ПРИРОДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА 9 страница

Глядя на природу таким образом, мы видим, что она есть танец без конечной цели, кроме тех фигур, которые сейчас исполняются, — фигур, которые продиктованы не каким-то глобальным законом, а взаимосвязью всего и вся в настоящем. Даже города теряют свою упорядоченность и практичность и становятся пульсирующими средоточиями артерий, которые растянуты по поверхности земли, всасывают маленькие части­цы утром и изрыгаюг их вечером. Среди иллюзии пространства и времени, танец и экстатический ритм процесса теряются, а вместо них мы видим только бешеное преследование и преодо­ление препятствий. Но постипгув тщетность преследования, ум успокаивается и замечает вневременный ритм процесса, ко­торый достигает своей цели в каждый конкретный момент.

Бывают случаи, когда это видение мира охватывает нас внезапно, после того как ум стал восприимчивым бессознатель­но. Это напоминает мотивы сказок: герой обнаруживает в зна­комой стене прежде не замеченную дверь, которая ведет в вол­шебный сад, или же путник находит расселину в скале, протис­нувшись в которую он оказывается среди россыпей драгоцен­ных камней. Но вернувшись на это место позже, он ищет и не находит его. Что-то подобное приключилось со мной однажды под вечер, когда мой сад оказался внезапно преображенным — всего лишь на полчаса, перед самым началом сумерок. Небо было прозрачным, его лазурь — спокойной и ясной, однако голубой цвет был более насыщен, чем в солнечный полдень.

5 Природа, мужчинэ и женшина

ПРИРОДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

Листья деревьев и кустов были столь зелеными, что казались подсвеченными изнутри. Густые заросли больше не казались бесформенными скоплениями листьев, а представляли собой необычайно сложные и изысканные арабески. Ветви на фоне неба выглядели как филигранная бахрома и кружева — но в них не было ничего искусственного, а лишь прослеживались гармония и ритм. Цветы — мне больше всего запомнились фуксии — внезапно превратились в изящные изваяния из сло­новой кости и кораллов.

Сменяя друг друга слишком быстро, впечатления беспо­койного, ищущего ума тускнеют. Поэтому их ритмическая яс­ность остается незамеченной, а цвета кажутся мрачными, ли­шенными внутреннего света. Более того, в таком состоянии практически ничто не кажется лишним, несущественным; каж­дая деталь идеально упорядочена — но не так, как на параде, а в совершенном переплетении с остальными деталями. Возмож­но, здесь кроется объяснение бессмысленного с логической точки зрения чувства, что все «правильно» и пребывает в гар­монии с Дао в своем первозданном виде. Это в равной мере относится и к тому, что может показаться хаотическим, напри­мер мусор в сточной канаве, опрокинутая на ковер пепельница или... голова дохлой кошки.

Живя в западном мире, мы привыкли считать, что для творческих действий необходимо испытывать неудовлетворен­ность или беспокойство. Нам кажется, что, если бы мы чувство­вали себя полностью удовлетворенными в каждое мгновение и не пытались ничего достичь, мы бы одели большую мексикан­скую шляпу и, расположившись на солнышке, потягивали бы через соломинку прохладительные напитки. Даже если бы все было именно так, как я описал, возможно, это было бы не так уж плохо. Ведь в нашем обществе так много суеты, что некото­рое количество вольготности и покоя ему явно не повредило бы. Между тем мы едва ли отдаем себе отчет в том, что дейс­твия, совершенные под воздействием чувства недостаточнос­ти, являются творческими лишь в ограниченном смысле. Их источником есть тщетность, а не насьяценность, жажда, а не сила. Так, когда наша любовь к другим основывается на взаим-

но

Глава 5

МИР КАК БЕССМЫСЛИЦА

ной необходимости, она становится удушающей — своеобраз­ным вампиризмом, о котором мы очень красноречиво гово­рим: «Я люблю тебя так сильно, что могу тебя съесть!» Именно вследствие такого отношения родительская забота бывает хуже равнодушия, а брачные узы порой становятся веревкой с пет­лей на конце.

Современные теологи использовали греческие слова эросп агапе, чтобы отличать алчную любовь от любви милосердной, приписывая последнюю одному только Богу. Падшая природа человека может только жаждать, говорят они, потому что грех — это выпадение из полноты бытия в состояние немилости. Когда человеку недостает божественной милости, он может действовать, только повинуясь необходимости, и это представ­ление продолжает существовать на уровне здравого смысла да­же тогда, когда люди больше не верят в Бога, творящего мир из своей бесконечной полноты. Более того, поскольку христианс­тво утверждает, что природа пала вместе с Адамом, её главой, мы предполагаем, что вся природа может действовать, руко­водствуясь одной лишь жаждой. Между тем идея о том, что природа приводится в движение необходимостью, прекрасно согласуется с механицизмом, который пришел на смену теизму.

Но если грехопадение было потерей осознания единства с природой, мнение о том, что природа приводится в действие голодом и страхом, является проекцией этой концепции на мир нашего собственного состояния. И если мы отказались от ньютоновской механики в физическом мире, мы должны сде­лать то же в сфере психологии и морали. Поскольку атомы не являются бильярдными шарами, отскакивающими от других таких же бильярдных шаров, наши действия не являются реак­циями, которые случаются под воздействием импульсов и по­буждений. Действия кажутся нам вынужденными в той мере, в которой действующий отождествляется с какой-то одной частью всей ситуации — например, с волей, отличной от жела­ний, или с умом, отличным от тела.

Однако если человек отождествляет себя со своими жела­ниями и с телом, ему не будет казаться, что они на него действу­ют. Если он сможет пойти дальше и увидеть, что он является не

5**

ПРИЮДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

просто телом, но целостностью организм-u-окружение, он не будет чувствовать, что его побуждает к действию окружение. Нам кажется, что причина контролирует следствие до тех пор, пока они различны. Однако когда причина и следствие рас­сматриваются как две составные части одного и того же дейс­твия, не имеет смысла говорить о том, что человек действует сам или подчиняется другим. Таким образом, чувство обуслов­ленности наших действий возникает, когда мы считаем «я» центром сознания, отличным от окружения.

Вопрос «Почему человек действует?» имеет смысл только до тех пор, пока мотивация необходима для объяснения причи­ны действия. Но если мир состоит из процессов, а не из инерт­ного вещества, приписывать действиям внешние причины аб­сурдно. На самом деле мы не можемые действовать, однако это не значит, что мы должны действовать, поскольку подобное утверждение подразумевает наличие отдельного, пассивного источника инициативы, который приводится в движение со стороны. Смысл в том, что, независимо от наличия или отсутс­твия мотивации, мы суть действие. Когда нам кажется, что наши действия мотивированы, они отражают алчущую пусто­ту эго, пассивность наблюдателя, а не живость действия. Но когда человек не стремится ни к чему вне себя, он есть дейс­твие, выражающее свою собственную полноту, — независимо от того, изнывает он от горя или же танцует от радости.

В индийской философии слово карма обозначает мотиви­руемое действие, а также причину и следствие. При этом гово­рится, что карма — это действие, которое держит человека в рабстве. Стремясь к цели, оно не достигает ее, а лишь продлева­ет необходимость дальнейших целей. Решая проблемы, оно создает множество других проблем. Карма есть значимое дейс­твие, потому что, подобно знаку, оно указывает за пределы себя — на мотив, из которого оно возникло, или на конечную цель, к которой оно стремится. Карма — это действие, порождающее необходимость дальнейшего действия. С другой стороны, са-хаджа — это спонтанное, немотивированное действие дживан-мукты, освобожденного, который движется и действует подоб­но природе — журчит, как ручей, трепещет, как деревья на

Глава 5

МИР КАК БЕССМЫСЛИЦА

ветру, блуждает, как облака, или просто существует, как камни на песке. Жизни освобожденного присуще качество, которое японцы называют фура-фура — лопотание одежды на ветру или движение пустой тыквы в горном ручье. «Дух дышит где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит» (Ин. 3, 8). Дух тоже не знает.

Отсюда часто встречающееся сравнение мудреца с сумас­шедшим, поскольку каждый из них действует по-своему бес­смысленно, не принимая практических ценностей общества.

Его врата закрыты, и никто не знает его. Его внут­ренняя жизнь окутана тайной, и он не следует общеприня­тым добродетелям. С тыквой за плечами он приходит на рынок; с посохом в руке он возвращается домой. Даже в винной лавке и среди торговцев рыбой все превращаются в будд.

Нищий и босой, он идет по пыльному пути этого мира.

Испачканный грязью и пеплом, он широко улыбается.

Ему не нужны чудотворные силы богов,

Ведь по его велению на сухих деревьях распускаются цветы*.

Бессмыслица сумасшедшего — это болтовня для его собс­твенного развлечения, тогда как бессмыслица природы и муд­реца говорит о постижении бесцельности мира и содержит ту же радость, что мимолетность и пустота. Если мы ищем смысл в прошлом, цепочка причин и следствий уводит нас в минувшие тысячелетия и исчезает там, как волны за кормой корабля. Если мы ищем смысл в будущем, он рассеивается, как луч прожекто­ра, направленного в ночное небо. Если же мы пытаемся обнару­жить его в настоящем, он мимолетен, как океанский прибой. Но когда остается только поиск и мы постигаем его подлинную суть, он внезапно превращается в горы и реки, в небо и звезды, которые самодостаточны, даже если никто в них ничего не ищет.

* Ши Ню Toy, х. Комментарии к последней из «Десяти пастушеских картинок», которые иллюстрируют стадии постижения в дзэн-буддизме.

ПРИРОДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА __________________________

***

После всего, что было сказано вплоть до настоящего вре­мени, может показаться, что наша философия природы пол­ностью себя опровергла. Ведь если между человекоми природой нет реальных различий, получается, что естественное нечему противопоставить, потому что нет ничего искусственного. В «Этюде о природе» Гёте говорит:

Самое неестественное также есть природа. Кто не видит ее везде, тот воистину не видит ее нигде... Даже сопро­тивляясь ее влиянию, человек подчиняется ей; он следует ей даже в том случае, когда стремится действовать против нее.

Если это верно, то, как может показаться, все, что мы до сих пор говорили о механистичности монотеистического Бога, а также о линейных и политических представлениях о мире, ха­рактерно для христианства, а также, до недавнего времени, для философии науки. Кроме того, может показаться, что бессмыс­ленно предпочитать один способ восприятия другому и считать открытую внимательность, гуань, более естественной, чем нап­ряжение фрагментарно мыслящего эго. Если даже самомнение современного человека и искусственность городской, индустри­альной цивилизации не менее естественны, чем радужные крас­ки на хвосте фазана, это означает, что в мире природы всему есть место. Как мы уже говорили, отклониться от Дао нет ника­кой возможности.

Однако это отношение отличается, например, от христи­анства или юриспруденции тем, что не проводит различие меж­ду человеком и природой. Не будем забывать также, что прове­дение различия столь же естественно, как и непроведение его. И христианство, и юриспруденция в некотором смысле «пра­вильны», если под правильностью мы будем понимать естест­венность в том смысле, в котором демократ говорит сторонни­ку тоталитаризма: «Хотя я полностью не согласен с тобой, я буду сражаться насмерть, отстаивая твое право на это мнение». В случае идеальной демократии свобода позволяет голосовать за ограничение свободы. Точно так же участие человека в при-

Глава 5

МИР КАК БЕССМЫСЛИЦА

роде подразумевает право и свободу чувствовать, что он выше природы. Подобно тому как в демократическом обществе лю­ди могут свободно отказаться от свободы, человек может впол­не естественно стать неестественным. Тоталитарист будет ут­верждать, что свобода упразднена, но демократ скажет ему, что это верно только в той мере, в которой тот сейчас свободно об этом говорит. Даже в условиях тирании «народ получает пра­вительство, которое он заслуживает», потому что он всегда об­ладает силой и свободой, которые необходимы для того, чтобы управлять собой. Точно так же наша философия может с пол­ным правом утверждать, что верить в оторванность от приро­ды для человека столь же естественно, как и не соглашаться с этим.

Но даже в том случае, когда народ свободно голосует за ограничение свободы, он не должен забывать, что свобода при этом всегда присутствует как фон и возможность. На самом деле люди никогда не теряют до конца свободы и чувства ответ­ственности за свои действия. По аналогии с этим, окончатель­ный смысл нашей философии в том, что никто не может пол­ностью утратить естественность, а может лишь на время за­быть о ней. Об этом можно сказать и по-другому. Естествен­ность — это самоопределяющаяся спонтанность (цзы-жань), которая сохраняется даже тогда, когда мы мнительны и неес­тественны. Однако этой спонтанностью наделено не ограниче­ние под названием «эго», а естественный человек — целост­ность организм-и-окрркение.

Таким образом, если политическое здоровье состоит в по­нимании, что люди сами свободно принимают на себя юриди­ческие ограничения, то философское здоровье предполагает осознание, что наше подлинное «я» — это естественный чело­век, спонтанное Дао, от которого невозможно отойти. С психо­логической точки зрения, это осознание есть принятие себя, которое, как и политическая свобода, лежит в основе каждой нашей мысли, чувства или действия — какими бы ограничен­ными они нам ни казались. Подобное принятие себя есть усло­вие глубинной целостности, искренности и душевного равно­весия, присутствие которых мудрец чувствует при любых усло-

ПРИРОДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА __________________

виях. Итак, это осознание является глубинным внутренним согласием на то, чтобы в каждое мгновение быть тем, что мы есть, и чувствовать то, что мы чувствуем, — даже тогда, когда согласие еще не успело преобразить наших чувств!

То же самое осознание можно выразить словами, что «все мне позволительно», хотя и «не все полезно» (1 Кор. 6, 12), — но, возможно, в гораздо более широком смысле, чем имел в виду св. Павел. Грубо говоря, это осознание сводится к пости­жению того, что, чем бы мы ни были сейчас, именно этим в идеале мы сейчас и должны быть. В этом смысле дзэн-буддисты говорят: «Ваше обычное сознание есть Дао» —причем обычное сознание подразумевает здесь настоящее состояние сознания, каким бы оно ни было. Ведь просветление, или постижение гармонии с Дао, невозможно до тех пор, пока оно рассматрива­ется как особое состояние, которого можно достичь и для кото­рого существуют критерии проверки. Между тем просветление — это скорее свобода быть неудачником и вообще ничего не постичь.

Каким бы невероятным нам это ни казалось, самоотвер­женная, неморалистическая свобода всегда лежит в основе ду­шевной и духовной целостности — при условии, конечно, что эта свобода не стремится к достижению цели. Между тем пол­ное принятие себя подразумевает возможность искать, делать и чувствовать что угодно. Кажущаяся пассивность этого приня­тия является творческой, позволяя человеку быть целостным, добрым, плохим, безразличным или просто смущенным до глу­бины души. Чтобы действовать или расти творчески, мы долж­ны начать оттуда, где мы находимся, однако мы не можем начать до тех пор, пока у нас «не все дома», пока мы терзаемся нереализованными возможностями и сожалениями. Когда мы недостаточно полно принимаем себя, мы никогда точно не зна­ем, к чему придем и где стоим. Отсутствие внутренней целост­ности не позволяет нам действовать искренне. Если мы глубоко не принимаем себя, наш образ мышления и действия, каждая наша попытка достичь чего-то в духовном или моральном от­ношении будет бессмысленной борьбой разделенного, неиск-

Глава 5

МИР КАК БЕССМЫСЛИЦА

реннего ума. Именно свобода лежит в основе самоограниче­ний.

На Западе мы всегда теоретически соглашались с тем, что высокоморальное поведение является проявлением свободы. Однако мы никогда не допускали этой свободы> никогда не позволяли себе сполна быть собой, видеть, что, по существу, все наши приобретения и потери, достоинства и недостатки столь же естественны и совершенны, как вершины и долины горного массива. Отождествляя Бога или Абсолют с добром, которое исключает зло, мы не можем принять себя до конца. Нам всегда казалось, что неугодное Богу противоречит самому Бытию и поэтому ни при каких условиях не может быть принято. Поэ­тому мы всегда окружаем свободу такими весомыми поощре­ниями и наказаниями, что она перестает быть свободой, а ста­новится подобием тоталитарного государства, в котором чело­век может голосовать против правительства, но при этом рис­кует оказаться в концлагере. Вместо полного принятия себя в основе наших мыслей и действий находится метафизическое беспокойство, страх перед тем, что в конечном итоге мы можем оступиться и совершить непоправимую ошибку.

Поэтому ортодоксальный католицизм и протестантизм определяют Абсолют в относительных понятиях добра и зла. Теологи желают сказать нам, что, если различия между добром и злом неверны во всех случаях, их нельзя считать важными или существенными. Однако, рассуждая таким образом, они могли бы заключить, что конечное и относительное тоже несу­щественны. Это заключение было бы очень странным для тех, кто уверен в реальности относительного мира, отличного от Бога и являющегося объектом его любви. Между тем неспособ­ность отличить абсолютно значимое от относительно значимо­го, не считая при этом последнее незначительным, свидетель­ствует об очень примитивной системе ценностей.

Действительно, всегда существует опасность, что принятие себя сделает человека нечувствительным к моральным ценнос­тям, однако свобода всегда сопряжена с риском. Опасения, что принятие себя сведет на нет этические ценности, необоснован­ны, потому что мы способны отличить верх от низа в любой

ПРИРОДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

точке земной поверхности, понимая при этом, что в более ши­роком контексте — вдали от земли в открытом космосе — верха и низа не существует. Таким образом, принятие себя есть духовный и психологический эквивалент пространства — сво­боды, которая не уничтожает различий, а делает их возможны­ми:

Емкость ума велика; она подобна пустоте пространс­тва... Несравненное естество каждого человека по сущест­ву пусто и не обладает фиксированным характером. Тако­во подлинное небесное качество нашего естественного «я»... Пустота мирового пространства содержит в себе ве­щи любой формы и содержания — солнце, луну, звезды, горы и реки, великую землю со всеми ее ручейками, река­ми и водопадами, травы, деревья и девственные леса, свя­тых и грешников, добро и зло... Все это пребывает в пус­тоте, и естество обычного человека пусто в таком же смысле*.

Однако исцеляющая и освобождающая сила принятия себя кажется невероятной для нашего здравого смысла и вызывает благоговейный ужас даже у психотерапевта, который наблюдает ее действие снова и снова. Ведь именно эта сила освобождает больной ум от одержимости в стремлении быть чем-то отлич­ным от него самого, возвращает ему целостность, делает его способным принять на себя ответственность. Однако подобное возникновение порядка из хаоса, космоса из пустоты, энергии из пассивности всегда казалось нам чудесным и неожиданным.

В обычных условиях мы не позволяем себе принять себя и поэтому прибегаем к стратегии, дающей нам эту свободу таким образом, что наша правая рука не знает, что делает левая. Так, мы можем принять себя косвенно — например, веря в милос­тивого Бога, который бесконечно любит нас и поэтому проща­ет нам все. При этом нам кажется, что полностью принимает нас он, а не мы сами. Или, быть может, мы позволяем себе принять себя, лишь пройдя через дисциплинарную мельницу — курс духовных препятствий, по окончании которого наша способность принимать себя усиливается за счет коллективно-

* Дань-щин (ii) —трактат дзэнского мастера VIII века Хуэй-нэна. 138

Глава 5

МИР КАК БЕССМЫСЛИЦА

го авторитета последователей этой освященной веками тра­диции*. Таким образом человеку удается преодолеть страх пе­ред свободой, который общество внушает ребенку с самого раннего детства. Ведь ребенка, не умеющего различать ие­рархии ценностей, вполне можно убедить в том, что дважды два будет пять, если сказать ему, что, с точки зрения высшей математики, дважды два не всегда равняется четырем.

Рост философского понимания, а по-простому — мудрос­ти, подразумевает, что человек умеет различать уровни истин­ности и в то же время может видеть свою жизнь в ее связи с этими различными, более или менее универсальными уровня­ми. Однако при этом всегда существует уровень над уровнями, нефиксированная система отсчета, которая, хотя описать ее невозможно, тем не менее является спонтанным источником нашего бытия и свободы. Степень свободы и самодостаточнос­ти зависит от уровня, на котором мы рассматриваем свое «я» — источник и движущую силу наших поступков. Чем более по­верхностно наше чувство «я», тем в большей мере ограничени­ем кажется нам наше физическое существование. «И посему, — говорит Рейсбрук, — должно нам найти свою жизнь простер­шейся над бездонной пропастью», чтобы открыть тем самым, что наше подлинное естество — это не то, чем мы должны быть, а то, чем мы свободны быть. И когда мы в конце концов постигаем свою природу и видим, что действовать против нее невозможно, мы обретаем покой в движении.

* На первых этапах знакомства с такой духовной традицией неофит приобрета­ет навыки, умения или черты характера, которые впоследствии рассматриваются как признаки просветления. Между тем это всего лишь смешение свободы и успеха в овладении необычными навыками. Так, посвященный, который в ходе практики научился без содрогания выносить любую боль, может быть не способен вести хозяйство или доводить до конца начатое дело, как любой другой невротик. Его умение справляться с болью может означать всего-навсего, что он освоил простые приемы самогипноза или научился каким-то другим образом временно терять чувствительность.

Часть II

Мужчинш ш женщина

Глава 6

Духовность и чувственность

азделение жизни на высшую и низшую категории, соот­ветствующие духу и природе, обычно идет рука об руку с символизмом, в котором дух олицетворяет мужское начало, а природа — женское. Сравнение, возможно, было подсказано тем, что дождь падает с неба и делает землю плодородной, а растение под воздействием солнечного тепла вырастает из се­мечка, посаженного в землю. Древний человек в значительной степени мыслил такими соответствиями, осмысливая мир с по­мощью аналогий. Эти аналогии между естественными процес­сами тогда понимались как действительные взаимосвязи. Ис­кусство астрологии, например, является общеизвестным при­мером мышления такого рода, потому что астрология устанав­ливает соответствие между микрокосмом и макрокосмом, меж­ду порядком звезд и порядком земных событий. В древнем трактате «Изумрудная скрижаль» говорится: Небо вверху, небо внизу; Звезды вверху, звезды внизу. Верхнее все то, что снизу, покажет. Счастлив, кто тайну умеет читать!

К несчастью для тех, кто пытается увидеть в древней кос­мологии целостную систему, существует множество разновид­ностей прочтения этого соответствия, а также земного и небес­ного порядка. Небо может быть мужчиной, а земля женщиной, однако с таким же успехом можно считать пространство и небо всеобъемлющим лоном, в котором родилась вселенная. Именно так следует понимать египетскую богиню неба Нут. Нам легко

ПРИЮДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА __________________

отказаться от подобных сравнений, если мы скажем, что это всего лишь проекции на объективную природу фантазий, кото­рые она порождает в человеческом сознании. Однако, по боль­шому счету, наша наука также представляет собой проекцию, хотя она читает в природе не систему красочных поэтических образов, а очень точные, согласованные друг с другом матема­тические структуры. Обе системы образов являются продуктом человеческого разума. Математика, в частности, может разви­ваться на абстрактном уровне до бесконечности как чистое по­рождение мысли безо всякой связи с эмпирическими пережи­ваниями. Между тем математика работает, потому что прису­щие ей точность и согласованность помогают нам измерять природу для нужд нашего сознания. Однако культуры ставят перед собой разные цели, и поэтому, наряду с нашим, возможны многие другие способы «прочтения» мира, и у нас не существует критериев для оценки различных систем прочтения, которые не относились бы к самим системам.

И правда, мир во многом подобен бесформенному рорша-ховскому пятну, которое мы можем читать в соответствии с нашей расположенностью таким образом, что наши интерпре­тации говорят о нас самих намного больше, чем о пятне. Пси­холог проводит научные исследования, которые позволяют ему сравнивать различные интерпретации теста Роршаха. Однако не существует транскультурной науки, или «метанауки», с по­мощью которой можно было бы оценивать различные интер­претации космического пятна. Культурная антропология, нау­ка, которая лучше всего подходит на роль метанауки, тем не менее неизбежно несет в себе отпечатки западной науки, явля­ющейся одной конкретной интерпретацией пятна.

Соответствие между духом и мужчиной, а также между природой и женщиной важно, поскольку оно является проек­цией на мир отношения, по-прежнему играющего важную роль в нашей жизни. При этом различие между человеком и природой соответствует проблематичному отношению муж­чины к противоположному полу, хотя, как и в случае курицы и яйца, непонятно, что появилось первым. Возможно, правиль-

Глава 6

ДУХОВНОСТЬ И ЧУВСТВЕННОСТЬ

нее всего считать, что они возникают одновременно; в этом случае одно есть проявление другого.

Исторические причины проблем, связанных с сексуаль­ностью, столь туманны, что для их истолкования изобретены многочисленные противоречивые теории. Современное состо­яние знаний не позволяет нам сказать, какая из них лучше соответствует реальности. Более плодотворным является под­ход,, при котором отношение считается данностью, а в ходе рассмотрения анализируются его последствия и альтернативы. Очевидно, что в силу каких-то неясных причин женский пол начал ассоциироваться с земным аспектом человеческой при­роды и сексуальностью как таковой. С таким же успехом в этом положении мог бы оказаться и мужской пол, потому что нет свидетельств в пользу того, что женщины испытывают более сильное половое желание или чаще, чем мужчины, провоциру­ют сексуальные действия.

Типичное поведение представителей того или иного пола во многом определяется общественным воспитанием — я оно практически ничего не говорит о том, почему общество стало таким, каково оно есть. Возможно, ассоциация женщин с сек­суальностью есть исключительно мужская точка зрения, воз­никающая в обществах, в которых господствуют мужчины. Однако господствующее положение мужчин может быть не причиной такого отношения к женщинам, а одним из его след­ствий. Вполне возможно также, что отношение к женщинам вторично по сравнению с отношением к сексуальности, потому что мы знаем, что как мужчина, так и женщина могут видеть в сексуальных отношениях опасность, соблазн или проблему. Более того, причина проявления этих чувств в настоящее время может не иметь ничего общего с причиной их возникновения в прошлом. Поэтому у нас нет гарантий, что знание историчес­ких предпосылок поможет нам решить проблему.

Таким образом, мнение о том, что отношение человека к природе соответствует отношению мужчины к женщине, не более чем символично. Подлинное соответствие прослежива­ется между отношением людей к природе и отношением чело­века, мужчины или женщины, к разделению биологического

ПРИЮДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

вида на два пола и последствиям этого разделения. Поэтому, когда мы будем говорить о причинах той или иной сексуальной традиции, мы будем иметь в виду не фундаментальные истори­ческие причины, потому что эти причины, строго говоря, доис­торические (не в смысле удаленности во времени, а в смысле недостаточности наших знаний). Мы будем говорить о причи­нах, которые существуют на сегодняшний день — как созна­тельное знание или же как разновидность неосознаваемых сте­реотипов, унаследованных человеком от воспитателей. У нас нет свидетельств в пользу того, что на наши сегодняшние сте­реотипы влияют события отдаленного прошлого, и поэтому мы должны быть очень осторожны, когда пытаемся восстано­вить историю культуры с помощью психоаналитических мето­дов.

Очевидно, мы можем проследить историческое влияние христианского, буддистского и индуистского учения на наши сексуальные традиции, однако о том, что стоит за этими учени­ями и причинами их возникновения, мы можем лишь смутно догадываться. Более того, можно возразить, что мы не испыты­ваем влияние прошлого, а используем его для того, чтобы ис­толковать наше настоящее, —причем делаем это не по истори­ческим причинам, а руководствуясь другими мотивами, глу­бинными и неясными. Так, например, физиологу не нужно привлекать к рассмотрению всю историю жизни на земле, что­бы объяснить, почему человек испытывает чувство голода. Он объясняет чувство голода, исходя из настоящего состояния ор­ганизма*.

Поиск по сайту: