Глава VI. Shizukani shizukani saigo no kyoku nagaredasu

Shizukani shizukani saigo no kyoku nagaredasu

Amour, amour, amour futari taboo, taboo...taboo.

Спокойно, спокойно, последнюю песню уже унесла вода

Любовь, любовь, любовь, между нами двумя – табу, табу… табу.

© BUCK-TICK - Taboo

1991, декабрь

Аромат кофе, просочившийся с кухни, Йошики почувствовал, еще даже толком не проснувшись. Он совсем не помнил, когда в последний раз его утро начиналось с каких-то приятных ощущений, тихой возни, или того, что чья-то ладонь мягко приминает и гладит спутанные ночью волосы. Чаще всего пробуждение с Йошики делил только его будильник. А сейчас, валяясь в постели, он чувствовал, что начинать день вот так, балансируя на тонкой грани сна, с чьим-то присутствием в квартире, было странно, но приятно. Вспоминалось детство или тот не слишком долгий период, когда они жили вместе с Тайджи... Вскользь подумав о басисте, Йошики приоткрыл глаза и слегка нахмурился, только брови дрогнули. Этим утром такая мысль была лишней.

На кухне что-то глухо грохнуло, в гостиной едва слышно бормотал работающий телевизор. Йошики было почему-то уютно от всего этого, хотелось основательнее закутаться в одеяло и продлить последние минуты ускользающего сна. Но случайные мысли о согруппнике нарушили хрупкую гармонию, и потому он решительно откинул одеяло в сторону, сев посреди сильно смятой постели. По простыни скользило солнце, Йошики зажмурился, думая, что вот сейчас он встанет, отправится на кухню и увидит такого же заспанного, как он сам, Сакурая, который грохочет там чем-то и наверняка роняет, готовя завтрак. Повар из него так себе, но почему-то всегда очень вкусно, хоть и совсем не полезно.

…Неделю назад, наутро после первого спонтанного секса с Атсуши, он проснулся точно так же, и тогда ему было определенно не до смеха. Плохо было до такой степени, словно это он, а не Сакурай, набрался накануне вдрызг, и хотелось натянуть одеяло на голову, твердя себе, что ничего не было. Но на кухне слышалась какая-то невнятная возня, и Йошики понял, что Атсуши не ушел, едва проснувшись, хотя это было бы правильнее. А еще он вообще не представляет, как теперь быть, как смотреть друг на друга. Было бы намного лучше, если бы Сакураю хватило ума убраться из чужой квартиры по-английски, не прощаясь.

Йошики думал, что будет сложно, так сложно, как не бывало никогда прежде ни с кем. А на деле все оказалось проще простого и банально настолько, что позже даже странно было вспоминать то по-своему удивительное утро. Сакурай не сказал о произошедшем ночью ни единого слова, не спросил и не напомнил. И самое главное, не стал извиняться. Но Йошики это молчаливо оценил. Извинения в их ситуации казались ему чем-то сродни оставленных на прикроватной тумбочке денег — грубой указкой на то, что один из них принудил другого к этой связи, когда на деле оба хотели одного и того же.

Они тогда просто позавтракали, наспех и почти не переговариваясь. Йошики есть не особенно хотел, сидел, уткнувшись в тарелку. Сакурай, достаточно помятый, выглядел виновато, но его темный взгляд из-под бровей был каким-то цепким, пусть и слегка угрюмым. Всякий раз, когда Йошики отворачивался, Атсуши пристально разглядывал его, словно пытался что-то обнаружить. А когда Хаяши поднимал взгляд от чашки с кофе, Сакурай и не думал отводить глаза. В иных обстоятельствах такая игра в гляделки показалась бы Йошики странной и даже глупой, но тогда он не представлял, о чем можно заговорить вслух. Накануне они натворили такого, что добавить больше было нечего.

Перед тем, как уйти, Атсуши замешкался и обернулся, опять странно поглядывая на Йошики, который трусливо прижался спиной к косяку двери. К тому самому косяку, где вчера все началось, и это жгло между лопаток. Сакурай задумчиво смотрел и вроде бы колебался, но в итоге смолчал, только шагнул ближе и легко коснулся щеки Йошики кончиками пальцев. Простое прикосновение, объятия или тем более поцелуи были бы лишними.

Чего уж точно Хаяши не мог подумать, так этого того, что вечером Аччан явится к нему опять. И через день снова.

…Выйдя на кухню, Йошики прижался к двери плечом, а Сакурай, оглянувшись, слабо улыбнулся. Собранные в хвост длинные волосы придавали ему какой-то невзрослый вид.

- Ну, ты спать. Не добудишься. Доброе утро.

Йошики хотел ответить ему хмурым недовольным взглядом, но не удержался. Почему-то, глядя на Атсуши, нестерпимо хотелось улыбаться. Вот он стоит, что-то колдуя над сковородкой, в которой шипит масло, раздраженно убирает мизинцем с глаз черную прядку, и весь такой сосредоточенный, будто этот завтрак – самое главное, что ему стоит сделать в жизни.

- Я и не просил меня будить, - прищурившись, Йошики поглядел за окно, где над городом поднималось солнце и, медленно развернувшись, направился в ванную.

- Долго не плещись. Я почти закончил, - начисто игнорируя любые слова в свой адрес, Сакурай быстро шагнул ближе, перехватил его за талию, удержав на полдороге в душ. Как-то небрежно чмокнул в шею, втянув мимолетно утренний запах сонного тела, и отпустил.

- Ты обнаглел, - бросил через плечо Йошики, сбитый с толку таким «добрым утром». В который раз за последнюю неделю. - И я не буду завтракать, можешь поесть без меня.

- Будешь. В зеркало себя видел? Тощий же.

Атсуши с нагловатым видом отправил в рот тонкий пластик сыра, чувствуя, что Йошики тихо бесится и закипает от таких его слов.

- Бабу себе ищи, значит, раз не нравится! – буркнув, он скрылся в ванной, сильнее положенного хлопнув дверью. А Сакурай рассмеялся, пробормотав себе под нос что-то очень похожее на «стерва», вернувшись к готовке. Готовить он терпеть не мог, но для Йошики делать это было даже приятно.

- Я, конечно, понимаю, что это не мое дело, но можно все же спросить?

Хидэ, облокотившись о рояль Йошики, пристально смотрел на него. Тот пожал плечами.

- Быстро же слухи ползут, - вздохнул он, безошибочно угадывая, о чем именно пойдет речь.

- Значит, все же правда, - то ли спросил, то ли заявил его друг, медленно обходя рояль.

- Значит, да, - не стал спорить или отрицать что-либо Йошики. - Хисаши донес или еще кто?

- Хисаши. Сказал, а не донес, - медленно кивнул Хидэ, все так же внимательно вглядываясь.

- Тогда все не так уж плохо.

Говорил Йошики вполне искренне. От мысли о том, какие могут поползти слухи, становилось не по себе, и кому, как ни ему самому было знать, что зачастую глаза и уши оказываются даже у стен. То, что Имаи в курсе всего происходящего с Атсуши, Йошики изначально не сомневался. Не далее как сегодня утром тот обмолвился, что вчера впервые за долгое время был в студии, а в том, что гитарист из него все жилы вытянет, выпытывая, у кого тот ошивался, не вызывало сомнений. И Йошики почему-то был железно уверен, что Атсуши не стал врать другу.

- Да уж, неплохо, - тихо сказал Хидэ, передернув плечами, и уселся в кресло за спиной лидера, вытянув руки вверх и закинув за голову. - Меня только один вопрос тревожит. На черта тебе это нужно, а?

Хидэ никогда не вмешивался в личную жизнь Йошики, не требовал никаких объяснений и не выражал свое мнение относительно не касающихся его вопросов, пока не спрашивали. Именно поэтому Йошики понимал, что новость огорошила его настолько, что тот изменил собственным негласным принципам. Но впервые за эти дни Хаяши спросил себя: действительно, на черта?..

- А ты, я смотрю, сам не в курсе, - фыркнул Мацумото, усмехаясь, отчего Йошики тоже улыбнулся, сперва автоматически, а потом, видя, как поглядывает на него гитарист, уже искренне.

- Я подумаю над твоим вопросом, - ответил он в тон, напрасно надеясь, что на этом разговор окончится. Хидэ не был бы Хидэ, если б не вставил последнее слово.

- Подумай, - неожиданно посерьезнев, произнес он. - Со стороны это, конечно, похоже на блажь и внимания не заслуживает, но ты же сам знаешь, чем это может обернуться.

Чем все это может обернуться, если получит огласку, Йошики отлично понимал. Скандал в прессе вокруг Сакурая и его репутации еще не успел утихнуть, и повод для новой волны самых отвратительных сплетен никому не был нужен. Их интимная связь, узнай про нее кто-нибудь, не шла бы ни в какое сравнение со слухами о какой-то девице Атсуши на стороне, которая к тому же оказалась актрисой. Определенной категории. Йошики поморщился, представив заголовки газет, пронюхай журналисты о том, что на этот раз Сакурай соблазнился на мужчину. Хаяши было довольно странно и непривычно понимать, что когда разговор зашел о репутации и потенциальных скандалах, в первую очередь он подумал об Аччане, а не о себе и своей группе.

- Получается, Тай тогда правду сказал, что ли?

Вопрос Хидэ вывел Йошики из глубокой задумчивости, а настроение тут же упало ниже некуда. Он чувствовал, что Хидэто это спросит, но отвечать и вообще обсуждать совсем не хотел. Сделав вид, что не услышал вопрос, Йошики поднялся из-за рояля и захлопнул крышку, так и не закончив то, что наигрывал с самого утра.

- Я не знаю, какое дело вообще Тайджи до того, с кем я сплю, - неожиданно грубо и даже зло рявкнул он, занервничав. Срываться на Хидэ, конечно, не стоило, но Йошики злило даже не то, что тот спросил и напомнил. Его злила какая-то поразительная проницательность Савады, так внезапно появившаяся непонятно с чего.

- Да не психуй ты так, - примирительно протянул Хидэ, не обидевшись. - Просто мне думалось, что у вас всё это как-то несколько позже…. Случилось.

- Позже, - сухо кивнул Йошики. - Я не хочу обсуждать это, хорошо?

- Хорошо, извини. И Йо… мне, честно говоря, абсолютно все равно, с кем ты спишь.

Это уже откровенно задело, прежде всего, потому что Хаяши всегда считал, что способен испытывать какие-то чувства или желания исключительно к противоположному полу. Ему нравились женщины, красивые женщины, и они отвечали Йошики взаимностью, но… С Сакураем все было не так. Будто какая-то совершенно иная форма отношений, и теперь, когда Хидэ озвучил ее вслух, Йошики вдруг захотелось оправдаться. В чем только.

Видя, как он растерянно замолчал, Хидэ легко поднялся из кресла, понимая, что сказал лишнее.

- Я не это имел в виду. Я всего лишь хотел сказать, что мое к тебе отношение не зависит от того, с кем ты встречаешься. В отличие от Тайджи.

- Мы не встречаемся… - на автомате пробормотал Йошики, подумав, и вдруг мягко запустил пальцы в выкрашенную в ярко-красный шевелюру Хидэ, лохматя его. Мацумото айкнул и поймал его руку, тут же отскочив. На лице появилось забавное выражение, и у Хаяши отлегло от сердца. Что бы ни случилось, а мнение Хидэ для него было почти первоосновным.

- И Тайджи тоже дела нет, - запоздало вставил он, взглянув на часы.

- Как же. Чего он тогда взбеленился, кинув тебе в лицо, что ты с Атсуши… ну…

- Не знаю. Спроси у него сам. А мне пора. Перед трехдневным выступлением в январе у нас еще будет несколько в конце декабря, я говорил? – Йошики надел темные очки и сунул руки в карманы тонкой куртки.

- Сам знаешь, что не говорил. И не буду я ничего спрашивать у Тая.

Йошики думал об этом разговоре с Хидэ всю дорогу, но тревожило почему-то даже не тема его с Сакураем отношений, а то, что гитарист с басистом решительно не собирались идти на мировую. Хидэ все чаще угрюмо отмалчивался, Тайджи хамил и срывался, иногда бросая репетиции и уходя на час-другой. Йошики это злило, но сделать что-либо он был не в силах, не привязывать же Тая к его усилителю. Иногда ему вообще казалось, что пропасть, которая пролегла между Хидэ и Тайджи, уже ничто не в силах заполнить.

Домой он вернулся поздно, гораздо позже, чем рассчитывал. А едва выйдя из лифта, замер, как споткнулся, глядя на рассевшегося у его двери Атсуши, который тут же заулыбался своей кошачьей улыбкой и отсалютовал бутылкой в руке. Опять почти пустой.

- Поздновато гуляешь, - заявил он, кое-как поднимаясь на ноги и терпеливо дожидаясь, пока Йошики достанет ключи и откроет дверь.

- А ты опять пьешь? – парировал тот, отстранив его от двери. - Давно заседаешь?

- Не знаю, часов не брал с собой. Вот скажи, тебе не стыдно?

Сакурай низко наклонился к нему, беря за плечи и слегка прижимая к входной двери. Он был немного выше ростом, да еще в обуви явно на каблуке, но Йошики казалось, что он возвышается над ним, как башня. Длинные черные волосы змейками соскользнули на плечи, когда Атсуши склонился сильнее, небрежно целуя его в губы.

- Сдурел? Тут камеры наблюдения повсюду, - выставив ладонь вперед, Йошики отчаянно пытался открыть дверь, успевая и орудовать ключом, и отталкивать Сакурая с его пьяными нежностями. Хотя вкус поцелуя, приправленный коньяком, был приятным.

- В телецентре тоже камеры были, тебя это не остановило.

Ввалившись в прихожую, Йошики кое-как закрыл дверь, сбрасывая руки Атсуши и грубовато отталкивая его к стене. Когда тот принимался его так нахально лапать, он с трудом сдерживался, чтобы не засветить наглецу куда-нибудь в глаз.

- Как ты оказался тут? Внизу охрана, тебя пьяного кто пустил? – недовольно ворча, он скинул куртку, обувь, и отступил на безопасное расстояние, глядя Сакураю в спину, пока тот крайне задумчиво изучал себя в зеркале, то и дело снова и снова прикладываясь губами к горлышку бутылки.

- Охрана твоя – одно название. Я им денег дал, они меня и пустили. Дал бы побольше – даже дверь в твои апартаменты открыли бы.

- А что, побольше не нашлось? – съязвил Йошики, гордо удаляясь из прихожей.

Все эти дни Сакурай приходил исключительно вечером, почти ночью и исключительно пьяный. Хаяши смутно догадывался, что это какой-то протест и вызов, он наслышан был и раньше о запоях Атсуши, но не думал, что он становился при этом таким развязным и обворожительным одновременно. В его наглости был какой-то особый шарм, и если бы Йошики честно позволил себе это заметить, то непременно понял бы, что даже грубость Сакурая, когда тот хватал его, сжимал в объятиях или резко целовал, заставляя запрокинуть голову назад, ему нравилась.

Сильно болела шея и гудели виски, будто под током. Йошики закрыл глаза, медленно раздеваясь, слыша, как Аччан ходит в соседней комнате и, судя по звукам, ищет, что бы еще выпить. А потом шаги стали громче, болящую шею обожгло хмельное дыхание.

- Ты правда слишком долго шлялся.

- Шляешься ты, - скривился Йошики, дернувшись, но Сакурай держал крепко. В его запах, в запах алкоголя, вплетался еще какой-то аромат, который он мгновенно определил как женские духи. От этого стало противно, и он дернулся сильнее, высвободившись из обнимавших его рук. Обернулся, поймав за воротник расстегнутой рубашки и притянув ближе. На шее Атсуши живописно пестрели следы темной губной помады, а сам он, чуть покачиваясь, нахально смотрел Йошики в глаза с таким видом, будто это не он притащился от какой-то бабы, пьяный и весь в следах чужой страсти.

- Вон пошел, - с видимым отвращением выплюнул Хаяши, резко выпустив воротник рубашки из пальцев.

Сакурай его начисто проигнорировал. Подступил ближе и обняв за талию, мягко угнездил горящие губы в теплом местечке между шеей и плечом.

- Поиграй мне… На рояле… Поиграешь? - низкий, сочный голос звучал глухо, так, что у Йошики по спине побежали мурашки, но совсем не от страха. До ужаса, нестерпимо хотелось погладить Аччана по блестящим волосам, мягко ткнуться в ответ носом в его воспаленный висок. И именно потому что так сильно хотелось, он напрягся всем телом и закрыл глаза, твердя про себя, что ни капли ему подобное обращение не нравится.

- Я тебе что, гейша? – фыркнул он, изо всех сил стараясь не «попасть» опять под Атсуши. Это было почти нереально. - Играть тебе еще…

- А почему бы и нет? Ты – моя гейша, забыл? – губы прошлись по сгибу шеи, уткнулись в ухо, щекоча. Покачнувшись и едва не оступившись, Сакурай вдруг резко толкнул его на постель позади, тяжело накрывая своим телом сверху.

- Ты – моя гейша. Моя шлюха. Скажи, что это не так.

- Заткнись.

- Заткни меня.

- Пошел вон.

- Ну же, ты же знаешь, как это сделать…

- Аччан, хватит…

- Да, так мне нравится…

Их шепот утонул во влажных поцелуях, по-прежнему полудозволенных, Йошики с силой удерживал Сакурая за плечи, сжимая все сильнее ткань рубашки со следами чужой губной помады, и целовал в шею, тоже еще хранившую чей-то запах, чью-то любовь.

Ему не нравилось быстро, но Атсуши хотел его именно быстро, как-то почти торопливо, будто боялся протрезветь и пытался схватить за хвост ускользающую иллюзию. Сперва тихие, а затем протяжные стоны Йошики переходили в хриплый крик, абсолютно мужской, когда Сакурай грубо держал его за бедра, за талию, не давая трепыхаться и вдоволь наслаждаясь его чересчур худощавым телом, словно под ним была роскошная женщина. Потрясенный, задыхающийся Йошики с силой выгибался, забыв обо всем на свете, даже о больной шее и ноющей спине, потому что так его прежде никогда не ласкали. Такого с ним вообще не делал никто, только Сакурай, словно наглый дьявол бесстыже срывающий все рамки, вытворяющий такое, от чего перехватывало дыхание. Он не знал ровным счетом никакого стыда, его приоткрытые воспаленные губы касались везде, где он того хотел, со смешком зацеловывали смеженные веки. Атсуши ловил его руки, которыми Хаяши пытался закрыться, прижимал за запястья к подушке, резкими толчками почти насилуя, размашисто двигаясь между раздвинутых бедер, выгибался первым - весь в литых мускулах, мокрый, пылающий – и стонал так громко и изобличающе, словно Йошики и в самом деле был его гейшей. Его шлюхой.

- Ненавижу тебя, - неслышно шептал тот, когда оба они замерли посреди растерзанной постели. Пытался отдышаться, дрожащий и взмокший после оргазма, мучительно сглотнув в горле комок.

Атсуши, смеясь, целовал его в плечо, в шею, прошелся кончиком языка по мочке уха, коротко пососав ее, и, наконец, накрыл губы.

- А ты вкусный, - прошептал он в поцелуй, все еще лежа сверху. Йошики было тяжело, но хорошо. И больно тоже. Но все равно хорошо. Обреченно вздохнув, будто сдавшись после долгой и безуспешной борьбы, он осторожно высвободил запястье из крепкой хватки Атсуши, и скользнул горячей рукой, как змеей, под разметавшиеся по спине волосы, обняв за шею.

Такая необузданная, оголтелая страсть лишала возможности думать. Йошики просто лежал, приходя в себя, почти нехотя отпустив Сакурая, когда тот, спустя несколько минут, приподнялся и лег рядом на спину. Почему-то Хаяши казалось, что любовник сейчас вырубится, как всякий раз после короткого, но агрессивного секса, а потом, позже, будет еще один раз под утро, в рассветных сумерках, почти в полудреме и оттого особенно невероятно. Но Сакурай и не думал засыпать, он лежал на спине, глядя в потолок, свободной рукой нашарив на тумбочке у кровати сигареты Йошики и зажигалку. Прикурив, лег удобнее, без слов обняв его и прижав поближе к себе, так, чтобы можно было опустить голову на плечо. Йошики поколебался, но сделал это, повернувшись на бок и поджав ноги. Собственная нагота и даже унизительно забрызганные спермой голые бедра почему-то сейчас совсем не смущали.

- Зачем ты так пьешь? – неожиданно тихо спросил он, борясь с желанием положить ладонь на гладкую грудь Атсуши. Поглаживал подушечками пальцев, едва касаясь, будто рисовал невидимый узор.

- Хочу, - подумав, отозвался Сакурай, затягиваясь и выпуская сигаретный дым через ноздри, слегка прикрыв при этом глаза. - Я, знаешь… Я бы, наверное, сейчас так хотел с ним поговорить… Сказать многое… - еще одна затяжка, сильнее на этот раз, почти судорожная. - Что понимаю его, в общем-то… И он бы, наверное, так удивился, увидев меня… Или разочаровался… нет… Не знаю…

В его голосе Йошики чудилось нечто совершенно незнакомое. Так Атсуши никогда еще с ним не говорил, не говорил в принципе, хотя о чем речь, Хаяши не понимал. Слегка откинув назад голову, он приоткрыл глаза, заметив вдруг на подбородке Сакурая небольшой шрам, будто кто-то ударом рассек кожу, которая затем срослась. Совсем маленький, и в таком месте, что ни справа, ни слева его не заметишь. Только вот так.

- Ты о чем? – спросил Йошики, осторожно тронув губами этот след, хотя вовсе не собирался это делать.

- Я каждый вечер вижу в зеркале, знаешь, кого? Знаешь?.. Даже я сам не знаю. Но, наверное, он немного похож на… да, на него, на моего отца.

Медленно закинув руку за голову, все еще сжимая в пальцах дымящуюся сигарету, Сакурай смотрел куда-то в одну точку. Хрустально-черный взгляд его был почти неподвижен, но тревожно блестел и изменялся каждую секунду, пока собравшиеся слезы не скользнули из уголков глаз, влажно прочертив дорожки на висках. Йошики приподнялся на локте и забрал у него сигарету, медленно затушив в пепельнице. Он никогда еще не видел Атсуши таким, и почему-то не мог заставить себя сделать хоть что-то. Будто прикоснулся, самую малость, душой к чужой душе, и от этого случайного касания его припекло ожогом. Как тлеющим огоньком сигареты.

Уснул Сакурай довольно скоро. А Йошики долго еще лежал без сна, таращась в потолок, и боялся шевельнуться, чтобы не порушить случайно такой тяжелый чужой сон. Он не замечал раньше, все те дни, а точнее ночи, что Атсуши проводил у него, как беспокойно тот спит. Может быть, просто не слышал и не чувствовал, а может, именно сегодня что-то произошло. Тревожно сжимая и разжимая пальцы, Сакурай метался, что-то шепча неслышно, и вскрикивал то и дело, вынуждая Йошики включить свет.

Хаяши никогда в жизни ни о ком не заботился. Заботились, как правило, о нем, даже тот же Тай постоянно повторял, что он ни о ком не думает, кроме как о себе. Но сейчас, сидя на постели рядом с Атсуши, Йошики не думал, что завтра у него очередной тяжелый день, не думал, что этот человек только что грубо взял его практически силой, снова причинив боль. Что-то слепо подсказывало, что физическая боль ничто по сравнению хотя бы с тем, что испытывает сейчас Сакурай, мотая головой по подушке и вздрагивая всем телом.

Пока им окончательно не завладел дурной сон, Йошики с некоторым трудом перевернул его на другой бок, укрыл, и потихоньку сполз с кровати. Атсуши притих, свернувшись, и наконец-то перестал стонать во сне.

Утром у него будет чертовски болеть голова, но он все равно встанет и с улыбкой примется готовить завтрак. Хаяши старался понять, как такое возможно, и не мог. Так же, как оставалось совершенной загадкой, что такого Сакурай в нем нашел и почему исправно продолжает таскаться, как к себе домой.

Послонявшись по квартире и решив немного выпить, Йошики невольно уперся взглядом в свое отражение в зеркальной поверхности мини-бара, и замер на секунду, не узнав себя. Что-то изменилось, не во внешности даже, но явно стало другим – то ли выражение лица, то ли взгляд. Он так давно не смотрел на себя в зеркало. Чаще всего смотрел, но не видел, отмечая только напускное, проверяя концертный грим или прическу. А теперь в глазах что-то притаилось, спряталось вместе с тенями от извечной непроходящей усталости.

- Мне налей.

От неожиданности этого хриплого и абсолютно не сонного голоса рука Йошики дрогнула, он едва не выронил бокал. Обернулся и увидел Сакурая, который даже не потрудился надеть на себя что-нибудь. Йошики не привык стесняться голых мужиков, но сейчас поспешно отвел взгляд и молча, наугад, схватил бутылку кукурузного виски, щедро плеснув в стакан.

Атсуши подошел ближе, забрал стакан из его рук и выпил, горько утерев губы тыльной стороной кисти. И будто только тут заметил свою наготу.

- Извини, Йо… - пробормотал он с неслыханной доселе интонацией. - Знаешь, наверное, мне надо домой идти…

- Совсем идиот? – хмуро поинтересовался Хаяши, перебив и повернувшись к нему. - Иди, ложись.

- Я не могу спать.

- Пятнадцать минут назад ты всё прекрасно мог.

- Я не могу спать один.

«Вот это новости…» - подумал ошарашенный и смущенный Йошики, но вслух ничего не сказал, развернув Сакурая за плечи и слегка подтолкнув перед собой, направив в спальню. Так – короче, и без лишних ненужных слов.

Лежать рядом в одной постели было странно, особенно учитывая, что они совсем недавно здесь вытворяли. Все прошлые ночи они спали каждый в своем углу, отвернувшись, будто по договоренности. Теперь мало что изменилось, кроме теплой руки Атсуши, некрепко сжимающей пальцы Йошики.

- Мне кажется, он меня никогда не любил. Я был… никчемным ребенком. Как и сейчас. Вечно неуверенный в себе, слабый, хнычущий… Ни на что не годный. Его это раздражало. Меня бы тоже раздражало. Кому нужны такие тряпки… А дома… Дома всегда была какая-то темень…

Хаяши боялся дышать, нарочно оттягивая момент вдоха до последнего, только бы не нарушить нестройный рассказ в темноте. И только когда легкие начинало ломить от недостатка кислорода, Йошики осторожно делал вдох, и снова ловил малейшую дрожь в тихом голосе, боясь и отпустить и сжать пальцы в своей руке.

- Знаешь, что я помню лучше всего? Коридоры. Коридоры между комнатами, темные, почему-то там вечно перегорали лампочки. И потолки казались высокими, как в тюрьме. Я никогда не был в тюрьме, но мне кажется, что там именно так… И во тьме этого коридора я так боялся… так боялся, что он проснется именно в тот момент, когда я буду стараться неслышно прошмыгнуть мимо него. Проснется и начнет орать, потом пытаться встать, шатаясь и хватаясь за стены… Потом с размаху ударит мать, которая поведет его спать… Я не… Я не понимал никогда, как…

Сакурай замолчал, переводя дыхание, и неожиданно закрыл лицо ладонями, будто Йошики мог его видеть. Он и не видел, даже приподнявшись на локте – не смотрел, просто мягко отняв ладони от лица и склонившись, зачем-то осторожно проведя губами по горячей щеке, не целуя. Атсуши пах слезами и алкоголем, но Хаяши знал, чувствовал, что это не пьяная истерика. Аччан, кажется, уже давно совсем трезвый. И этим пугал сильнее.

- А потом он стал бить нас. Сначала брата, потом меня. Я так хорошо запомнил привкус крови на губах, это самый мерзкий вкус на свете. Теплый соленый металл… а боль от ссадин стихала через день-два. Может быть, если бы я постоянно дрался, то тоже ходил бы в школу с разбитым лицом, и не было бы никакой разницы, от кого получать… От сверстников или от отца. Но он всегда… Он всегда бил так, что хотелось стать маленьким и, как в детстве, умолять его не делать ничего. Невозможно стать маленьким, когда ты вырос… Невозможно понять, как еще вчера он был жив, а сегодня умер… Невозможно понять, почему плакала мать… Но я теперь знаю. Он просто сдался, он жизнь свою проиграл. Теперь я знаю…

Руки Атсуши обвили Йошики за пояс и притянули – не грубо, как чаще всего бывало, а сонно и неторопливо, неокончательно. Хаяши сам наклонился ближе, не думая, просто накрывая чужие воспаленные губы своими, неумело целуя. Потому что невозможно умело целовать губы, которые только что вывернули наизнанку душу. Йошики не сразу понял, почему так терпко и солоно, а потом дошло: это его слезы на губах Атсуши, будто резкая морская соль. А в душе пеклась своя собственная боль.

Сакурай не знал. Никто не знал, кроме Тоши. Йошики вовсе не горел желанием рассказывать это еще кому-то, но сейчас, когда Атсуши так откровенно и сбивчиво говорил о своем отце, дышать стало еще больнее, будто воздух не раскрывал легкие бесконечно долго. И, кажется, вот он, вдох, сейчас, но судорожный спазм держит крепко, как астма в детстве.

- Аччан, пожалуйста, перестань. Перестань, слышишь?.. – проговорил, наконец, Йошики, а собственный голос резанул по ушам, настолько чужой и совершенно незнакомый. Он не то чтобы хотел, чтобы Сакурай перестал говорить все это. Он до смерти боялся точки невозвращения, когда утешать будет поздно и незачем. Придвинувшись ближе, вплотную, он неловко забрался под одеяло Атсуши, впервые соприкоснувшись с его горячим телом просто так, не во время секса. И обнял, оплел руками, прижав к себе так крепко, что тот слабо дернулся, невольно ища положение поудобнее. Было странно, не слишком уютно, совсем не так, как могло бы быть с девушкой, но Йошики молча уткнулся лицом в шею Сакурая, обдавая ее горячим влажным дыханием, и затих, чувствуя на спине, между лопаток, тяжелую ладонь. Почему-то она совсем не мешала.

- Все настолько плохо?

Атсуши покосился на Хошино, промакивая выступившие на лбу капельки пота сложенной салфеткой и коротко облизнул губы, убирая излишки темной помады. Либо в помещении было по определению душно и жарко, либо он опять умудрился где-то простыть и маялся сейчас температурой. Так или иначе, из зеркала на Сакурая смотрела хмурая физиономия раскрашенного пьяницы, не слишком удачно косящего под девчачьего кумира.

- Все лучше не бывает. Ко мне какие-то претензии? Хиса?

Имаи сидел за его спиной, и Сакурай не мог его видеть, но флегматичное гитарное бренчание не смолкало ни на секунду. Хисаши всегда играл, когда думал, а в последнее время он был слишком задумчивым.

- У тебя что-то не так, Аччан? – снова спросил Хидехико. - Проблемы?

- Да, у меня проблемы. У меня вся жизнь – одна сплошная проблема, с самого момента появления на свет.

- Ты, я вижу, сильно не в духе, - подал голос Имаи, прекратив мучить гитару. - Все нормально, Хиде.

Сакурай удивленно повернулся вместе с креслом и задумчиво проследил, как Хошино кивнул и неспеша удалился из гримуборной.

- И как это понимать? Меня теперь еще и Хиде пестует?

- Я попросил его за тобой приглядывать.

Хисаши взглянул на часы, отложил гитару и принялся переодеваться, все так же находясь за спиной Сакурая. В его привычных движениях не было и намека на нервозность, но Атсуши чувствовал напряжение. Это напряжение не ослабевало с тех самых пор, как он притащился на общий сбор в самое первое утро после своего неожиданного короткого исчезновения.

- Думаешь, я делаю глупости, да? – задумчиво проговорил он, вертя в руках подводку, сползая пониже в кресле.

- Нет. Но мозгами повредился точно. Я слышал, ты пьянствуешь?

Сакурай подавил смешок, бросив подводку на подзеркальник.

- Кто бы говорил.

- Я о другом. Набираешься каждый вечер и ночуешь у… Давай, подтверди мои догадки.

- Хисаши, достал, - неожиданно грубо для себя отрезал Сакурай и резко встал, оттолкнувшись от кресла. - Мое дело, ясно? Мое! Что я делаю в свободное от обязательств перед всеми вами время.

Выскочив из гримерки, он тут же неловко столкнулся с кем-то в узком коридорчике, едва не сбив с ног, спешно извинился и быстрым шагом устремился к проходу на сцену. Хотелось курить, но сигарет он с собой не взял, а теперь уже глупо было возвращаться обратно. Как ни странно, на Имаи он совершенно не злился. В конце концов, в подобной ситуации на его месте он, возможно, действовал бы так же.

- Он просто за тебя очень волнуется.

Бесшумной тенью за спиной возник Юта, и Сакурай понял, что даже на своем концерте, перед которым каждый из них занят сам собой, его никто не оставит в покое.

- Я в состоянии сам о себе позаботиться. Неужели это непонятно?

- Понятно. Но ты зря злишься. Не чужие ведь.

Слова Хигучи звучали как-то по-другому, хотя смысл в них был тот же, что и у Имаи. Но Имаи никогда не считал нужным оправдывать свои действия элементарной заботой. Атсуши замер вдруг, четко осознав впервые за все последнее время, что ему действительно сильно не хватает именно того, что зовется заботой. А Йошики… Йошики – эгоистичное испорченное дитя, которое думает только о себе, но при этом непостижимым образом умеет быть рядом. Просто рядом, когда нужен. И неважно, что он делает – просто сидит, склонившись над ворохом исчирканных нотных листов, старательно записывая очередное свое творение, или обнимает его, пьяного и почти бессознательного, сам доверчиво задремывая на его плече. Еще несколько дней назад Сакурай не поверил бы, что такое возможно. Можно разговаривать, спорить, есть вместе, ругаться, трахаться, в конце концов, но общий сон – это что-то совсем иное.

- У тебя такая мечтательная рожа становится, только когда ты влюбляешься.

Встрепенувшись и опять искоса взглянув на Юту, Сакурай тихо рассмеялся, признавая за другом поразительное умение в нужный момент разрядить ситуацию. А тот прижался спиной к стенке рядом, стараясь не мешаться, и потянул Атсуши помятую пачку. Сакурай молча указал взглядом на значок NO SMOKING прямо напротив них.

- Здесь же нельзя.

- А мы потихоньку.

Курить вблизи сцены и правда не разрешалось, но они удачно стояли в довольно темном углу. И прикуривали оба как-то очень воровато, будто в школе – за углом здания, или где-нибудь в конце улицы, у чьего-то малознакомого дома, прячась от родителей. Сакурай опустил руку с тлеющей сигаретой ниже, то и дело оглядываясь.

- Еще успели бы на улицу выйти… И нет, я не влюбился, если ты об этом. Просто думал о концерте.

- Как же. Когда ты думаешь о концерте, у тебя на лице выражение паники и пофигизма одновременно - вдруг все будут смотреть не на тебя. Зато после появится отличный повод нажраться. И каждый раз так, да?

Атсуши не сразу уловил, в какой момент окраска слов Юты сменилась, и тупо уставился на него. Хигучи с все тем же невозмутимым видом едва заметно прикладывал фильтр сигареты к губам.

- Плохо пить в одиночестве, Аччан.

- Уж это можешь мне не рассказывать.

Йошики каждую минуту страдает от глухих болей в позвоночнике, но не позволяет себе слабости хоть немного выпить. Это было открытием. А он, Сакурай, значительно здоровее и выносливее, пьет как слабохарактерный алкаш, оправдывая это своей тяжелой судьбой. Подумав так, он криво усмехнулся, забыв, что Юта внимательно на него смотрит.

- Где бы ты ни ошивался ночами, возможно, тебе это на пользу. Из случайных баб утешители так себе.

- Это не случайная баба, - машинально возразил Атсуши, вовремя смолчав и не ляпнув, что точнее, это совсем даже не баба.

- Когда человек остается один на один с миром, его подсознательно тянет туда, где любят. Или к тому, кто способен полюбить. Аччан, ведь ты же сам это говорил.

- Мало ли что я говорил…

Он стоял и торопливо затягивался, думая, что здорово было бы рассказать сейчас все, и будь что будет. Но с другой стороны – он ведь и не скрывал ничего. Не прятался. Просто никому нет до него дела, за исключением, может быть, Йошики. Его он, по крайней мере, хотя бы раздражает своими постоянными появлениями в неурочный час.

Сакурай кашлянул, захлебнувшись горьким сигаретным дымом, и понял, что бессовестно жалеет себя.

- Совсем сдурели? А ну марш на улицу оба!

Внезапно появившийся черт знает откуда Хисаши разве что подзатыльники им не отвесил, глядя почему-то только на Атсуши.

- Ты бы еще на сцену выперся покурить! – продолжал шипеть гитарист, взяв его за локоть одной рукой, другой точно так же зацепив Юту. – В следующий раз обыграю обоих в маджонг и месяц будете сидеть без сигарет!

- Ты же сам первый не выдержишь, - засмеялся басист, оборачиваясь на ходу. - И ты ни разу еще не выигрывал!

Сакурай вышел на воздух и запрокинул голову назад, глубоко вдыхая полной грудью. Дышалось, как ни странно, легко, и почти пропало идиотское желание совершенно нечаянно снова напиться. Если только как предлог, чтобы снова прийти домой к Хаяши. А может, ему уже и предлоги не нужны.

- Я быстро позвоню и вернусь, - неожиданно сказал он Юте. - Здесь, кажется, где-то был автомат.

…До концерта оставалось двадцать минут а он, вместо того чтобы быстро докурить и вернуться в зал, зачем-то пошел звонить Йошики, и замер почти сразу, едва начав набирать номер. Закрыв глаза, прижавшись лбом к холодному металлу, Сакурай перебирал на память цифры, пробившие уже нишу в мозгу, вспомнив, что Хаяши в Сайтаме до понедельника. В душе резко образовался глубокий глухой провал, захотелось послать все к черту и пойти после концерта хорошенько выпить со всеми. В конце концов, он никогда еще так долго не пренебрегал этой общей привычкой. Но до Сайтамы - не больше двадцати пяти километров пути, при желании можно добраться за час.

Атсуши повесил трубку.

Шумело в ушах, так гулко, будто у водопада, или на пляже, когда высокие волны с грохотом разбиваются о прибрежные скалы. Как в Калифорнии. Или в Татеяме. Два совершенно разных мира, будто две планеты, а океан между ними – общий.

Йошики тонул в океане людских голосов, не чувствуя уже ни жгучей боли в спине, ни рези в глазах от софитов. Жмурился только, впитывая нестройный гул, и ему казалось, что он на берегу океана, в точно так же окутывающем коконе шума, от которого почему-то сильно бьется сердце и на глаза то и дело набегают слезы.

Пот катился градом, он подошел так близко к краю сцены, что едва не сорвался, покачнувшись, прямо в руки бушующей толпы. Под лопатку стреляла нечеловеческая боль, но он улыбался, протягивая руки в пучину живых волн, чувствуя на своих ладонях горячие прикосновения. И в эту минуту был бы счастлив умереть, но умереть в этих волнах, в этих руках, на вытянутых сухожилиях, под звенящий где-то над ним голос Тоши, под взвизг гитары Хидэ.

Кто-то удержал его, поймал за талию, по плечам прошлись знакомые ладони. А потом его обняли, стиснули с двух сторон, и Йошики почувствовал себя очень маленьким и до безобразия счастливым - просто чистая радость и никакой логики. Запрокинув голову назад, он тряхнул взмокшими волосами, уткнувшись, спустя мгновение, в плечо Тайджи. Всё плыло, ускользало всполохами багряного и оранжевого, но он видел так близко сияющие глаза Тая, и понял в этот момент, для чего все это. Почему так. И как все-таки хорошо, когда нет разделяющих условностей, каких-то глупых и не нужных никому претензий друг к другу. А только счастье, свет, и шум. И боль, но совсем немножко, ее такую даже можно терпеть.

…Потом он лежал на узком диванчике, опустошенный и почти не чувствующий своего тела, то и дело сжимая немеющие кончики пальцев, думая, что это, должно быть, конец. Сердце все колотилось, не желая биться ровно, Йошики знал, что оно заразилось ритмом волны, а такое врезается в сознание слишком надолго.

- Если сегодня все кончится – и пускай, - тихо сказал он, скорее сам себе, не поняв, что говорил это вслух.

- Дурак ты. Ничего не кончится.

Оказалось, что мягкое и теплое под головой – не подушка, а колени Хидэ. Йошики улыбнулся, не открывая глаз, и с усилием чуть повернулся на бок, уткнувшись ему в живот. Чужая рука мягко гладила его мокрые волосы, убирая их с напряженной шеи.

- Больно?

- Ничего. Пройдет.

- Уверен?

- Хидэ… Я счастлив, знаешь…

- Знаю.

Это был вполне обычный концерт. Такие были раньше и будут впредь. Но сейчас Йошики дышал и думал, что ни одно выступление, ни один их выход на сцену не может называться обычным. Это каждый раз вызов, как на ринге, или в драке. Никогда не знаешь, выскочишь ли из драки или останешься – застрянешь на ноже. Или на ринге – поднимешь ли обе руки вверх, жмурясь от вспышек фотокамер, или ударишься виском об пол, нырнув в глубокий нокаут. Йошики каждый раз уворачивался, каждый раз выскакивал из драки, с детским удивлением, будто впервые.

Закрыв глаза, он счастливо улыбался, коротко мотнув головой, когда его принялся осматривать врач. В ушах все еще стоял гул толпы, гул живого океана, в котором так хотелось утонуть.

Йошики не любил гостиницы, не любил спать там и слишком часто мучился до рассвета бессонницей. Невозможно иметь дом в каждом городе, куда их заносит, и поэтому он молчал, не сказал ни слова стаффу и персоналу гостиницы, самостоятельно хватаясь за стенку рукой и медленно, чертовски медленно идя до нужной ему двери. Такой же безликой и одинаковой, как все остальные. За исключением этажа – он самый верхний.

Рухнув, не раздеваясь, на аккуратно, по-гостиничному, заправленную постель, он пролежал так без движения какое-то время, не успев понять даже, сколько прошло. Минута? Десять минут? Час? В голове постепенно стихал гул тысячи голосов и наваливалась пустота. Пустота и одиночество, как отходняк, которого Йошики никогда не испытывал, но смутно догадывался, что вот так оно и бывает.

Спать снова не хотелось, хотя под тяжелыми веками царапал песок. Он встал и принялся разминаться, хорошо ориентируясь в темноте и не включая свет. Шея болела терпимо, гораздо сильнее тянуло и стреляло под лопаткой, будто навылет, электромагнитным импульсом прямо через сердце. Йошики стянул влажную майку и прошел в ванную, впервые после окончания концерта взглянув на себя.

Должно быть, ему было одиноко в этом незнакомом городе, в комнате, которая стала его домом до утра, и причина апатии в этом. Номер - по высшему разряду, удобства на высоте, но все такое чужое и совершенно безликое. Хаяши подумалось, что даже ночевки в минивэне не были в свое время такими мучительными.

Приняв душ, он вернулся в комнату, мокрый, голый и как никогда потерянный. Если каждый раз после концерта чувствовать такое, то лучше бы им никогда не заканчиваться, - подумал он, равнодушно сняв трубку зазвонившего телефона. Может быть, это кто-то из персонала, насчет завтрашнего выезда или ужина. Да, он же, вроде, просил ужин в номер.

Сухой казенно-женственный голос показался Йошики механическим, и он не сразу понял, о чем речь. Пришлось переспросить пару раз, потому что мысли усиленно путались, как бывает на грани сна и дурацкой дремоты.

Внизу его кто-то спрашивал. Кому он мог понадобиться вдруг, из тех, кого персонал отеля не мог пропустить без разрешения…

- Я не против, пусть поднимается, - пробормотал Йошики, опуская трубку и с огромным усилием кое-как, путаясь в рукавах, закутался в белый гостиничный халат. Мокрые волосы лезли в глаза, после душа и прохладной воды слегка знобило, но так лучше. По крайней мере, он не вырубится сразу.

В дверь номера постучали скорее, чем он рассчитывал. Тяжело поднявшись и на секунду навалившись на дверь, резко сжав ручку и распахнув, Хаяши замер на пороге, моргая и стараясь понять – кажется ему, или в коридоре напротив и в самом деле стоит Аччан. Аччан, похожий, скорее, на видение, на сладкий бред, вызванный усталостью, напряжением, и слишком большой концентрацией присутствия в последнее время. Он стоял совершенно спокойно, будто это в порядке вещей – примчаться вот так. Красивый, как всегда, похожий как две капли воды на самого себя с обложки последнего Fools Mate, только дышал тяжело. А так - те же тяжелые прямые пряди густо-черных волос, обрамляющие точеное лицо с тревожно поблескивающими глазищами, подведенными кантом черного: косметика это или тени усталости – не разобрать. И контур губ какой-то слишком четкий, будто еще хранящий остатки яркой помады, въевшейся намертво и стертой наскоро салфеткой.

- Ну, ты так и будешь шататься, повиснув на двери? – грубовато поинтересовался Атсуши, шагнув ближе и отстранив обалдевшего Йошики, закрыв дверь.

Ухватив его, и в самом деле нетвердо стоявшего на ногах, Сакурай словно забыл, зачем он вообще пришел и что хотел, прижавшись своим лбом ко лбу Хаяши, свободной рукой шаря по стене в поисках выключателя. Не найдя его, он как-то неопределенно махнул рукой и обнял Йошики крепче, по-хозяйски чмокнув в лоб.

- У тебя почему темень такая? Спать завалился?

- Н-нет…

- Тогда что?

- Откуда ты взялся?

Говорили они почему-то шепотом, словно в комнате был кто-то еще, и они боялись его спугнуть. Но может, и в самом деле, кто-то или что-то еще было – здесь, между ними, как иллюзия доверчивой близости. Слабый свет из окна падал Атсуши на лицо, и Йошики видел, как опасно блестят его глаза. Как причудливо играют в тяжелых чертах лица глубокие тени.

- Приехал. К тебе.

- Зачем?

- К тебе, - терпеливо повторил Сакурай, и провел ладонью по его лицу, убирая спутанные мокрые волосы. Будто гладил взглядом, и от этого Йошики чувствовал, как его измученное тело наполняется свежей кровью, и нет прежнего бессилия, будто Атсуши, как аккумулятор, через невидимые нити заряжал его жизненным током.

- Ты пьяный за руль сел? Ненормальный, - тихо проворчал он, уткнувшись лбом в твердое плечо.

- Я не пьяный. Я только чуть-чуть…

Сакурай не был пьян. Он выпил совсем немного до концерта, но голова оставалась ясной. И всю дорогу до Сайтамы напряженно вглядывался в ночную автостраду, боясь хоть на секунду сбиться и потерять из виду свою призрачную цель. Усталость после концерта давала о себе знать дрожью в руках и не до конца смытым макияжем, но Йошики этого, казалось, будто и не заметил. Прижавшись к Сакураю, он стоял, не шевелясь, пока тот не усадил его аккуратно на кровать, опустившись на колени рядом.

Йошики слабо улыбнулся, скользнув ладонями по спутанным черным волосам, убирая их назад. Ему все еще казалось, что он спит и видит во сне человека, который за короткий срок умудрился врасти в него, пустить корни в его жизнь, связав собой намертво так, что не оторваться, не отстраниться ни на сантиметр.

- Можно я умоюсь? – уткнувшись в его колени, Сакурай говорил тихо и невнятно, его темные волосы резко контрастировали с белой мягкой тканью халата Хаяши. - Глаза горят…

- Иди, - Йошики взял его за плечи, заставил подняться и отнял от себя, даже не думая, что может отпустить Атсуши сегодня куда-то. То, что он приехал и останется в его номере до утра, было само собой разумеющимся.

Темная фигура медленно выпрямилась, знакомые очертания широких плеч отбросили тень на пол – Сакурай все-таки включил в ванне свет, сразу же скрывшись. Йошики сидел на краю постели и слушал, как тяжело ударяет в раковину струя воды, как за окном проезжают редкие машины. Как тикают часы на прикроватной тумбочке, меряя метрономом обратный отсчет до рассвета. До смерти хотелось скинуть халат и лечь, вытянуться всем звенящим от напряжения телом, уснуть в чужих теплых объятиях, а проснуться снова от того, что тянет волосы или затекла рука, или от приятной тяжести сонного тела на себе. Сейчас он не думал, что всё это неотрывно связано с Сакураем и только с ним. Никто другой не вызывал таких мыслей, такого жесткого противоречия и резкого неприятия действительности. Йошики желал его, желал как никого и никогда еще, и вместе с тем постоянно пытался убедить себя в необходимости бежать подальше от этих желаний. Даже сейчас, развязывая пояс халата и бессовестно мечтая о ладонях Атсуши на своих плечах – чувствуя их – он трусливо думал краем сознания, что всегда можно переночевать в соседнем номере, у Хидэ.

В дверь номера тихо и отчаянно заскреблись. Йошики встрепенулся и поспешно запахнул халат, глядя на дверь в ванну. Сакурай все еще был там. И кто мог прийти в середине ночи – совершенно непонятно.

В номере все еще было темно, и Хаяши запнулся, пока шел открывать, заметив только теперь, что Атсуши снял и бросил свой плащ прямо на пол. Наклонившись и подобрав, Йошики устроил его на руке, приоткрыв дверь на ширину ладони. Пролезть в такую щель могла бы, разве что, змея, и он вздрогнул, словно и в самом деле увидел змею.

На пороге стоял Тайджи. И молчал.

Йошики тоже ничего не говорил, не прогоняя, но и не позволяя войти. Сейчас между ними не было прежнего напряжения, глаза Тая не горели обидой. Не жгли. Он стоял какой-то удивительно спокойный, будто перестрадал, переболел своими эмоциями за какой-то короткий час, отравился ими.

- Ты в порядке? – тихо спросил Савада, сжав рукой дверь, удерживая так, будто Йошики уже решил ее закрыть.

- Всё хорошо.

- Ты такой бледный и… и после концерта, я думал…

- Тай. Всё правда хорошо.

Йошики вымученно улыбнулся, не осознавая, как тяжело дается эта улыбка. Он все еще пребывал словно в другом измерении, такое состояние часто бывало у него после обмороков. Сегодня обморока не было, но реальность происходящего так и не вернулась.

В ванне стихла вода. Йошики стоял в дверях, и не мог закрыть. Тайджи стоял напротив, и не мог развернуться и уйти.

Выражение его лица изменилось так резко, будто исказилась живая маска. А Йошики тут же ощутил за спиной присутствие Сакурая, почуял затылком его жгучий взгляд, и не обернулся, глубоко вдохнув. Таких глаз у Тая он никогда еще не видел и не мог понять причину.

- Вот, значит, как, - тихо сказал он, глядя поверх плеча Йошики в упор на Атсуши, который слабо улыбался, одной рукой обняв Хаяши за талию. Не для того, чтобы что-то демонстрировать, и не для того, чтобы задеть. Он вообще не думал о таких мелочах, просто обнимал своего любовника, не спрашивая ни у кого разрешения. И Тайджи это чувствовал. Чувствовал так хорошо, что немедленно убрал руку от двери, резко сжимая пальцы в кулак.

- Да, так. Иди.

Сакурай особо не церемонился. Йошики не хотелось с ним спорить, он все-таки высвободился, обернулся, серьезно глядя, так, что Атсуши тут же понял – зря он. Зря он вообще вмешался сейчас, сказал что-то. Все-таки это было нечестно.

Молча выскользнув в коридор, Йошики закрыл дверь, быстро поймав Тайджи за руку, заставляя остановиться. Свет бил по глазам, мельтеша в зрачках, как белый шум.

- Зачем ты приходил?

Тай дернул рукой, высвободившись.

- Дрянь ты… - начал было он, но замолчал, будто проглотив собственные слова. И развернулся вновь, быстрыми шагами удаляясь по коридору. На этот раз Йошики не стал его останавливать.

…Вернувшись в номер, он запер дверь и медленно съехал вдоль нее вниз, сил не было даже чтобы обхватить колени. Собственная аморфность не злила, но удивляла. Завтра будет совсем другой день, будет рассвет, он опять соберется с силами и все исправит.

Что именно ему надо исправлять, Йошики уже не слишком понимал. Почувствовал только, как его подняли с пола, как вели куда-то, и в изнеможении поднял руки, с трудом обвив ими чью-то шею. Его подхватили и уложили в мягкую постель. Щеки коснулись приоткрытые теплые губы, и он улыбнулся, уплывая в сон, все еще не веря до конца, действительно ли Сакурай приехал ночью из Токио в Сайтаму, потому что не смог протянуть без него пару дней.

Атсуши долго не мог заснуть, глядя в сонное лицо Хаяши, мысленно повторяя про себя «Дурак… дурак, дурак…», и целовал светлую лохматую макушку, стараясь лечь так, чтобы случайно не придавить спящему Йошики руку.

Поиск по сайту: