ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Оснастка бота. — Нападение диких собак

Оснастка бота. — Нападение диких собак. — Юп ранен. — Юпа лечат. — Юп поправился. — Постройка бота закончена. — Пенкроф торжествует. — «Бонадвентур». — Первое плавание к южному берегу острова. — Бутылка в море.

Вечером вернулись охотники — им повезло, и они буквально были увешаны дичью; они притащили её столько, сколько в силах унести четыре человека. У Топа вокруг шеи висели связки шилохвостей, а у Юпа на поясе — кулики.

— Вот, мистер Сайрес, — воскликнул Наб, — мы на славу поработали! Сколько наготовим впрок копчёной дичи, сколько вкусных паштетов! Но пусть кто-нибудь мне подсобит. Рассчитываю, Пенкроф, на тебя.

— Ну нет, Наб, — отозвался моряк. — Я занят оснасткой бота, обойдёшься без меня.

— А вы, Герберт?

— Я, Наб, завтра еду в кораль.

— А вы, мистер Спилет, не поможете?

— Охотно помогу, Наб, только предупреждаю: пронюхаю о всех твоих кулинарных тайнах и напечатаю твои рецепты в газетах!

— Как вам будет угодно, мистер Спилет, — ответил Наб, — как вам будет угодно!

Итак, наутро Гедеон Спилет водворился в кухне и стал помогать Набу. А накануне инженер рассказал журналисту о том, как он обследовал колодец, и Гедеон Спилет согласился с Сайресом Смитом, считавшим, что там кроется какая-то тайна, хоть ничего и не удалось обнаружить.

Ещё неделю держались холода; колонисты сидели дома и выходили лишь посмотреть, всё ли благополучно в птичнике. В их жилище вкусно пахло — благоухали кушанья, искусно приготовленные Набом и журналистом; однако не всю дичь, подстреленную на болоте, заготовили в впрок, удалось сохранить птицу и в свежем виде, на морозе; колонисты лакомились жарким из диких уток и другой дичи и похваливали, заявляя, что нет на свете ничего вкуснее водяной птицы.

Всю эту неделю Пенкроф с помощью Герберта, ловко управлявшегося с иглой, сшивал паруса и работал с таким рвением, что скоро всё было готово. На снасти должны были пойти тросы, из которых была сплетена сетка, найденная вместе с оболочкой воздушного шара. Канаты и тросы отличались превосходным качеством, и моряк ими воспользовался. Паруса были обшиты прочными лик-тросами; тросов хватило для изготовления фалов, вант, шкотов и прочего такелажа. По совету Пенкрофа, Сайрес Смит выточил на токарном станке необходимые блоки. Таким образом, вся оснастка была изготовлена раньше, чем построили бот. Пенкроф даже смастерил флаг, расцветив белый фон красной и синей краской, добытой из красящих растений, которых на острове было очень много. К тридцати семи звёздам, изображающим тридцати семь штатов на флагах американских судов, моряк прибавил тридцать восьмую — звезду «штата Линкольна», ведь он считал, что остров уже присоединён к Американской республике.

— Чувствую это сердцем, хоть факт ещё не свершился, — говаривал он.

А пока флаг не взвился на судне, колонисты под троекратное «ура» подняли его над главным входом в Гранитный дворец.

Тем временем зима подходила к концу, и колонисты надеялись, что и вторая зима пройдёт без особых событий; как вдруг в ночь на 11 августа плато Кругозора чуть не подверглось опустошению.

Поселенцы, устав от дневных трудов, спали крепким сном, но около четырёх часов утра их разбудил лай Топа.

На этот раз собака не бегала с лаем вокруг колодца, а бросалась на дверь, словно хотела её выломать. Юп пронзительно вопил.

— Потише, Топ! — крикнул Наб, проснувшийся раньше всех.

Но собака залаяла ещё яростнее.

— Что случилось? — спросил Сайрес Смит.

Все наспех оделись и, распахнув окна, посмотрели вниз.

Перед их глазами расстилался снежный покров, чуть белевший в ночной тьме. Колонисты ничего не приметили, но в темноте раздавался странный лай. Было ясно, что на берег вторглись какие-то звери, но их невозможно было разглядеть.

— Что же это за звери? — спросил Пенкроф.

— Волки, ягуары или обезьяны, — ответил Наб.

— Чёрт возьми! Как бы они не добрались до плато, — произнёс журналист.

— Пропал наш птичник, — воскликнул Герберт, — пропали посевы!..

— Да как же они пробрались сюда? — спросил Пенкроф.

— Вероятно, по мостику, — ответил инженер, — кто-нибудь из нас забыл его поднять.

— Ах да, вспоминаю, я забыл… — сказал Гедеон Спилет.

— Удружили, нечего сказать! — вскипев, воскликнул Пенкроф.

— Что сделано, то сделано, — заметил Сайрес Смит, — подумаем, как нам теперь быть.

Сайрес Смит и его товарищи торопливо обменялись несколькими словами. Всем было ясно, что какие-то неведомые звери перебрались по мостику, вторглись на побережье и что, поднявшись по левому берегу реки Благодарения, они могли добраться до плато Кругозора. Надо было не мешкая прогнать их и, если понадобится, вступить с ними в бой.

— Но что же это за звери? — недоумевали колонисты, а лай между тем становился всё громче.

Герберт прислушался и, вздрогнув, вспомнил, что слышал точно такой лай, когда в первый раз побывал у истоков Красного ручья.

— Это стая диких американских собак! — воскликнул юноша.

— Вперёд! — крикнул Пенкроф.

И колонисты, вооружившись топорами, карабинами и ружьями, быстро влезли в подъёмник и спустились на берег.

Стаи голодных диких собак опасны. И всё же колонисты отважно бросились в самую гущу, первые же их выстрелы, молнией сверкнувшие в темноте, заставили, врага отступить.

Прежде всего нельзя было допустить хищников на плато Кругозора, ибо там они расправились бы с птичником, вытоптали бы насаждения и, конечно, нанесли бы всему огромный, быть может непоправимый, ущерб, особенно хлебному полю. Но звери могли вторгнуться на плато только по левому берегу реки Благодарения, поэтому надо было встать непреодолимой преградой на узкой части берега между рекой и гранитной стеной.

Колонисты отлично поняли это и по приказу Сайреса Смита поспешили туда; стаи собак ринулись за ними.

Сайрес Смит, Гедеон Спилет, Герберт, Пенкроф и Наб выстроились сомкнутым рядом. Топ, разинув свою страшную пасть, встал впереди, а за ним — Юп, размахивая узловатой дубинкой, как палицей.

Ночь выдалась очень тёмная. Только при вспышках выстрелов, причём нельзя было стрелять впустую, колонисты видели не меньше сотни зверей, идущих на приступ, с горящими, как угли, глазами.

— Неужели они прорвутся! — воскликнул Пенкроф.

— Нет, не прорвутся! — ответил инженер.

Звери не прорывали живого заслона, хоть и теснили его. Задние ряды надвигались на передние, и колонисты беспрерывно стреляли и наносили удары топором. Немало убитых собак уже валялось на земле, но стая, казалось не редела; как будто звери всё шли и шли через мостик на берег.

Вскоре звери вплотную подступили к колонистам, и дело не обошлось без ранений, к счастью лёгких. Герберт выстрелил и убил зверя, который, словно дикая кошка взобрался на спину Наба. Топ сражался с неукротимой яростью: он впивался клыками в горло диких собак и душил их. Юп нещадно избивал врагов дубиной — его невозможно было оттащить назад. Он, очевидно, обладал способностью видеть в темноте; он был в самой гуще боя, то и дело пронзительно свистел, а это означало у него высшую степень возбуждения. В воинственном пылу он ринулся вперёд, и при вспышке выстрела все увидели, что его окружили пять-шесть огромных зверей, причём он отбивался от них с редкостным хладнокровием.

Колонисты добились победы, но после упорного сражения, длившегося два часа! При первых же проблесках зари звери, конечно, отступили и убежали к северу по мостику, который Наб тотчас же поднял. Когда солнце осветило поле битвы, колонисты сосчитали убитых животных, валявшихся на берегу, — оказалось, что их около полусотни.

— А где же Юп? — вдруг крикнул Пенкроф. — Где наш Юп?

Юп пропал. Наб звал его, но Юп впервые не откликнулся на зов друга.

Друзья бросились на поиски, их страшила мысль, что Юп валяется среди убитых зверей. Колонисты разгребли трупы на обагрённом кровью снегу и откопали Юпа из-под целой груды убитых собак; раздробленные челюсти, перебитые хребты свидетельствовали о том, что на зверей обрушились сокрушительные удары дубинки неустрашимого Юпа. Бедный Юп всё ещё сжимал в руке обломок дубины: звери, вероятно, набросились на него, безоружного, и сбили с ног; глубокие раны зияли на груди Юпа.

— Он жив! — крикнул Наб, наклонившись над ним.

— И мы его вылечим, — заявил моряк, — будем ходить за ним, как за сыночком!..

Юп словно понял, потому что припал головой к плечу моряка, как бы в знак признательности. Моряк тоже был ранен, но и его раны и раны его товарищей были не опасны, — огнестрельное оружие почти всё время держало зверей на расстоянии. Тяжело пострадала одна лишь обезьяна.

Пенкроф и Наб отнесли Юпа в подъёмник, и только тут он слабо застонал. Его осторожно подняли в Гранитный дворец, уложили на матрацы, сняв их с одной из кроватей, и с трогательной заботливостью промыли ему раны. Судя по всему, внутренние органы обезьяны не были задеты, но Юп очень ослаб от потери крови и у него была высокая температура.

Итак, его перевязали, уложили и прописали строжайшую диету, «как доподлинному человеку», — заметил Наб; потом больного заставили выпить несколько чашек жаропонижающего питья, сваренного из лекарственных трав, хранившихся в аптечке Гранитного дворца.

Сначала Юп забылся тревожным сном, но постепенно дыхание его стало ровнее, и колонисты ушли, чтобы дать ему полный покой. Иногда только Топ тихонько, словно на цыпочках, пробирался в комнату друга, как будто одобряя заботу о нём. Юп лежал, свесив лапу, и Топ её лизал с сокрушённым видом.

В то же утро колонисты оттащили убитых зверей к лесу Дальнего Запада, где и закопали.

Нападение зверей, которое могло повлечь за собой неприятные последствия, послужило колонистам хорошими уроком, и с той поры они не ложились спать, не удостоверившись, что мосты подняты и что вторжение невозможно.

Между тем Юп, за жизнь которого колонисты очень тревожились, в несколько дней преодолел болезнь. Юпа выручил могучий организм; жар мало-помалу спал, и Гедеон Спилет, сведущий в медицине, скоро заявил, что Юп вне опасности. 16 августа Юп с удовольствием поел. Наб стряпал для него вкусные сладкие блюда, и больной поглощал их с упоением, так как у него был грешок — он любил полакомиться, а Наб не боролся с этим недостатком.

— Что поделаешь? — говорил Наб Гедеону Спилету, когда журналист упрекал его за то, что он балует Юпа. — Ведь у бедняги Юпа только одно удовольствие — полакомиться, и я очень рад, что могу отблагодарить его за верную службу.

Дядюшка Юп десять дней пролежал в постели; 21 августа ему разрешили встать. Его раны зажили, и было видно, что скоро он снова будет силён и ловок. У Юпа, как и у всех выздоравливающих, появился ненасытный аппетит, и журналист позволил ему есть вволю, полагаясь на инстинкт, который зачастую отсутствует у людей: он должен был предохранить орангутанга от излишеств. Наб пришёл в восторг, увидев, что его ученик ест с прежним аппетитом.

— Ешь, приятель, — говорил он Юпу, — ешь всё, что твоя душа пожелает. Ты пролил кровь ради нас, и мой долг помочь тебе поправиться.

Как-то — дело было 25 августа — раздался крик Наба:

— Мистер Сайрес, мистер Гедеон, Герберт, Пенкроф, скорее сюда!

Колонисты, сидевшие в большом зале, вскочили и побежали на зов в каморку, отведённую Юпу.

— Что случилось? — спросил журналист.

— Да вы только посмотрите! — ответил Наб и расхохотался.

И что же они увидали! Дядюшка Юп мирно сидел на корточках у порога Гранитного дворца, под стать турку, и покуривал трубочку.

— Моя трубка! — воскликнул Пенкроф. — Взял у меня трубку! Что ж, старина, бери её в подарок! Кури, кури, дружище!

А Юп с важностью выпускал густые клубы дыма и, по-видимому, был несказанно доволен.

Сайрес Смит ничуть не удивился; он рассказал, как ручные обезьяны становились завзятыми курильщиками, и привёл множество примеров.

С этого дня у Юпа завелась собственная трубка, принадлежавшая прежде моряку; она висела у Юпа в комнате рядом с кисетом. Он её набивал, сам прикуривал о горящий уголёк и, казалось, был счастливее всех обезьян на свете. Понятно, что общность вкусов скрепила узы дружбы, уже соединявшие Юпа и достойного моряка.

— А может быть, он человек? — иногда говорил Пенкроф Набу. — Ты не удивишься, если он в один прекрасный день заговорит с нами?

— Честное слово, не удивлюсь, — отвечал Наб, — меня скорее удивляет, что он не говорит!

— Вот была бы потеха, — продолжал моряк, — если бы он вдруг сказал мне: «Давай меняться трубками, Пенкроф!»

— До чего же обидно, — заметил Наб, — что он немой от рождения!

Наступил сентябрь. Кончилась зима, и колонисты с жаром принялись за работу.

Постройка бота быстро подвигалась. Корпус уже был обшит, и сейчас обшивали судно изнутри досками, обработанными паром, которые легко было пригонять по лекалу к обводам шпангоутов.

Леса было достаточно, и Пенкроф предложил инженеру сделать и эту внутреннюю обшивку водонепроницаемой, чтобы увеличить прочность бота. Неизвестно, что ждало их в будущем, поэтому Сайрес Смит одобрил намерение моряка построить добротное судно.

Внутреннюю обшивку и палубу окончили к 15 сентября. Судно проконопатили сухой морской травой, которую забили деревянной колотушкой в пазы палубы, а также внутренней и внешней обшивки; затем залили их кипящей смолой, добытой из сосен, в изобилии растущих в лесу.

Судно было оборудовано чрезвычайно просто. Прежде всего вместо балласта в трюм погрузили гранитные глыбы, весом приблизительно в двенадцать тысяч фунтов, и прочно их укрепили. Над балластом настлали палубу; внутри бот был разделён на две каюты, в каждой, вдоль переборки, стояло по две койки, служивших и сундуками. Основание мачты приходилось как раз посредине перегородки, разделявшей каюты; из кают вели на палубу люки с плотно закрывавшейся крышкой.

Пенкроф без труда отыскал дерево для мачты. Он выбрал молодую, прямую ель с гладким стволом, срубил её, обтесал и закруглил верхушку. Оковки мачты, руля и корпуса были изготовлены в кузнице Трущоб, грубо, зато прочно. Реи, гики, флагшток и весь прочий рангоут, а также вёсла и другие части были закончены в первую неделю октября, и колонисты решили испытать судно вблизи берегов острова, чтобы посмотреть, как оно держится на воде и можно ли на нём пуститься в дальнее плавание.

Тем временем каждодневные работы шли своим чередом. В корале были сделаны новые постройки, потому что и у муфлонов и у коз появилось немало молодняка, которому нужны были кров и корм. Колонисты по-прежнему часто бывали на устричной отмели, в крольчатнике, в местах залежей угля и железа и даже в неисследованных дебрях Дальнего Запада, где водилось много дичи.

Они нашли ещё кое-какие местные растения, может быть и не такие уж необходимые, зато вносившие разнообразие в меню Гранитного дворца. Это были полуденники различных видов, у одних были мясистые съедобные листья, из семян других добывали что-то вроде муки.

Десятого октября бот спустили на воду. Пенкроф сиял от радости. Всё прошло отлично. Вполне оснащённое судно на катках подкатили к самому берегу, где его подхватил прилив, и оно гордо поплыло под рукоплескания колонистов; особенно громко хлопал в ладоши Пенкроф, не проявивший при этом ни малейшей скромности. Его тщеславию льстило и то, что, построив судно, он будет им командовать. Его назначили капитаном при всеобщем одобрении.

Чтобы удружить капитану Пенкрофу, решили прежде всего окрестить судно, и после длительных споров все сошлись на том, чтобы назвать его «Бонадвентур», ибо так был наречён при крещении почтенный моряк.

Как только «Бонадвентур» поплыл по волнам, все убедились, что у него отличная осадка и что он будет хорошо держаться на воде при любом ходе.

Впрочем, в тот же день испытали судно на деле, отправившись в плавание вокруг острова. Стояла отличная погода, ветер был свежий, но волнение было не сильное, особенно у южного побережья; уже больше часа дул норд-вест.

— Пора в путь! — кричал капитан, готовясь к отплытию.

Но, прежде чем пуститься в плавание, следовало позавтракать, а кроме того, захватить провизию с собой, на тот случай, если прогулка затянется до вечера.

Сайресу Смиту тоже хотелось поскорее испытать бот, сделанный по его чертежам, и хотя он не раз менял некоторые детали по совету моряка, но всё же не был так непоколебимо уверен в судне, как Пенкроф, и надеялся, что моряк отказался от намерения отправиться на остров Табор, потому что речь об этом больше не заходила. Сайрес Смит не хотел и думать, что двое-трое его товарищей отважатся плыть на таком маленьком судёнышке, водоизмещением не больше пятнадцати тонн.

В половине одиннадцатого все были на борту корабля, даже Топ и Юп. Наб и Герберт подняли якорь, зарывшийся в песок около устья реки Благодарения, и «Бонадвентур», подняв косой грот с развевающимся на мачте флагом острова Линкольна, пустился в открытое море под командованием капитана Пенкрофа.

Чтобы выйти из бухты Соединения, нужен был попутный ветер, и оказалось, что при фордевинде бот развивал неплохую скорость. Когда обогнули мыс Находки и мыс Коготь, Пенкрофу пришлось держаться круто к ветру, чтобы плыть вдоль южного берега острова, и, лавируя, он заметил, что «Бонадвентур» может идти в пяти румбах от ветра, не сильно дрейфуя. Он очень хорошо ложился на другой галс, делая поворот оверштаг, как говорят моряки, и даже выигрывал время при этом манёвре. Пассажиры «Бонадвентура» поистине были в восхищении. У них появилось превосходное судно, которое в случае необходимости окажет им большие услуги, а сейчас, в этот чудесный день, да ещё при благоприятном ветре, плыть было очень приятно.

Пенкроф повёл бот в открытое море, держась в трёх-четырёх милях от берега и направляя «Бонадвентур» на траверз порта Воздушного шара. Остров предстал перед ними по-новому: во всём своём великолепии развернулась панорама побережья от мыса Коготь до Змеиного мыса: на переднем плане стеной стоял лес, хвойные деревья темнели на фоне молодой, едва распустившейся зелени лиственных деревьев, а над всем возвышалась гора Франклина, на вершине которой белел снег.

— Как красиво! — воскликнул Герберт.

— Да, наш остров красив и гостеприимен, — ответил Пенкроф. — Я его люблю, как любил родную мать! Он приютил нас, бедных и обездоленных, а разве теперь чего-нибудь не хватает его сыновьям, упавшим на берег прямо с неба?

— У нас всего достаточно, — ответил Наб, — всего, капитан!

И оба доблестных островитянина крикнули троекратно громкое «ура» в честь своего острова.

Тем временем Гедеон Спилет, прислонившись к мачте, рисовал панораму, развернувшуюся перед глазами мореплавателей.

Сайрес Смит молча всматривался в берег.

— Ну, мистер Сайрес, — обратился Пенкроф к инженеру, — что скажете о нашем боте?

— Как будто хорошо держится! — ответил инженер.

— Отлично! А как вы думаете, можно ли предпринять на нём длительное путешествие?

— Какое путешествие, Пенкроф?

— Ну, например, на остров Табор?

— Друг мой, — ответил Сайрес Смит, — я думаю, что в случае нужды можно без колебания вверить свою судьбу «Бонадвентуру» и даже предпринять более длительное путешествие; но знайте, я бы не хотел отпускать вас на остров Табор, вам там делать нечего.

— Надо же познакомиться с соседями, — ответил Пенкроф, упрямо настаивавший на своём. — Остров Табор — наш единственный сосед! Хоть из вежливости следует его навестить!

— Чёрт возьми, — заметил Гедеон Спилет, — наш друг Пенкроф, оказывается, соблюдает светские приличия!

— И не думаю, — проворчал моряк, которого сердил отказ инженера, хотя ему и не хотелось его огорчать.

— Слушайте, Пенкроф, ведь нельзя же пускаться в плавание без спутников?

— Одного спутника с меня достаточно.

— Предположим, — ответил инженер. — Следовательно, из-за вас колония острова Линкольна может лишиться двух поселенцев, а ведь всего-то нас пятеро!

— Шестеро, — заметил Пенкроф, — вы забыли Юпа.

— Семеро! — добавил Наб. — Топ не хуже нас с вами!

— Риска тут никакого нет, мистер Сайрес, — возразил моряк.

— Может быть, Пенкроф; но повторяю, вы подвергаете себя ненужной опасности.

Упрямый моряк не ответил, но про себя решил при случае возобновить разговор. Он не думал, что случай так скоро придёт ему на помощь и превратит его ничем не оправданную прихоть в человеколюбивый поступок.

После плавания в открытом море «Бонадвентур» приблизился к берегу, направляясь к порту Воздушного шара. Следовало выяснить, может ли он пройти между отмелью и подводными рифами, так как колонисты собирались постоянно держать судно в этой маленькой бухте.

До берега оставалось всего полмили, и приходилось лавировать, чтобы идти против ветра. Плыли медленно — высокие берега ослабляли силу ветра, и он лишь слегка наполнял паруса; под его порывами по зеркальной поверхности моря изредка пробегала рябь.

Герберт, стоявший на носу и указывавший фарватер, вдруг крикнул:

— Держи к ветру, Пенкроф, держи к ветру!

— Что такое? — спросил, вставая, моряк. — Скала?

— Нет… подожди-ка, — ответил Герберт, — не разгляжу… держи к ветру… так, хорошо… чуть-чуть вперёд…

Говоря это, Герберт свесился через борт, быстро опустил руку в воду и крикнул:

— Бутылка!

Он держал закупоренную бутылку, которую поймал в нескольких кабельтовых от берега.

Сайрес Смит взял бутылку, молча вышиб пробку и вытащил кусок подмокшей бумаги, на котором можно было разобрать такие слова:

Потерпел кораблекрушение… Остров Табор 153° западной долготы, 37°11′ южной широты.

Поиск по сайту: