Глава VIII. Kanashii yokan shirinagara shiroku ukanda kubisuji ni

Kanashii yokan shirinagara shiroku ukanda kubisuji ni

Kiss me good-bye setsunaku daite

У меня грустное предчувствие, и потому в мою белую шею

Поцелуй меня на прощание, обними меня мучительно сильно.

© BUCK-TICK – Kiss me good-bye

1991 - 1992, декабрь-январь

Атсуши устал от этого постоянного «Ты определенно сошел с ума», и давно молчаливо согласился с этим утверждением. Да, и впрямь, сошел с ума. Да, в его однокомнатной квартире живет Хаяши. И да, они трахаются, постоянно, а еще разговаривают. И едят вместе. И вместе моются. И спят, обнявшись. И еще очень много чего делают вместе, несмотря на то, что Йошики – патологический трудоголик и с головой у него явно не все в порядке.

Все это в разных вариантах он слышал уже множество раз от Имаи, от Хошино, от Хидэ, с которым пересекся всего пару раз за все последнее время, и то лишь благодаря Хисаши. Хотя не очень-то приятно было осознавать, что Хидэто тоже знает и тоже, как и Имаи, считает все происходящее блажью. Никто из них не верил, что это всерьез и, должно быть, про себя считали, что они с Хаяши очень грамотно всех надувают. Думая об этом, Сакурай не мог сдержать усмешки, а порой нарочно собирал волосы в хвост, открывая шею, дабы все и каждый могли увидеть живописные засосы от жадных губ. Йошики был весьма темпераментным и совершенно плевал на любые приличия, если чего-то действительно хотел. В этом они были похожи.

- Странно жить с человеком, проводить с ним столько времени, как ни с кем, но при этом абсолютно не знать, какого черта в его жизни происходит, - сказал он как-то раз Имаи, стоя у него за спиной и медленно выпуская сигаретный дым. Фоном шла черновая запись, устало-надрывно щемящее в финальном квадрате «Kiss me good-bye». Красиво.

- Ничего удивительного, если учесть, что у вас общение исключительно горизонтальное, - хмыкнул Хисаши, задрав голову и посмотрев на своего вокалиста снизу вверх. - Выплюнь.

Сакурай засмеялся.

- Прямо в тебя?

- Идиот. Сигарету убери, говорю. Сам не слышишь?

Атсуши все слышал. И то, что у него проблема с горлом – тоже.

Смяв сигарету в пепельнице, он уселся рядом с Хисаши на диван и как-то непроизвольно, устало ткнулся лбом в его тощее плечо, чувствуя, что тот не стал дергать им, продолжая ненавязчиво перебирать пальцами струны лежащей на коленях гитары.

- Что мне делать, а?

- Ты о чем?

- Знаешь о чем.

Имаи молчал – чувствовалось, что он про себя аккуратно подбирает слова. Сакурай досадливо вздохнул и закрыл глаза, продолжая лежать щекой на плече друга. Где-то слева в груди слабо тянуло, побаливало и отдавало насквозь, под лопатку. Атсуши знал, что это не сердце. Ему просто очень нужно было снять трубку и набрать номер стаффа X, нужно было услышать голос Хаяши.

- Я ведь говорил тебе, - Имаи отложил наконец-то свою гитару и немного сполз на диване, так, чтобы Сакураю было удобнее. - Страдаешь теперь тут сидишь, и из-за кого. Подумать стыдно, не то, что сказать.

- Ты считаешь, это стыдно? – Атсуши приоткрыл один глаз. - Почему?

- Сам знаешь, почему, черт возьми!

- Хиса… Не будь ханжой.

- Да при чем тут это? Живи с кем хочешь. Только ты, по-моему, не понимаешь, что с Йошики ужиться в принципе нереально. Он… Да он хуже любой бабы, если откровенно. А ты даже с совершенно обычной бабой жить не смог.

И все-таки Имаи рассуждал как ханжа. Сакурая это веселило. Сев нормально, он сложил руки на груди, стараясь согреться. В студии было почему-то очень холодно.

- Он такой смешной… Ни черта не умеет, только представь. Даже яичницу себе поджарить не может. Обязательно все испортит, уронит, сожжет, или что-то еще, я не знаю. И иногда будто выключается, выпадает из реальности. И спать не пойдет, если силком не утащить, а сам на ходу засыпает. Притащил ко мне синтезатор, сидит иногда тихо-тихо часами, и выдает такие вещи, что руки дрожат, и яичница сгорает уже у меня, - Атсуши улыбнулся, глядя перед собой. - Иногда только и делает, что молчит, а иногда не заткнешь его. И такого бреда я в жизни ни от кого не слышал, Йошики любит собирать какие-то невероятные истории, фильмы, пишет потом что-то. Вся квартира закидана нотными листами, а он их все пишет и пишет. Представляешь?

- А ты что?

- А я с ним рядом сижу, как дурак, смотрю на его запястья, на волосы, вечно напоминающие воронье гнездо, в хвост собранные, и чувствую, что еще немного, и мне сорвет крышу. И срывает. Хватаю его, смеюсь, он брыкается и орет, а потом мы уже не мы – в клубок свиваемся, прямо посреди этих его бумажек, плевать мне, что у него прет. А ему плевать, что у меня стоит, и голодная ломка, и дрожь по телу, и… только бы его. Представляешь, Хиса?

- Нет, - честно ответил Имаи, несколько ошарашенный этим внезапным откровением. Потихоньку поглядывая сбоку на Атсуши, он не верил своим глазам, вдруг поняв, что все и в самом деле плохо.

- Да ты его любишь, - пробормотал он пораженно, скорее самому себе, отведя взгляд и слегка нахмурившись.

- Я не знаю, - простодушно ответил Сакурай. - Я не знаю, но то, что я чувствую… Со мной такого прежде никогда не было.

- Что ты чувствуешь?

- Это похоже на солнечный удар.

Мучительные зимние сутки тянулись медленно, а еще кошмарнее были ночи: Йошики практически перестал спать. Жаль было терять драгоценное время, уходящие минуты, секунды мира, появившегося внезапно, рядом с человеком, от которого меньше всего можно было ожидать подобного.

Если бы не то, что в своих апартаментах он не появлялся уже несколько дней, поздно ночью возвращаясь в квартиру Атсуши, он бы, вероятно, был измучен еще сильнее. Но Сакурай умел вытягивать из его головы все ненужное, успокаивать даже своей очаровательно-хамской манерой разговора. Самыми ненужными были сейчас мысли о Тайджи.

Аччан иногда и сам приходил глубокой ночью, а иногда уже спал, когда Йошики тихо крался по темной комнате, чтобы скользнуть в постель. Порой он нарочно ждал его, как ждут свидания с любимой женщиной. Обнимал сразу же, в прихожей, игнорируя начисто все попытки оттолкнуть, прижимал к себе, с каким-то нелепым отчаянием, и Хаяши ничего не оставалось, кроме как уткнуться в него и тихо ждать. Ждать, не дергаясь, пока этот своеобразный приступ жестокой потребности пройдет, все чаще и чаще ловя себя на мысли, что не хочет, чтобы это заканчивалось. Они так сильно нуждались друг в друге, так отчаянно сближались с каждым днем все сильнее, что Йошики из страха не хотел этого признавать. А Сакурай признал и принял на удивление спокойно, хотя спокойствия в его душе было меньше всего.

- Не спишь? – глядя в потолок, спросил он у темноты, и так прекрасно зная, чувствуя, что Йошики, свернувшийся рядом, спать даже не думал.

Тишина между ними была удивительно насыщенной. За окном – поздняя зимняя мгла, редкие отсветы фар случайно проезжающих машин, но в остальном полный вакуум. Сакурай полежал пару секунд, размышляя о чем-то, а потом медленно повернулся на бок, взял Хаяши за талию, и обнял, позволив уткнуться себе в плечо. Йошики мелко подрагивал, держась за его плечи, но причиной тому был не холод, хотя в приоткрытую створку окна с развевающимися занавесками хлестал мелкий колкий дождь, больше похожий на снег. Им не было холодно: в общей сердцевине горело стойкое пламя, такое обжигающее для последней трети декабря.

- Что? – прошептали горячие губы Сакурая, обжигая дыханием кромку уха. Йошики покорно лежал в его объятиях. - Что не так, скажи? Ты снова не спишь…

Ласкать Атсуши не умел, а делать это с Хаяши так же, как со своими женщинами – тем более было нельзя. Но даже от этих неловких касаний Йошики чувствовал, как заходится сердце, каждый раз боялся, что не хватит воздуха. Оно слишком сильно трепыхалось в груди.

- Ты ведь уже все решил. Зачем себя мучить? – тихо спросил Сакурай, тронув ладонью плечо, помедлив, и запустив пальцы в пушистые волосы.

- Я не думал, что все будет так… - тихо выдохнув, Йошики сильнее зарылся носом в так по-родному уже пахнущую шею. Мужской запах, слабый аромат терпких духов, самую малость – алкоголя, еле ощутимый – кожи и шампуня. Все это вместе странно успокаивало.

- Думал. Ты знал, что все будет так. Отдирай, Йо. Отдирай на живую, иначе потом прирастет накрепко, и никуда ты не денешься.

Водя ладонью вверх-вниз по худощавой спине с остро выступающими позвонками, Сакурай смутно ощущал, что его слова ни капли не утешают. А Йошики, задрожав еще сильнее, будто его огрели плетью, вдруг приподнялся, и даже в темноте Атсуши различил горящий какой-то странной решимостью взгляд, заметил, как шевельнулись губы в бессильной попытке сказать что-то, но в последний момент замерли, и слова так и не сорвались.

Повинуясь движению рук Хаяши, он лег на спину, одной рукой отводя с лица любовника спутанные рыжие волосы. Открытая рама с глухим шумом постукивала, отвлекая, шорох сухого снежного дождя стал слышнее.

Йошики не ответил. Все еще напряженный, он очень медленно провел раскрытыми ладонями по его телу вниз, по плечам, по груди, сгребая в кулак и стягивая подальше простынь, служившую им покрывалом. Сакурай приподнялся на локте – не в его привычках было позволять командовать кому-либо, особенно Хаяши. Но было что-то в его странном взгляде, какая-то отчаянная боль и мольба не спорить, поддаться. И Атсуши сдался, лег обратно, закрыв глаза и на ощупь мягко сжав у корней волосы Йошики, не мешая ему, только прерывисто охнув в тишине и резко втянув живот, ощутив на коже волнующие прикосновения. Губами, так осторожно, будто изучающее – под ребрами, настолько ласково, что почти не щекотно. Требовательно-страстно – вокруг пупка, с коротким обжигающим укусом внизу живота. Что на Хаяши вдруг нашло, Сакурай понятия не имел. Йошики ни разу еще не порывался по собственному желанию ласкать или целовать его, он слишком для этого смущался, но сегодня в его золотистых глазах не было и тени робости. Атсуши не признавался себе, что давно хотел какой-то развязной отзывчивости, но Хаяши будто мысли его прочел, такой похожий и одновременно не похожий на себя в эту минуту.

Их все еще окутывала темнота, Атсуши потянулся рукой куда-то вверх, стараясь нашарить выключатель ночника на стене. Пальцы не слушались, скребя по обоям вслепую, а Йошики не давал сосредоточиться, тщательно вылизывая ямку пупка, до резких обжигающих спазмов в паху. Оставив в покое выключатель, Сакурай резко вцепился Хаяши в предплечье, невольно желая поскорее заполучить дразнящие, но слишком уж медленные ласки. Йошики отреагировал тут же, зашипев и крепко сжав его запястье, удержав, не давая себя контролировать. Атсуши тяжело выдохнул, мучительно мотнув головой по подушке, и ахнул неожиданно громко от горячего, обжигающего чувствительную кожу дыхания внизу живота, прямо над членом.

Йошики будто нарочно медлил, с наслаждением водя кончиком языка по тонкой стрелочке темных волос вниз от пупка к паху, скреб ногтями бедра и явно издевался, не произнеся ни слова, не намекнув даже, будет ли у этого неожиданного нахальства какое-то продолжение. Атсуши закусил губу, быстро дыша, не утерпев и резко согнув одну ногу в колене, чувствуя, как Хаяши плавно улегся на живот, точно между его ног, и обнял под бедра, несколько раз облизнув головку члена, прежде чем взять ее в рот.

Он по-прежнему не умел почти ничего, но зачем-то все равно делал это, медленно и старательно скользя губами по напряженному стволу, вынуждая Сакурая тяжело дышать и опять хватать его за волосы. Пальцы подрагивали и сжимались, так хотелось намотать на руку эти длинные пряди, как следует дернуть, ткнуть лицом себе в пах, загнать член поглубже в глотку. Но именно потому, что так сильно хотелось, Атсуши и сдерживался, только стонать себе позволял, через раз абсолютно невольно выстанывая имя Йошики. А тот будто с ума сошел, мучая горячим ртом подрагивающий от напряжения ствол, сжимал губами темно-розовую головку, зачем-то выпускал почти сразу, гладя языком уздечку, а потом снова заглатывал так глубоко, как мог, давясь и покашливая. Пока не вынудил Атсуши нервно дернуться, до боли стиснув в кулаке его волосы на затылке, и выгнуться что есть сил, рухнув с напряженных локтей на спину.

Кончая, Сакурай вскрикнул что-то, уплывающим от удовольствия сознанием поняв, что Хаяши впитывает его оргазм, до конвульсии самой мелкой мышцы. Глотает – тяжело, несколько раз, и от этого снова хочется взвыть, немножко умирая от острого, неслыханного удовольствия.

- И что…. Что это было?.. – с трудом отдышавшись, спросил Атсуши, чувствуя, что Йошики все еще лежит между его ног, прижимаясь щекой к подрагивающему животу. - Ты зачем… Я ведь тебя никогда не заставлял…

- Спи, - коротко и глухо отозвался снизу Хаяши, и Сакурай почувствовал теплую ладонь на своем бедре. Успокаивающе гладя, эта ладонь дарила какую-то особую нежность, но Сакурай не мог, не хотел позволить себе просто уснуть после такого. Завозившись, он молча подтянул Йошики вверх и перевернул, подмяв под себя, чувствуя, как тот тут же мягко обнял его за плечи. Пару секунд внимательно глядя в пылающее лицо, Сакурай поцеловал его, неторопливо и вдумчиво исследовав языком рот, коротко прикусив напоследок припухшие губы, с видимой благодарностью заставляя их покрыться нежной краснотой, совсем не заметной в темноте.

- Ну, скажи, зачем ты это сделал? – снова тихо спросил он. Йошики приоткрыл глаза, скользнув одной рукой выше и обняв его за шею. Пожал плечами, уютно устраиваясь в объятиях.

- Тебе не понравилось?

- Понравилось. Но я не ожидал, что ты…

- Все равно бы случилось. Ты ведь хотел… Так почему не сейчас.

- Не только в этом дело, да?

- Может быть. Не думай.

- Йошики…

- Не думай. Просто спи.

Сакурай сдался. Слишком хорошо было, слишком замечательно в этой спасительной горячей тьме, чтобы допытываться о каких-то никому не нужных причинах. Он так хотел сейчас обнять Хаяши крепче, взять его так, чтобы душа замерла, оглушенная экстазом, но тот словно вытянул из него все силы, все соки, и глаза предательски закрывались. Атсуши глубоко вздохнул и провалился в сон, крепко обнимая Йошики, который в ответ мягко водил пальцами по его руке, глядя в потолок.

Он лежал и думал о том, что полночь далеко позади, начались новые сутки, и значит, уже двадцать четвертое декабря. Запустил пальцы в распущенные волосы Сакурая, усмиряя черных змей, и прижался виском к его горячему лбу. Атсуши так быстро уснул, привычно вздрагивая во сне - Йошики уже знал, что ему часто снятся дурные сны.

Думать еще и о Тайджи у него сейчас не было сил, но в груди что-то нестерпимо жгло, будто кислотой. Совсем не думать не получалось.

Плотнее запахнув куртку, Тайджи выскочил на улицу, и какое-то время стоял посреди куда-то спешащей толпы, хотя знал прекрасно, в какую сторону идти. Сегодня было холодно, так холодно, что дыхание вырывалось паром, и казалось, что ничто и никогда уже не будет способно согреть озябшие руки. Прикурив, Тай медленно пошел по краю тротуара, невольно обходя прохожих, а сигаретный дым царапал горло, заставляя кашлять – как после драки, когда отбитые легкие отказываются нормально раскрываться, вжимаясь в ребра.

Он знал, чувствовал, что главную в своей жизни драку уже проиграл. И это он, а не Хаяши, лежит сейчас на лопатках, и никогда больше не поднимется. Это он плашмя упал с недосягаемой высоты, это ему больно сейчас до крика. Ему, а вовсе не Йошики.

В баре было душно и накурено, дым висел слоями, разглядеть что-то – тот еще подвиг, но он разглядел. Этот профиль он узнает всегда, но Хаяши пока что его не заметил, а значит, есть несколько последних коротких минут перед тем, как все будет кончено.

…Когда Йошики позвонил так неожиданно, едва они разбрелись после короткого, но яркого выступления, и не своим голосом попросил о срочной встрече в этом баре, здесь, недалеко от Meguro Rockmaykan, Савада понял, что зовут его не просто так. Йошики все последние дни был сам не свой, то срываясь на всех, то часами просиживая в странной апатии, глядя на клавиши открытого рояля. Он собирал всех рано утром на репетицию, чтобы через час разогнать, а сам долго-долго сидел в пустой студии. Сначала Тайджи это злило, он несколько раз попытался высказать что-то, но получал в ответ неизменное молчание и странный, какой-то обреченный взгляд. Потом он как дурак волновался, нарочно оставался с Йошики один на один, пытался завести разговор, но без толку. Ему уже не слишком верилось, что совсем недавно этого человека он спонтанно и непонятно зачем поцеловал.

Вернувшись невольно к этому эпизоду, Тайджи прошел к барной стойке и поспешно заказал выпить. Йошики обернулся и посмотрел на него – через весь зал, через незнакомых людей, посмотрел прямо в душу, и Тай отодвинул бокал, к которому даже не прикоснулся.

- Весело новый год начинается, - бросил он, расстегнув куртку и усевшись напротив Хаяши. - Что за секреты? Кроме как здесь поговорить негде было?

Йошики смотрел в сторону, между его бровей пролегла резкая морщинка. Тайджи же обратил внимание, что лидер мучает свои руки, царапая костяшки ногтями, но как-то совсем иначе, не так, как бывало, когда он волновался.

Возможно, он нарочно выбрал этот бар с таким скоплением народа. Сказать Тайджи один на один, не зная, как тот среагирует, было бы слишком рискованно. Йошики никогда ни капли его не боялся, но сейчас, будто готовясь нанести удар, он неожиданно вспомнил слова Атсуши. Отдирать, так на живую.

- Ты уволен, - коротко сказал он, подняв взгляд от собственных рук, и в упор посмотрел Тайджи в глаза.

Пару секунд между ними царило напряженное молчание, Саваде показалось, что он ослышался.

- Что, прости?

- Я увольняю тебя из группы.

- Вот как.

На редкость спокойно Тай смотрел прямо перед собой. Сразу же, с первой секунды ошеломленно поняв, что слова Хаяши – правда. И более того, это окончательное и самостоятельно принятое решение, как и всё, что Йошики делал раньше. Как будет делать, должно быть, впредь. Только самолично, полагаясь лишь на свое мнение.

- И что так? – все еще стараясь хотя бы в душе держать нейтралитет, Тайджи пожалел, что не выпил тот бокал.

Йошики не выглядел ни испуганным, ни расстроенным. На его лице лежал отпечаток безмерной усталости, только взгляд изменился. Тай не мог поймать его выражение, сбивал с толку странный блеск, и он не сразу понял, что Хаяши отчаянно старается сдержать слезы. И это поразило, настолько, что говорить что-то уже было лишним.

Какое-то время они сидели молча, случайно встречаясь взглядами. Тайджи понимал, что, по идее, он должен сейчас бушевать и в лучшем случае орать на лидера, а в худшем – крушить столы и требовать взять слова назад. Но он знал, что Йошики никогда и ничего назад не возьмет. А еще было то самое ощущение принудительного полета вниз, когда до асфальта – доли секунд, но разум понимает, душа все осознает.

- Ты сам знаешь, что я не мог иначе, - подал голос Йошики. - Ты предал клятву.

- Какую еще клятву? – машинально пробормотал Савада. Вытащил помятую пачку, чувствуя, что просто не может не закурить вновь, и обнаружил, что сигарета, что он выкурил на улице перед баром, была последней. Последняя сигарета, последнее выступление, последний раз они с Йошики схлестнулись в символической драке, на сей раз – один на один.

И Тайджи понял, что уже проиграл. Понял во второй раз за последний час.

Йошики почти неосознанно сжимал руки, пока не понял, что царапает пальцы до глухой боли, и тут же прекратил, дыша медленно и глубоко, только бы не сорваться. Было так легко всё представить и проиграть в сознании с десятками возможных вариантов, но варианта, который случился в реальности, он предположить не мог. Не мог он заранее знать, что Савада будет сидеть напротив совершенно безмолвный, как каменное изваяние, от которого не исходит ничего – ни тепла, ни холода. И в тот раз, когда Тай поцеловал его – он тоже ничего не ощутил, только сердце резко подкатило к горлу.

- Это все, что я хотел сказать, - через силу вытащив из себя слова, Йошики поднялся на ноги.

- А остальные в курсе, что ты мне тут говоришь?

- Никто не в курсе.

- Так уж и никто?

- Я сам принял решение, Тай. И оно окончательное.

- Кто бы сомневался.

Йошики резко оттолкнул ногой стул и решительно направился к выходу, а пол уползал из-под ног, как зыбучие пески, и уже в эту минуту так хотелось все переиграть, развернуться и сказать, что пошутил. И пусть все остается как прежде, как было, они ведь как-то жили раньше, смогут и впредь. Но в ушах эхом, сменяя одни другими, звучали слова, от которых Йошики просто не мог взять и отмахнуться.

«Я не могу больше работать с Тайджи».

«Если ты будешь думать и рассуждать как друг, то просто не имеешь права поступить с ним так».

«Как друзья мы, возможно, предадим его. Но ведь и он предал».

У них не было никакой особенной клятвы. Никаких громких и пафосных слов. Никаких зашифрованных посланий в текстах песен. Йошики обернулся уже почти на пороге бара, глядя на Саваду, который впервые за все время, что они знали друг друга, не сорвался с места и не пошел следом, ведь разговор повис незаконченным. Он смотрел на него и понимал, что единственная клятва, которой все они негласно были связаны, заключалась в том, что ни для одного из них никогда не должно быть ничего важнее Х. Чего-то, что стало бы нужнее и необходимее, чем Х. Он четко увидел всю картину в целом, внезапно поняв, что интуитивно принятое им решение имеет под собой одну-единственную основу. Для Тайджи все более и более важными становились бесконечные конфликты, безотчетное стремление все делить поровну, от авторства песен до денежных знаков в контракте. Все эти мелочи день за днем отравляли, разрушали и без того шаткое равновесие, Йошики интуитивно почувствовал угрозу, подсознательно понял, что нужно сделать, но только сделав, осознал, что иного выхода не было.

«Это почти ампутация. После этого ничего уже не будет так, как прежде. Что ты готов ампутировать?»

На улице царил промозглый, теперь уже январский холод. Йошики открыл дверь, но не шагнул за порог, вместо этого присев за пустой столик в углу, подальше от скопления людей. Он знал, что поступил правильно, но все равно не мог отделаться от ощущения предательства и мучительной боли в груди, жжения в глазах, под веками. Хотелось спрятаться, как в детстве, и позволить себе рыдать в голос, выдыхая вместе с криком отчаяние.

«Ничего уже не будет так, как прежде».

На плечо легла чья-то рука, но он не обернулся, и так зная, что это Тай. Тай, который сейчас был дороже и нужнее всего на свете, именно потому, что Йошики только что потерял его, сам выбросил на обочину своей жизни в дальнейшем. Своей жизни в целом и жизни в Х в частности.

Тайджи знал, что как бы Йошики ни хотел, никуда он не убежит. И сейчас, неловко проведя ладонью по распущенным рыжим волосам, не чувствовал злобы или обиды. Была только боль.

- Внутри меня все умирает, - сказал он, садясь рядом с Хаяши, за его спиной, лишая необходимости смотреть друг на друга. - Ты помнишь, что до трехдневного выступления осталось всего пять дней?

- Я об этом сейчас не думаю, - глухо отозвался Йошики. Его плечи дрожали, Тайджи чувствовал это под тонким слоем плаща, в который тот кутался.

- Стоило бы подумать.

- Подумаю потом.

- Внутри меня… все умирает, - едва слышно повторил Савада. Это было то, что он сейчас чувствовал сильнее всего. - Ты меня будто пырнул чем-то, знаешь…

Йошики обернулся, близко-близко глядя ему в глаза, не отстраняясь и не сбрасывая его руки со своих плеч.

- Знаю.

«Но я люблю своего убийцу в тебе», - чуть было не сорвалось с губ Тайджи в ответ. Чуть было, но не сорвалось. Возможно, это был последний шанс сказать, но в глубине души он понимал, что уже не стоит. Время упущено. Йошики дважды уложил его на лопатки, дважды выиграл. В данном конкретном случае разделив победу пополам с Сакураем.

- Ты с ним, я знаю. Живешь у него, - неожиданно заговорил он, глядя, как слегка расширились глаза Хаяши. - Жаль.

- Что тебе жаль?

- Жаль, что будущего у вас… его нет. Так же, как у нас с тобой не было.

Он все-таки немножко мстил за себя, самую малость и наверняка невольно, но Йошики почувствовал, как заныло в груди. Тай все знал и все понимал, даже чуть больше, чем нужно было, и это настолько болезненно отозвалось в душе, что Йошики даже не заметил, что слова Тайджи слишком походили на признание.

- Увидим.

До Meguro Rockmaykan было всего минут десять пешком, но Савада не сказал ни слова, молча стоя рядом, пока Йошики ловил такси. А после они кружили по центру около часа, успев застать короткий снегопад, такой волшебный в новогоднюю ночь, но совершенно не нужный теперь. Молчание между ними установилось сразу и по обоюдному согласию, под дотошным взглядом таксиста в зеркале заднего вида, вместе с холодными пальцами Хаяши в руке Тая, вместе с медленно умирающим огнем в душе. Хотя Йошики знал, что бездумное пламя Тайджи сбить ничто не в силах.

«Будто оборвалось что-то…» - звучал в ушах голос Хидэ.

«Отдирай, Йо. Отдирай на живую...» - вторил ему голос Атсуши.

Йошики закрыл глаза и склонился всем телом в сторону, на ощупь уткнувшись Саваде в плечо, глубоко вдохнув знакомый запах его кожаной куртки. Тайджи молча кивнул, будто самому себе, глядя в окно и кусая губы, мягко проведя ладонью по чужим пушистым волосам.

Гудит, что-то гудит непрерывно, как глухой ветер в трубе. Или не ветер, или просто боль, сквозящая через пробитое отверстие в груди – ужасная зияющая рана, которую никогда до конца не затянет время.

Тайджи все три вечера, все три концерта ни разу не взглянул на Йошики, ни разу не позволил себе что-то спросить. Он понимал в глубине души, почему Хаяши так поступил, но было кое-что, чего понимать он не мог и не хотел.

Йошики выглядел нездорово, его заметно трясло, блестящая от пота кожа покрылась мурашками, и Савада знал, что ему сейчас очень больно. В гримерной дожидался врач, Тоши усиленно уговаривал друга идти туда немедленно, но тот почему-то не двигался с места, с силой вцепившись в металлический каркас кулис, и не сводил взгляд с уже пустой сцены. Люди расходились медленно, и полупустой зал еще шумел, как сердитое море, гул голосов возносился куда-то вверх, под несоизмеримо высокий потолок, такой высокий, что создавалось ощущение полного его отсутствия.

- Пойдем, я тебя прошу… Йоши, ты же еле на ногах стоишь, - Деяма, сам изрядно усталый и помятый, держал Хаяши за плечи, стараясь утянуть за собой.

Тайджи шагнул ближе, радуясь, что никто не обращает на него внимания. Уже не обращают. Он криво усмехнулся – должно быть, все в курсе. И Тоши тоже, и Пата, и Хидэ. Хидэ, который сегодня то и дело подходил к нему на сцене, но Тай знал, как спрятаться, чтобы остаться на виду. Широкие поля шляпы скрыли все, что нужно. И что не нужно – тоже.

- Иди, переоденься хотя бы, - подойдя к Тоши, тихо сказал он, глядя Хаяши в спину. Заворожено проследил за скатившейся между лопаток капельке испарины, поднял взгляд выше, рассматривая налипшие к плечам длинные волосы. И подумал почему-то, что Йошики дрожит от банального холода – мокрый весь, а зал огромный, и озябнуть так легко.

Взгляда Тоши Савада не видел, но чувствовал, хмыкнув только, и щелчком подбив шляпу чуть выше, открыв, наконец, лицо.

- Иди. Я с ним побуду.

- Только обещай, что вы не…

- Обещаю. Делить нам уже нечего.

Он готов был поклясться, что Йошики слышал эти слова. Они слишком долго жили под одной крышей, чтобы Тайджи не понимал и не чувствовал малейшие движения его души, особенно когда она настолько распахнута. Кажется, подойди ближе, протяни руку – и с легкостью можно будет достать еще бьющееся горячее сердце.

Дождавшись, пока шаги Тоши стихнут, Тай огляделся, молча забрал у кого-то из стаффа свою куртку и дернул подбородком, без слов намекая, что все лишние могут уйти. У него оставалось ровно несколько минут, и эти минуты, уже без злобы и сожалений, он хотел провести с Йошики.

- Простудишься, - сказал он, накинув на его плечи куртку. - Болван ты, что за мазохизм опять? Стоишь тут чуть ли не голый на ветерке, мокрый как мышь…

Хаяши слабо вздрогнул, почувствовав на плечах прикосновение, и вцепился в холодящий ладонь металл сильнее.

- Мы так не договаривались, - едва слышно прошептал он, слегка обернувшись через плечо.

- Ты о чем?

- Мы не договаривались, что вот теперь, под конец, ты вдруг станешь таким же, каким был когда-то. Заставив меня на последних минутах пожалеть о том, что я сделал.

Тайджи рассмеялся, громко, искренне и от души. В этом весь Йошики, до боли смахивающий на вора, который совсем не сожалеет, что украл, но очень, очень сожалеет, что теперь ему придется идти за это в тюрьму.

- Ты ведь считал меня угрозой, так? Я для тебя – заноза, инородное тело? Ты вырвал занозу, теперь все будет хорошо. Что ж ты теперь стоишь тут с таким видом, будто только что твой мир рухнул?

Йошики передернул плечами, резко скидывая куртку Савады, развернулся, в своей отчаянной полетности оказавшись вдруг дьявольски красивым: настолько, что Тайджи пропустил пару вдохов, залюбовавшись им совершенно невольно. Хаяши шла злость, шла до такой степени, что всякий раз хотелось позволять ему выплескивать ее. А на что – на ударные на сцене или на лицо бывшего теперь уже басиста своей группы – не важно.

Удар пришелся в челюсть. Тайджи было не привыкать, он оскалился, проведя пальцем по губе, пару секунд рассматривал после окровавленный след на руке. Скула онемела, смеяться было больно и неприятно, но он смеялся, потому что это единственное, что он сейчас мог.

- Что ж так слабо, Йо? Очень слабо. Давай еще раз.

Хаяши замахнулся снова, и глаза у него были в тот миг такими, что Тай понял – убьет. Убьет, если сможет, но не позволит смеяться над собой. И так просто, спокойно и без истерик, тоже не отпустит.

Перехватив его руку в крепком захвате, как делал это множество раз в драках, Савада резко сжал предплечье лидера, дернул и прижал к себе, с такой силой, что того слегка занесло, и они покачнулись, сцепленные будто бойцовые псы, пасти которых смыкаются замком.

- Что, не позволишь мне под занавес немного поглумиться? – кое-как удерживая брыкающегося Йошики, Тайджи грубо уволок его подальше в темный угол высоких кулис. Они были одновременно на виду у всех, и в то же время полностью скрытые от чужих глаз. А Хаяши – горячий, мокрый, отчаянно злой и до нелепости убитый своим же решением, все дергался, не желал сдаваться, особенно когда уже выиграл войну.

Глаза Савады пугали, успела мелькнуть мысль, уж не закинулся ли он чем-нибудь в ближайшие минуты после окончания анкора, но что-то подсказывало, что дело в другом. Йошики чувствовал, что вот так все и будет, но память о ночном такси в новогоднюю ночь была все еще слишком сильна. Тогда Савада был другим. Он и пару минут назад был другим.

- Что на тебя нашло?! – прошипев, Йошики снова дернулся, но вырваться из крепких рук было непросто.

- Ты на меня нашел, - тихо рявкнул ему в лицо Тайджи. - Ты… Нашел, растоптал, раздавил меня, понимаешь? Понимаешь ты, что наделал?!

- Решил шантажировать меня своей в будущем сломанной карьерой?

- Какой карьерой? Ты, идиот, так и не понял ничего.

Одной рукой крепко ухватив Хаяши за длинные растрепанные волосы, сжав их в кулак на затылке, Тайджи подтащил его к себе, заставляя запрокинуть назад голову, и впился отчаянно в крепко сжатые губы, еще хранившие остатки яркой помады. Йошики в его руках походил на змею и норовил вырваться, но сейчас, когда терять было уже нечего, Тайджи впервые применил к нему силу и ярость – ту самую, которой так часто давал выход в драке.

Хаяши глухо вскрикнул, чувствуя, как трещит сустав, и рванулся всем телом назад, уходя от неожиданной боли и неожиданной грубой ласки. Ладони Тайджи немедленно его отпустили и легли тяжело и жарко на талию, опять притянули вплотную, а губы мучили его рот так жадно, что Йошики сдался. И это совсем не походило на тот странный случай в студии, теперь в поцелуе была боль и легкий привкус крови, Тай все напирал, пока не прижал его к какой-то стенке, небрежно дернул висящий сбоку кусок плотной ткани, которой было прикрыто стальное сооружение закулисья. И разомкнул губы, чтобы тут же, дернув еще раз за волосы, впиться Йошики в шею, казавшуюся отчего-то такой контрастно белой, совершенно не обращая внимания на упирающиеся ему в плечи руки.

- Так он тебя взял? Силой? – невнятно шепча, Савада водил губами по мокрой коже, глубоко вдыхая запах Хаяши, почувствовав в какой-то момент, что тот будто перестал отталкивать.

- Вот, значит, что тебе нужно было, - Йошики вжался спиной в твердую поверхность и равнодушно уставился куда-то невидящим взглядом. Внутри все спеклось, голова кружилась, перед глазами дрожала вода. - Трахнуть меня? И все?

- Нет… Нет, нет, нет…

- Пошел ты.

Резко толкнув, он остался стоять, как был, глядя в упор на Тая, и этого его взгляда – не тяжелого, но от которого хотелось снять с себя кожу, – басист не выдержал. Ослабив хватку, он медленно провел ладонями по его напряженным плечам, заметив на плече Хаяши длинную царапину и пару заметных, но уже явно сходящих синяков.

- Я тебе не нужен, - устало сказал Йошики, чувствуя себя почему-то унизительно голым и медленно прикрывшись руками крест-накрест. - Тебе просто хочется мне отомстить, да?

Медленно сев на корточки, Йошики опустил голову на вытянутые вперед руки, сжавшийся в комок, беспомощный, будто ребенок, которого забила стайка других детей.

- …Но Сакурай тут совершенно не при чем. Между вами огромная пропасть и одна существенная разница. В нем есть любовь, а в тебе – только гордыня.

Тайджи почувствовал подступивший к горлу комок, нерешительно стоя рядом, и не знал, что лучше – попытаться доказать Хаяши, что он неправ, или просто провалиться сквозь землю.

- Я люблю тебя, - тихо сказал он, сам не до конца понимая, как решился.

- Давно ли? – глухо и насмешливо бросил ему хриплый голос. Йошики так и не поднял голову.

- Наверное, я всегда тебя любил.

Присев рядом, Савада мягко провел рукой по растрепавшейся макушке сжавшегося в комочек человека, который действительно был так ему дорог. Стоило только признаться – не себе даже, вслух сказать – и яростная боль улеглась, шепнув напоследок: «Ты сам все порушил. Ты его навсегда потерял». Склонившись ниже, Тай мягко поцеловал Йошики в затылок, обняв одной рукой вздрагивающие плечи, чувствуя, что тоже не сможет сейчас сдержаться.

- Прости, - тихо шепнул он, сглатывая все чаще, просто прикрыв глаза. Так легче было терпеть жгучую соль под веками.

- Уйди.

- Йо, прости меня…

- Уйди!

Хаяши выкрикнул это так отчаянно, будто старался выпустить сразу всю свою боль, и на этот раз совсем не физическую. Дрожа, он кое-как поднялся на ноги, неуверенно покачнувшись, будто разучившись ходить, и резким движением стер ладонью мокрые дорожки с лица. Тайджи видел, что это бесполезно. Общие слезы лились независимо от них обоих.

- Это ничего не значит. Я своего решения не изменю, - твердо произнес Йошики, а Тай вдруг почувствовал какую-то дурацкую умилительную нежность к этому человеку. Хаяши – как раненый зверь будет стоять до последнего, и, конечно, от своего никогда не отступит.

- Я и не просил. Просто прости меня за… за всё, - шагнув ближе, Тайджи опустил голову, снова тронув оставленный совсем недавно укус на его шее. Поцеловал ласково, нежно прикоснулся губами, как никогда и никого не целовал прежде. - И за это тоже.

- Тай…

- Я пойду.

Отпустив его и схватив куртку, набросив и не сразу попав в рукав, Савада медленно вышел из-за кулис и пошел вперед - через всю сцену к внешним ступенькам. Взгляд Йошики жег его. Как всегда. Без этого будет трудно и непривычно.

- Тайджи!

Зал давно опустел, но огни рампы еще не погасли. Тай запрокинул голову, вглядываясь в их слепящий, обжигающий свет, и улыбнулся, легко сбежав по ступеням вниз. И пока шел, мимо стальных ограждений, мимо персонала, по самому дну Tokyo Dome, придавленный застывшими в воздухе восхищенными криками толпы, в ушах звенел этот короткий отчаянный зов, это срывающееся «Тайджи!», запечатленное навсегда поцелуем в шею. И зияющей раной, которую никогда до конца не затянет время.

Около недели назад Сакурай отдал Йошики второй комплект ключей от своей квартиры. Это было весьма кстати, но Хаяши долго отказывался их брать, словно этот последний рубеж был чем-то, что он ни в коем случае не должен был допустить. Сакурай решил по-своему, просто подкладывая связку каждый раз ему в сумку. Брал измором.

Йошики тихо открыл дверь этими самыми ключами, хотя сам не понимал точно, зачем крадется. Атсуши, наверное, все еще ждал его у служебного входа в Tokyo Dome на машине, как они и договаривались. Это было вчера, прошли всего сутки, а Йошики казалось, что пролетело полжизни.

Шея и спина предательски болели, в теле горела каждая мышца и ныла каждая кость. Но сейчас все это настолько не имело значения, будто что-то маловажное и несерьезное – пройдет. Если прилечь и немного отдохнуть – пройдет все, кроме душевной боли.

Не включая нигде свет, Йошики тихо прошел в комнату, сел на краешек смятой постели, скользнув по ней взглядом. В окно лился свет уличных фонарей, и это было лучше, чем изобличающая лампочка, открывающая все, что должно быть сокровенным.

Он так и не сказал Атсуши, что возвращается в Лос-Анджелес на следующий день после финального концерта. Завтра утром он сядет в самолет и через двенадцать часов окажется в другом мире, где не будет места прежним, родившимся здесь, чувствам. Где изначально не было места для Тайджи. И он, Йошики, так безжалостно отсек то, что не смог контролировать. Не только сложно уживающегося со всеми друга, не только талантливого, но такого нетерпимого коллегу. Но и человека, который его любил.

Хаяши медленно лег на постель, не раздеваясь, свернувшись клубком и поджав ноги. Даже сейчас ему слабо верилось в то, что Савада говорил не под действием ситуации и сгоряча. Но яркий засос на шее горел вполне ощутимо, а значит, приходилось верить.

В усталом измученном мозгу мелькали какие-то бессвязные мысли, отрывистые картинки последних месяцев, начиная с июля. Тайджи не лгал. Но что изменилось бы, скажи он раньше? Ни о какой взаимности не могло быть и речи, он ведь женат, сам этого хотел, он ведь, черт возьми, был вполне счастлив и имел все. А Йошики… А Йошики был действительно рад сейчас, что не знал ничего и даже не подозревал о истинных причинах поведения Савады. Потому что все его мысли были заняты совершенно другим человеком.

Он приоткрыл глаза и бездумно уставился в стену, невольно сильнее утыкаясь в подушку, которая хранила слабый запах духов Сакурая. Его волос. Его самого. Может быть, некоторые события в жизни действительно предопределены.

Если Тайджи делал то, что делал из-за него – значит, Йошики ошибся. И зря лишил его места в группе. «Если кого и выгонять – так только себя» - думал он, слыша, как тикают часы на стене. Атсуши должен бы уже вернуться, ему ведь наверняка сказал кто-нибудь, что ждать нет смысла. Йошики лежал и чувствовал себя отчего-то как смертник, приговоренный к казни на рассвете. А до рассвета оставались считанные минуты.

Ключ в замке заскрежетал тихо и деликатно, но Хаяши все равно вздрогнул. Не шелохнувшись, он приоткрыл глаза, но продолжал лежать, вслушиваясь в такие знакомые, и ставшие за короткий срок родными, шаги.

Сакурай всю дорогу до дома едва сдерживался, чтобы в бешенстве не влететь нарочно во что-нибудь. С одной стороны, не было ничего удивительного или нового в том, что Йошики просто взял и уехал после окончания концерта, не потрудившись найти его или хотя бы вспомнить, что его будут ждать. С другой – Атсуши искренне хотел сейчас как следует встряхнуть эту рыжую дрянь, зная, однако, что никогда этого не сделает. И открывая дверь своей квартиры, он почему-то был уверен, что Йошики сегодня поедет точно ночевать к себе.

Сев на постели, Хаяши молча смотрел на темную фигуру напротив, по-детски пожав плечами, будто за что-то безмолвно извиняясь. А Сакурай все смотрел на него и не понимал, как и почему вся злость, которую он так трепетно гонял, словно яд по телу, сейчас куда-то испарилась. В темноте он все-таки немного различал очертания сидящего перед ним Йошики, и тяжело опустился на колени рядом с кроватью, совсем как тогда, в номере отеля в Сайтаме.

- Сволочь ты, - пробормотал он, беря его руки в свои и мягко дотрагиваясь губами до ледяных запястий. - Зачем сбежал?

- Я не сбегал…

- А я ждал тебя. Ждал. Так долго.

Йошики мучительно выдохнул, высвободив одну руку и мягко проведя ладонью по гладким волосам Атсуши, собранным в хвост. Аккуратно распустив, зарылся пальцами в длинные пряди, мягко спустился прикосновениями к шее, провел рукой по плечу и сжал, потянув к себе. Ненавязчиво и как-то очень слабо. Но Сакурай тут же подался к нему, привычно перехватил под талию, легко укладывая чуть дальше, на центр постели, и улегся сверху, со вздохом уткнувшись в теплое местечко между шеей и плечом. Именно туда, где горел укус Савады.

- Теперь всё, - прошептал Йошики, обнимая его обеими руками.

- Он ушел?

- Да.

- Без скандала?

- …Почти.

Приподнявшись, Атсуши внимательно посмотрел на него, и Йошики отвел взгляд, не в силах смотреть. Электрический свет, мягкий и неяркий, сейчас кажущийся ослепляющим, брызнул в глаза, когда Сакурай включил ночник над кроватью, все еще держась на одной руке, другой медленно убирая с чужой шеи длинные пышные пряди волос.

- А я был прав, - задумчиво протянул он, глядя на темный синяк от укуса. - Он и правда любит тебя. Или лучше сказать «любил»? Теперь он будет очень долго тебя ненавидеть.

Йошики закрыл глаза, с трудом стараясь удержать судорожно срывающееся дыхание. Он был бы куда больше рад, если бы Атсуши просто рявкнул снова, что если Тайджи Савада полезет к нему еще раз, то он вышибет ему мозги. Лучше бы это сказал, чем так.

- Долго?.. – едва слышно переспросил он, сжимая и комкая майку Атсуши на плече.

- Долго. Пока не освободится от тебя. А это сложно.

Помолчав, еще какое-то время рассматривая след чужой страсти на шее Хаяши, Сакурай склонил голову, осторожно коснувшись потревоженного места, и принялся покрывать короткими поцелуями, словно это могло стереть с кожи позорный след. Йошики обнял его крепче, поцеловав в ответ в лоб и в висок, понимая, что не сможет сказать ему. Сказать, что завтра утром этот их крохотный мирок, появившийся так спонтанно, будет разрушен. И доживает сейчас последние часы.

- Постоим на краю, Аччан? – спросил он, и не узнал собственный голос. По шее снова прошлись ласковые теплые губы.

Сакурай обнял его крепче и погасил свет.

- С тобой – хоть вечность.

…Утро выдалось на редкость холодным.

Йошики дрожал всем телом, медленно одеваясь, боясь разбудить Атсуши. Тот спал так безмятежно и глубоко, и хотелось верить, что он не потревожит этот сладкий утренний сон.

Надев одну из его рубашек вместо своей, Хаяши медленно прошел по квартире, зачем-то остановившись в кухне. Подолгу задерживал взгляд то на кофейнике, то на каких-то исписанных листах на подоконнике. Взяв и пробежав глазами по одному из них, Йошики медленно сел на стул, повторяя про себя одну и ту же строчку в тексте. «Поцелуй на прощание» - это слишком банально, не нужно, но он чувствовал, что иначе не сможет.

Вернувшись в спальню, он медленно раздернул плотные шторы, впуская в комнату серый рассвет, а потом присел на кровать. Спящий Атсуши обнимал подушку и вопреки обыкновению спал очень спокойно. Невольно Йошики вспомнил ту ночь в своей квартире, когда измученный, пьяный Аччан открыл ему душу. Наверное, тогда все и началось по-настоящему. Не с ворованных поцелуев, не с противостояния кто кого, не с охоты друг на друга. Во всем этом не было настоящих чувств, чувства зародились тогда, в середине ночи, в первом откровении.

Наклонившись, Йошики мягко поцеловал расслабленно сомкнутые во сне красивые губы, стараясь запомнить, как это – целовать их. Сакурай слегка сбился с дыхания, ровно на секунду, чтобы потом задышать так же спокойно и ровно. Обнять его за плечи, снова и снова целовать в уголок губ, в скулу, в горячий висок – и никогда, никогда не отпускать. Йошики действительно сейчас хотелось только этого.

Вылет его рейса в шесть утра, завтра в это же время он будет в Лос-Анджелесе. Снова часовые пояса, снова украденные, отданные черту долгие часы между небом и землей. Вещи давно собраны, кроме тех, что останутся здесь, в квартире Атсуши. Может быть, это жестоко, но Йошики искренне считал, что лучше уж так, чем непонимание, упреки, долгое прощание, кричащий взгляд черных глаз, и общая, на сей раз, боль.

Еще раз прикоснувшись легким поцелуем к любимым губам, а после медленно натянув краешек покрывала Сакураю на плечи, Йошики нехотя отпустил его, разомкнув сонные объятия. И ушел, забрав с собой ключи и закрыв дверь, так тихо, чтобы не щелкнул замок.

Хисаши проскользнул в прихожую, стараясь не шуметь, и сразу же оглядел вещи на вешалке, не сдержавшись, и пнув ботинок Сакурая, валяющийся под ногами. В квартире царила тишина, не было слышно даже привычного гомона телевизора, и тишина эта угнетала, рождая тревогу. Имаи поспешно шагнул к ванне и распахнул дверь, с облегчением вздохнув. Меньше всего ему хотелось сейчас обнаружить там своего склонного к необдуманным импульсивным глупостям друга.

На кухне что-то тихо громыхнуло. Хисаши расстегнул куртку и медленно пошел на звук, остановившись в паре шагов за спиной сидевшего, сгорбившись, Атсуши. Из пепельницы, забитой окурками, струился, закручиваясь петельками вверх, сизый сигаретный дым. Эта пепельница, несколько пустых бутылок на столе и сам Сакурай, лица которого за завесой спутанных волос Хисаши видеть не мог, почему-то вызвали острое желание схватить этого придурка за плечи и как следует приложить башкой о стену.

- Ты совсем сдурел? – хмуро поинтересовался гитарист, ногой выдвинув свободный стул и сев напротив. - Заперся тут, телефон вырубил, опять пьешь. Не надоело?

Атсуши не ответил. Имаи вообще сомневался, что его слышат.

На столе лежала растрепанная газета, судя по дате – недельной давности. Хисаши машинально взял ее, тут же упершись взглядом в большую статью с фотографией Х полным составом, и сообщением, что группа приостанавливает концертную деятельность, отбыв в США для подготовки к своему американскому дебюту.

- Вот так вот.

От неожиданного, такого ясного голоса Атсуши, Имаи вздрогнул, отложив газету. Сакурай провел рукой по волосам, сгребая их пятерней и убирая с лица. Его неожиданно трезвый и спокойный голос пугал сильнее, чем осунувшееся лицо с обширными синяками под глазами. Пересохшие губы снова крепко сжали фильтр почти докуренной сигареты.

У Хисаши очень рвалось с языка острое «А я предупреждал», но поглядев на Аччана, он только хмыкнул едва слышно, и тоже закурил. В одной из бутылок на столе оставалось немного коньяка, но Имаи решил, что другу он нужнее.

- И не сказал. Вообще ни слова. Будто все это было так…

Атсуши протянул руку, подтащив к себе газету, и с каким-то мазохистским наслаждением раздавил окурок о бумагу. Тер и тер, так сильно, будто мог свести с сероватых листов ненавистное ему изображение.

- Ты знал, что он уедет, - слабо возразил Хисаши, хотя понимал, что не стоит спорить. Не стоит вообще что-то говорить.

- Одно дело знать, что он уедет когда-то там. Другое дело – проснуться и понять, что тебя бросили.

- Он просто уехал.

- Сбежал. Просто сбежал, трусливо поджав хвост, потому что…

Оборвав себя на полуслове, Сакурай прижался спиной к стене и слегка откинул назад голову. Он был сильно пьян – похоже, пил, не трезвея несколько дней. Хисаши смотрел и не верил. В голове не укладывалось, что этот человек вообще может настолько сильно переживать из-за любви. Любви неправильной, спонтанной, какой-то уродливой и неясно откуда взявшейся. Имаи сомневался, что Сакурая отпустит в ближайшее время. Или даже не ближайшее.

Посидев еще пару минут, он поднялся на ноги и заставил Атсуши встать. Отвел его в комнату, свалив на постель, а сам вернулся в кухню и принялся собирать пустые бутылки, мыть посуду с остатками еды, не понимая, зачем делает это. Возможно, потому что таких глаз, какие увидел у Сакурая, он не видел больше ни у кого. Отчаяние, злость, тоска и растерянность, как у брошенного на произвол судьбы ребенка.

Атсуши не спал.

Он лежал, прислушиваясь к звукам в своей квартире, отчаянно цепляясь за слабые ощущения-воспоминания сквозь сон, почти иллюзорные. Он даже не был до конца уверен, не приснились ли они ему. Не приснилось ли ему вообще все от начала до конца, включая Йошики и их непонятную страсть.

«Трус ты, Хаяши. Кто бы знал, какой ты трус», - думал Сакурай, закрыв глаза. В полудреме ему теперь все время казалось, что кто-то раздергивает в комнате шторы, мягко целует его, а потом обнимает, чтобы никогда не отпускать.

Эпилог

Try to close your eyes,

See the blinding lights,

If it's blue or white,

Can you picture my love?

© VIOLET UK – Blind Dance

2008, февраль

Когда Йошики открыл глаза, в комнате все еще царил полумрак, очень знакомый, настолько, что на пару секунд перехватило дыхание. Он не помнил ни одного конкретного пробуждения в этой квартире, но четко ощущал – все это уже было. И темный матовый свет сквозь плотные бежевые шторы, и странная тишина, неповторимая, звенящая, не нарушаемая ничем. Йошики всегда казалось, что время здесь не властно, что здесь оно бежит по каким-то своим законам.

Сакурай спал, привычно обнимая его одной рукой поперек талии, прижавшись к спине. Шею под волосами приятно грело теплое дыхание, и Йошики боялся пошевелиться. Почему-то некстати он вспомнил сейчас, как когда-то точно так же проснувшись, старался выбраться незаметно из плена обнимающих рук, а потом сбежал. Пожалуй, это был один из самых трусливых его поступков в жизни, и он искренне не понимал, как после этого Атсуши с ним вообще заговорил.

Электронные часы на прикроватной тумбочке мигали цифрами «00:00». Йошики усмехнулся, устраиваясь удобнее и опять закрывая глаза. Сколько сейчас времени – совершенно не важно. Они с Сакураем попали во временную петлю, и когда придет час выбраться, определят тоже сами.

Только сейчас он сообразил, что они даже не разделись и не легли спать нормально. Атсуши не переоделся с дороги и спал в том же, в чем был, когда встречал его в аэропорту. А сам Йошики, отнюдь не привыкший спать в одежде, даже домашней, почему-то сейчас чувствовал уют, тепло сворачивающийся в груди, какой-то мягкий теплый шар, который греет, но не обжигает. Этот мерцательный пульсар на уровне сердца появился совсем недавно, несколько часов назад. Знакомое чувство-ощущение, которое Хаяши замечал, только когда рядом был Сакурай.

Должно быть, утро и большую часть дня они уже давно проспали. Не хотелось смотреть на собственные часы, вставать, вспоминать, какой вообще сейчас год, какой месяц, какой день. Здесь, в этой квартире, даже воздух казался тем, прежним, отчетливо напоминающим и отчаянно-жаркую зиму 1991-го, и пронзительную осень пятью годами позже, и потом, еще через два года – бессильную боль, сильнее которой Йошики никогда ничего не испытывал.

Атсуши тоже давно проснулся, но не шевельнулся, только обнял чуть крепче, прижимая его за пояс к себе. Знакомо и мягко уткнулся лицом в волосы на макушке, чмокнул даже, кажется, так непринужденно, будто Йошики – ребенок, которого так привычно можно целовать в затылок.

- Это лишнее, - его тихий низкий голос с оттяжкой в хрип резко разрезал тишину.

- Что? – шепнул в ответ Хаяши, накрыв его руку своей, по старой давно установившейся привычке начав водить кончиками пальцев по тонкому длинному запястью.

- Мысли эти. Я знаю, что они всегда с тобой, в твоей упрямой голове, но…

- Ты ведь сам вспоминал. Нет?

Йошики почему-то улыбнулся затянувшейся паузе и тихому вздоху за спиной. Сакурай мог врать кому угодно, но только не ему, особенно вот так, когда между ними из преград – только собственная кожа.

- Вспоминал, - выдохнул он, снова зарывшись носом в его волосы на макушке. - Мне тебя так убить тогда хотелось, ты бы знал только.

- Кишка тонка.

Улыбнувшись, Йошики повернулся к нему лицом, не давая разомкнуть объятия. Провел пальцами по знакомым чертам, несколько утратившим из-за недавнего сна былую вызывающую четкость.

Атсуши кивнул, молчаливо сдаваясь и не споря. Это Хаяши в нем всегда любил. Никто другой не умел с таким достоинством признавать правду, показывая, что подобное ни капли не обидно. Почему-то опять вспомнился Тайджи Савада, хотя думать о нем Йошики позволял себе очень редко. Точнее, почти совсем никогда, несмотря на то, что их всевозможные упреки и претензии друг к другу кончились давным-давно. Но болезненную гордость Савады, гордость, которой Йошики не встречал в людях ни до, ни после, он сейчас мог отнести к числу пороков. А Сакурай умел соглашаться, умел кивнуть, полностью признавая чужое мнение. Такая потрясающая сила в ведомости, добровольное подчинение, преисполненное достоинства.

- Не смотри на меня взглядом влюбленной женщины, - сказал вдруг Атсуши, не сводя с него темных глаз. - Ты ведь знаешь, я могу вынести многое, только не этот твой взгляд.

Йошики сел, нехотя выпустив теплую руку. Разом стало пронзительно холодно, он попытался слезть с постели, но Сакурай будто играючи поймал его и уложил обратно, устроившись сверху. Как когда-то давно. Просто накрыл собой, уткнувшись лицом в сгиб шеи, дыша медленно и очень горячо. Раньше он непременно удерживал его за запястья, подчеркнуто аккуратно – с силой, но боясь сделать больно. Это тоже сводило с ума, Йошики не мог припомнить, чтобы хоть кто-нибудь обращался с ним бережнее. Это тоже подкупало, резало без ножа.

- Я не люблю, когда ты так говоришь. Ты же знаешь, - только на такой слабый протест его и хватило. Хаяши не нравилось чувствовать себя женщиной, не нравилось, когда его на этом ловили, но Сакурай каждый раз нарочно ловил, может, просто чувствуя родственную душу. Он сам – слишком мягкий, и характер у него в чем-то очень женский.

Глядя сверху вниз в лицо только проснувшегося Хаяши, Атсуши видел каждую новую морщинку, каждую тень, появившиеся за время, что они не виделись. Почти полтора года. Семнадцать месяцев не могли изменить его слишком сильно, но изменили. Запустив пальцы в не уложенные карамельные волосы, Сакурай пригладил их, поняв, что именно показалось ему другим.

- Они стали длиннее, - сказал он, на ощупь лаская прядки. Йошики приоткрыл глаза, глядя на него все еще слишком сонно. Атсуши почувствовал, как с одному ему слышным свистом сердце в груди ухнуло куда-то вниз, и обругал себя за такие эмоции. Видно, стареет, становится излишне чувствительным и сентиментальным.

- Мне больше не хочется их стричь, - невольно слегка прижавшись к его раскрытой ладони щекой, Йошики опять почти дремал. Тяжелые веки опускались, наплывал сон – мягкая послеполуденная дремота, приятная, как последний луч закатного солнца на коже.

- Станешь снова моей длинноволосой принцессой, Хаяши? – улыбнувшись, спросил Сакурай, зная, что этого не будет уже никогда. Не в этой жизни.

Йошики вместо ответа с некоторым трудом поднял руки и тепло, лениво обвил его ими за шею, притянув ближе. Сакурай поддался, расслабившись, чувствуя, что и на него так легко наплывает сон, будто яд, и яд этот принадлежит Йошики. Но отравиться еще на час-другой несомненно приятно. И Атсуши не стал сопротивляться, засыпая, успев только поймать одну старую абсурдную мысль. Если бы тогда, почти двадцать лет назад, его влечение к Хаяши строилось только на зрительном образе – они никогда бы не зашли так далеко. Так далеко, что проще теперь уже идти вперед, чем пытаться куда-то свернуть или остановиться.

Уткнувшись в родную теплую шею, Сакурай, как ни старался, не мог понять, что у Йошики за духи. Тот пах сладковатой еле ощутимой смесью мужского и женского, чуточку свежим шампунем и совсем немного – изнеможением. И коньяком.

- Ты надолго в этот раз в Токио?

Подняв глаза, Йошики неопределенно пожал плечами и завозился, устраиваясь удобнее. Полулежать в объятиях Сакурая было на удивление удобно, хотя и тесно. Все-таки спать вдвоем проще, чем смотреть телевизор.

Атсуши сам не помнил, когда в последний раз его включал. Иногда, играя с дочерью, он смотрел что-то, какие-то мультфильмы, но даже содержание ускользало от сознания. Сейчас, в освещенной лишь слабым холодноватым светом экрана комнате, не было нужды действительно следить за сюжетом много раз виденного фильма, но он следил. Следил так, будто все прошлые разы неизменно упускал что-то очень важное.

- Так надолго? – снова спросил он, слегка прижавшись щекой к волосам Йошики.

- Может быть, на неделю. Может быть, через три дня вернусь в Лос-Анджелес, - спокойно ответил тот в своей излюбленной манере. - А может, останусь на месяц. Я не знаю, что будет со мной завтра, Аччан, а ты спрашиваешь, надолго ли я в Токио.

Аччан. Йошики не часто звал его так. Этим мягким именем, совсем не интимным, а ставшим уже чем-то вроде сценической составляющей образа, Сакурая называли очень многие, и родные люди, и друзья, и даже совершенно не знакомые. Фанаты, например. Почему-то они считали себя вправе обсуждать его, называя при этом «Аччан», и было в этом что-то неправильное. Поэтому Хаяши очень редко звал его так, чаще всего вообще обходясь без какой-либо формы. И слава богу.

За окном колыхалась синяя мгла. Забавно это, наблюдать из одной точки смену цветового спектра: непроглядно-черный на серый, серый на темно-сизый, грязно-голубой, охровый, красно-кирпичный, снова серый и, наконец, аметистовый. Один день, от заката до рассвета, один цикл, непременно заканчивающийся пронзительной сиреневой синью. Может быть, Йошики прав, считая фиолетовый цвет самым неземным и невероятным, симбиозом всего.

На экране убили Бонни Паркер. Сакурай не любил этот момент больше всего, всегда отворачивался, будто происходило что-то постыдное.

Йошики лежал в его руках, поджав ноги. Взглянув на него сверху, Атсуши увидел, как влажно поблескивают его глаза сквозь ресницы, и почему-то улыбнулся. Клайд Бэрроу произнес свою судьбоносную фразу, задыхаясь в пыли, и пыль эта была такой осязаемой, такой реальной, что хотелось кашлять. Для них и в самом деле уже не существовало завтра.

- Можно было посмотреть что-нибудь не такое печальное, - тихо сказал Йошики, завозившись. Спать не хотелось, но стряхивать странное сонное оцепенение – тоже. В конце концов, ему давно не было так тепло. Даже с этой непонятной ноющей болью где-то в районе третьего ребра, даже на фоне истории уродливой гангстерской любви. Хотя он искренне был уверен, что Атсуши считает такую любовь идеальной.

- Для нас не существует завтра, - медленно, будто говоря это сам себе, произнес Сакурай. На экране шли американские титры, их обычно не дублировали. - Вдумайся, сколько настоящего в этих словах.

- А ты еще спрашивал, надолго ли я в этот раз в Токио.

Единственный источник света – холодный отсвет телевизора. Единственный источник тепла – свернувшиеся в теплый клубок двое. Один плюс один равно один. Странная арифметика, но единственная по-настоящему правильная. Когда двое по-настоящему вместе, они уже не двое, а одно.

Сакурай щелкнул пультом телевизора, выключая его. Йошики, пару секунд подумав, решительно повернулся к нему лицом, уткнулся в плечо и сполз ниже, прибиваясь под бок, как ребенок, который хочет спастись от чего-то очень страшного, например, от темноты. Или мистического ужаса перед несуществующим завтра.

Атсуши медленно натянул ему до плеч смятый плед.

- А завтра? Снова сбежишь?

- Завтра будет завтра.

До рассвета миллионы микросекунд. Целая вечность в сгущающемся аметисте. Сакурай взглянул на часы, улыбнувшись, и тоже сполз ниже, свиваясь в клубок с пригревшимся возле него Йошики. В позе эмбриона есть что-то удивительное, стоит только лечь так, и кажется, что дальше непременно все будет хорошо. По крайней мере, появится иллюзия, а из иллюзий, как известно, состоит жизнь.

- Я вспомнил сейчас, как ты чуть не умер, - в полной тишине голос Йошики был слишком четким, слишком живым, чтобы говорить о смерти. Пускай даже у Хаяши с ней вечный менуэт.

- А я вспомнил, как ты.

До рассвета не больше мгновения. Одно короткое смыкание ресниц. Гладя одной рукой темные волосы Сакурая, Йошики понял, что не может думать о том, что будет завтра, потому что завтра пока еще действительно не существует. Он думает только о том «завтра», которое случилось, вернее, не случилось у них в девяносто шестом.

- Помнишь…

Где-то под окнами горел уличный фонарь, бросая отсвет на приоткрытую оконную раму, тень от которой лежала на стене крестом.

Поиск по сайту: