Польский вопрос

Во все российские либеральные проекты, во все рассуждения о «славянском единстве» и «русской идее» неизменно вмешивалось слово, ломавшее все прекраснодушные построения. Это роковое слово было — Польша.

Славянская по языку и католическая по вере, Польша до XVIII века оспаривала у России роль центра славянского единства. Оспаривала не без успеха: только те польские области, что были захвачены Екатериной II в 1772–1795 гг., насчитывали почти столько же населения, сколько вся остальная Россия (Эйдельман 1989: 165). И в этих областях веками осуществлялся синтез народов, языков и религий на основе, весьма отличавшейся от российской модели. Довольно долго Польша была проводником европейской культуры для всей Восточной Европы, и вплоть до петровской эпохи в Москве пользовались уважением польские моды. Многие слова вошли в русский язык через посредство западного соседа — от имён французских королей («Людовик» вместо «Луи») до слова «музыка», в котором ещё Пушкин ставил ударение по французскому правилу («Вошел... Ах, новость, да какая! Муз ы ка будет полковая!» — Евгений Онегин, 5, XXVIII), в наши же дни оно ставится так же, как в польском (m u zyk). Даже водка, ставшая чуть ли не национальным символом России, была изобретена в XIV веке польскими алхимиками.

В 1795 г. Польша была поделена Россией, Австрией и Пруссией и утратила независимость. После наполеоновских войн был устроен передел, и с 1815 г. центральные польские области вместе с Варшавой составили Королевство Польское под властью России. Двум другим державам остались только окраины бывшей Речи Посполитой: пруссакам — Познань и Гданьск, австрийцам — Галиция.

Более ста лет (1795–1918) страна боролась за возвращение независимости. Возглавляло эту борьбу польское дворянство, помнившее о своих былых привилегиях и о шляхетской чести. Дальше этого претензии шляхтичей не шли. Программы польских революционеров и в 1793–1795, и в 1830–1831 гг. не включали решения крестьянского вопроса, так что царизму удавалось играть в Польше роль, которую он хотел бы, да не мог сыграть в самой России: защищать крестьян от «лукавых бояр». После подавления первого польского восстания 1830–1831 гг. Николай I (!) отменил в стране крепостное право. После второго восстания (1863–1864 гг.) как раз проводилась размежёвка земель между крестьянами и помещиками по всей России. Везде крестьяне лишились в пользу помещиков части земель, которыми пользовались при крепостном праве. Только в тех губерниях, где помещиками были поляки (в Белоруссии и на Правобережной Украине), крестьянские наделы были увеличены за счёт панов — порой до 40 %. Даже такие слабые органы местного самоуправления, как земства (где тон задавали дворяне), в этих губерниях не создавались. Попытка ввести их хотя бы в 9 губерниях Западного края ещё в 1911 г. стоила жизни Столыпину (Bazylow 1982).

В самой же Польше национальный гнёт приобретал всё более варварские формы. Уже первые правители страны — великий князь Константин Павлович и бывший либерал Новосильцев — демонстрировали презрение к языку и обычаям страны и управляли с помощью жестоких репрессий. Либеральная конституция, дарованная Польше Александром I, была ими сведена на нет. В поэме А. Мицкевича «Дзяды» на балу у Новосильцева один русский офицер говорит другому:

Нас ненавидят здесь всё больше,

Но виноват ли в том народ,

Когда наш царь в пределы Польши

Всё подлецов упорно шлёт?

Оба польских восстания были потоплены в крови, размах расправ потряс Европу. После первого восстания была отменена польская конституция, страна лишилась права иметь собственную армию. После второго восстания на улицах крупных городов было запрещено даже говорить по-польски, началась насильственная русификация. Королевство стало официально называться то «Варшавским генерал-губернаторством», то «Привислянским краем». В то же время оно так и не стало органической частью России. Даже царская статистика указывала любые данные по империи с примечанием: «без Польши и Финляндии». И это несмотря на то, что по меркам отсталой России Польша была промышленно развитой областью.

К тому же разгром повстанцев вызвал мощную волну эмиграции — прежде всего во Францию, с которой у поляков были давние исторические связи. В числе польских беженцев в Париже были композитор Фредерик Шопен и поэт Адам Мицкевич, наполеоновский маршал Юзеф Понятовский и министр иностранных дел Наполеона III Александр Валевский (сын Наполеона I и польской графини), гениальный пианист Игнаций Падеревский и великий физик Мария Склодовская-Кюри. Ещё до этого покинули страну замечательный композитор Михал Огиньский — вероятный автор гимна, соперничавшего по европейской своей славе с самой Марсельезой («Еще Польска не згинела…»), наполеоновский генерал Генрик Домбровский — его потомок Ярослав Домбровский позже стал генералом Парижской коммуны. И эта эмиграция делала всё, что могла, чтобы склонить европейское общественное мнение в пользу своей родины. Польский вопрос постоянно осложнял русско-французские отношения.

Независимость Польши была знаменем, под которым мог сложиться межклассовый блок под эгидой самого реакционного класса — дворянства, против интересов не только рабочих, но даже отечественной буржуазии. В сущности, идеологи независимости понимали под ней простую реставрацию старой Речи Посполитой, вплоть до восстановления границ 1772 года [7]. Никакие социальные реформы в этих проектах обычно не предусматривались.

Именно поэтому Роза Люксембург решилась на отчаянный шаг — выступить против идеи независимости собственной родины, овладевшей умами практически всех поляков. Точнее, она выступила против идеи права наций на самоопределение: не в размежевании со своими иноязычными собратьями — задача пролетариев!

Однако то, что могло быть верно в особых условиях Польши, не годилось для России. К тому же идеи Р. Люксембург подхватили другие, куда более мелкие национальные деятели, вроде Ф. Либмана (из Бунда — Еврейского трудового союза) и украинского националиста Л. Юркевича. Это и вызвало резкую отповедь Ленина.

Поиск по сайту: