — не столько

* В своей книге «Высшая тождественность» я интерпретировал веданту, подроб­но прослеживая различия между этим учением и теми разновидностями «не-кос-мического» мистицизма, которые идеализируют полное устранение мира природы из сознания. Тем не менее моя позиция в этой книге была раскритикована в журнале The Nation Рейнгоддом Нибуром как раз за то, чем она не является. Интересно, что некоторые теоретики христианства подвергают критике воззрения, которые сущес­твуют только в их сознании.

ПРИЮДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

результаты открытий, сколько инструменты для подчинения природы своей воле, подобно ножам и молоткам. Поэтому здесь мы имеем дело с личностью, которая встречает мир, пред­варительно вооружившись до зубов режущими и колющими инструментами. Такая личность рассекает реальность на куски и сортирует их по категориям, потому что таинственность ми­ра доставляет ей неудобства.

В нашей жизни есть место острому ножу, но есть в ней также не менее важное место и другим типам взаимодействия с миром. Человек не должен быть интеллектуальным дикобра­зом, который встречает свое окружение острыми шипами. Че­ловек соединен с миром мягкой кожей, взирает на него через филигранный хрусталик глаза и внимает ему чувствительными барабанными перепонками. Кроме того, человек может восп­ринимать мир посредством теплого, тающего, смутно опреде­ленного прикосновения, — что позволяет ему видеть в нем не врага, которого нужно удалить от себя на безопасное расстоя­ние и расстрелять, а любимую жену, которую хочется обнять и приласкать. В конце концов, сама возможность недвусмыслен­ного знания зависит от чувствительных органов, которые привносят окружающий мир в наше тело и дают нам представ­ление о нем в терминах состояний этого тела.

Отсюда вытекает важность неопределенности и других ин­струментов ума, которые не четко определены, а туманны и расплывчаты. Они позволяют нам по-другому общаться с ми­ром и поддерживать более непосредственный контакт с приро­дой, чем тот, который имеет место, когда мы любой ценой пытаемся сохранить дистанцию «объективного рассмотре­ния». Китайским и японским художникам хорошо известно, что существуют ландшафты, которые лучше всего рассматри­вать через прищуренные веки, горы, которые наиболее краси­вы в тумане, и водная гладь, которая плавно переходит в небо у самого горизонта.

Вечером в тумане одиноко летит гусь; Широкий плёс и небо сливаются у горизонта.

Обратите внимание также на стихотворение Бо Цзюйи «Иду ночью под мелким дождем»:

Глава 3

ИСКУССТВО ЧУВСТВОВАТЬ

Все небо укрыв, осенние тучи нашли, Подкравшись во мгле, явился холод ночной. Лишь чувствую, как халат на мне отсырел, А капель дождя и шума их тоже нет*.

И на стихотворение Цзя Дао «Ищу отшельника напрасно», переведенное Линь Юданом:

С вопросом обратился к мальчику меж сосен. Ответил мне он: «Мастер в одиночестве ушел И собирает где-то травы на горе, Окутанной облаками, погруженной в неизвестность».

Схожие образы были собраны вместе Сэами, когда он опи­сывал то, что японцы называют югэн, утонченной красотой, истоки которой неясны и таинственны: «Смотреть, как солнце садится за покрытые цветами холмы; уходить все дальше и дальше в огромный лес, не думая о возвращении; стоять на берегу и наблюдать, как лодка скрывается из виду за далекими островами; следить за полетом диких гусей, которые вначале видны, но потом теряются среди облаков»**. Однако что-то в нас всегда готово выскочить наперед и развеять тайну. Нам хочется выяснить, куда именно улетели дикие гуси; узнать, какие травы собирает отшельник и где; а также посмотреть на тот же цветущий пейзаж в солнечный полдень. Именно этот подход каждая традиционная культура не может простить западному человеку не только потому, что он груб и нетактичен, но и потому, что он слеп. Такой подход не может отличить поверх­ность от глубины. Он стремится разрушить поверхность и про­никнуть в глубину. Однако глубина познается только тогда, когда она сама открывается уму. От ищущего ума она вечно ускользает. Чжуан-цзы говорит:

Вещи возникают вокруг нас, но никто не знает откуда. Они появляются, но никто не видит их источника. Люди от мала до велика ценят то, что они знают. Они не умеют

* Пер. с кит. Л. Эйдлина. См. «Светлый источник» (Средневековая поэзия Китая, Кореи, Вьетнама). Москва, 1989, стр. 126. ** Шку [1], pp. 21—22.

ПРИРОДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА __________________

пользоваться неизвестным для получения знания. Как это не назвать заблуждением?*

Очень часто нам трудно провести грань между страхом перед неизвестным и уважением кнему. Мы полагаем, что люди, которые не торопятся пустить в ход яркий свет и острые ножи, одержимы предрассудками и суеверным страхом. Между тем уважение кнеизвестному —это отношение тех, кто вместо того, чтобы насиловать природу, ухаживает за ней, пока она не отдас­тся сама. И дает природа не холодную ясность поверхностей, а теплую внутренность своего тела —тайну, которая является не просто отрицанием или отсутствием знания, а положительной субстанцией, которую мы называем чудесной.

«Из доступных человеку чувств нет ничего выше удив­ления, — сказал Гёте. — Если первичный феномен вызы­вает удивление, довольствуйтесь этим; большего он не мо­жет дать. Не ищите чего-то большего за пределами удивле­ния, потому что это предел. Однако, как правило, людям недостаточно первичного феномена. Они считают, что следует идти дальше. В этом они подобны детям, которые, увидев себя в зеркале, заглядывают за него, чтобы увидеть, что находится по другую сторону»**.

Уайхед объясняет:

Даже если вы знаете многое о солнце и атмосфере, даже если вы досконально изучили феномен обращения земли, вы можете не заметить великолепного заката. Непосредс­твенное восприятие [гуань] реального присутствия вещи заменить нечем***.

Это, конечно же, подлинный материализм или, лучше ска­зать, подлинный субстанционализм, поскольку понятие «мате­рия» (matter) этимологически связано с понятием об «изме­рении» (измерять: to meter) и, по существу, обозначает не реаль­ность природы, а природу, описанную с помощью измерений. «Субстанция» в этом смысле будет не грубым представлением о

Н. A. Giles [1], р. 345. ** Eckermann /I /, February 18th, 1829. **» Whitehead /J/, p. 248.

Глава 3

ИСКУССТВО ЧУВСТВОВАТЬ

«веществе», а сущностью, которая обозначается китайским ие­роглифом ти*. Ти — целостность, гештальт, все поле отноше­ний, которое не может быть передано с помощью линейных описаний.

Поэтому естественный мир открывается нам во всей своей чудесности, когда уважение не позволяет нам исследовать его на уровне абстракций. Если я должен заглянуть за каждую ли­нию горизонта, чтобы обнаружить, что находится за ней, я никогда не увижу глубину небесной лазури, которая видна в просвете между деревьями на склоне холма. Если я должен нарисовать карту каньонов и пересчитать все деревья, я никог­да не войду в звук далекого водопада. Если я должен пройти по каждой дороге, чтобы узнать, куда она ведет, окажется, что тропинка, исчезающая среди деревьев на склоне холма, ведет назад в пригород. Человек, который прослеживает каждую до­рогу до конца, обнаруживает, что она никуда не ведет. Воздер­жаться от исследования не означает отложить горькое разоча­рование в подлинных фактах. Воздержаться от исследования означает увидеть, что человек, всматривающийся в горизонт, не видит того, что находится рядом.

Чтобы познать природу, Дао или «субстанцию» вещей, мы должны познавать ее так, как человек «познавал» женщину — в теплой расплывчатости непосредственного прикосновения. В древнем мистическом трактате «Облако неведения» говорится о Боге: «Любовью можно его постичь и удержать, но мыслью — никогда». Отсюда следует также, что ошибочно считать приро­ду смутной, как туман, рассеянный свет или кисель. Образ смутности подразумевает, что для познания природы вне и внутри себя мы должны отказаться от идей, мыслей и мнений о том, что она должна собой представлять, — и смотреть. Если мы не можем обойтись без идей, это должны быть неопреде­ленные идеи — именно поэтому для западных людей представ­ление о бесформенном Дао предпочтительнее, чем идея о Боге со всеми ее недвусмысленными ассоциациями.

Опасность «пантеистического» и мистического отношения к природе, конечно же, в том, что оно может быть исключаю-

М 6246.

ПРИЮДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

щим и односторонним, хотя мы едва ли найдем много истори­ческих примеров подобного отношения. Для появления такого отношения нет оснований, потому что отличительная черта пантеизма и мистицизма как раз в том, что они дают нам бес­форменный фон, на котором практические проблемы видны более отчетливо. Когда наше представление о Боге формально, поведение в повседневной жизни становится столь же пробле­матичным, как попытки писать по исписанной странице. Воп­росы не могут быть однозначно рассмотрены, потому что люди не видят, что проблемы добра и зла подобны грамматическим правилам—условностям, введенным в обиход для нужд обще­ния. Когда мы прибегаем к Абсолюту для того, чтобы обосно­вать разделение на правильное и неправильное, не только пра­вила становятся слишком жесткими; для их подтверждения привлекается слишком весомый авторитет. Китайская посло­вица гласит: «Не пытайся прихлопнуть комара на лбу товарища топором». Нельзя сказать, что, сводя правила поведения к Богу, Запад преуспел в достижении высоконравственного поведения. Напротив, западная история дает много примеров идеологи­ческих революций, направленных против невыносимого гнета власти. То же верно в отношении жесткой научной догмы, которая определяет, что правильно, а что нет.

Мистицизм избегает давать жесткие определения природы и Бога, и поэтому он, как правило, оказывает положительное влияние на развитие науки*. Мистический подход эмпиричен. Он подчеркивает конкретный опыт, а не теоретические уста­новки и поверья. Установка мистицизма — на созерцание, на восприятие. Это отношение оказалось настолько благоприят­ным для науки, что ученые забыли, что имеют дело не с самой природой, а с ее абстрактной моделью. Цивилизация в целом начала близоруко вмешиваться в природу, по-прежнему руко­водствуясь донаучными представлениями о человеке и мире. Более того, мистический подход дает основания для деятель­ности, всецело отличные от откровений воли Господней и зако­нов природы, полученных в результате экспериментов в прош­лом.

* Об этом см. Needham [lj, vol. 2, pp. 89—98.

Глава 3

ИСКУССТВО ЧУВСТВОВАТЬ

Гуань как состояние сознания очень чувствительно к теку­щему мгновению во всей его мимолетной сложности, тогда как одна из трудностей научного знания в том, что его линейная сложность не позволяет эффективно принимать решения, осо­бенно тогда, когда условия быстро меняются. Так, высказыва­ясь о мастерстве драматических постановок, Сэами пишет: Если вы посмотрите глубоко в первоосновы этого ис­кусства, вы увидите, что так называемый «цветок» (югэн) не обладает независимым существованием. Если бы зрите­ли не находили в представлении множество несравненных достоинств, «цветка» вообще не было бы. В Сутре говорит­ся: «Добро и зло проистекают из одного источника; добро­детель и порок имеют один корень». Воистину, как мы мо­жем отличить добро от зла? Мы можем только выбрать то, что соответствует требованиям момента, и назвать его «добром»*.

Такого рода отношение было бы весьма недалеким, если бы оно основывалось на линейном представлении о текущем мо­менте, в котором каждая «вещь» не рассматривается в связи с целым**. Так, например, люди, которых мы больше всего нена­видим, нередко оказываются теми, кого мы больше всего лю­бим, и если мы не чувствуем этой взаимосвязи, мы можем строить свое отношение, принимая за основу одну из крайнос­тей. Таким образом, мы можем погубить того, кого любим, или

Waley [Ц, р. 22. ** Прекрасный пример чувствительности к текущему моменту дает применение дзэн в кэндо, Him искусстве меча. Никакое количество заученных правил или навы­ков не может подготовить воина к бесконечному разнообразию ситуаций, с кото­рыми он может столкнуться в реальном поединке, — особенно когда ему приходит­ся сражаться больше чем с одним противником. Поэтому его учат не делать специ­альных приготовлений к атаке и не ожидать, что она последует с какой-то одной стороны. Ведь если воин ожидает атаки с одной стороны, а она последует с другой, ему придется перейти из одной стойки в другую, а на это требуется время. Воин всегда должен быть готов из состояния наблюдения отразить атаку, откуда бы она ни последовала. Это расслабление, открытость и готовность представляют собой не что иное, как гуань. В дзэн это состояние чаще называют мусин, что означает «не-сознание», то есть отсутствие напряжения, связанного с намерением достичь результата

ПРИРОДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

же вступить в брак с человеком, которого впоследствии будем ненавидеть.

Это рассуждение приводит нас ко второму теоретическому возражению. Считается, что эго как «ментальный зажим» не­обходимо для того, чтобы нас не унес поток неконтролируемых ощущений и чувств. Это возражение, опять-таки, основывает­ся на политическом, а не органическом представлении о чело­веческой природе. По общему мнению, психика состоит из отдельных частей, функций или способностей — как будто Бог сотворил человека, водрузив душу ангела в тело животного. С такой точки зрения, человек рассматривается как совокупность мотивов, побуждений и желаний, над которыми главенствует эго-душа. Очевидно, что это представление оказало большое влияние на современную психологию, призывающуя эго дейс­твовать рассудительно и не прибегать к насилию, но все же рассматривающую его как начальника, который несет ответс­твенность за происходящее.

Но если мы думаем обо всей совокупности человеческих переживаний, внешних и внутренних, а также об их бессозна­тельных предпосылках как о системе, которая органична, изме­нится также наше представление об управлении:

Веселье и гнев, радость и печаль, предусмотрительность и раскаяние — эти чувства приходят и уходят, повинуясь мимолетным переменам настроения. Они возникают, как музыка из отверстий [в деревянном музыкальном инстру­менте, на котором играет ветер] или как грибы из лесной сырости. Денно и нощно самые разнообразные чувства ох­ватывают нас, но мы не знаем, откуда они приходят...

Если бы не эти эмоции, меня бы не было. Если бы не я, им не было бы в ком проявиться. Мы знаем это, но не зна­ем, что приводит их в действие. Если у них действительно есть повелитель [цзай, М 6655], в нас нет никаких свиде­тельств в пользу его существования. Мы можем верить в то, что он действует, но мы не видим его формы. Мы зна­ем о нем, лишь что он рождает чувства и не имеет формы.

Сотня костей, девять отверстий и шесть внутренних ор­ганов тела пребывают на своих местах. Какой из них нам предпочесть? Любим ли мы их одинаково, или же одни из

Глава 3

ИСКУССТВО ЧУВСТВОВАТЬ

них более дороги нам, чем другие? Являются ли они слуга­ми друг друга? Могут ли эти слуги управлять друг другом одновременно или же они должны принимать на себя роль правителя по очереди?*

Го-сян затрагивает этот вопрос в своем комментарии к Чжуан-цзы:

Руки и ноги отличаются в своих действиях, пять внут­ренних органов отличаются в своих функциях. Они никог­да не переговариваются друг с другом, и все же сто состав­ных частей тела пребывают в единстве и гармонии. Так они общаются посредством не-общения. Они никогда (сознательно) не взаимодействуют, и все же как вовне, так и внутри они дополняют друг друга. Вот что такое взаимо­действие посредством не-взаимодействия**.

Все части организма управляют собой спонтанно (цзы-жанъ), и их взаимодействие нарушается с появлением контро­лирующего эго, которое пытается сохранить положительное {Ян) и избавиться от отрицательного {Инь).

В соответствии с даосской философией, именно попытки управлять психикой извне, а также стремление отделить поло­жительное от отрицательного лежат в основе социальных и моральных противоречий. Таким образом, в контроле нужда­ется не спонтанный поток человеческих страстей, а использу­ющее их эго — другими словами, сам контролирующий. Это было известно также проницательным христианам, например св. Августину и Мартину Лютеру, которые постигли, что обыч­ный солш-контроль не спасает человека от пороков, поскольку зло коренится в «я» человека. Однако они никогда не отказыва­лись от политической идеи контроля, предлагая решить проб­лему путем усиления «я» с помощью милости Бога — эго все­ленной. Они не видели, что трудность не в доброй или злой воле контролирующего, а в самом представлении о контроле,

* «Чжуан-цзы», ii. Ср. переводы на англ. Я. A Gilts [1], р. 14; Lin Yutang /2/, p.

235; Needham [1J, vol. 2, p. 52.

*" «Чжуан-цзы», iii. Пер. на англ. Бонда в издании Fung Yu-lang [1J, vol. 2, p. 211.

ПРИЮДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА _______________________

который они пытались использовать. Они не понимали, что для Бога — это такая же проблема, как и для человека.

Ведь даже во вселенной Бога есть Дьявол, олицетворяю­щий не столько независимое злое начало, сколько «недосмотр» Бога, принявшего на себя верховную власть и отождествляю­щего себя с абсолютным благом. Дьявол — это тень Бога, неп­роизвольно отброшенная им. Естественно, Бог не может нести ответственность за появление зла, потому что связь между ни­ми находится в бессознательном. Человек говорит: «Я не соби­рался никого обижать. Мой нрав одержал верх надо мной. В будущем я попытаюсь справиться с ним». Бог говорит: «Я не хотел, чтобы было зло, но мой ангел Люцифер создал его, вос­пользовавшись своей свободой воли. В будущем я запру его в ад, чтобы он никому не причинил вреда»*.

Проблема зла возникает вместе с проблемой добра, то есть вместе с появлением мысли о том, что настоящее положение вещей можно как-то «улучшить» — как бы ни преподносилась идея о будущем улучшении. Одна из возможных неправильных интерпретаций даосской философии состоит в точке зрения, согласно которой предоставить органической системе регули­ровать себя лучше, чем вмешиваться в нее со стороны, а пости­гать взаимозависимость добра и зла лучше, чем, делая добро, всеми силами стараться избавиться от зла. Чжуан-цзы говорит:

Желающие иметь истинное без его спутника —ложно­го; сторонники хорошего правительства и противники беспорядка и анархии — все не постигают ни великих принципов вселенной, ни сил, приводящих в движение мироздание. С таким же успехом можно рассуждать о су­ществовании небес без земли или положительного прин­ципа без отрицательного -— хотя это полностью бессмыс­ленно. Человек, рассуждающий так и не поддающийся убеждению, является либо глупцом, либо негодяем** (xvii).

* Более полно этот вопрос обсуждается в Jung [11 и Watts [2], сЬ. 2. ** Н. A. Giles 11], pp. 207—в.

Глава 3

ИСКУССТВО ЧУВСТВОВАТЬ

Но если это верно, разве не должны быть глупцы и негодяи как диалектическое дополнение мудрецов и святых и разве осуждаемая ошибка не возникает снова в самом осуждении?

Если положительное и отрицательное, добро и зло дейс­твительно являются взаимозависимыми, никакой способ дейс­твия, включая недеяние, не может быть рекомендован для улучшения ситуации. Ничто не сделает ситуацию лучше, не сделав ее при этом хуже. Между тем, с точки зрения даосской философии, именно к такого рода улучшениям стремится эго человека. Оно всегда желает управлять ситуацией для того, что­бы улучшать ее, однако ни деяние, ни недеяние — предприни­маемое с целью улучшения —не может принести успеха. Когда человек постигает ловушку, в которой находится, ему ничего не остается делать, как прекратить «всеми силами стремиться к добрр —что составляет самую суть эго. Прекращая стремить­ся, человек не руководствуется хитростью в надежде на то, что это поможет ему сделать жизнь лучше. Он прекращает стре­миться безусловно — не потому что лучше ничего не делать, а потому что ни одно действие не принесет желаемого результа­та. Совершенно неожиданно на человека нисходит великое бес­причинное спокойствие — в его душе воцаряется безмятеж­ность сродни той, которая окутывает мир после первого выпа­дения снега или же в безветренный летний день в горах, когда тишина заявляет как умиротворяющее жужжание насекомых в траве.

В этой тишине нет ощущения пассивности, подчинения необходимости, потому что в ней нет больше деления на ум и его переживание. Кажется, что все ваши действия и поступки других людей свободно проистекают из одного источника. Жизнь движется вперед, но в то же время коренится глубоко в настоящем. Она больше не стремится к результату, потому что настоящее превратилось из одной точки, неуловимой в напря­женном сознании, во всеобъемлющую вечность. Как положи­тельные, так и отрицательные чувства приходят и уходят без суеты; вы их просто наблюдаете, хотя очевидно, что наблюдате­ля при этом нет. Чувства возникают и исчезают без следа, как птицы в небе, не оставляя после себя сопротивления, которое

ПРИРОДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА __________________

мы привыкли рассеивать, совершая поспешные, безрассудные действия.

Очевидно, что это состояние оказывается «лучше», чем состояние напряженного поиска, которое наблюдалось рань­ше. Однако положительность этого состояния совсем в другом. Поскольку оно пришло не в результате поиска, оно не воспри­нимается как что-то хорошее на фоне чего-то плохого; это не фантазия о спокойствии среди суеты. Более того, поскольку ничто не делается для того, чтобы удержать это спокойствие, оно не воспринимается в связи с памятью о предыдущем состо­янии. Если бы это было так, возникло бы стремление защитить его, ограждая от изменений. Но теперь не осталось того, кто мог бы защищать его. Воспоминания приходят и уходят, как и чувства, спонтанно; они лучше упорядочены, чем раньше, но больше не застывают вокруг эго для того, чтобы подтвердить иллюзию его реальности.

В этом состоянии можно видеть, что разум не представля­ет собой отдельный, контролирующий аспект сознания. Разум присущ всему отношению организм-и-окружение, всему полю сил, в котором содержится реальность человеческого бытия. Макнил Диксон говорит в книге «Положение человека»: «Ося­заемые и видимые вещи представляют собой всего лишь полю­са, крайние точки поля непостижимой энергии. Материя, если она вообще в каком-либо смысле существует, есть спящий пар­тнер в офисе Природы». Между субъектом и объектом, орга­низмом и окружением, Ян и Инь проявляется гармонизиру­ющее и стабилизирующее отношение, называемое Дао, — ко­торое разумно, но не потому что наделено эго, а потому что это ли, органическая структура. Спонтанный поток чувств, прихо­дящих и уходящих вместе с перепадами настроения, является необходимой частью этого процесса уравновешивания, и поэ­тому его не следует рассматривать как беспорядочную игру слепых страстей. Говорят, что Ле-цзы достиг Дао, «предос­тавляя душевным проявлениям следовать своим чередом»*.

* «Ле-цзы», 2. В издании Giles [1], стр. 41, этот отрывок переводится так: «Мой разум (синь) дал свободу своим помыслам (нянь)», однако такой перевод звучит слишком интеллектуально, поскольку синь (М 2735) — это не только мыслящий

Глава 3

ИСКУССТВО ЧУВСТВОВАТЬ

Подобно тому, как опытный серфингист отдается движению доски и не пытается противостоять ему, напрягая мышцы жи­вота, человек Дао отдается потоку переживаний,

Как это ни странно, здесь речь идет совсем не о том, что обычно имеют в виду, когда говорят, что кто-то «отдался чувс­твам», потому что выражение «отдаться чувствам» в большей мере свидетельствует о сопротивлении, чем об «отпускании». Ведь, когда мы думаем о наших чувствах, мы склонны предс­тавлять их себе как фиксированные состояния. Представления о гневе, депрессии, страхе, горе, беспокойстве и чувстве вины наводят на мысль об однородных состояниях, которые обычно продолжаются до тех пор, пока мы не предпримем какие-то действия, чтобы избавиться от них или видоизменить их. По­добно тому как высокая температура когда-то считалась самос­тоятельной болезнью, а не проявлением спонтанно протекаю­щего процесса исцеления, мы по-прежнему думаем об отрица­тельных чувствах как о проявлениях ума, которыми мы долж­ны управлять.

Но если что-то нуждается в управлении, так это внут­реннее сопротивление, которое толкает нас на поспешные действия, чтобы развеять нежелательные чувства. Сопротив­ляться чувствам означает быть неспособным переживать их достаточно долго, чтобы они могли разрешиться сами собой. Гнев, к примеру, является не фиксированным состоянием, а меняющимся переживанием, которое быстро проходит, если мы не усиливаем его подавлением. В противном случае гнев может взорваться, как герметически закрытый сосуд с кипя­щей водой. В действительности, гнев не является отдельным, независимым демоном, который время от времени набрасыва­ется на нас, выскочив из своего логова в бессознательном. Гнев — это просто направление или структура психической деятель­ности. Поэтому, выражаясь более точно, гнева как такового не существует; может быть только гневное поведение и чувство

разум, но и вся целостность сознательных и бессознательных проявлений психики, тогда как нянь (М 4716) — это не столько рациональная мысль, сколько любое психологического переживание.

4 Природа, мужчина и женщина

ПРИЮДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

раздражения, которое движется в направлении какого-то дру­гого состояния. Лао-цзы говорит:

Если сильный ветер дует утром, он прекратится к полуд­
ню; ливень тоже не может продолжаться целый день. Раз­
ве кто-то, кроме неба и земли, порождает их? Если небо и
земля не проявляют их долго, разве это под силу человеку?
(xxiii)..

Поэтому предоставить полную свободу течению чувств оз­начает наблюдать их без вмешательства, понимая, что, посколь­ку чувства пребывают в движении, их не следует интерпретиро­вать как статические состояния, которые носят положительньш или отрицательный характер. Если наблюдать за чувствами, не называя их, они воспринимаются всего лишь как быстрые из­менения в нервной системе и мышцах тела — как процесс необычайно интересных и утонченных пульсаций и напряже­ний, сокращений и подергиваний. Подобное отношение к чув­ствам несколько отличается от традиционного начала психоте­рапии, которое подразумевает «принятие» отрицательных чув­ств с целью их преодоления — то есть с намерением изменить эмоции «в лучшую сторону». Такого рода «принятие» подразу­мевает наличие эго, которое находится в стороне от непосредс­твенных чувств и переживаний, ожидая улучшения — пусть терпеливо и пассивно.

Поиск по сайту: