Глава 26. В амфитеатре Alpine Valley в штате Висконсин моё нетерпение по поводу первого выступления в рамках нового тура достигло пика

***

В амфитеатре Alpine Valley в штате Висконсин моё нетерпение по поводу первого выступления в рамках нового тура достигло пика. Заиграло наше вступление: музыка из кинофильма «Крёстный отец».

Толпа взревела.

Ну, вперёд!

Я снова надел свою маску рок-звезды. Я чувствовал, что мы представляем собой что-то животное и первобытное. Я чувствовал огонь и ярость – я был готов врезать кому-нибудь по башке. Фоновый шум жизни начал затихать. Мы выскочили на сцену и я сыграл первые басовые ноты “It’s So Easy.”

Абсолютное блять безумство! Десятки тысяч людей обезумели. Я видел первые несколько рядов. Я видел, насколько далеко простирается толпа. Все скакали и рёв был чуть ли не громче, чем музыка.

И вновь я подумал: Это будет охренительно.

Первый месяц мы летали по амфитеатрам, гоночным и баскетбольным стадионам по всему среднему западу и северо-востоку. У меня не было ни одной панической атаки на борту MGM 727. Наверное, это было как-то связано с тем, что у меня было ощущение контроля над ситуацией. Имея в распоряжении частный самолёт, я знал, что мог подойти к пилоту и сказать «Приземляйся. Немедленно.» Ну и конечно, в добавок к этому у меня был лёгкий доступ к неограниченному количеству алкоголя и таблеток, в любое время.

Но вскоре я понял, что охренительно не будет.

Я не помню, на какой именно концерт Эксл впервые явился поздно, но случилось это в самом начале тура. Не поймите меня неправильно, я сам никогда не приходил строго вовремя. Я так же боролся с любыми установленными правилами и ограничениями, как и остальные, и в мои планы никогда не входило выходить на сцену тогда, когда это строго оговорено в контракте. Но когда фанаты стали всё больше и больше обижаться на нас за позднее начало концерта, до меня дошло, что они сердились потому что им нужно было на работу или в школу на следующий день, или они нанимали няню, чтобы та посидела с детьми в этот вечер. Иногда мы выходили на сцену настолько поздно, что существенная часть зрителей уже разошлась по домам.

Хэдлайнеры обычно начинают выступление около 9 вечера. Когда мы в 1987 и 1988 годах выступали на разогреве у других групп, и был повод нервничать по поводу времени начала нашего выступления, тур-менеджеры – тур менеджеры группы-хэдлайнера, я имею в виду – говорили «Не знаю, во сколько вы начинаете, но знаю, во сколько заканчиваете». Всё потому что на большинство площадок распространялся комендантский час с 11 вечера и хэдлайнерам нужно было ещё успеть отыграть свой сет к тому времени. Комендантский час мог вводиться по разным причинам: у концертной площадки мог быть договор с профсоюзом или прилегавшим жилым районом, были ограничения по уровню шума, могло также играть роль расписание общественного транспорта. Нарушение комендантского часа обычно влекло за собой штраф с исполнителя.

Иногда это была фиксированная сумма, иногда - $1,000 за каждую минуту превышения ограничения. В крайних случаях, с группы взимался огромный штраф и все дополнительные затраты на оплату сверхурочных услуг техников сцены, полиции и охраны. Понятное дело, что если ты не хочешь просирать тяжело заработанные деньги, то ты будешь стараться свернуть шоу ко времени комендантского часа.

Но мы продолжали выходить всё позже и позже, в то время как толпы зрителей становились всё злее и агрессивнее, когда открывавшая для нас группа Skid Row заканчивала играть, а мы не появлялись.

Слэш, Мэтт и я стали употреблять наркотики и пить ещё больше по мере того как продолжался тур, и положение всё ухудшалось и ухудшалось. В обычных обстоятельствах мы бы просто нагонялись до нужной стадии, чтобы начать шоу. Но когда концерты стали начинаться всё позже и позже, мы перешли эту грань.

Напряжение в группе нарастало пока мы ждали, когда Эксл соизволит появиться и согласится выйти на сцену. Обладателям билетов тоже приходилось ждать, и напряжение нарастало ещё и между зрителями и группой. Порой мы опаздывали с выходом на сцену на сорок пять минут. Иногда время опоздания доходило до часа, двух, а то и всех трёх.

Единственное, что помогало мне переносить звук двадцатитысячной толпы, скандирующей «херня» в течение часа или двух, это бухло. Учитывая постоянно варьировавшееся время ожидания и уровень раздражения толпы и группы, вполне предсказуемо, что я стал перебарщивать с выпивкой. Тогда мне приходилось нюхать кокаин, чтобы поднять себя с пола. А потом вдруг – упс – слишком много кокаина, надо поскорее загаситься водкой. Вот такой вот порочный круг.

Полагаю, что я надеялся, что менеджмент займётся опозданиями и нам не придётся идти на конфликт внутри группы. Я думал, что менеджеры для того и нужны, что за это мы им платим. Но Эксл превратился в диктатора, перед которым все – технический персонал, промоутеры, даже менеджмент, с тех пор как Эксл перевёл нас от Алана Найвена к Дугу Голдштейну – дрожали от страха. Дуг, казалось, больше был озабочен тем, как бы в короткие сроки распиарить Эксла, чем как обеспечить слаженную работу коллектива на длительное время. Так что я молча дулся на остальных, накапливая чёрную обиду.

Иззи мог оставаться трезвенником только если путешествовал отдельно от нас и останавливался в других отелях. Я привык к тому, что его не было рядом, но это всё-таки стало серьёзным ударом по группе. С самого первого дня Иззи и я делили правую сторону сцены. Мы видели всё – и наш успех в клубах Лос Анджелеса, и многотысячные концерты на аренах – с одной перспективы. Массовая культура обычно рассматривает вокалиста и лид-гитариста как творческий центр любой группы. В нашем случае, Иззи был возможно наиболее значимой силой – без его изначального видения и идей для песен Guns N’ Roses бы не существовало. Он и я по-прежнему стояли вместе на правой стороне сцены. Но в эти моменты я думал, что Иззи жутко стыдно за то, как мы обращаемся со своими поклонниками.

И тем не менее, мне не хватало уверенности в себе или чего-то ещё, чтобы изменить ситуацию. По большей части потому что это бы означало необходимость посмотреть на себя самого. Я не мог обвинять кого-либо – тот постоянно опаздывает, этот постоянно под кайфом – без того чтобы в конечном итоге мне не ответили про моё пьянство. Так что я просто поднимал руки к небу и восклицал «Пиздец всему!». Вся эта ситуация делала меня злым, по-настоящему злым. А я никогда не умел справляться со злобой.

У меня снова начались постоянные панические атаки, суровые. Приступы были похожи на то, как если бы я ехал на карусели, которая сперва разгоняется, а потом начинает кружить всё быстрее и быстрее, пока наконец не превращается в аттракцион «Гравитрон», который вращается настолько быстро, что тебя прибивает к стене, а пол под тобой проваливается – и ты не можешь пошевелиться, не можешь остановиться, не можешь сойти.

Мне не выбраться. Сахар, содержащийся в выпивке, только усиливал панические атаки, и так же влиял и кокаин. Но единственный способ справиться с приступами, который я знал – это пить ещё больше. Каждый раз, когда я приезжал на концертную площадку, мне было тревожно. На сцене случалось что-то непостижимое. Порой мы были так круты, что это казалось выходили в стратосферу. Пару вечеров мы ловили грув и отыгрывали трёхчасовые сеты. И в то же время мы так и не высказывали, что нас раздражало друг в друге. Никто напрямую не говорил Экслу, как мы его ненавидели за то, что он поздно заявлялся и останавливал выступления. Никто не говорил мне, что я пью слишком много или принимаю слишком много кокаина. Мы все держались порознь и нам начинало это нравиться. У каждого из нас были личные охранники. У каждого был личный лимузин, доступный 24 часа в сутки, который привозил нас на концерт и забирал обратно. Гримёрки у нас были отдельные. Единство ощущалось только когда мы были на сцене. Во всех остальных случаях – каждый за себя.

А потом случился концерт в амфитеатре Риверпорт, неподалёку от Сэйнт Луиса, 2 июля 1991 года.

Шоу началось с задержкой примерно на час – что к тому моменту уже почти можно было считать за «вовремя». Мы отыграли около полутора часов, и были посреди “Rocket Queen”, когда начался какой-то кошмар. По не столь важным причинам – которые были перекрыты тем, как ситуация была представлена в прессе – Эксл нырнул в толпу, чтобы разобраться с ситуацией, которую не стала решать охрана. Его поход не долго длился, и я помог вытащить его, когда он потянулся обратно на сцену. Он схватил микрофон и объявил, что из-за того, что охрана не делала свою работу, он уходит. Эксл швырнул микрофон об пол и умчался. Мы быстро последовали за ним.

Около 10 минут мы ждали в закулисье, не зная, что делать. Поскольку у каждого из нас были свои гримёрки и персонал, а Эксл скрылся в своей, мы не знали, собирается ли он возвращаться. Мы думали, что скорее всего он вернётся. Толпа похоже думала так же.

В отличие от многих концертных площадок, у этой были раздвижные двери позади сцены, которые запирались на цепи. Большая часть оборудования, не заметная со стороны сцены уже была в таком положении, что её можно было закрыть в закулисье. Спустя первые десять минут, тон толпы в зрительном зале сменился и люди начали кидать разные предметы на сцену. Команда техников стала передвигать вещи от греха подальше – гитары, усилки, установку.

Каждый раз, когда техники выходили, чтобы ухватить что-нибудь, в их сторону летело всё подряд. И стабильно летело. Наибольшую опасность представляли собой пластиковые стулья зала, с прикреплёнными металлическими частями. Они были тяжёлыми. Я слышал скрежет, когда эти стулья приземлялись на сцене или отскакивали от стен.

Мы прежде были свидетелями беспорядков, когда играли на фестивале Street Scene в Лос Анджелесе. В тот день приезжала конная полиция и разгоняла людей незадолго до нашего выступления. Но наше оборудование не пострадало, никто не пострадал. Нас перенаправили на другую сцену и мы открывали для Social Distortion вместо этого. Всё это осталось не более чем забавной историей для такой группы как мы, всего лишь своего рода зарубка на кровати. Теперь же, оценивая ситуацию из закулисья в Миссури, мы начинали волноваться о масштабах того, что разворачивалось у нас на глазах. Большая часть зала уже была в руинах. Были ли ранены люди?

Эксл появился из своей гримёрки и мы предложили ему выйти и сыграть, чтобы люди успокоились. Но было слишком поздно.

Охрана попыталась отогнать толпу от сцены в помощью брандспойта. Но толпа отняла брандспойт и вытеснила нашу команду, охрану здания и местных копов прочь за раздвижные двери. Теперь у бунтарей была полная власть над всем, что находилось в передней части сцены. Люди свисали с башенных установок для колонок, громили наши мониторы, били прожекторы.

Мы нашли укрытие за сценой. Нам повезло. У большинства концертных площадок нет таких дверей, закрывающихся на цепи, и в таком случае толпа бы завладела всем.

Как только ворота были закрыты и сцена оказалась в распоряжении зрителей, технический персонал больше не решался выходить – не было никакого смысла рисковать и открывать дверь, чтобы выглянуть посмотреть, что происходит.

Мы всё и так слышали. Крики, грохот, гром тысяч ног. Бум, бум, бум, БДЫЩ. Грохот, грохот, бум, ААААААААААА! Крики, ещё больший грохот, рокот и скрежет от того, как толкают тяжёлые предметы.

Ещё двадцать минут прошло прежде чем сорок или пятьдесят полицейских машин с воем прибыли и отбили здание.

Членов группы затолкнули в микро-автобус и приказали лечь на пол, чтобы нас не было видно в окнах. Цилиндр Слэша всё-таки виднелся и его попросили снять головной убор. Когда автобус выехал с закрытой части концертной площадки на парковку, я услышал, какой беспредел распространился повсюду. Когда мы оказались на парковке, я выглянул в окно – вокруг валялись обломки колонок и фортепиано. Люди наверняка устали тащить их и бросили, когда заявилась полиция.

Кучки полицейских бегали вокруг с дубинками и перцовыми баллончиками. Люди носились взад-вперёд. Медики делали перевязки окровавленным зрителям. Полицейские надевали наручники на некоторых бунтарей. Всё было похоже на поле боя.

О нет. Блять, нет. Люди пострадали – снова. Пожалуйста, пусть только никто не погибнет.

Микроавтобус отвёз нас в гостиницу. Мы забежали, схватили свои сумки и вернулись обратно, чтобы немедленно пересечь границу штата и оказаться в Иллиноисе во избежание преследования закона. Мы доехали до самого Чикаго – мэнеджмент решил, что копы направятся прямиком к нашему самолёту, если захотят нас арестовать.

Со времён Риверпорта, каждый раз выходя на сцену мы чувствовали нависавшую в воздухе угрозу насилия – или может это только мне так казалось, пока я мариновался, раз за разом ожидая прихода нашего вокалиста, нервно прислушиваясь к шуму из зала, ожидая, что он превратится из радостных выкриков в низкий гул огромной разъярённой толпы. Зрители могли ополчиться на нас, и это было бы слышно. Теперь я знал, что это за звук. Я знал, что если бы нам повезло чуть меньше, всё могло бы кончиться страшно. И я также знал, что это повлекло бы больше, чем просто порча имущества. Это повлекло бы человеческие жертвы.

Поиск по сайту: