ПРИРОДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА 10 страница

Следует отметить, что на христианском и постхристианс­ком Западе мы живем в обществе, которое называет природу Матерью, а Бога видит как существо мужского рода. Кроме того, слово «Женщина», написанное с большой буквы, симво­лизирует для нас все, что связано с полом, тогда как слово

* Интересно, что в академическом мире только «недоразвитые» науки изучают с исторической точки зрения. Вводные курсы теологии, философии и культуро­логии обычно построены по историческому принципу, однако история математи­ки, химии или медицины интересует лишь нескольких специалистов. Студенты же, как правило, начинают знакомство с этими предметами с изучения их современного состояния.

Глава 6

ДУХОВНОСТЬ И ЧУВСТВЕННОСТЬ

«Мужчина» подразумевает все человечество. Хотя нижеследу­ющее объяснение нельзя назвать историческим, мы можем сказать, что отчасти эта ситуация связана с тем, что в индоевро­пейских языках слова «материя» (matter),, «измерять» (meter), а также слово «мать» (mother) и его латинский эквивалент mater происходят от санскритского корня ма- или матр-, от которого на санскрите произошли слова мата (мать) и майя (феноме­нальный мир природы). Корень ма- имеет значение «изме­рять», и поэтому слово майя подразумевает «измеренный мир», «мир, разделенный на вещи, события и категории». Такой мир противопоставляется миру неизмеримому, другими словами, бесконечному и неделимому (адвайта) Брахману, высшей ду­ховной реальности.

Хотя дьявол также представляется нам в мужском обличье (как ангел Люцифер, он есть чистый дух), следует отметить, что его популярной разновидностью является бог Пан — веселый дух земли и плодородия, эталон природной красоты. Его царс­тво, ад, лежит глубоко в недрах земли, где все темно, бессозна­тельно и разительно отличается от ясного неба вверху. Мы можем бесконечно продолжать перечень популярных образов, сравнений и обычаев, которые связывают божественное и бла­гое с мужским началом, а природу — со всем материальным, порочным, сексуальным и женственным.

Однако суть этих вопросов начинает проясняться, когда, рассматривая природу в китайском смысле как спонтанность (цзы-жань), мы начинаем понимать, что противостояние духа, с одной стороны, и природы и сексуальности, с другой, — это противоположность сознательной воли или эго всему тому, что не поддается ее контролю. Сексуальное воздержание считается во многих случаях необходимым условием повышения уровня сознания именно потому, что наше сознание, каким мы его знаем, является в значительной степени результатом ограниче­ния. Это можно видеть, если внимательно вчитаться в рассуж­дения св. Августина о спонтанности сексуальных проявлений: «Постыдными» движения этих членов называются по­тому, что не подчиняются наказу воли, а происходят под влиянием посторонних сил. Их качества были другими до

ПРИЮДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА ___________________

грехопадения... ибо не похоть тогда приводила в движение члены тела, а веления нашей воли... Но когда наши перво-родители [Адам и Ева] отвернулись от милости, они были наказаны за это, и появилось в движении их плотских чле­нов это новое качество, сделавшее обнаженность неприс­тойной*.

Очевидно, что так мог сказать только проповедник, для которого душа, воля и духовная часть человека тождественны той части сознания, о которой мы раньше говорили как о фраг­ментарном, исключающем способе восприятия. В таком состо­янии наше внимание выхватывает из мира по одной вещи в каждый конкретный момент, исключая или игнорируя все ос­тальное. Именно вследствие такого способа восприятия в на­шем уме образуется напряжение, которое мы воспринимаем как действие воли или присутствие отдельного эго.

Таким образом, стыд сопровождает неспособность созна­тельного внимания и воли управлять поведением организма — что случается не только в случае спонтанного полового возбуж­дения, но и тогда, когда мы плачем, краснеем, бледнеем, дро­жим или проявляем любую другую общественно неприемле­мую реакцию**. Обычно этих реакций избегают, сосредоточи­вая внимание на чем-то другом. Так, аскетические заповеди для преодоления вожделения не призывают бороться с ним в отк­рытую, а велят усиленно думать о чем-то другом.

Не вызывает сомнений, что сексуальная функция — одно из самых могущественных проявлений биологической спон­танности, и поэтому управлять ею с помощью воли особенно трудно. Обоснования необходимости контроля сексуальной функции могут быть разными — например, утверждение, что сексуальная активность истощает энергию, или мнение, что любовные отношения можно иметь только с одной женщиной.

* De Civitate Dei, xiv, 17. Пер. на англ. см. Dock [l], vol. 2, p. 33. ** Обратите внимание на «замкнутый круг», в который попадает всякий, кто краснеет. Человек, как правило, краснеет от стыда, что вынуждает его стыдиться еще больше, и поэтому ему ничего не остается делать, как «окончательно смутить­ся». Эта ситуация является простым примером замкнутого круга, который, по мнению Грегори Бейтсона {GregoryBateson [1]), может привести не только к смуще­нию, но и к серьезным душевным болезням, в частности к шизофрении.

Глава 6

ДУХОВНОСТЬ И ЧУВСТВЕННОСТЬ

Однако все эти доводы кажутся вторичными. Первичным же есть понимание того, что умение сдерживать сексуальные чув­ства — это, наряду со способностью выносить боль и отгонять посторонние мысли, принципиальный тест на силу эго. Подоб­ные ограничения лежат у самых истоков индивидуального соз­нания, они составляют самую суть ощущения, что чувствами и действиями организма управляет воля внутри организма и что сознание является не просто свидетелем этих чувств и дейс­твий, а в какой-то мере ответственно за них. Однако подобное управление проявлениями организма сильно отличается от спонтанного, бессознательного управления, которое имеет мес­то, например, в случае кровообращения. Ведь волевой конт­роль порождает в организме дуалистическое ощущение, кото­рое говорит нам, что сознание и инстинкты пребывают в состо­янии конфликта.

Этот способ контроля напоминает нам поговорку: «Не ста­райся, а то получится!» Ведь чем больше сознание человека индивидуализируется в результате успешных волевых дейс­твий, тем большую угрозу представляет для него внешний мир — если под внешним миром понимать также спонтанность нашего тела, которое старится и умирает помимо нашей воли. Поэтому любой успех в управлении миром и телом требует дальнейшего успеха — и этот процесс не может прекратиться, пока мы не достигнем полного всемогущества. Однако ничто подобное, по крайней мере в ближайшем будущем, не предви­дится. Поэтому у нас появляется желание уйти от естественно­го мира в сферу чистого сознания, или духа, чтобы защитить эго от враждебной ему спонтанности.

Отметим, что этот уход требует внутренней непривязан­ности сознания, которое привязано к природе в той мере, в которой оно желает ее, отождествляя себя с естественными проявлениями нашего физического организма. Так, мы долж­ны не просто контролировать их, но и прекратить наслаждать­ся ими. При этом не играет роли, является ли сфера духа чистой и бесформенной, как во многих разновидностях мистицизма, или же она представляет собой мир преображенной духом ма­терии, как в христианстве. Важно, что в обоих случаях воля и

ПРИЮДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

сознание одерживают победу, достигая господства своими си­лами или же с помощью милости всемогущего Бога, вся приро­да которого построена по принципу полного самоконтроля*.

Подобным образом нам следует объяснять древний и очень распространенный конфликт между духовностью и сек­суальностью — распространенную на Востоке и на Западе веру в то, что сексуальное воздержание и свобода от вожделения являются необходимыми условиями успеха в духовных иска­ниях. Мы можем определить цель таких исканий как угодно, как спасение от вечного конфликта или полную бесчувствен­ность тела. Но если мы определим духовность как нечто поло­жительное и скажем, что она должна включать ясное осознание внутреннего единства субъекта и объекта, человека и природы, мужчины и женщины, у нас нет оснований требовать отказа от сексуальности. Напротив, это самое интимное наше отноше­ние с другим человеком должно стать одной из основных сфер духовного прозрения и роста.

Это ни в коем случае не означает, что монашеская жизнь или безбрачие является отклонением от нормы, ведь человек не обязан вступать ни в какие человеческие отношения, равно как

* Интересно отметить, что и естественный, и сверхъестественный мистицизм подчас приходят к очень похожим переживаниям. Ведь иногда кажется, что мистик второго типа, преодолевая не только свою внешнюю природу, но и нашу непокор­ную волю, достигает состояния тупика, в котором он постигает извращенность и эгоистичность самой воли, которая пытается себя преодолеть. В этом состоянии он вынужден «отдаться» высшей силе, которая рассматрюзается как сверхъестествен­ная воля Бога. Но сила, которой он отдается, вполне может быть «всемогущей» естественной спонтанностью. Поэтому, даже если мистик принадлежит к традиции сверхъестественного мистицизма, после этого переживания он может вернуться в мир природы без малейшего отвращения к нему. Более того, как правило, такой мистик впоследствии наделен даром безыскусной, детской любви ко всем живым существам. Для него этот мир преображается «во славе Господней» — хотя для его менее удачливых собратьев по религии он по-прежнему остается греховным и падшим. Вот, например, слова из трактата св. Джулианы Норвичской «Откровения божественной любви»: «Смотри: я Бог! Смотри: я пребываю во всех вещах! Смотри: я свершаю все деяния! Смотри: не покладая рук я тружусь в своих свершениях и вечно буду трудиться! Смотри: я веду все вещи к концу, уготованному им с самого начала времен той же Силой, Мудростью и Любовью, которыми я сотворил их! Чего недостает тебе в этом мире?» (xi). «Грех допустим, но все будет благо, все будет благо, все вещи пребудут благими» (xxvii).

Глава 6

ДУХОВНОСТЬ И ЧУВСТВЕННОСТЬ

для него нет абсолютной необходимости есть или жить. При некоторых обстоятельствах, длительное голодание и даже доб­ровольная смерть могут оказаться вполне оправданными. То же касается сексуального воздержания. Последнее может, нап­ример, быть использовано для того, чтобы направить энергию либидо по другому руслу. Типичной ошибкой религиозных це-либатов есть утверждение, что высшая духовная жизнь невоз­можна без отказа от сексуальности, — как будто познание Бога является альтернативой познанию женщины или какому-то другому переживанию.

Действительно, воздержание как образ жизни подчас ин­терпретируется как моногамный брак души с Богом — как всеобъемлющая любовь к Творцу, для которой любовь к брен­ной женщине является фатальной помехой. В таком контексте от сексуальности отказываются не потому, что она порочна, а потому, что ее предлагают в жертву Богу. Но можно лишь отречение от чего-нибудь считать жертвоприношением (sacrifi­ce) в подлинном смысле — как действие, освящающее (sacer-fa-сеге) то, что приносится в жертву? Поскольку сексуальность — это отношение и вытекающие из него действия, можно ли предложить ее Богу, если отношение и вытекающие из него действия прекращены? Можно ли утверждать, что танцовщица дарит Богу свой танец, если она прекращает танцевать? Прино­шение перестает существовать для дающего только в том слу­чае, если принимающий забирает его себе. Принесение чего-нибудь в жертву Богу ошибочно связывается с прекращением действия или же смертью жертвы. Это пережиток тех времен, когда предполагалось, что сжечь быка на алтаре — единствен­ный способ доставить его на небеса.

Жертвоприношение сексуальности Богу скорее всего есть пережиток представления о том, что женское тело принадле­жит исключительно ее мужу, который один только может нас­лаждаться им, и что женщина должна быть верна ему даже в том случае, если он в силу каких-то причин не сожительствует с ней. По аналогии, тело целибата становится собственностью Бога и поэтому может быть использовано только им. Однако подобный подход является искажением идеи о Боге, который

ПРИЮДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА __________________

рассматривается при этом как вождь первобытного племени. Кроме того, этот подход уподобляет отношения между Богом и сотворенным существом традиционным представлениям о браке. Очевидно, что обладать телом не означает находиться в отношении с человеком. Быть в отношении с кем-нибудь озна­чает быть причастным ко всем аспектам функционирования его организма. Ведь человек — это не вещь, а процесс; не объект, а жизнь.

Идею о жертвоприношении можно отстаивать, утверждая, что Бог использует сексуальную энергию своего земного изб­ранника для других целей, направляя ее на молитву или благие поступки. Против этого нечего возразить — при условии, что не исключена возможность, что Бог пожелает использовать ее для собственно сексуальной деятельности, которая при этом становится не менее священной, чем молитва и давание милос­тыни. Последователи сверхъестественного мистицизма дают нам очень мало примеров подобных признаний, — если не принимать во внимание мусульманские традиции, которые в значительной степени свободны от сексуальных предрассуд­ков. Так, христианская духовная литература изобилует описа­ниями греховных аспектов сексуальности. Она практически ничего не говорит о том, каким должен быть священный секс, — кроме, быть может, упоминаний, что следует ограничиться одним партнером, занимаясь любовью исключительно для продолжения рода в одном-единственном физическом поло­жении!

Христианство, опирающееся на иудейские традиции, лишь теоретически допускает, что брак может быть столь же священ­ным, как девственность*. Между тем уважение к физическим вещам, столь свойственное для древних иудеев, практически не оказало влияния на духовную атмосферу и практику христиан­ства. Ведь с самого начала отцы церкви практически уравняли секс с грехом, отождествив сексуальные чувства и желания с

* Поэтому протестантизм с его интересом к библейскому христианству в отно­шении к сексуальности ближе к 1гудаизму, чем католицизм, как можно видеть по Лютеру и Милтону. Но хотя протестантизм несколько ослабил сексуальные ограни­чения, он так же мало знает о священном сексе, как и католицизм.

Глава 6

ДУХОВНОСТЬ И ЧУВСТВЕННОСТЬ

порочным вожделением. В то же время, выступая против гнос­тиков и манихеев, отцы церкви утверждали, что само физичес­кое тело и его половые органы как творение Бога по существу чисты. Вот что св. Августин говорит об «идеальной» сексуаль­ности, какой она могла быть только до грехопадения:

Эти члены, как и другие, подчинялись воле, и муж сли­вался с лоном жены не в порыве вожделенной страсти, а со спокойным умом, не нарушая невинности тела... Не ди­кое пламя приводило в движение эти части тела. Они под­чинялись, как и положено, велению разума. Поэтому семя так же невинно проникало в лоно женщины через ее гени­талии, как менструальный поток теперь исходит оттуда*.

Отношение сверхъестественного мистицизма к сексуаль­ности прослеживается безошибочно. Это отношение отрица­тельно, причем оно не меняется в результате отделения сексу­альной механики от сексуальных чувств — в результате чего неизбежно нарушается целостность ума и тела. Практически, если не теоретически, в основе подобного отношения лежит чувство, что Бог и природа несовместимы. Предполагается, что природа тогда была совсем не такой, какой мы ее переживаем сейчас. Если верить св. Августину, природа тогда была так же далека от спонтанности, как искусственное оплодотворение.

Однако практический смысл философии, в которой Бог и природа несовместимы, оказывается довольно неожиданным. Ведь если познание Бога и любовь к нему несовместимы с дру­гими целями и другими существами, тем самым Бог низводит­ся на уровень своих творений. Познание Бога и познание сотво­ренных существ исключают друг друга только в том случае, когда они однотипны. Нам иногда приходится выбирать между желтым и голубым, как между двумя цветами, но нет никакой необходимости выбирать между желтым и круглым, потому что круглое вполне может быть голубым. Если Бог универса­лен, познание Бога должно включать в себя все другие разно­видности познания, как способность видеть распространяется на все видимые объекты. Однако если глаз попытается увидеть

De Cimaa Dei, xiv, 26.

ПРИРОДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА __________________

саму способность видеть, он должен будет всматриваться в са­мого себя и поэтому не увидит ничего.

Фактически, безбрачие более уместно в случае некоторых «мирских» профессий, чем в случае духовных, потому что мож­но быть одновременно мудрецом и врачом или художником, но невозможно совмещать семейную жизнь с некоторыми творческими начинаниями. Латинская пословица говорит: aut libri aut liberi — или книги, или дети. Однако посвящение себя духовной жизни едва ли может быть специализацией на уровне писательства, медицины или математики, поскольку объект ду­ховности, Бог, не является специалистом. Если бы это было не так, вселенная состояла бы из одних только формальных рели­гиозных творений — библий, церквей, монастырей, четок, мо­литвенников и ангелов.

Святость или мудрость как призвание, которое исключает другие, является симптомом исключающего образа восприя­тия вообще и неполноценного духовного сознания в частности. Основное предположение такого сознания состоит в том, что Бог и природа противостоят друг другу и поэтому человек дол­жен выбрать что-то одно. Эта точка зрения дуалистична, и поэтому я всегда удивляюсь, когда встречаю ее в традициях, которые осуждают дуализм. Между тем подобная непоследова­тельность свойственна для недуалистических традиций, таких, как веданта и буддизм. Однако заблуждение, которое ее порож­дает, тоже очень поучительно.

Мы видели, что отождествление сексуальности и природы с силами зла проистекает из веры в то, что сила и ясность сознания зависят от развития узконаправленного, исключаю­щего внимания. Другими словами, этот тип внимания привя­зывается к очертанию и не видит фона. Такое внимание пости­гает мир фрагментарно — по одной вещи на один раз. Однако именно это является смыслом индуистско-буддистского поня­тия авидья, неведение или «не-видение» —глубинная бессозна­тельность, в результате которой кажется, что вселенная явля­ется совокупностью отдельных вещей и событий. И только Будда, или «пробужденный», преодолевает эту бессознатель­ность и избавляется от чар «сакая-дришти» (видения разделен-

Глава 6

ДУХОВНОСТЬ И ЧУВСТВЕННОСТЬ

носги). Он видит каждую «часть» природы вне иллюзии (майя), которая основывается на «измерении» (ма-, матр-) — на разде­лении мира на исчислимые классы вещей и событий. Вследс­твие такого разделения мир представляется нам двойственным (двайта), однако, с просветленной точки зрения, он неделим, недуалистичен (адвайта) и в своем изначальном состоянии тождествен Брахману — неизмеримой, бесконечной реаль­ности.

Поэтому мир как совокупность отдельных вещей является порождением мысли. Майя, или же измерение и классифика­ция, есть результат действия разума — и поэтому является «матерью» {мата) абстрактного представления о природе. Майя иллюзорна в том смысле, что природа разделена таким образом исключительно в нашем сознании. Майя есть зло лишь в том случае, когда видение разделенного мира не являет­ся частным случаем видения неделимого мира, — когда, други­ми словами, разум увлекается анализом до такой степени, что «перестает за деревьями замечать лес».

Индийская философская мысль попадает в ту самую ло­вушку, которой она пыталась избежать. Она принимает абс­трактный мир майи за конкретный физический мир природы или непосредственных переживаний, а затем ищет освобожде­ния от природы в состоянии сознания, которое оторвано от чувственных переживаний. Она интерпретирует майю как ил­люзию, а не как ощущения, увиденные через призму мысли. Чтобы исключить из сознания другие чувственные пережива­ния, которые рассматриваются как препятствие на пути к ду­ховному постижению, в многочисленных разновидностях йоги практикуется длительное, фрагментарное сосредоточение на одной конкретной точке — авидья! Между тем чувственные переживания ассоциируются с женщиной не только как с ис­точником удовольствия, но и как с «причиной» рождения в мире природы. Поэтому женщина начинает казаться воплоще­нием «майи», Космической Соблазнительницы.

Таким образом, отождествление майи с природой и жен­щиной является классическим примером действия самой майи — в результате чего мир абстракций рассматривается как ре-

ПРИЮДА, МУЖЧИНАМ ЖЕНЩИНА

альный мир. Но хотя «майя» иносказательно является «ма­терью» порожденного таким образом мира, само «порожде­ние» не обошлось без мужского начала. Как всегда, мужчина соблазняется, а потом заявляет, что по всем виновата женщи­на! А началось все с Адама, который сказал Богу: «Жена, кото­рую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел» (Быт. 3,12).

Именно поэтому индийская философия фактически стала архетипом дуалистической системы, отрицающей мир. В поис­ках освобождения от чувственных переживаний она невольно стала жертвой майи. Пытаясь освободиться от майи как от конкретного мира природы, она все больше погружается в ил­люзию, которая заставляет нас считать, что наши представле­ния являются реальным миром. При этом индийская филосо­фия забывает, что органы чувств сами по себе невинны и что источник самообмана всегда находится в мыслях и в вообра­жении*.

Заблуждения такого рода не позволяют нам увидеть, ка­ким образом сексуальность и чувственные переживания стано­вятся собственно майей. При этом ум требует от природы боль­ше, чем она может дать. При этом мы преследуем изолирован­ные аспекты природы с целью извлечь из них радость без стра­дания, удовольствие без боли. Таким образом, желание сексу­ального переживания является майей до тех пор, пока оно оста­ется желанием воображения, на которое организм отвечает не­охотно или не отвечает вообще. Стилизованные или идеализи­рованные представления о женской красоте являются майей, когда, как это часто бывает, они имеют очень мало общего с реальными женщинами. Любовь, указывает де Ружмо, есть майя, когда это влюбленность во влюбленность, а не когда она

* Эта неправильная интерпретация майи в значительной степени исправлена в буддизме махаяны, особенно в его китайской разновидности. Так, «Ланкаватара-сутра» (ii, 18) утверждает, что нирвану, или освобождение от майи, не следует понимать как «опустошение сферы чувственных переживаний». Таким образом, китайский дзэнский мастер Сэн-цань сказал: Не выступайте против мира чувствен­ных переживаний,/ Ведь когда Вы не делаете этого,/ Он превращается в полное Пробуждение. Подобно этому, в комментарии к «Десяти пастушьим картинкам» Го-ань говорит: «Не объективный мир повинен в том, что веши тяготят нас, а наш заблудший ум».

Глава 6

ДУХОВНОСТЬ И ЧУВСТВЕННОСТЬ

выражается в отношениях с конкретной женщиной. Таким об­разом, майя — это абстрактная Женщина.

Отметим, что сексуальность абстрактна до тех пор, пока ее вынуждают или эксплуатируют, пока она является сознатель­ным, целенаправленным и навязчивым поиском экстаза, кото­рый призван компенсировать серость в других сферах жизни. Экстаз, или выход за пределы «я», является естественным ком­понентом полного взаимоотношения, в котором мы пережива­ем «глубинное единство» между собой и миром. Но когда это взаимоотношение сокрыто и индивид чувствует себя изолиро­ванным островком сознания, на эмоциональном уровне он пе­реживает только ограничения. Поэтому его переживания ока­зываются столь же бесплодным1г, как и абстрактная личность, которой он себя считает. Между тем половой акт остается лег­ким выходом из сложившегося положения — коротким про­межутком, в течение которого он трансцендирует себя и созна­тельно дает простор спонтанности организма. При этом поло­вой акт компенсирует недостаток спонтанности в других нап­равлениях и поэтому отделяется от других переживаний и рас­сматривается как особенное удовольствие.

Абстрактная сексуальность является порождением фраг­ментарной личности и сводит духовность к развитию силы воли — заблуждение, которое имеет место даже в том случае, когда человек стремится следовать воле Бога. Возможно, неко­торым аскетам действительно удается преобразовать свое сек­суальное желание в какую-то другую форму, однако всегда ос­тается большая часть общества, на которую такое отношение к жизни оказывает сильное влияние. В результате отождествле­ния секса со злом это «особенное удовольствие» становится притягательным для многих членов общества. При этом появ­ляются также все утонченные современные способы пробудить желание. Рассматриваемый с точки зрения общества пурита­низм является в той же мере способом эксплуатации секса, как и черное нижнее белье, поскольку он порождает тот же самый шокирующий и возбуждающий контраст между прелестью об­наженного тела и серостью обыденной жизни. Не будет ошиб-

ПРИРОДА, к'УЖЧИНА И ЖЕНЩИНА ___________________

кой считать пуританизм, как и мазохизм, крайним проявлени­ем сексуального «декаданса».

Культура викторианской Англии дает разительный при­мер этой религиозной похотливости, потому что она была да­леко не такая бесполая и степенная, как часто предполагают. Напротив, это была культура утонченной чувственности. Скромность и благонравность домашней обстановки способс­твовали развитию проституции, которая, даже в высших сосло­виях общества, была более распространенной, чем в наши от­носительно свободные времена. Респектабельные и уважаемые гимназии и лицеи сочетали строгое подавление любой сексу­альности с пропорциональным процветанием флагелломании. Мода в одежде делала все, чтобы обнажить и подчеркнуть фор­мы женского тела, заключая его с ног до головы в смиритель­ную рубашку из твида, фланели и жестких корсетов. Даже сту­лья, столы и другая мебель и предметы домашнего обихода украшались многочисленными выпуклостями и изгибами — стулья были с широкими плечами и тонкой талией, с большим сиденьем и изогнутыми ножками, которые так сильно напоми­нали женские ноги, что стыдливые домохозяйки начали оде­вать на них юбки, чем еще больше подчеркивали сходство. Если сексуальность подавлять, не давая ей возможности проявлять­ся свободно, она озаряет все сферы жизни, проявляясь в симво­лах, которые всегда напоминают о ее присутствии.

С точки зрения культурной антропологии, эти косвенные способы проявления сексуальности могут рассматриваться как одно из бесчисленных проявлений многоликой сексуальной энергии. Такое многомерное существо, как человек, не может довольствоваться самым простым вариантом. Так, человек не утруждает себя тем, чтобы рвать руками и жевать сырое мясо, равно как он не может жить в кое-как сколоченном доме или же заниматься любовью так же беззаботно, как чихать. Прак­тически всегда человек следует какому-то искусству любви, будь то описание различных вариантов совокупления, как ин­дийская «Кама-сутра», или же продолжительные ласки, на фо­не которых сам половой акт выглядит коротким всплеском чувств.

Глава 6

ДУХОВНОСТЬ И ЧУВСТВЕННОСТЬ

Таким образом, пуританизм — это просто одна из разно­видностей сексуального поведения. По крайней мере таким он кажется нам, когда мы видим в нем естественный феномен и не пытаемся его оценивать. Это еще одна возможность следовать природе, пытаясь действовать против нее, еще одна искус­ственная сторона жизни человечества, которая, тем не менее, столь же естественна, как причудливые дикие животные. Пури­танизм — это нечаянное, бессознательное преграждение пото­ка с целью увеличить его силу. Часто отмечают, что периоды пуританизма и периоды упадка нравов чередуются, поскольку первые создают ощущение застоя, которое должно быть разве­яно, тогда как вторые рождают возбуждение, которое нуждает­ся в сдерживании. Чтобы поддерживать силу потока более или менее постоянной, нужна умеренность, а не сдержанность, нужно усиливать эротическое чувство — только эстетическим путем, а не моральными запретами*.

Но если пуританизм и падение нравов не являются гло­бальными отклонениями от пути природы, они просто явля­ются противоположными полюсами одного и то же отноше­ния: будь секс благом или пороком, он — то самое «великое удовольствие»*⁴. Это отношение, как и переразвитость нашего эго, есть одна из бесчисленных возможностей свободно прояв­лять нашу природу, но поскольку оно подразумевает отрыв сексуальности от остальной жизни (или по крайней мере по-

* Так, китайцы и японцы, которые не связывают с сексом чувства вины, тем не менее стыдятся многих сексуальных проявлений. Иногда им трудно принять изоб­ражение обнаженного тела даже на художественном полотне. В 1900 году китаец писал из Европы: «Картины, выставленные на всеобщее обозрение во дворце, не порадовали бы глаз моего уважаемого брата. Женщины изображены на них обна­женными или полуобнаженными, что кажется нам недопустимым... У них есть гипсовые статуи, выполненные в виде обнаженных фигур, а также подобные статуи из мрамора, которые выставлены во дворде и в публичных парках. Люди искусства здесь не знакомы с изысканным видом свободно спадающей женской одежды». См. Hwuy-ung. A Chinaman's Opinion of Us and His Own Country. London, 1927. ** Так, в современном изложении моральн ой теологии католицизма (Jone, Moral Theology, Newman Press, 1952) обсуждению всех грехов посвящено 44 страницы, из которых на 32 страницах мелким шрифтом описывают грехи сексуальные, — на основании чего можно судить об их относительной важности по сравнению с такими грехами, как человекоубийство, сребролюбие, жестокость, ложь и тщесла­вие.

Поиск по сайту: