Федеральное государственное бюджетное образовательное 25 страница

7 глава

дежды относительно плодотворности всего интеллектуального поиска.

Итог сравнения таков: постмодернизм есть радикализация историзма, и поэтому он не является ни весьма странным, ни весьма иррациональным или спорным, как полагает множество ученых. Фрагментация исторического мира; деталь, которая больше не рассматривается как выражение большего целого; номиналистическая тенденция в отношении онтологии репрезентации - все эти постмодернистские взгляды уже представлены до постмодернизма в историзме. Но историзм и постмодернизм наиболее заметно отличаются в области исследования исторического объекта. Истористский исторический объект есть овеществленное прошлое; постмодернизм также познает исторический объект, но в «сверхъестественной» независимости и автономии от него самого; все же эта независимость объявляет себя только в «полдень исторического опыта». Это - исторический объект, который имеет свой статус части объективной действительности только благодаря его дублированию в процессе нашего самопознания и понимания настоящего; как таковой он не есть часть овеществленного прошлого, но расположен в промежутке или в различии между прошлым и настоящим. Это -ностальгическое историческое чувствование, в котором различные способы, с помощью которых историст и постмодернист опытно переживают прошлое, формулируют себя наиболее ясно.

Цель этого эссе - не хвалебная речь по поводу постмодернистской исторической теории. Верно, что постмодернизм (как показано в эссе) умеет избежать некоторых из стоящих на дороге зданий, которые историзм построил для себя. Но все же следует проанализировать, а является ли постмодернизм более успешным, чем историзм в его поддержке историографической практики. Никакая историческая теория не обладает большим и заслуженным триумфом, чем ис-

торизм. И может содержаться немало истины в утверждении Рорти, что в значительной степени теории постмодернизма зависят и даже кормятся от их модернистских двойников120. Мое эссе, следовательно, не желает рекламировать маршрут от историзма до постмодернизма, по которому мы все вынуждены следовать; это - просто приблизительная и временная карта для обозначения интеллектуальной территории, на которой одновременно модернист-историст и постмодернист могут жить и процветать. Мы должны понимать, а не рекомендовать.

Комментарии

Данное издание является первым полным русским переводом книги Ф. Анкерсмита «История и тропология: взлет и падение метафоры» (1994). Для настоящего издания перевод выполнен по книге F.R. Ankersmit «History and Tropology: The Rise and Fall of Metafore». University of California. Berkleley. Los Angeles. London. 1994.

Комментарии к изданию не содержат никаких интерпрета-тивных целей, их задача состоит лишь в том, чтобы раскрыть некоторые аспекты размышлений автора и пояснить перевод иностранных слов и выражений.

От автора

1 «...могут быть адекватно объяснены только при обращении к понятию исторического опыта». Результаты своих последних исследований проблемы исторического опыта Ф. Ан-керсмит изложил в работе «Исторический опыт: объятия Ромео и Джульеты» (Historical experience: the embrace of Romeo and Juliet. Stanford UP, USA, 2003.).

2 «Наша история есть наша идентичность». Проблема идентичности в контексте исторических исследований чрезвычайно популярна в новейшей западной исторической науке. Обсуждение этой проблематики нашло свое отражение в серии книг «Западное историческое мышление. Кросскультур-ные дебаты», увидевшей свет в издательстве Berghahn Books под редакцией известного немецкого историка Йорна Рюсена. Она представляет собой первый выпуск серии «Придавая смысл истории. Исследования в исторической культуре и межкультурной коммуникации», начатой в 2002 году и выходящей под общей редакцией И. Рюсена и Кристиана Гелена (Western Historical Thinking. An Intercultural

Debate. Berghahn Books. New York. Oxford. Edited Jorn Rusen. 2002). Кроме «Западного исторического мышления», в рамках серии также выйдут: «Идентичности: время, различие, границы» под ред. Хейдруна Фризе, «Наррация, идентичность и историческое сознание» под ред. Юргена Страу-ба, посвященные исследованию проблем идентичности, «Смысл истории» под ред. И. Рюсена и Клауса Мюллера. Рассматриваемая серия, по замыслу ее создателей, должна ввести в научный оборот особую форму культурологических исследований, в которых сам термин «культура» будет освобожден от политологических, экономических и иных наслоений, а проблема «культурных различий» будет рассмотрена в широкой исторической перспективе, открывающей возможности для межкультурной коммуникации. Так будет создано новое поле междисциплинарных исследований - «исторической культурологии» или «исторических культур». Исследование проблемы формирования идентичности - одна из ключевых тем серии, причем по преимуществу речь пойдет о коллективной культурной идентичности (а также тендерной, этнической, политической и др.) и ее взаимосвязях с историческими трансформациями народов. Как считает Рюсен, историческая память и историческое сознание осуществляют очень важную культурологическую функцию - они формируют идентичность в темпоральной перспективе, устанавливая связи между прошлым, настоящим и будущим. В этом смысле историческое мышление становится средством кросс-культурной ориентации.

Ф. Анкерсмит и «новая» философия истории

1 Ankersmit F. Narrative Logic: A Semantic Analyses of the Historian Language. The Hague, 1983, p. 209-220; а также «Reply to Professor Zagorin» // History ar}d Theory 29 (1990), p. 275-297.

2 Ankersmit F. History and Tropology: The Rise and Fall of Meta-phora. University of California Press, 1994, p. 13.

3 См. об этом, напр.: Н.Е. Колосов. Как думают историки. М., 2001, с. 284-295.

4 Мотивы этих парадигм стали проникать в историческую науку уже в начале XVIII в. с включением в нее результатов со-

Комментарии

циологических, экономических, психологических, культурологических и других исследований. Работы Вольтера «Опыт о нравах и духе народов» и Мишле «История Франции» заложили первые идеи новой истории. В 1838 году Джекоб Буркхардт, а в 1898-м - Карл Лампрехт развили эти идеи, и Карл Лампрехт сформулировал «генетический метод», акцентирующий значение причинности в историческом объяснении более, чем значение нарративистики. В 1912 году Дж. Робинсон в своей книге-манифесте «Новая история: этюды, иллюстрирующие перспективу в современной истории» провозгласил окончательное наступление эры «новой» истории. Последнюю он предложил понимать как историю «обыденного человека», т. е. не короля, героя, дипломата и т. п. Не изучение документов прошлого, архи-вистика, как методологические приемы старой истории, а изучение находок и открытий в антропологии, экономике, психологии должно, по убеждению Робинсона, стать новой методологической парадигмой «новой» истории.

5 Заметим, что поиски и обнаружение контекста деятельности, т. е. контекста отношений отдельного субъекта или коллектива людей, в принципе является важным моментом эффективности этой деятельности вообще. Контекст необходим для того, чтобы заменить неопределенность определенностью или, наоборот, породить неопределенность из определенности. Отсутствие контекста, его недостаточность или ущербность сообщают эти же свойства и деятельности.

6 Фуко М. Порядок дискурса // Фуко М. Воля к истине. М., 1996, с.81.

7 Одни из самых знаменитых исторических книг нашего времени: «Монтайю...» Э. Леруа Ладюри (Le Roy Ladurie Е. Montaillou: The Promised Land of Error. N.Y., 1978), «Сыр и черви» К. Гинзбурга (Ginzburg С. The Cheese and the Worms. Baltimore, 1976), «Возвращение Мартина Гуэрра» H. Земон-Дэвис. (Zemon-Davis N. The Return of Martin Guerra. Cambridge (MA), 1983). См. также: Медик Х. Микроистория (1994)//THESIS, 1994, вып. 4.

8 Ankersmit F. «History and Tropology: The Rise and Fall of Metaphora». University of California. Berkleley. Los Angeles. London. 1994, p. 29.

9 См. напр.: Rorty R. Philosophy and the Future // Rorty and Pragmatism. The Philosopher Responds to His Critics. L., 1995.;

Джохадзе И. Ричард Рорти М. 2001, с. 71-85. Вообще, как верно замечает Н.Е. Копосов, ссылаясь на Д. Мило, постмодернистские тенденции в определенной мере затронули французскую историографию. См.: Копосов Н.Е. Указ, соч., с. 281.

10 Barthes R. La discours de I'histoire // Barthes R. La bruissement de la langue. Paris, 1984; Barthes R. «L'effet de reel» // Barthes R. Le bruissement de la langue. Paris, 1984.

11 Маркова Л.А. О возможности совмещения философской всеобщности с конкретностью и уникальностью анализа науки //Теория познания. М., 1995, с. 344.

12 См. ст. Кукарцевой М.А. Философия истории в конце XX в.: несколько реплик о существе вопроса // Актуальные проблемы социально-философского знания. Иваново, 2001.

13 См. об этом: Кукарцева М.А. О теории действия в философии истории США//Философские проблемы социально-гуманитарного знания. М., 2001.

14 Ankersmit F. History and Tropology... p. 4=

15 См. об этом: Стрелков В.И. К онтологии исторического текста//Одиссей. 2000, с. 139-151. Кукарцева М.А. Современная философия истории США. Иваново, 1998, с. 139-208.

16 Базисные метафоры служат для выражения ключевой идеи теории. «Базисные метафоры составляют основания содержательной картины мира, создаваемой автором. Они являются не столько результатами индивидуального творческого поиска, сколько его "историческими априори", концептуальными формами экзистенциалов, почерпнутых в некоторой традиции культивируемых в ходе индивидуальной биографии. В их число входят основные ценности (критерии оценки самооценки) и основные ситуации (предметное поле) // Касавин И.Т. Миграция. Креативность. Текст. Санкт-Петербург, 1999, с. 360.

Имеется в виду онтология понимания.

18 См. об этом, напр.: Кукарцева М.А., Коломоец Е.Н. О новой философии истории//Личность. Культура. Общество. 2002, №2.

19 См. трактат Аристотеля «О душе». М., соч. в 4-х тт. 1979. Т. 1., с. 421.

Комментарии

20 Lear J. Aristotel: The Desire to Unerderstand. Cambridge, 1988, p. 124.

21 Geily W. Philosophy and Historical Understanding. Cambridge, 1964; Louch A.R. History as Narrative // History and Theory, 1969, v. 8, № 1.

22 White M. The Logic of Historical Narration // Philosophy and History. N.Y., 1963; Danto A. Analitical Philosophy of History. Cambridge (Mass.), 1965.

23 White H. Metahistory: Historical Imagination in XIX Century. Baltimore, 1973.

24 Ankersmit F. Op. cit., p. 126.

25 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории: Автобиография. М., 1980, с. 207-208.

26 Ibid., р. 155.

27 Дмитревская И.В. Текст как система. Иваново, 1985, с. 15.

28 Danto A.C. The Transfiguration of the Connomplace: A Philosophy of Art. Cambridge (Mass.), 1983.

29 Ankersmit F. History and Tropology... p. 181.

30 Ibid., p. 180.

31 Иггерс Г.Г. История между наукой и литературой // Одиссей. 2001,с.148.

32 Bertels С.Р. Stijl: een verkeerde categorie in de geschiedweten-schap. Groniek 89/90 (1984): S. 150.

33 Gay P. Style in History. London, 1974, p. 3.

34 Знаменитая работа Х. Уайта «Метаистория: историческое воображение в XIX веке» (Metahistory: Historical Imagination in XIX Century. Baltimore, 1973) является символом и знаменем новой философии истории. В ней Уайт первым среди «новых» философов истории сформулировал лингвистический исследовательский механизм познания истории. «Целью моей книги было показать, как нарративное изложение "реальности" всегда можно представить аллегорическим претворением глубинного структурного содержания - знаковых систем и онтотеологических позиций» (Хайден Уайт. Ответ Иггерсу // Одиссей. 2001, с. 156).

35 White H. Metahistory... p. 2.

36 Ibid., p. 5.

37 Подробнее об этом см.: Кукарцева М.А. Современная философия истории США. Иваново, 1998, с. 139-179.

38 Ibid., р. 30. "Ibid.

40 См. о ней: Кукарцева М.А. Современная философия истории США. Иваново, 1998.

41 Хайден Уайт. Ответ Иггерсу // Одиссей. 2001, с. 158.

42 См. об этом: Дмитревская И.В. Текст как система. Иваново, 1985.

43 Хайден Уайт. Ответ Иггерсу, с. 161.

44 Уайт также сравнивает тропы исторического сознания с фрейдовскими идеями о сущности сновидений, а также с трансформационными паттернами теории схематического мышления Ж. Пиаже. Он увлечен идеей возвышения его теории тропологии к уровню онтогенетических категорий, которые отражаются в структуре языка, что открывает прямой путь в область феноменологических исследований.

45 White H. The Content of the Form. Baltimore, 1987, p. 202.

46 Duby G. and Lardreau G. Geschichte und Geschichtswissen-schaft: Dialoge. Frankfurt am Main, 1982.

47 Ankersmit F. History and Tropology... p. 174.

48 О взглядах Х. Патнема на теорию референции см.: Пат-нем X. Философия сознания. М., 1999; Макеева М.Б. Философия X. Патнема. М., 1996.

49Mandelbaum M. History, Man and Reason. Baltimore, 1971, p. 124.

50 Об историзме вообще см.: Барг М.А. Эпохи и идеи: становление историзма. М., 1987, а также: Гайденко П.П. История новоевропейской философии в ее связи с наукой. М., 2002, с. 377-406.

51 Mannheim К. Historismus // Mannheim К. Wissenssoziologie. Auswahl aus dem Werk // Neuwied, 1970, s. 246.

52 Соловьев Э. СуДьбическая историософия Хайдеггера // Прошлое толкует нас. М., 1991, с. 353.

53 Ankersmit F. History and Tropology... p. 19

54 Питц Э. Исторические структуры (К вопросу о так называемом кризисе методологических основ исторической науки) // Философия и методология истории. БГК им. И.А. Бодуэна де Куртене. 2000, с. 196.

55 Ankersmit F. The Dilemma of Contemporary Anglo-Saxon Philosophy of History // History and Theory. Beiheft 25., 1986, № 4, p. 26.

56 См.: Ankersmit F. The Sublim Dissociation of the Past: Or How to Be (come) What One Is No Longer // History and Theory. 2002, №1.

57 Dubrow H., Strier R. The Historical Renaissance; New Essays on Tudor and Stuart Literature Culture. N.Y., 1989, p. 4.

58 Helgerson R. Barbarous Tongues: the Ideology of Poetic Form in Renaissance England // Dubrow H., Strier R. Op. cit., p. 278.

59 Анкерсмит, 7, с. 142.

Введение. Трансцендентализм: взлет и падение метафоры

1 «...пойти дальше простого применения того, что уже было обнаружено в другом месте». То есть в логическом позитивизме.

2 «...различия между историческим исследованием (результаты которого, как правило, выражаются в терминах индивидуальных предложений относительно прошлого) и исто-риописанием». Мы переводим здесь английское словосочетание «historical writing» как «историописание», полагая, что так будет лучше передан смысл обсуждаемых в работе проблем. Мы отдаем себе отчет, что перевод «historical writing» как «историческое письмо» заманчив, т. к., во-первых, «письмо» - один из философских терминов, введенных постмодернизмом с целью разграничить традиционное философское понятие рефлексии и термин «дискурс», употребляемый постмодернизмом в специфическом смысле (речь идет о науке письма, а не о противопоставлении письма слову). Во-вторых, самого Ф. Анкерсмита можно с полным правом назвать постмодернистом. Но в таком случае словосочетание «историческое письмо», встречающееся

Комментарии

15 - История и тропология

в тексте повсеместно, необходимо было бы применять и к работам историков и философов истории прошлого: Гегеля, Мишле, Ранке, Токквиля, Маркса и др., что мы посчитали не вполне корректным.

3 «...восприятию достижений и существа дела исторической теории Хайдена Уайта». Хайден Уайт в работе «Метаисто-рия: историческое воображение в XIX веке» (Metahistory: Historical Imagination in XIX Century. Baltimore, 1973) первым среди «новых» историков сформулировал новый исследовательский механизм познания истории. Сегодня эта работа стала символом и знаменем новой философии истории. Ее сторонники и противники согласны с тем, что по-настоящему лингвистическая нарративная философия истории появилась только вместе с публикацией работы Хайдена Уайта. По мнению X. Келлнера, одного из крупнейших представителей новой философии истории США, никогда еще не было такого философа истории, как Уайт, который бы написал «книгу, столь полную языком и открытую языку» (Kellner H. A Bedrock of Order: Hayden White's Linguistic Humanism // History and Theory. Beheift 19 (1980) p. 1). Эту книгу называют революционной, новаторской, эпохальной в истории современной историографии и философии истории. Она посвящена исследованию истории исторического сознания Европы XIX века: подводит итог развитию исторического дискурса обозначенного временного периода и одновременно предлагает общую теорию структуры того типа мышления, которое называют историческим.

* «...следование нарративизму». В новой философии истории нарратив строится не как простое повествование (telling story), а как способ исторической интерпретации, и ключевым словом здесь является «язык». Историк-нарра-тивист пишет историю так же, как художник пишет картину, слова нарратива являются для него способом вхождения в реальность исторического прошлого. Исторический нарратив не воспроизводит исторические процессы, а просто сообщает, в каком направлении следует размышлять об этих событиях, он насыщает наши мысли об этих событиях «различной эмоциональной валентностью» (X. Уайт). Поэтому исторический нарратив не обязательно имеет последовательный характер, то есть он только условно является рассказом, в действительности же он является интерпретацией. Последняя видит в прошлом серию фактов как нечто

Комментарии

непроблематическое и толкует их, поэтому интерпретация есть нахождение единства в многообразии. В этом смысле исторический нарратив новой истории проектирует (Ф. Ан-керсмит) структуру прошлого, но не обнаруживает ее так, как это делает историческое исследование документов и памятников, то есть исторический нарратив не является отражением прошлого, не корреспондирует и не соотносится с ним. Исторический нарратив только обращается к прошлому, «вырывает» нас из него и не отсылает обратно. В этом смысле новая философия истории орентируется не на лингвистическую версию исследования текста, в которой рассматриваются определенные лексические и грамматические категории языка, а на семиологическую, как науку о формах, изучающую значения независимо от их содержания. Причем семиология берется новой историей в бартовском прочтении, настаивающим на исключительной важности отличения знака от означающего, в итоге создающей ограниченность семиологического прочтения текста: можно работать только с одним языком и осуществлять только одну операцию - операцию чтения, дешифровки текста. Последовательно оформляется цепочка: «письмо-авторское намерение-текст», каждому элементу которой соответствуют элементы другой цепочки «чтение текста-читатель-новый мир». Следовательно, исторические нар-ративы являются не знанием, а организацией знания, которая невозможна в рамках требования установленных значений для слов нарратива, он не предполагает определений и заканчивается на них. Исторический нарратив в новой философии истории выполняет двойную функцию: интерпретирует прошлое и индивидуализирует его, являясь тем самым подтвержденной метафорой. Исторический нарратив в новой истории вообще строится на основе активного использования тропов поэтического языка, которые, как это полагает, например, Хайден Уайт, руководят работой историка от начала и до конца: понять историка и его творение можно только тогда, когда к читателю придет понимание того тропа, который является алгоритмом его работы. Исторический нарратив, подобно тропу, является местом рождения нового значения (семиология). Способность историка развить тропологическое пространство нарратива является решающей в его возможности интерпретации прошлого. Само нарративное пространство есть гештальт, то есть не индивидуальный исторический текст,

15*

а практика всей истории, понимаемой как исторический текст в целом. По мнению новой истории, это показывает различие между хроникой и нарративом как тотальностью утверждений о прошлом. При этом нарративное пространство рождается только на основе сравнительного сопоставления одной нарративной интерпретации с другой и не может быть образовано только единичным нарративом. Таким образом, нарратив новой философии истории обращает внимание на его специфические свойства относительно других видов нарративных изложений. Он задается системой выразительных средств и личным опытом его автора. При этом вводится понятие референта, по отношению к которому выстроены все события нарратива, но он присутствует как бы имплицитно и используется в его причинной трактовке (С. Крипке, К. Доннелан, X. Патнем). Главный элемент анализа - язык нарратива как особая знаковая система, структурирующая его реальность. Язык нарратива превращается в метафорическое (тропологическое) заявление, с помощью которого устанавливаются отношения тождества между историческими событиями и рассказом о них. Новая философия истории своей теорией исторического нарратива ищет «искренный дискурс», полагая, что «именно язык... образует те силы, которые противодействуют или же помогают субъекту в его поиске» (Барт Р. Драма, поэма, роман // Называть вещи своими именами. Программные выступления мастеров западноевропейской литературы XX века. М., 1986, с. 143.) подлинной истории и ее подлинного понимания. Эти поиски позитивны до тех пор, пока они придают прошлому характер предшествующего настоящего, когда же они заменяют этот императив иллюзией познанного, тогда многочисленные интерпретации становятся незавершенными и даже объективируются, историческая определенность исчезает или становится двусмысленной. Хотя, впрочем, новая философия истории ясно и настойчиво подчеркивает, что нарративная стратегия исторического поиска основывается на «полных очарования» философских проблемах рефлексии над историей и как таковая, на наш взгляд, может позволить себе отсутствие абсолютных суждений и даже неадекватность, тем более что никто не знает, что такое адекватность в исследовании прошлого.

' «Если мы имеем в виду Метаисторию». Имеется в виду книга X. Уайта «Метаистория: Историческое Воображение

Комментарии

в Европе девятнадцатого века» (Metahistory: The Historical Imagination in Nineteenth-Century Europe. Baltimore, 1973).

5 «Как известно, согласно Метаистории, историческое письмо всегда задается одним из четырех тропов». По мнению X. Уайта, историк, прежде чем оценить историческое поле своего исследования, должен конституировать его как объект ментального восприятия. Таких стратегий не множество, а всего четыре. Уайт называет их тропами по аналогии с тропами поэтического языка. В поисках адекватного обозначения искомых тропов Уайт обращается к соответствующим работам известных авторов: К. Леви-Стросса, Р. Джейкобсона, Ж.-Ф. Лакана. Все они по разным поводам и в разных аспектах (в исследовании речевых структур примитивных обществ (Леви-Стросс); в лингвистической теории стиля (Джейкобсон); в структурном психоанализе (Ла-кан) использовали в своих исследованиях тропы поэтического языка: метафору, метонимию, синекдоху, литоту, гиперболу и пр. Уайт для осуществления нужд своего анализа выбрал Метафору, Метонимию, Синекдоху и Иронию. Четыре названных тропа позволяют произвести характеристику искомых исторических объектов в различных типах образного дискурса. Уайт полагает, что они необходимы для понимания сути операций, с помощью которых содержание исторического опыта, сопротивляющегося описанию в больших массивах прозаической репрезентации, может быть пре-фигуративно организовано и подготовлено для сознательного исследования. При этом для предоставления «реалистической» репрезентации и интерпретации действительности необходимо прежде всего определить доминирующий поэтический троп, в котором протекает дискурс историка.

7 «Вспомните, как Кант определил трансцендентального субъекта». Трансцендентализму, как и тропологии, свойственна попытка трансформировать иное в свое: и трансцендентальный, и «тропологический» субъекты преобразовывают ноуменальную действительность в феноменальную, которая сама адаптирует себя к структуре трансцендентальной (тропологической) самости. Трансцендентализм и тро-пология «антропоморфизируют» реальность, «присваивают» ее человеку, позволяют рассматривать неизвестное в терминах известного, делают его самоочевидным. Подчеркнем, что для Канта эпистемология была мероприятием,

имеющим целью утвердить безусловно объективное. Парадигмой понимания в таком случае становилось восприятие физических объектов, имеющих размерность, соотносимую с окружающим миром. Только так рассматривалась возможность выявить позицию, гарантирующую безусловность знания и вместе с ним вневременность и неизменность полученной истины. Достигнутая самоочевидность не может быть разрушена, а все, что не вписывается в указанные объяснительные модели, остается за границей познанного и, в частности, познанного исторического прошлого.

8 «...чьими важнейшими сочленениями являются воспринятый объект, промежуточная сфера». Под «промежуточной сферой» имеется в виду акт восприятия.

9 «...создали почти непреодолимую пропасть между сознанием (mind) и познанием». В английском языке принято обозначать словом «mind» философское понимание сознания, а словом «consciousness» по преимуществу его психологическую трактовку.

10 «...гальдериновской онтологией Verstehen» - онтологией понимания.

11 «...что Гадамер относит к Wirkungsgeschichte» - к истории действия.

Шесть тезисов нарративной философии истории

1 «...каузальное объяснение, например, по типу охватывающего закона». Теория охватывающего закона, или подводящая теория объяснения, была впервые сформулирована Дж. Гемпелем в 1942 г. Ее суть состоит в том, что охватывающие (универсальные) законы играют в гуманитарных науках такую же роль, что и в науках естественных. Все индивидуальные (частные) случаи подводятся под эти охватывающие законы так, что производится логическая дедукция особенного явления из общего закона. // Gempel G.G. The Funcruin of General Laws in History // Theories of History ed. P. Gardiner. N.Y., 1959, p. 344-356.; Idem. Aspects of Scietific Explanation and Other Essays in the Philosophy of Science. N.Y., I., 1965; Idem. Explanation in Science and in History // Philosophical Analysis and History. N.Y., 1966.

Комментарии

2 «Лейбницевский принцип предиката в понятии». Здесь имеется в виду учение Лейбница о полном индивидуальном понятии как совершенном понятии какого-либо субъекта. Оно включает в себя все предикаты, прошлые, настоящие и будущие так, что в нем находятся все события,в которые с ним случились, случаются или еще случатся. История понятия предстает как история мира, рассмотренная с определенной «точки зрения». Все модификации и отношения истории мира с самого начала задаются в ее понятии потому, что в рассуждениях логическое предшествует историческому.

3 «...коллингвудовский детективный поиск убийцы Джона Доу» - имеется в виду уподобление Коллингвудом в «Идее истории» работы историка методам уголовного расследования, хотя и с известными отличиями их друг от друга.

4 «Понятие самости является исторической, нарративной интерпретацией» - речь идет об эйдетичности человека как принадлежности символической формы вообще, в ее отличии от знаковой формы. Как таковая она требует полной аб-страгированности от внешнего окружения, проявляет свою сущность только через интерпретацию и получает закрепление в соответсвующих текстах (монологах, исповедях и пр.).

Дилемма современной англосаксонской философии истории

1 «...довольно сырая теория пере-предпи*сывания Коллингву-да» - пере-предписывание или буквально «проигрывание», воспроизведение заново является теорией познания прошлого, предложенной Р. Дж. Коллингвудом в «Идее истории» (раздел «Эпилегомен»). Ее суть состоит в повторении историком прошлого в своих собственных мыслях об этом прошлом, своего рода проигрывании прошлого на сцене собственного мышления о нем. Тогда прошлое становится настоящим, объективным и обретает реальность. Такой подход к реконструкции прошлого дал возможность Ан-керсмиту назвать теорию пере-предписывания Коллингву-да аналитической герменевтикой.

2 «...теории Коллингвуда и, в частности, к его пока еще неразработанной "логике вопроса и ответа"» - логика, по мнению Коллингвуда, долженствующая заменить тради-

ционную аристотелевскую логику как устаревшую. Основной единицей логического рассмотрения в логике Коллинг-вуда становится «проблема», имеющая конкретно-исторический характер, т. е. изменяющаяся под воздействием конкретных обстоятельств места и времени. Последовательная серия (логика) вопросов, продиктованных индивидуальными историческими ситуациями, и получаемых на них ответов, разрешают проблему, существующую в данный конкретный исторический момент. Логика вопросов и ответов Коллингвуда по своему замыслу практически идентична так называемой ситуационной логике К. Поппе-ра, а также субстантивной логике С. Тулмина.

3 «Практический вывод, реконструируемый историком». Практический вывод, или практический силлогизм, - одна из центральных проблем интенциональной теории действия. Впервые в истории философии его рассмотрел еще Аристотель в «Никомаховой этике», а далее Гегель вводит понятие «вывод действия». Практический вывод в трактовке Гегеля выглядит так: есть стремление субъекта к некоторой цели; есть предполагаемые средства ее достижения; есть объективация цели в действии. См.: Гегель Г.В.Ф. Наука логики. М., 1972, т. 3, с. 196. Впервые был обсужден в работе Э. Эскомб «Интенции» (Anscombe E. Intentions. Oxford, 1957.) По мнению фон Вригта, практический силлогизм является моделью телеологического объяснения в истории и социальных науках в противовес объяснению каузальному.

Поиск по сайту: