ББК 15.56 13 страница

На самом же деле все происходило «с точностью до наоборот». Но, для того чтобы понять как, надо отказаться от весьма распро­страненного в пропагандистской и учебной литературе псевдо-

марксистского анализа причин НТР и последовавшего за ней научно-технического прогресса, в основе которого лежит принцип «принятия, но непонимания действительности». Схема его проста: ученые, мол, понаоткрывали бездну нового в природе, конструк­торы и технологи утилизовали их открытия непосредственно в автоматической системе машин, но уже с программным управле­нием, которым заняты не люди, а миниатюрные компьютеры (соз­дание которых опять-таки дело мудрых ученых голов), а вот какие последуют за сим социальные изменения, это можно теперь пред­видеть и красочно расписать. Здесь упущен, однако, очень важ­ный момент — то, что современная революция в производстве ма­териальных благ и научного знания, как и научно-промышленные революции прошлого, началась с качественных изменений в струк­туре общественного разделения труда, с нового витка его коопери­рования. В промышленно развитых странах к целям своим устрем­ленные индивиды «скооперировали» теперь уже не отдельных производителей, а целые отрасли и не только материального, но и духовного производства (университеты, научно-исследователь­ские центры, непосредственно работающие на промышленные корпорации). Транснациональные корпорации (ТНК) —это не просто гигантские объединения, выросшие на базе монополий, лишь количественно увеличивающие их. Это иной тип обществен­ного разделения труда, в самой своей организации отрицающий старые монополии — монополии на тот или иной вид продукции. Продукция ТНК разнообразна настолько, что ее можно сравнить с продукцией целой отдельной страны. В ряде случаев по много­образию своему ТНК оставляют далеко позади себя страны, живу­щие за счет монокультуры, подчиняющей себе остальные виды производства.

Ксть и другие примеры нового витка в кооперировании — обоб­ществлении! — труда в наше время, но и сказанного вполне до­статочно, чтобы заметить: не научные открытия (как исток, при­чина) сами по себе революционизировали производство, а скачок его на новый уровень обобществления труда открыл простор интен­сивным научным исследованиям. Даже тот немаловажный факт, что современные промышленные объединения имеют возможность (и активно ее используют) тратить поистине громадные средства на фундаментальные и прикладные научные разработки,— отнюдь не причина, а следствие нового типа их организации. И последнее. Компьютеризация всех процессов производства и управления, всех каналов информации, многих исследовательских процес­сов в науке и в духовном производстве, как это ни печально для нашей страны. — также не причина, а следствие нового типа кооперации труда, до которого нам пока еще очень п очень да­ло кн.

Однако самое главное в этом новом типе кооперации... пет, не прямая взаимосвязь разных частных видов профессиональной Деятельности в разных сферах производства и не впряжение науки и хомут работы на потребителя, а изменение характера труда бла-

годаря изменению соотношения овеществленного и живого труда в процессе материального производства и, как следствие, измене­ние качества рабочей силы. Кооперирование разных част­ных видов труда, естественно, предполагает непрерывность и по­стоянство их связи, включая связь с трудом научным, но суть дела не в их взаимовлиянии. Управление гигантским механизмом обоб­ществленного производства потребовало новой техники. Речь идет отнюдь не о так называемой оргтехнике управленческих контор, осуществляющих многообразие связей между предприятиями кор­порации. Речь идет о технике, позволяющей учитывать колебания цен на рынках мира, биржевые операции с их катаклизмами, о событиях политического характера, непосредственно влияющих на конъюнктуру, поток информации о научных, технических и техно­логических новшествах, короче — обо всем, что сегодня необхо­димо учитывать для нормальной работы ТНК и других больших объединений.

Кроме того, учет и контроль столь разнокалиберной, много­образной информации возможен лишь при синтетическом харак­тере мышления работников управления (менеджеров), требующем интуиции высококвалифицированного специалиста, умения видеть за обнаруживающим себя на поверхности мельтешением отдель­ных разрозненных событий их единое основание, их происхожде­ние от одного «корня», их сущность. Стиль или метод такого мыш­ления вырабатывается в сфере духовного производства, где далекие от повседневных забот «яйцеголовые» (так в США называют часто ученых-фундаменталистов) в свое удовольствие играют в логи­ческие и математические игры-загадки, где рождается музыка высоких эмоций. Так, еще в самом начале XX века по внутренней логике «игр» готовилась пока еще невостребованная кооперацией труда материального идея-матрица вездесущего управления. Но и первый труд А. Уайтхеда и Б. Рассела, и прозрения Н. Виннера (тем более «Тектология» А. Богданова-Малиновского) так и оста­лись бы предметом дальнейших теоретических игр, если бы не жгучая потребность производства, не его глобальные сети взаимо­связей и взаимозависимостей, не развитие каналов информации на радиоэлектронной основе, короче — если бы не новый виток (и на качественно новом уровне) обобществления труда. Всеобщий труд стал теснить совместный («кооперация» творческих личностей, преодолевающая время и пространства — чисто пространственную кооперацию фабрично-заводского типа). Овеществленному труду пришлось уступать свое господствующее положение в автомати­зированной системе производства живому, но не просто труду живого рабочего, а изобретательности, творческой «жилке» — духовности ученого, конструктора, инженера и рабочего. Это не что иное, как «первая промышленная революция наоборот»: на заре капитализма именно победа овеществленного труда над жи­вым подстегнула развитие машинного производства, и рабочий был низведен до живого приспособления к машине, ученый оста­вался в университетской «башне из слоновой кости», инженер

и конструктор — фигурами привилегированного сословия. Но сегодня «все смешалось в доме Облонских»: сегодня промышлен­ности нужен не просто грамотный, но культурный рабочий-рацио­нализатор, не просто ученый, но генератор новых идей, не инже­нер-конструктор, но ученый прикладник, способный новую идею, смеркнувшую метеором в небе чистой теории, тут же превратить в новые конструкции и технологии.

И как итог: громадная потребность в общей культуре всех участников производства, в расцвете культуры всего общества!

И вот скачок в уровне обобществления труда, да такой, о кото­ром не могли и мечтать создатели теории о его развитии, свершился в начисто раскуроченном, раздерганном мире. Взглянем на глобус. В той части мира, где победно шествуют транснациональные кор­порации,— голову кружащая пестрота слаборазвитых, развиваю­щихся и великолепно развитых стран. Хозяйственные уклады — от первобытного до постиндустриального; разнообразие этниче­ских, исторических, социальных, религиозных общностей и куль­тур; самые экзотические и фантастические виды собственности — одни не доросли до частной, другие «переросли» ее, образовав немыслимые ранее конгломераты «владельцев», то отдающих, то забирающих у государства (представляющего тоже особый вид «частной» собственности) целые отрасли производства, железные дороги, транспорт, добычу ископаемых и т. п., но всегда ориенти­руя его на астрономические заказы военной промышленности и ее ТНК. И это «неблагополучное датское королевство» видит свое, все еще наискось сдвинутое частными интересами изображение в зеркале злого тролля.

К «лоскутному одеялу» мировой экономики и чересполосице ее производственных отношений приходится добавить и такой сдер­живавший развитие обобществления труда фактор, как дошедшее до экономического паралича под пятой административно-команд­ной системы единение (теперь уже бывших «социалистических») стран. Общая социальная, политическая нестабильность в мире усиливает «перекосы» и в экономике промышленно развитых, на новый виток обобществления труда поднимающихся весьма ус­пешно стран...

И все же идет, движется, нарастает глобальное обобществление труда с новым уровнем универсальных компьютеризированных технологий, в единое целое сливающих производство, обращение, потребление и управление, хоть в какой-то мере преодолевающее неравенство в развитии производительных сил и стирающее разли­чие между городом и деревней, умственным и физическим трудом, иными словами — стирающее социальные грани и межи, разде­ляющие труд, виды человеческой деятельности, самих людей, на­роды и времена. Но пока еще и вместе с тем культивируется нена­висть к иноверцам и не только в исламском мире, бесконечные локальные конфликты возникают в Африке на расовой, этничес­ки, племенной и любой другой основе, за которой стоят своеко­рыстные интересы собственников рудников, земель, аппарата го-

сударства и т. п. В конфликты втягиваются массы, в неистовство впадающие перед образом врага...

«СТАРЫЙ КРОТ» ВСЕ ЕЩЕ РОЕТ

Парадокс! Научно-технический прогресс, новый характер труда и объективное требование высокой культуры производства людей не только умственного, но и материального труда — и одновре­менно миллиардные доходы международной мафии, нарко- и пор­нобизнес, вакханалия терроризма, непрекращающаяся война на Ближнем Востоке. Широкая демократизация образования, небы­валый расцвет науки во всем цивилизованном мире и одновре­менно многообразные язвы той же «потребительской» цивилиза­ции. «Массовая культура» и рядом культура рафинированная, изысканная.

И все же «кляча истории» сделала-таки рывок, не удалось ее «загнать» ни правым, ни левым экстремистам. Может быть, все-таки не кляча она? Ну, пусть и не птица-тройка... Вернее всего — тот самый «старый крот», что «хорошо роет». Роет ходы, соеди­няющие несоединимое, старается для восстановления и укрепле­ния прочной связи времен и поколений. Но пока эта связь все еще часто и болезненно рвется, и трудно людям взрастить в себе истин­но человеческое начало. «Болевые точки» мировой культуры — это не только безумие всех и всяческих конфронтации, не только СПИД и потребительское искусство, не только образование, за­шедшее в тупик узких специализаций — подготовки не столько к жизни, полной духовного огня, сколько к определенному шаб­лону функций в готовых ячейках социума и производства. «Боле­вые точки» мировой культуры вобрали в себя боль умирающих от голода, боль от одиночества и бессилия, от страха, вражды... Это боль индивидов, лишенных возможности стать человечными, и тем более тупая, саднящая боль, что об этой всеобщей причине своей человеческой неполноценности они сами даже и не подозре­вают. Как в глубокой древности, все ищут ответ на вопрос «по­чему?» По чьему наущению, по чьей вине... Ищут и находят... врага, чужого, благо — рядом: либо буквально — сосед, сослу­живец, родственники, люди с кожей другого цвета, другой веры и т. п., либо — за океаном, за границей, где-то там далеко, но все равно рядом, на одной и той же планете, среди людей, ее населяющих.

Так почему же так решительно разошлись культура и произ­водство даже там, где само новое производство первым своим тре­бованием, к людям обращенным, выставляет именно культуру? Культуру труда, культуру знаний, общую культуру индивида, выращивающего в себе «внутреннего человека»? Прежде всего потому, что целью производства все еще остается само физическое существование человека и воспроизводство в нем рабочей силы. Да, теперь эта сила обустраивается, одевается, питается и духовно крепнет в процессе удовлетворения гораздо большего спектра по-

требностей, чем это было в XIX веке. Производящее ее потребление (и работающая на него промышленность в самом новом своем качестве) включает в себя информацию о происходящих в мире событиях, основы научных знаний, разнообразные духовные цен­ности: от религии до рок-музыки, от поэзии до шлягеров, от Чап­лина до Рембо... Много, очень много надо впитать в себя сегодня человеку труда, чтобы обрести необходимую производству рабочую силу. Но, увы, именно она остается целью производства, зацик­ленного на себе.

Прорыв этого порочного круга готовится в ряде стран — ну, скажем, тех, что на первом Съезде народных депутатов СССР Чин­гиз Айтматов, забегая вперед истории, определил как истинно социалистические («Швецию, Данию, не говоря уже о Швейца­рии...»). «Готовятся» и так называемые объективные условия для прорыва и в других промышленно развитых странах — там, где чуть ли не все поголовно стали учиться: на курсах, в кружках, в университетах, колледжах; там, где есть не только стремление к физической культуре всего народа, но и материальная база для всеобщего самооздоровления, там, где безболезненно сосуществуют и «металлический» рок и тысячи великолепных симфонических оркестров, где наши отечественные творцы высокой культуры, эмигрировавшие или изгнанные, превосходно справляются с ролью плодоносящего «привоя» на древе национальных культур.

«Старый крот хорошо роет...» Но все же до тех пор, пока произ­водство всех благ мира предъявляет требования к человеку прежде всего как к своей рабочей силе, культура и рынок, культура и потребление, культура и само производство живут разными жиз­нями. Творцы культуры и ее ненасытные со-творцы, то есть те, кто с ее помощью взращивает в себе не рабочую силу, а «внутреннего человека» — субъекта воссоздания и продолжения бесконечного диалога культур всех времен и народов, как и в былом находились, так и сейчас находятся в бытийной оппозиции к времени и его «ге­роям» — субъектам замкнувшегося на себе производства, с голо-Lioi'i погруженным в его стихию: бизнесменам и мафиози, менед­жерам и чиновникам, торговцам душой и телом, а также к потре­бителям по судьбе и сущности, бравой военщине и политикам. Правда, при всей абстрактной определенности той границы, кото­рая их разделяет, в наше время совсем не редки пограничные си­туации...

Одно обещание читателю не выполнил я: начав с вопроса о том, почему размежевались производство и культура, не шел в своих размышлениях от симптомов к причине болезни. С причины начал. Ведь жив человек и все свои способности развивает в себе и всеми своими потребностями обзаводится, лишь со-участвуя в процессе производства и воспроизводства общественной жизни всех людей своей общности, а следовательно, и всего человечества. И коль скоро в самом основании его жизни пролегла демаркационная линия, отделяющая такое производство от процессов производства ^его культуры, то все болевые ее точки при всем их несходстве и

бесконечном разнообразии имеют одно основание, одну причину — вот этот самый глубокий разрыв, именно эту трещину мира. И проходит она не только через сердце поэта — через ваше сердце, читатель! И особенно болезненно через ваше сердце, если вы мой соотечественник. Дело в том, что оригинальная и богатейшая исто­рическая культура нашей страны особенно резко и трагично ока­залась противопоставленной нашему «социалистическому» произ­водству. Мы называем его социалистическим, несмотря на вещее предостережение родоначальника научного социализма К. Маркса: не надо думать, подчеркивал он, что бюрократия не имеет собствен­ности; в ее собственности — государство, его властный и караю­щий аппарат. И еще писал Маркс, что «грубый коммунизм» — коммунизм уравнительный в бедности, обобществляющий соб­ственность на средства производства задолго до обобществления труда,— отдаст ее государству, и зависть будет конституировать себя как власть, и положение каждого будет сведено до положения рабочего, но и его положение станет прежде всего личной зави­симостью...

Государственная собственность на средства производства не только не общественная, она противоположна общественной и, если утверждается она до того, как капитал совершит свою истори­ческую работу, обобществляя труд, его условия, его технологию, установив при этом прочные связи между разными частными ви­дами производства, стирая таможенные барьеры, развивая мировой рынок и т. п., то собственность государственная окажется, по Марк­су, «недоросшей до частной собственности» и тем более — не со­циалистической. Ее удел — возврат к азиатской деспотии, ибо связь производителя со средствами производства в этом случае не регулируется рынком и стоимостью рабочей силы, да и товаром она не является (но не потому, что перестала быть товаром из-за победы централизованного распределения над рыночной стихией: далеко в этих условиях до «продуктообмена», дальше, чем до Лу­ны). Единственной связью производителя со средствами произ­водства здесь может быть лишь неэкономическая связь — связь принуждения. Вот его-то централизовать как раз придется. А ие­рархию неэкономического управления экономикой и рабочей силой возвести в главный принцип общественного устройства — стано­вой хребет всех общественных отношений.

И еще настаивал Маркс: частная собственность на землю — источник и основа капитала в любой его форме. В реальных исто­рических категориях раскрывает здесь Маркс главный принцип капиталистического способа производства — стоимость любого товара реально, а не в голове экономистов и философов включает в себя стоимость земли. Стоимость ли хлеба, собранного с нее, стои­мость ли булавки, произведенной на заводе, построенного на ней,— все едино. Так можно ли планировать и осуществлять централи­зованный, плановый и сколь угодно «научно» просчитанный экви­валентный обмен трудом, его продуктами, если земля благодаря его «огосударствлению» лишена стоимости, не имеет цены? Если,

добавим, хозяйство многоукладное, с разительным расхождением в уровне развития производительных сил в многообразных «част­ных» формах труда и при полностью еще не капитализированном рынке? Совсем недавно отечественные экономисты спорили всерь­ез: каким путем выходить из глубокого кризиса всей хозяйствен­ной системы — плановым, как было, или же рыночным, как не­которые предлагали? Вот классический пример «науки о словах»! Да не было и принципиально не могло быть у нас планового хо­зяйства при описанных выше условиях! И планировали с потол­ка (от достигнутого), и ни один план за всю историю не был выполнен. Планирование производства и распределения до опре­деленного уровня обобществления (ни в коем случае не путать с огосударствлением!) труда, при жестоком разрыве между сферами и отраслями производства — чисто идеологическая акция, фикси­рующая политическое и поэтому экономическое господство аппа­рата власти. Что свободного рынка в этих условиях не могло быть — это естественно. Но и создать его планово, сверху, приказ­ным порядком (на что только и могли надеяться сторонники «рыночного» социализма) абсолютно невозможно.

Обратимся к историческим реалиям: нэп был последней попыт­кой войти в «переходный период» дорогой медленного, но неуклон­ного обобществления труда и теми единственными шагами, какими вообще можно ходить, шаг за шагом развивая эквивалентный обмен товаров в рыночной стихии, сдерживаемой и даже направляемой государством. Но не собственником всего и вся, а полномочным представителем всех собственников, а в нашем случае — коопе­раторов и арендаторов — пользователей средствами производства (прежде всего землей, если есть и государственные земли, а не земля «от края и до края»).

В данном очерке нет возможности показать (да и не ставилась такая задача), какие интересы и каких социальных групп в свое время победили интересы крестьян и рабочих, интеллигенции — всех тружеников, принципиально способных к продуктивному труду лишь при условии соединения со своими средствами произ­водства без властного посредника и его управляющих. Факт тот, что победили горячие сторонники уравнительного (докапитали­стического) коммунизма, ибо только в случае его «установления» и «построения» они получали в собственность аппарат власти. После чего абсолютно неизбежно следовало закабаление крестьян, мечты о трудармиях в промышленности, о трудовой повинности во всех остальных сферах производства и... террор.

Очевидно, что связь времен порвалась при этом так, что дер­жаться за ее оставшиеся слабые нити можно было только под­польно, только с риском для жизни.

«Болевые точки» культуры! Они слились в одно сплошное оолящее пятно на теле народа, людей, которые пострадали сильнее городов и сел, земли и других средств производства, сильнее лите­ратуры, искусства, науки, религии, философии. Хотя бы просто потому, что только люди и умеют страдать, чувствуя боль.

Но именно поэтому они и только они способны сегодня осво­бодиться от уравнительной идеологии, выпавшей из культуры и в историческом невежестве своем и в своей исторической изжи-тости. Только они могут сегодня довести перестройку до ее истори­ческого смысла. Только они способны восстановить связь времен и вернуться к современной цивилизации наследниками и продол­жателями своей и всечеловеческой культуры. Дело — за ними. Дело за творцами культуры, за интеллигенцией, за всеми работаю­щими и в первую очередь — за рабочими.

Нет, не во внешних формах буржуазной демократии (при всем уважении к ней и к ее исторической роли) — главная надежда на возвращение к экономической политике, соответствующей пе­рестройке. Сам по себе правом обеспеченный плюрализм позиций, концепций, оценок и мнений, да хоть и партий — лишь одно из условий демонтажа машины власти бюрократии. Но плохо, очень скверно будет и для культуры, и для производства, если в парла­ментских дебатах, в перманентной борьбе разных социальных групп и их представителей (к тому же далеких от нужд производ­ства и культуры) за иллюзию власти отойдет на задний план перво­очередных задач перестройки задача реального кооперирования труда, опредмечиваемого в отношениях трудящихся к средствам производства,— и сразу на том его «витке», о котором говорилось выше.

И нет сегодня иной социальной силы, способной не на словах, не половинчато, не с оглядкой на «начальство» продолжить нашу революционную перестройку, кроме силы содружества рабочих людей, трудящихся в духовном и материальном производстве, отдающих всю полноту местной и общегосударственной власти представителям истинных владельцев и пользователей средств производства — своим представителям. В том, что они — сила, мы еще убедимся. В том, что сегодня им противостоит — ив этом мы убеждаемся каждый день — сила отчужденного труда и распреде­лительной уравниловки (в бедности), сила некомпетентности и массового непрофессионализма, сила полузнайства (осведомлен­ности, но не знания) и бескультурья, сила отрицания, злая сила стихийных воль, привыкших к своему рабству людей.

Столкновение двух этих сил неизбежно. Оно идет. И от его ис­хода зависит судьба культуры — судьба народа.

А. С. ЦИПКО

МОЖНО ЛИ ИЗМЕНИТЬ ПРИРОДУ ЧЕЛОВЕКА?

Есть вопрос и глубже и обширнее по сво­ему значению всех наших вопросов — и воп­роса... о крепостном состоянии, и вопроса... о политической свободе. Это вопрос о нашей умственной и нравственной самостоятель­ности.

Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ

ПОЧЕМУ ВСПОМНИЛИ

О ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ФАКТОРЕ?

Честно говоря, трудно понять, почему так долго многие наши философы сопротивлялись введению в на­учный оборот понятия «человеческий фактор». Да, само сочетание слов «человеческий» и «фактор» непривычно. Азбука гуманизма учит, что человек не может быть средством, то есть «фактором», что он при всех случаях является самоцелью, обладает нравствен­ной, духовной автономией. Но ведь любому, кто хотел видеть и слышать, с самого начала было ясно, что тут случай особый, даже исключительный. С помощью этого неуклюжего словосочетания представилась впервые за многие годы возможность поразмышлять о главных уроках нашей социалистической истории, вспомнить о тех основополагающих истинах социального бытия, которыми мы пренебрегли.

Что заставило нас заговорить о человеке, о его страстях как о главном источнике прогресса? Конечно же постигшая нас не­удача. Все попытки перевернуть привычный порядок вещей, дока­зать, что можно развивать производство, блокируя инициативу •низу, конкуренцию, соревновательность, искореняя хозяйствен­ную самостоятельность, предприимчивость, оказались тщетными. Наверное, историки, которым доведется подводить итоги XX века, будут рассказывать о более чем полувековом аграрном кризисе в СССР как о классическом примере неизбежной расплаты не только за насилие над людьми, но и за технократизм, самонадеян­ность, недооценку сложности и ценности крестьянской культуры, духовного богатства крестьянина как типа личности. Глубоко убеж­ден, что ни одно социально-философское понятие, даже модная ^в fiO-е годы категория «отчуждение», не могло продвинуть нас

так близко к главной правде нашего общественного бытия, как понятие «человеческий фактор».

С его помощью мы наконец-то получили возможность сойти с небес благопристойных, идеологически выдержанных рассуж­дений о сущности социализма на грешную землю экономики и увидеть, что мотор нашего производства создан по ошибочному проекту, недодуман в главном. Вместо того чтобы умножать энер­гию человеческих интересов, выводить ее на простор хозяйствен­ной жизни, он гасил ее в самом зародыше. Новое, не понравившееся многим философам понятие как раз и зафиксировало этот анти­энергетический изъян сложившейся организации труда, один из глубочайших в истории нового времени кризис мотивов к труду, который потряс все основание нашей экономики и общественной жизни. Это понятие давало и дает возможность рассказать правду о главных уроках прошлого и настоящего. Оно помогло высветить истины, затемненные эпохой вульгарного социологизма, напом­нило о том, что в основе общественной жизни лежит энергия пре­следующего свои цели человека, что только живой интерес создает культуру, пробуждает волю, активность, заставляет работать мозг. Понятие «человеческий фактор» возникло в борьбе с мифами обществоведения застойной эпохи, и прежде всего с теорией «обо­лочки». Речь идет о выдвинутом в начале 70-х годов предложении рассматривать сложившиеся производственные отношения, госу­дарственную организацию труда в национальном масштабе как «платье на рост», в которое для завершенности социалистического здания осталось только вмонтировать передовую технику. Этот миф носил интернациональный характер. Ибо иллюзия, согласно которой мы уже нашли оптимальный способ реализации идеи обоб­ществления средств производства, новые, более эффективные, чем при капитализме, мотивы к труду, по крайней мере в промышлен­ности, и дело-де осталось только за передовой техникой, довлела в эти годы над сознанием многих политиков.

Но то, что многие теоретики и политики называли «платьем на рост», оказалось на самом деле кладбищем для передовой тех­ники, для миллиардных ассигнований. Классический тому при­мер — попытки за счет обильных капитальных вложений решить проблемы Нечерноземья. Оказалось, что до тех пор, пока люди ощущают себя поденщиками, отчуждены от земли, не имеют нрава планировать свой труд, распоряжаться его результатами, новая техника не меняет дела. Сама по себе она не стимулирует ни ини­циативу, ни профессиональное совершенство, ни бережливость. Надежды начала 20-х годов на тысячи тракторов, которые, как верили многие, в состоянии переломить судьбу русской деревни, себя не оправдали. Мы буквально наводнили страну тракторами и комбайнами, а относительное отставание ее аграрного сектора от традиционного фермерского хозяйства стран Западной Европы не только не уменьшилось, а увеличилось. И немудрено. В неко­торых областях сегодня на круг меньше собирают зерна, чем до революции.

По мере исследования причин торможения экономического развития страны становилась все более очевидной тесная зависи­мость между состоянием нашего общества и его способностью стимулировать хозяйственную инициативу населения, находить применение разнообразным человеческим дарованиям. Старые формы социалистических производственных отношений, сформи­ровавшиеся в 30-е годы, исчерпали себя так быстро именно потому, что они не были рассчитаны на широкую инициативу, активность самих работников. Вместо того чтобы в максимально возможной степени стимулировать развитие интеллектуального потенциала народа, привлечь наиболее квалифицированных, талантливых, инициативных, неуемных людей к решению стоящих перед обще­ством задач, прежние отношения, напротив, всячески гасили «незапланированные инициативы». Сущность так называемого механизма торможения как раз и состояла в автоматическом оттор­жении наиболее талантливых и энергичных работников, всех тех, кто не дает спокойно жить, требует перемен, ломает устоявшийся порядок, кто способен самостоятельно мыслить.

Человеку трудно смириться с ролью винтика. Он инстинктивно сопротивляется однообразию, бежит от принудительного, навязан­ного труда. Идею свободного, творческого развития личности, гуманистический идеал марксизма, как оказалось, на практике трудно соединить с абсолютизацией плана, идеей полного вытес­нения экономической инициативы снизу. Из бедности отдельных граждан невозможно построить богатое государство. Мы посте­пенно возвращаемся к старой народной истине, которая учит, что богатство державы создается старательностью мастера, его уверен­ностью в себе и в своем достатке.

Впрочем, если посмотреть на то, что с нами произошло, чем окончились планы полного огосударствления производства, по­пытки преодолеть рынок, самостоятельность производителя, с более широкой, исторической точки зрения, то, наверное, нужно не столько печалиться, сколько радоваться. Значит, все же чело­век — существо творческое, свободное, он не смог примириться с участью винтика административной машины, не принял навязан­ную ему систему всеобщего опекунства, тотального единообразия, запретов. Значит, старый мир имел смысл, его нельзя разрушать до основания, значит история человечества, труд, мышление, ини­циатива сотен поколений, в том числе и поколений крестьян, жив­ших до нас, не были напрасны, не во всем наши предки ошибались, не все найденные ими способы труда, принципы человеческого общежития были ложными.

Поиск по сайту: