Что значит национальная культура?

Во-вторых, основной задачей «национально-государственного строительства» считалось сохранение национальной культуры с перспективой её вхождения в единый сверхкультурный советский организм. Но эта задача упиралась в тезис Ленина о «двух культурах». В самом деле, политическая культура сохранению не подлежала: она принадлежала прежним правящим классам, поэтому Советская власть сознательно стремилась порвать с политическими традициями прошлого.

Традиционная экономика тем более подлежала разрушению: ведь она была в лучшем случае буржуазной, чаще же — добуржуазной. А ведь со времён Маркса было аксиомой, что коммунизм должен создать более мощную экономическую базу, чем капитализм: иначе где основания считать его передовым строем? Поэтому крупная промышленность и сельское хозяйство колхозного типа насаждались и в тех республиках, население которых (даже по марксистской исторической концепции) не созрело для таких перемен. Некоторые солдаты-«афганцы» в начале 1980‑х годов рассказывали, что в ряде случаев афганского крестьянина можно было заставить взять часть помещичьей земли только под угрозой расстрела: «А как я её возьму, если она не моя?!». И даже взяв такую землю, крестьянин не обрабатывал её, а охранял — в ожидании, когда вернётся хозяин. В кочевых краях насильственный перевод к оседлости обернулся трагедией: традиционная экономика — под запретом, новая — ещё не налажена, да и необходимых для неё навыков пока нет. Результатом стало массовое вымирание населения от голода — например, в Казахстане в начале 1930‑х годов.

В духовной культуре абсолютно неприемлемо было всё, что связано с религией: целостность марксистского мировоззрения не допускала с ней компромиссов. Вплоть до 1932 г. под запретом были даже новогодние ёлки, пока Постышеву (один из немногих наркомов, которому удавалось какое-то время сдерживать крайности самого Сталина) не удалось доказать, что это — не христианский обряд. После этого ёлка была разрешена, но только… с красной звездой на верхушке. Полностью церковь ликвидировать всё же не удалось, но она была поставлена под жёсткий контроль органов безопасности. Священник с партбилетом — нередкая фигура того времени.

Наконец, социалистический быт по определению был единым для всех. Это означало вмешательство в целый ряд национальных традиций — например, в форму брака. Как ни относиться к мусульманскому обычаю, допускающему гаремы, но чиновничье регулирование столь интимных отношений не могло не вызвать сопротивления. Тем более что такого не позволял себе даже царизм, ограничивавшийся лишь политическим господством над мусульманскими народами и экономической эксплуатацией их природных ресурсов. А нормы общения, по всем канонам марксизма, определялись не традицией, а новым общественным бытием — в условиях чиновничьей регламентации.

В итоге национальная культура сохранялась лишь в виде «элементов», даже меньших, чем в «Критических заметках» Ленина: язык, отдельные части праздничных костюмов (в повседневной жизни уже никто не одевался в традиционный костюм), литература на национальных языках. При этом всё, что относилось к «феодальной» культуре, оказывалось в загоне. Классиками признавались лишь те авторы, у которых можно было обнаружить хоть какие-то свободолюбивые мотивы. Во многих случаях литературная классика создавалась заново. Так, татарская литература начиналась с Габдуллы Тукая — писателя-демократа конца XIX века, а продолжалась уже творчеством послереволюционных писателей. О культуре, например, Казанского ханства вспоминать было неудобно.

Естественно, что народы воспринимали всё это как русский национализм. Естественно — но неверно. Советская власть готова была подчёркивать уважение национальным особенностям любого народа, кроме русского. Во-первых, его традиции как раз и подпадали под определение Лениным «национализма большой, угнетающей нации». Во-вторых, она была частью именно того старого «мира насилья», который большевики стремились «разрушить до основания» (из партийного гимна — «Интернационала»). Наконец, марксизм — всеобъемлющее рационалистическое учение, стоящее выше национальных традиций. Может быть, Ленин в 1917 г. и не произносил приписываемых ему слов: «А на Россию, милостивые государи, нам начхать». Но бойцы Красной Армии грезили мировой революцией. Патриоты шли в белое движение. Поэтому русский патриотизм долго рассматривался Советской властью как политическая неблагонадёжность. В СССР русские не были угнетающей нацией.

Частью национальной политики было создание алфавитов для бесписьменных народов или упрощение старых алфавитов — для простоты изучения. В 1918 г. была проведена реформа русского алфавита — собственно, предложенная Академией ещё в 1905 г. и утверждённая Временным правительством [11]. В 1921 г. была реформирована арабская графика, которой пользовались мусульманские народы: был введён принцип «одна буква — один звук». С конца 1920‑х годов, в рамках кампании по «ликвидации безграмотности» (ликбез), для мусульманских и бесписьменных народов были созданы новые алфавиты — на основе латиницы. Считалось, что это облегчит взаимопонимание с зарубежными пролетариями. Даже молдавский язык в 1931-1932 гг. пытались перевести на латиницу — хотя впоследствии это не допускалось по принципиальным соображениям: между молдавским и румынским языками советские чиновники не могли усмотреть другой разницы, кроме алфавита. При этом следует заметить, что в молдавской кириллице правила были установлены окончательно лишь в брежневскую эпоху [12].

Более того, знаменитый нарком просвещения А.В. Луначарский строил планы перевода на латиницу даже русского языка! Кстати, некоторые программисты до сих пор жалеют о неудаче этой попытки: Windows хорошо работает только с нерасширенной латиницей, любая другая графика в нём вызывает проблемы. В наши дни об этом напоминает только сатирический эпизод, не всем уже понятный:

«В ответ на................

мы, геркулесовцы, как один человек, ответим:

а) повышением качества служебной переписки,

б) увеличением производительности труда,

в) усилением борьбы с бюрократизмом, волокитой, кумовством и подхалимством,

<…>

л) поголовным переводом делопроизводства на латинский алфавит,

а также всем, что понадобится впредь».

(Ильф И., Петров Е. Золотой телёнок, 3, XIX).

Так или иначе, эта идея не осуществилась, и в конце 1930‑х годов все народы, успевшие получить латинскую графику, были переведены на кириллицу. В послевоенном Союзе латиницей пользовались только народы Прибалтики.

Результат всех этих реформ серьёзнее, чем может показаться. Так, татары в 1921 г. вместо прежней арабской графики получили усовершенствованную арабскую, в 1929 г. — латинскую, а в 1939 г. — кириллическую. Народ, трижды за 20 лет сменивший графику, практически лишался всей своей прежней письменной культуры. Ему можно было внушать любые мифы о его же прошлом. Документы и сочинения, написанные на арабской графике, становились доступными лишь немногочисленным (и проверенным в органах) специалистам. Все остальные, чтобы читать свою же литературную классику, нуждались в переводе. А переводилось не всё — под благовидным предлогом трудностей с бумагой. И как переводилось! Лично мне доводилось видеть стихи М. Эминеску в молдавском издании (кириллицей) с указанием: «Перевод с румынского такого-то». В данном случае «перевод» заключался только в переписывании другим алфавитом. Его можно было бы выполнить, даже не зная языка и не понимая текста. В наши дни его могла бы сделать машина.

А пока всё это происходило, страна восторгалась фильмами, мораль которых — дружба народов. Например, «Свинарка и пастух», где простой чеченский чабан со взводом друзей является в русское село, чтобы жениться по взаимной любви на девушке, с которой познакомился на ВДНХ. Многие ещё помнят песню из того фильма:

И в какой стороне я ни буду,

По какой ни пройду я траве,

Друга я никогда не забуду,

Если с ним подружился в Москве.

Или гениальный «Цирк», с великой Любовью Орловой в главной роли и с моралью: «Это значит, что в нашей стране любят всех ребятишек. Рожайте себе на здоровье, сколько хотите: чёрненьких, беленьких, красненьких, — хоть голубых! Хоть розовеньких в полосочку, хоть в яблочках — пожалуйста!». Смешно видеть в этом только идеологический заказ: это была общая вера, общая и для режиссёров, и для артистов, и для зрителей. Это был своего рода аванс, который народ давал своей власти:

— Да, мы приняли ваш идеал. Теперь сделайте это! Вы сами это обещали.

Этот аванс доверия власть исчерпала до дна, не сумев оплатить. Все принципы Маркса и Ленина были ею один за другим нарушены.

Когда мы ищем разгадку ностальгии по СССР — после всего, что мы узнали о той эпохе, — никогда нельзя забывать:

Поиск по сайту: