Аграрный вопрос

Аграрные дебаты в Государственной думе чрезвычайно поучительны. На речах вожаков разных партий необходимо остановиться подробнее и вникнуть в их содержание.

Главный пункт аграрного вопроса – отношение к помещичьей земельной собственности. Крестьянство борется против нее, добиваясь земли для себя.

Как относятся к этой борьбе разные партии?

Социал-демократы прямо и открыто выдвинули требование отчуждения без выкупа.

Представитель с.-д. Церетели в своей речи энергично доказывал лживость защиты «прав» помещичьей собственности, разъяснял ее происхождение из хищничества, показывал все безмерное лицемерие речей о неотъемлемости частной собственности, опро­вергал премьер-министра, под «государственностью» понимавшего не народные инте­ресы, а интересы той кучки помещиков, с которой государственная власть кровно связана. Добавьте к этому сделанное в конце речи тов. Церетели предложение передать во­прос на рассмотрение местных земельных комитетов (конечно, выбранных всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием), – и вы получите цельную и определенную картину пролетарской позиции в земельном вопросе.

Права помещиков на землю отрицаются.

Способ преобразования определяется отчетливо: местные комитеты, это значит преобладание крестьянских интересов над помещичьими.

Отчуждение без выкупа, это значит полное отстаивание интересов крестьян, неприми­римая борьба с классовой корыстью помещиков.

Перейдем к трудовикам.

Караваев не выдвинул принципа: «отчуждение без выкупа» с полной ясностью и определенностью. Представитель крестьян менее решительно предъявил требования народа к помещикам, чем представитель рабочих.

Не было ясно выдвинуто требование передать вопрос местным комитетам, не был заявлен протест против затеи либералов (кадетов) запрятать обсуждение острого вопроса в комиссию, подальше от народа, подальше от свободной критики.

Но, несмотря на все эти недостатки, трудовик защищал дело крестьян против помещиков, раскрывал глаза народу на бедственное положение крестьянства.

Он оспаривал выводы защитников помещичьего класса, отвер­гающих необходимость расширения крестьянского землевладения.

Он определял ми­нимум крестьянской нужды в земле в 70 млн. дес. и разъяснял, что помещичьих, удель­ных и прочих земель для удовлетворения нужды крестьян есть более 70-ти млн. дес.

Общий тон речи трудовика, несмотря на подчеркнутые нами недостатки, – был обращением к народу, стремлением раскрыть народу глаза...

Чтобы разобрать взгляд Трудовой группы, я позволю себе остановиться на речи священника Тихвинского.

Депутат Тихвинский поддерживает земельный проект Трудовой группы, построенный на началах уравнительности землепользования. Защищая этот проект, депутат Тихвинский говорил:

«Вот как смотрит крестьянство, вот как смотрит трудовой народ на землю: земля божья, и трудящий­ся крестьянин имеет право на нее так же, как каждый из нас имеет право на воду и воздух. Было бы странно, если бы кто стал торговать водою и воздухом, – так же странно звучит для нас, если кто торгует землей. Крестьянский союз и Трудовая группа желают провести принцип: вся земля – трудящемуся народу. А о выкупе земли – каким путем он осу­ществится, путем выкупа, путем простого отчуждения без выкупа, – трудовое крестьянство не интере­сует этот вопрос...»

Так говорил от имени Крестьянского союза и Трудовой группы депутат Тихвинский.

Ошибка, глубокая ошибка трудовиков в том и состоит, что их не интересует вопрос о выкупе и о способах осуществления земельной реформы, – тогда как от этого вопроса действительно за­висит, добьются ли крестьяне освобождения от помещичьего гнета. Интересуются же они вопросом о купле-продаже земли и о равном праве всех на землю, – тогда как этот вопрос не имеет никакого серьезного значения в борьбе за действительное освобожде­ние крестьянства от помещичьего гнета.

Депутат Тихвинский отстаивает тот взгляд, что землю нельзя покупать и продавать, что все трудящиеся имеют равное право на землю.

Я вполне понимаю, что такой взгляд вытекает из самых благородных побуждений, из горячего протеста против монополий, против привилегий богатых тунеядцев, против эксплуатации человека человеком, – вытекает из стремления добиться освобождения всех трудящихся от всякого угнетения и всякой эксплуатации.

За этот идеал, идеал социализма, борется социал-демократическая рабочая партия.

Но этого идеала нельзя достигнуть путем уравнительного землепользования мелких хозяев, о котором мечтает депутат Тихвинский и его единомышленники.

Депутат Тихвинский говорит, что странной кажется крестьянину продажа земли, во­ды или воздуха.

Я понимаю, что у людей, живущих всю жизнь в деревне, должно было сложиться такое воззрение.

Но бросьте взгляд на все современное капиталистическое общество, на крупные города, на железные дороги, на шахты и рудники, фабрики и заводы.

Вы увидите, как захвачены богатыми и воздух и вода и земля.

Вы увидите, как десятки и сотни тысяч рабочих осуждены на лишение свежего воздуха, на работу под землей, на жизнь в подвалах, на употребление испорченной со­седством фабрик воды.

Вы увидите, как бешено растут цены на землю в городах и как эксплуатируется рабочий не только фабрикантами и заводчиками, но и домовладельцами.

Да что говорить о купле-продаже воды, воздуха и земли, когда все нынешнее общество только и держится, что куплей-продажей рабочей силы, т.е. наемным рабством миллионов людей!

Подумайте, может ли быть речь о равенстве землевладения, о запрещении купли-продажи земли при существовании власти денег и власти капитала?

Может ли избавиться русский народ от гнета и эксплуатации, если за каждым гражданином будет признано равное право на одинаковый участок земли, а в то же время кучка людей будет владеть миллионами рублей, масса же останется нищей?

Нет, господа, пока держится власть капитала, – невозможно будет никакое равенство меж­ду землевладельцами, невозможны, смешны и нелепы какие угодно запрещения прода­вать и покупать землю.

Все, не только земля, но и человеческий труд, и человеческая личность, и совесть, и любовь, и наука, – все неизбежно становится продажным, пока держится власть капитала.

Говоря это, я вовсе не хочу ослабить крестьянской борьбы за землю, ослабить ее значение, ее важность, ее неотложность. Ничего подобного. Я сказал уже и повторяю, что эта борьба справедлива и необходима, что крестьяне и в своих интересах, и в интересах пролетариата, и в интересах всего общественного развития должны сбросить с себя крепостнический помещичий гнет.

Возьмем речь кадета Кутлера.

Перед нами сразу открывается совсем иная картина. Чувствуется, что мы попали в лагерь поме­щиков, которые понимают неизбежность «уступок», но прилагают все усилия, чтобы уступить поменьше.

Кутлер говорил о своем «согласии» с трудовиками, о своем «сочувствии» трудовикам только для того, чтобы позолотить пилюлю немедленных ограничений, урезок, сокращений, которые, дескать, необходимы в проекте трудовиков. Вся речь Кутлера пол­на всевозможных доводов против с.-д. и против трудовиков.

Чтобы не быть голословными, разберем речь Кутлера шаг за шагом.

Вступление. Книксен трудовикам. Кадет присоединяется к основной мысли, он горячо сочувствует... но... но... проект Трудовой группы «не ограничивается простой и ясной задачей помочь крестьянскому малоземелью. Он идет дальше, он стремится пересоздать в корне все существующие земельные правоотношения».

Г. Кутлер говорит, говорит, говорит. Потоком слов он забивает головы слушателей, чтобы получить вывод:

«по-моему... недостает 30 млн. дес.[yyyyy]«.

И только. Но разве же это ответ о 70-ти миллионах? Ведь вы просто виляете, почтенный ры­царь «народной свободы», вы просто заговариваете зубы! Надо передать от помещиков крестьянам 70 млн. дес.? Да или нет? Потрудитесь дать простой и ясный ответ, гг. кадеты. Вместо прямого ответа наш бывший министр и теперешний либеральный лицемер вертится, как черт перед заутреней, и восклицает патетически:

«Не есть ли это право (право на землю, по проекту Трудовой группы) – право войти в помещение, в котором все места уже заняты?». Не правда ли, хорошо? Вопрос о 70-ти млн. дес. обойден. Крестьянам либеральный барин дает ответ: помещение занято.

Г. Кутлер, говоря о земле, возражал трудовикам насчет «потребитель­ной нормы» и насчет того, хватит ли земли. Г. Кутлер взял «норму 1861 года», и сообщил, что «по его приблизительному расчету» (Дума об этом расчете ни слова не слыхала и ровнехонько ничего не знает!) даже до этой нормы недостает 30 миллионов десятин. Депутат Кутлер старался доказать недостаточность земли для помощи крестьянам, но не мог до­казать этого, давая голословные и неверные цифры.

Я вообще должен предостеречь вас, господа, от злоупотребления этими понятиями: «трудовая норма», «потребительная норма». «Нормы» сбивают людей с толку и затемняют истинную сущность дела. Переносить спор на «нормы», даже вообще толковать о них теперь, значит делить шкуру медведя прежде чем он убит, – и притом делить эту шкуру словесно, в собрании таких людей, которые не будут делить шкуру на деле, когда мы убьем медведя.

Не беспокойтесь, господа! Крестьяне легко сумеют поделить землю, – только бы им добыть земли. И не спросят крестьяне никого о том, как им делить землю, не позволят никому вмешиваться в то, как им разделить землю – пустые это речи.

Мы здесь не межевая канцелярия, не землеустроительная комиссия, а политический орган.

Мы должны помочь народу решить экономическую и политическую задачу, помочь крестьянству в борьбе с помещиками, как классом, живущим крепостнической эксплуатацией.

Эту живую, насущную задачу затемняют разговоры о «нормах». Например, депутат Кутлер именно так и обошел настоящую суть вопроса. Трудовик Караваев сказал прямо: 70 миллионов десятин. Что ответил на это депутат Кутлер? На это он не ответил. Он запутал вопрос «нормами», т.е. прямо уклонился от ответа на то, согласен ли он, согласна ли его партия все помещичьи земли отдать крестьянам или нет.

Кто несогласен все помещичьи земли отдать крестьянам – тот не стоит за крестьян, тот не хочет действительной помощи крестьянам.

Депутат Кутлер недаром умолчал об этом вопросе. Депутат Кутлер щеголял словом: «принудительное отчуждение».

Господа, не давайте себя увлечь словами! Не обольщайтесь красивой фразой! Смот­рите на суть дела!

Когда мне говорят: «принудительное отчуждение», я спрашиваю себя: кто кого принудит? Если миллионы крестьян принудят подчиниться интересам народа кучку помещиков, тогда это очень хорошо. Если кучка помещиков принудит миллионы крестьян подчинить свою жизнь корысти этой кучки, тогда это очень плохо.

Принудительное от­чуждение помещичьей земли выгодно крестьянам тогда и только тогда, если помещики будут принуждены отдать крестьянам много земли и отдать дешево. А если помещики при­нудят крестьян заплатить дорого за жалкие клочки земли? Слова: «принудительное отчуждение» ровно еще ничего не говорят, раз нет действительных гарантий того, что помещики не надуют крестьян.

Г. Кутлер не только не предлагает ни одной из этих гарантий, а, напротив, всей своей речью, всей своей кадетской позицией исключает их.

Внедумской работы кадеты не хотят.

Местные комитеты они открыто проповедуют в антидемократическом составе: представители от крестьян и от помещиков поровну с председателем от правительства! Это уже всецело означает принуждение крестьян помещиками.

Добавьте к этому, что оценку земли будут делать такие же помещичьи комитеты (уже теперь кадеты возлагают на крестьян половину плате­жей за землю, другую половину заплатят тоже крестьяне, только в виде увеличившихся налогов!) – и вы убедитесь, что гг. кадеты мягко стелют, да жестко спать.

Итак, кадеты против какой бы то ни было формы общественного пользования землей^[zzzzz], против безвозмездного отчуждения, против местных земельных комитетов с преобладанием кресть­ян, против революции вообще и, особенно, против крестьянской аграрной революции.

В чем состоит возражение депутата Кутлера против национализации земли:

«Мне кажется, что можно себе представить политические условия, при которых проект о национали­зации земли мог бы получить силу закона, но я не могу представить себе в ближайшем будущем таких политических условий, при которых этот закон был бы действительно осуществлен».

Веско и убедительно. Либеральный чиновник, который всю жизнь «картинно спину гнул свою», не может себе представить таких политических условий, когда бы законодательная власть при­надлежала представителям народа. Обыкновенно бывает так – намекает наш милый либерал, – что власть принадлежит кучке помещиков над народом.

«... Политические условия»!.. Что это значит? Это значит: военно-полевые суды, усиленная охрана, произвол и бесправие, Государственный совет и иные столь же милые учреждения Российской империи. Г. Кутлер хочет приспособить свой аграрный проект к тому, что осуществимо при военно-полевых судах, усиленной охране и Государственном совете? Я бы не удивился, если бы за это г. Кутлер был награжден... не сочувствием народа, нет, а... орденом за услужливость!

Г. Кутлер не может себе представить такие политические условия, при которых про­ект национализации земли мог бы получить силу закона... Еще бы! Человек, называющий себя демократом, не мог себе представить демократических политических усло­вий... Но ведь задача демократа, числящегося народным представителем, состоит не только в том, чтобы «представлять себе «всякие хорошие или худые вещи, но и в том, чтобы пред­ставлять народу истинно народные проекты, заявления, изложения.

Рассуждение г-на Кутлера сводится всецело к тому, что так как у нас госу­дарство не демократическое, то не надо нам и аграрных законопроектов вносить демократических! Так как у нас государство служит интересам помещиков, то нельзя нам (представителям на-ро-да!) и в аграрных проектах писать того, что помещикам неугодно...

Кутлер заявляет, что не надо «перестраивать в корне земельные отношения».

Савельев предостерегает против того, чтобы «затронуть массу интересов», говоря: «принцип полного отвержения собственности едва ли был бы удобен, и могут встретиться очень большие и серьезные осложнения в его приложении, в особенности, если мы примем во внимание, что у крупных владельцев, имеющих свыше 50 дес, очень много земель, а именно 79 440 000 десятин» (крестьянин ссы­лается на латифундии, чтобы доказать необходимость их уничтожения; либерал – что­бы доказать необходимость низкопоклонства).

Шингарев «величайшим несчастьем» считал бы, если бы народ сам взял землю.

Родичев соловьем поет: «мы не разжигаем классовой вражды, нам бы хотелось забыть прошлое».

Капустин то же самое: «наша задача сеять везде мир и справедливость, а не сеять и раздувать классовую вражду».

Крупенский возмущается речью социалиста-революционера Зимина за то, что она «полна ненависти к имущим классам».

Одним словом, в осуждении классовой борьбы кадеты и правые едино суть. Но правые знают, что делают. Тому классу, против которого направляется борьба, не может не быть вредна и опасна проповедь классовой борьбы. Правые верно блюдут инте­ресы крепостников-помещиков. А кадеты? Они ведут борьбу – говорят, что ведут борьбу! – они хотят «принудить» помещиков, в руках которых власть, и они осуждают классовую борьбу!

С.-д. и трудовики говорили в Думе за крестьян. Правые и кадеты – за помещиков. Это – факт, и никакие увертки и фразы не скроют его.

Позицию правых в аграрном вопросе лучше всех выразил граф Бобринский поспорив с левым священ­ником Тихвинским насчет священного писания и его заветов повиноваться властям, помянув «самую чистую, самую светлую страницу русской истории» – осво­бождение крестьян, граф «с открытым забралом» под­ходит к аграрному вопросу.

«Каких-нибудь 100-150 лет тому назад в Западной Европе почти повсюду крестьяне жили так же бедно, так же приниженно и невежественно, как у нас теперь. Была та же община, как и у нас в России, с переделом по душам, этот ти­пичный пережиток феодального строя». Теперь, продолжает оратор, крестьяне в Западной Европе живут в достатке. Спрашивается, какое чудо превратило «нищего, приниженного крестьянина в зажиточного, уважающего себя и других, полезного гражданина»? «Тут есть только один ответ: чудо это совершила крестьянская личная соб­ственность, собственность, которая столь ненавистна здесь левыми, собственность, ко­торую мы, правые, будем отстаивать всеми силами нашего разума, всею мощью нашего искреннего убеждения, ибо мы знаем, что в собст­венности сила и будущность России… С средины прошлого века агрономиче­ская химия сделала удивительные... открытия в области питания растений, и загранич­ные крестьяне – мелкие собственники наравне (??) с крупными – сумели использо­вать эти открытия науки и применением искусственного удобрения достигли еще большего повышения урожаев, и теперь, когда на нашем великолепном черноземе мы получаем 30-35 пудов зерна, а иногда и семян не получаем, за границей из года в год в среднем достигается урожай от 70 до 120 пудов, смотря по стране и климатическим условиям. Вот вам разрешение земельного вопроса. Это не мечта, не фантазия. Это поучительный исторический пример. И не по стопам Пугачева и Стеньки Разина с криком «Сарынь на кичку» пойдет русский крестьянин» (ой, граф, не ручайтесь!), «он пойдет по единственному верному пути, по которому пошли все цивилизованные народы, по пути своих соседей Западной Европы и по пути, наконец, наших польских братьев».

Граф Бобринский говорит далее, и справедливо говорит, что «этот путь ука­зан в 1861 году – при освобождении крестьян от крепостной зависимости». Он совету­ет не пожалеть «десятков миллионов» на то, чтобы «создать зажиточный класс кресть­ян-собственников». Он заявляет: «вот, господа, в общих чертах наша аграрная про­грамма. Это не программа предвыборных и агитационных посул. Это не программа ломки существующих социальных и юридических норм» (это программа насильствен­ного выживания со света миллионов крестьянства), «это не программа опасных фанта­зий, а это программа вполне осуществимая» (это еще вопрос) «и испытанная» (что правда, то правда). «И давно пора бросить мечту о какой-то экономической самобытно­сти русского народа... Но как объяснить себе, что совершенно неосуществимые проек­ты, как проект Трудовой группы и проект партии народной свободы, внесены в серьезное законодательное собрание? Ведь никогда никакой парламент в мире не слыхал об отобрании в казну всей земли или о том, чтобы землю взять у Ивана и отдать Петру... Появление этих проектов есть результат растерянности» (объяснил!)... «Итак, русское крестьянство, перед тобой выбор двух путей: одна дорога широкая и на вид легкая – путь захвата и принудительного отчуждения, к которому тебя отсюда призывали. Путь этот вначале заманчив, но кончается обрывом» (для помещиков?) «и гибелью как для крестьянства, так и для всего государства. Другой путь – путь, узкий и тернистый, но этот путь ведет тебя к высотам правды, права и прочного благополучия».

Как видит читатель, это – правительственная программа. Именно ее осуществляет Столыпин своим знаменитым аграрным законодательством по 87 статье[133].

В программе черносотенцев и октябристов нет и намека на защиту докапиталистиче­ских форм хозяйства, например, на прославление патриархальности земледелия и т.п. Защита общины окончательно сменилась ярой враждой к общине. Черносотен­цы становятся на почву капиталистического развития, рисуют программу безусловно экономически-прогрессивную, европейскую. Они прекрасно знают, чего они хотят, куда они идут, на какие силы они рассчитывают. У них нет ни тени половинчатости и нерешительности. У них ясно чувствуется связь с вполне определенным классом, привыкшим командовать, оценивающим верно условия сохранения своего господства в капиталистической обстановке и отстаивающим свои интересы беззастенчиво – хотя бы это стоило ускоренного вымирания, забивания, выселения миллионов крестьян.

Реакционность черносотенной программы состоит не в закрепле­нии каких-либо докапиталистических отношений или порядков (в эпоху II Думы уже все партии признают капитализм, как данность), а в развитии капитализма по юнкерскому типу для усиления власти и до­ходов помещика, для подведения нового, более прочного, фундамента под здание са­модержавия.

Как относятся эти люди к идее национализации земли? – Их приводит в ярость всякий намек на национализацию, и они бо­рются против нее. Черно­сотенные помещики вынуждены хвататься за все и всяческие доводы против национа­лизации. Классовое чутье подсказывает им, что национализация в России XX века не­разрывно связана с крестьянской республикой. Чтобы бороться с крестьянской революцией, правые должны были выступать перед крестья­нами в роли защитников крестьянской собственности против национализации.

Во второй Думе в виде исключения попадаются настоящие правые крестьяне – чуть ли не один Ременчик (Минской губ.), знать не знающий никакой общины и никаких «фондов», горой стоящий за собственность. Но и этот Ременчик высказывается за отчуждение «по справедливой оценке», т.е. оказывается в сущности кадетом.

Другие «правые крестьяне» второй Думы несомнен­но левее кадетов. Возьмите Петроченко (Витебской губ.). Он начинает с того, что «до смерти будет защищать царя и отечество». Правые аплодируют. Но вот он пере­ходит к вопросу о «малоземелье».

«Сколько прений ни ведите, – говорит он, – друго­го земного шара не создадите. Придется, значит, эту землю нам отдавать. Здесь кто-то из ораторов указывал, что крестьяне наши темны и невежественны, и не к чему и бес­полезно им давать много земли, так как она все равно пользы не принесет. Конечно, земля нам раньше мало пользы приносила, именно тем, у которых ее не было. А что мы невежественны, так мы ничего иного и не просим, как земли, чтобы по своей глупости в ней же ковыряться. Со своей стороны я думаю, что, конечно, дворянину и неприлично возиться с землей. Здесь говорилось о том, что частновладельческих земель нельзя коснуться по закону. Я, конечно, согласен с тем, что закона надо придерживаться, но для того, чтобы устранить малоземелье, нужно написать такой закон, чтобы все это и сде­лать по закону. А чтобы никому не было обидно, то для этого депутат Кутлер предла­гал хорошие условия. Конечно, он, как человек богатый, дорого сказал, – и мы, кре­стьяне, бедные, столько не можем заплатить, а о том, как нам жить – обществами, подворными владениями или хутором, то я считаю, с своей стороны, нужным предос­тавить всем, как кому удобно жить».

Вот крестьянин Шиманский (Минской губ.).

«Я пришел сюда защищать веру, царя и отечество и требовать земли... конечно, не грабежом, а мирным путем, по справедливой оценке... Поэтому я от всех крестьян предлагаю членам Думы, помещикам, чтобы они вышли на эту кафедру и сказали, что они желают уступить крестьянам по справедливой оценке землю, и тогда наши крестьяне их, конечно, поблагодарят, да я думаю, что и царь-батюшка поблагодарит. Тех же помещиков, которые не согласятся так, я предла­гаю Государственной думе обложить их земли прогрессивными налогами, несомненно, со временем они нам тоже уступят, потому что познают, что большой кусок горло де­рет».

Этот правый крестьянин разумеет под принудительным отчуждением и под справед­ливой оценкой совсем не то, что имеют в виду кадеты. Кадеты обманывают не только левых крестьян, но и правых. Как отнеслись бы правые крестьяне к кадетским планам составления земельных комитетов, если бы они ознакомились с ними, видно из следующего предложения крестьянина Мельника (октябрист; Минской губ.).

«Я считаю долгом, – говорил он, – чтобы в количестве 60% попали в комиссию (аграрную) крестьяне, практически знаю­щие нужду (!) и знакомые с положением крестьянского сословия, а не те крестьяне, ко­торые, может быть, носят только звание крестьян. Это вопрос благосостояния крестьян и вообще бедного народа, а никакого политического значения в нем нет. Надо выбрать тех людей, кото­рые могут решить на благо народа этот вопрос практически, а не политически».

Далеко влево пойдут эти правые крестьяне, когда контрреволюция покажет им полити­ческое значение «вопросов благосостояния бедного народа»!

Беспартийные крестьяне представляют особый интерес, как выразители мнений наименее сознательной и наименее организованной деревенской массы:

«Господа народные представители, – говорил Сахно (Киевской губ.), – трудно крестьянским депу­татам всходить на эту трибуну и возражать господам богатым помещикам. В настоящее время крестьяне живут очень бедно оттого, что у них нет земли... Крестьянин терпит от помещиков, страдает, так как по­мещик ужасно притесняет его... Почему помещику можно держать много земли, а на долю крестьян остается только одно царствие небесное?.. Итак, гг. народные представители, когда меня посылали сюда крестьяне, они наказывали мне, чтобы я отстаивал их нужды, чтобы им была дана земля и воля, чтобы все казенные, кабинетские, удельные, частновладельческие и монастырские земли были принудительно отчуждены безвозмездно... Знайте, господа народные представители, голодный человек не может сидеть спокойно, если он видит, что, несмотря на его горе, власть на стороне господ помещиков. Он не может не желать земли, хотя бы это было и противозаконно; его нужда заставляет. Голодный человек готов на все, потому что его нужда заставляет ни с чем не считаться, так как он голоден и беден».

Так же бесхитростна и так же сильна по своей простоте речь беспартийного крестья­нина Семенова (Подольской губ., депутат от крестьян):

«... Горькая беда заключается именно в тех интересах крестьян, которые страждут целый век без зем­ли. Двести лет они ждут, не упадет ли с неба для них добро, но оно не падает. Добро находится у господ крупных землевладельцев, между тем как земля есть божья, а не помещичья... Я прекрасно понимаю, что земля принадлежит всему трудовому народу, который на ней трудится... Депутат Пуришкевич говорит: «Революция, караул»… Страна разберется, господа, я понимаю все прекрасно, мы честные граждане, мы политикой не занима­емся, как говорил один из предшествовавших ораторов... Они (помещики) только пузо себе по-нажирали с нашей крови, с наших соков. Мы вспомним, мы их не будем так обижать, мы и им земли дадим. Если посчитать, то у нас при­дется на каждый двор 16 десятин, а гг. крупным землевладельцам еще останется по 50 десятин... Тысячи, миллионы народа страдают, а господа пиршествуют... А как военная служба, мы знаем: захворал – «у него земля есть на родине». Да где же его родина? Да родины совсем нет. Родина есть только, что он по спискам стоит где родился, и записано, какой он религии, а земли у него нет. Теперь я говорю: меня народ просил, чтобы церковные, монастырские, казенные, удельные и принудительно отчужденные по­мещичьи земли передать в руки трудового народа, который на ней будет трудиться; и на места передать: там они разберутся. Я вам скажу, что народ меня послал, чтобы требовать земли и воли и полной граж­данской свободы; и мы будем жить и не будем показывать, что те барины, а те крестьяне, а будем все люди и будем каждый на своем месте барином».

Когда читаешь такую речь «не занимающегося политикой» крестьянина, то до осяза­тельности ясно становится, что осуществление не только столыпинской, но и кадетской аграрной программы требует десятилетий систематического насилия над крестьянской массой, систематического избиения, истребления пытками, тюрьмой и ссылкой всех думающих и пытающихся свободно действовать крестьян.

Столыпин это понимает и сообразно с этим действует.

Кадеты этого частью не понимают, по свойственному ли­беральным чиновникам и профессорам тупоумию, частью лицемерно скрывают, «стыд­ливо умалчивают», – как о военных экзекуциях 1861 и следующих годов.

Если же это систематическое и ни перед чем не останавливающееся насилие сорвется о какие-нибудь внутренние или внешние препятствия, то беспартийный честный крестьянин, «не занимающийся политикой», создаст из России крестьянскую республику.

Крестьянин Мороз в коротенькой речи просто заявил: «Нужно земли отобрать от священников и помещиков», и затем сослался на Евангелие (не первый уже раз в истории буржуазные революционеры черпают свои лозунги из Евангелия)...

«Как не принесешь священнику хлеба и полштофа водки, он и крестить ребенка не будет... Они еще говорят о святом Евангелии и читают: «просите и дастся вам, стучите и отверзется». Мы просим, просим, а нам не дают, и стучим – не дают; что же, придется двери ломать и отбирать? Господа, не допустите двери ломать, отдайте добровольно, и тогда будет воля, свобода, и вам будет хорошо и нам».

Вот беспартийный крестьянин Афанасьев, который оценивает казачью «муниципализацию».

«Я должен, господа, сказать, что я – представитель от крестьянства Донской области, которого там более 1 000 000 и от которого я попал сюда только один; это уже дает знать, что мы там почти пришельцы... Меня до бесконечности удивляет: неужели Петербург кормит деревню? Нет, напротив. Я когда-то служил в Петербурге 20 с прибавкою лет, и уже тогда замечал, что не Петербург деревню, а деревня Петербург кормит. Так и в настоящее время я замечаю. Все эти прекраснейшие архитектуры, все эти прекрасные, прелестные дома, все это воздвигается теми же крестьянами, как и 25 лет тому назад воздвигались...

Пуришкевич привел при­мер, что у казака более 20 десятин земли имеется, и он тоже голодает... Почему же он не сказал, где эта земля? Есть земля, есть и в России земля, да кто ею владеет? Если ее пересчитать, то окажется, что в области Войска Донского под частным коннозаводством числится 753 546 дес. Теперь я еще упомяну о калмыцком коннозаводстве, о так называемых кочевьях. Там находится всего вообще 165 708 дес. Потом во временном арендовании содержится богатыми людьми 1 055 919 дес. Все эти земли находятся в руках кулаков, богачей, которые давят нас; получают скотину – половину с нас дерут, да один рубль за десятину, да целковый за то животное, на котором мы пашем, а между тем нам надо своих детей кор­мить да казачек и казачат. Вот поэтому у нас и голод оказывается». И оратор рассказы­вает, что по 2700 дес. получают арендаторы за поставку 8 лошадей «под кавалерию»; крестьяне могли бы больше поставлять. «Я расскажу вам, что я хотел убедить наше правительство, что оно жестоко ошибается, не делая этого. Я писал в редакцию «Сель­ского Вестника», чтобы они отпечатали. Мне ответили, что не наше дело правительство учить…

Правительство нам открыло широкие двери чрез Крестьянский банк приобретать земли, – это тот хомут, что в 1861 г. был надет. Оно нас хочет переселить в сибирские пределы.... не лучше ли сделать так: вывезти туда человека, который имеет тысячи десятин, от которого остается земля, и на это сколько будут сыты (аплодисменты слева; голоса справа: «старо, старо»)... В японскую войну я вел своих мобилизованных солдат через те земли (помещичьи), о которых я здесь упоминал. Нам пришлось до сборного пункта более 2 суток ехать. Солдаты меня спрашивают: «куда ты нас ведешь?» Я говорю: «под Японию». – «Что делать?» – «Защищать родину». Я сам, как военный человек, чувство­вал, что нужно защищать родину. Солдаты мне говорят: «какая же это родина – земли Лисецких, Безуловых, Подкопайловых? Где же тут наше? Нашего ничего нет». Они мне говорили то, чего я третий год не могу стереть со своего сердца... Следовательно, господа,... я должен в общей сложности сказать, что во всех тех правах, которые в нашей России существуют, начиная от князей и идя по дворянам, казакам, мещанам и не упоминая слова крестьянин, все должны быть русскими гражданами и пользоваться землей – все те, кто на ней трудится, прикладает к ней свой труд, лелеет и любит ее. Трудись, потей и поль­зуйся ею. Но если не хочешь на ней жить, не хочешь на ней трудиться, не хочешь прикладать к ней свой труд, то не имеешь права ею и пользоваться».

«Не упоминая слова крестьянин»! Это замечательное изречение вырвалось «из серд­ца глубины» у крестьянина, который хочет разорвать сословность землевладения, хочет уничтожить само имя низшего сословия, крестьянского. «Пусть все будут гражданами».

Равное право на землю трудящихся – есть не что иное, как до конца последовательное выражение точки зрения хозяина. Именно так и должен смотреть фермер, который хочет свободного хозяйства на свободной земле.

В первой Думе крестьянин Меркулов (Курской губ.) выразил ту самую мысль относительно национализации надельных крестьянских земель.

«Пугают тем, – сказал Меркулов, – что и крестьянин не расстанется с тем клочком, которым сейчас владеет. На это я ска­жу: кто же у них отнимает? Ведь даже при полной национализации отойдет только та земля, которую хозяин не обрабатывает своими силами, а посредством наемного труда».

Это говорит крестьянин, владеющий, по его собственным словам, 60 дес. земли в собственность.

Конечно, уничтожить наемный труд в капиталистическом обществе или запретить его – мысль детская, но мы должны отсекать неправильные мысли именно там, где начинается неправильность, – начиная с «социализации», а не с национализации.

В речах народников-интеллигентов, особенно энесов, т.е. оппортунистов народничества, надо различать две струи: с одной стороны, искреннюю защиту интересов кре­стьянской массы – в этом отношении речи их производят, по понятным причинам, несравненно более слабое впечатление, чем речи «не занимающихся политикой» крестьян; с другой стороны, некоторый кадетский душок, нечто интеллигентски-мещанское, покушение на государственную точку зрения. Само собою разумеется, что у них, в от­личие от крестьян, видна доктрина: они борются не во имя непосредственно созна­ваемых нужд и бедствий, а во имя известного учения, системы взглядов, извращенно представляющих содержание борьбы.

«Земля – трудящимся», – провозглашает г. Караваев в своей речи и характеризует столыпинское аграрное законодательство по 87 статье, как «уничтожение общи­ны», и «образование особого класса деревенского буржуа».

«Мы знаем, что действительно эти крестьяне являются первой опорою реакции, являются надежною опорою бюрократии. Но правительство, делая эти расчеты, жестоко ошиблось: наряду с этим будет кре­стьянский пролетариат. Не знаю, что лучше: крестьянский ли пролетариат или малоземельное тепереш­нее крестьянство, которое при известных мерах могло бы получить достаточное количество земли».

Тут сквозит реакционное народничество в духе г-на В. В.: «лучше» для кого? для го­сударства? для помещичьего или буржуазного государства? И почему пролетариат не «лучше»? Потому что малоземельное крестьянство «могло бы получить» – т.е. легче могло бы быть успокоено, легче пере­ведено в лагерь порядка, чем пролетариат? Так выходит у г. Караваева: точно он хочет посоветовать Столыпину и К⁰ более надежную «гарантию» от социальной революции!

По вопросу о крестьянской собственности на землю г. Караваев прямо спросил крестьян: «Господа крестьяне-депутаты, вы – представители народа. Ваша жизнь есть крестьянская жизнь, ваше соз­нание есть его сознание. Когда вы уезжали, жаловались ли ваши избиратели на то, что у них нет уверенности в земельном владении? Ставили ли первой вашей задачей в Ду­ме, первым вашим требованием: «Смотрите, укрепите землю в частную собственность, иначе вы не исполните нашего наказа». Нет, вы скажете, этого наказа нам не давали».

Крестьяне не опровергли этого заявления, а подтвердили его всем содержанием сво­их речей. И это не потому, конечно, что русский крестьянин есть «общинник», «антисобственник», а потому, что экономические условия диктуют ему теперь задачу уничтожения всех старых форм землевладения для создания нового хозяйства.

В пассив народникам-интеллигентам надо поставить их широковещательные рассуждения о «нормах» крестьянского землевладения.

«Я думаю, всякий согласится, что для того, чтобы правильно решить земельный вопрос, – заявлял г. Караваев, – необходимы следующие данные: прежде всего норма земли, необходимая для существования, потребительная, и для исчерпания всего количества труда – трудовая. Необходи­мо точно знать количество земли, имеющееся у крестьян, – это даст возможность со­считать, сколько земли недостает. Затем, нужно знать, сколько же земли можно дать?».

Мы решительно не соглашаемся с этим мнением. И мы утверждаем на основании за­явлений крестьян в Думе, что тут есть элемент интеллигентского бюрократизма, чуждый крестьянам. Крестьяне не говорят о «нормах». Нормы, это – бюрократическое измышление, отрыжка проклятой памяти крепостнической реформы 1861 года. Крестьяне, руководимые верным классовым чутьем, центр тяжести переносят на уничтожение помещичьего землевладения, а не на «нормы». Не в том дело, сколько земли «надо». «Другого земного шара не создадите», как бесподобно выразился беспартийный крестьянин. Дело в том, чтобы уничтожить давящие крепостнические латифундии, которые заслуживают уничтожения даже в том случае, если «нормы» окажутся независимо от того достигнутыми.

У интеллигента-народника дело сбивается на то, что если «норма» достигнута, то, пожалуй бы, и не трогать помещиков.

У кресть­ян не тот ход мысли: «крестьяне, сбросьте их» (помещиков) – говорил крестьянин Пьяных (с.-р.) во II Думе. Не потому надо сбро­сить помещиков, что «нормы» не выходят, а потому, что не хочет земледелец-хозяин таскать на себе ослов и пиявок.

То и другое рассуждение – «две большие разницы». Не говоря о нормах, крестьянин с замечательным практическим чутьем «берет быка за рога». Вопрос в том, кто их будет устанавливать? Священник Поярков ве­ликолепно выразил это. «Предполагается установить норму земли на человека, – ска­зал он. – Кто будет устанавливать эту норму? Если сами крестьяне, то, конечно, они себя не обидят, но если вместе с крестьянами будут устанавливать норму и землевладельцы, то еще вопрос, кто одолеет при выработке нормы».

Это не в бровь, а в глаз всей болтовне о нормах.

У кадетов это не болтовня, а прямое предательство мужиков помещикам. И добродушный деревенский священник, г. Поярков, видавший, очевидно, либеральных поме­щиков на деле, у себя в деревне, инстинктивно схватил, где тут фальшь.

«Затем боятся, – говорил тот же Поярков, – что будет много чиновников! Крестьяне сами распределят земли!».

Вот в чем гвоздь вопроса. «Нормы» действительно отдают чиновничеством. У крестьян иное: распределим сами на местах. Отсюда идея местных земельных комитетов, выражающая правильные интересы крестьянства в революции и законно возбуждающая ненависть либеральных негодяев[aaaaaa]. Государству, при таком плане национализации, остается только определение того, какая земля мо­жет служить переселенческим фондом, или требовать особого вмешательства («леса и воды, имеющие общегосударственное значение», как говорит теперешняя наша про­грамма).

Сопоставляя разговоры о нормах с экономическою действительностью, мы сразу увидим, что крестьяне – люди дела, а интеллигенты-народники – люди слова.

По существу, крестьяне-трудовики и крестьяне-эсеры не отличаются от беспартий­ных крестьян – у тех и других те же нужды, те же требования, то же миросозерцание. У партийных крестьян только больше сознательно­сти, яснее способ выражения, цельнее понимание зависимости между разными сторо­нами вопроса.

Едва ли не лучшая речь – крестьянина Киселева, трудовика, в 26-ом заседании второй Думы. Оратор показывает, что «вся внутрен­няя политика нашего правительства, фактическими руководителями которой являются помещики-землевладельцы, направлена к тому, чтобы сохранить землю в руках нынешних владельцев», что именно поэтому держат народ «в непроходимом невежестве», и останавливается на речи октябриста кн. Святополк-Мирского.

«Вы не забыли, конечно, его ужасных слов: «оставьте всякую мысль об увеличении площади крестьянского землевладения. Сохраните и поддержите частных вла­дельцев. Наша серая, темная крестьянская масса без помещиков, это – стадо без пастыря». Товарищи-крестьяне, нужно ли добавлять к этому что-нибудь, чтобы вы поняли, что за вожделения таятся в душах этих господ – благодетелей наших? Неужели вам не ясно, что они до сих пор тоскуют и вздыхают о крепостном праве? Нет, господа пасты­ри, довольно... Я хотел бы только одного: чтобы эти слова благородного Рюриковича вся серая крестьянская Русь, вся русская земля крепко запомнила, чтобы эти слова ог­нем горели в душе каждого крестьянина и ярче солнца освещали ту пропасть, которая стоит между нами и непрошенными благо­детелями. Довольно, господа пастыри... Довольно, нам нужны не пастыри, а вожди, ко­торых мы сумеем найти и помимо вас, а с ними мы найдем дорогу и к свету, и к правде, найдем дорогу и к обетованной земле».

Трудовик всецело стоит на точке зрения революционного буржуа, который обольщается, думая, что национализация земли даст «обетованную землю», но который за данную революцию борется беззаветно и с ненавистью встречает мысль об урезании ее размаха:

«Партия народной свободы отказывается от справедливого решения аграрного вопроса ради практичности... Господа народные представители, может ли законодательное учреждение, каким является Государственная дума, в своих действиях поступиться справедливо­стью в пользу практичности? Можете ли вы издавать законы, наперед зная, что они несправедливы?.. Неужели вам мало тех несправедливых законов, которыми наградила нас наша бюрократия, чтобы нам самим еще их создавать?.. Вы отлично знаете, что из практических соображений – успокоить Россию – у нас посылались карательные экспедиции, всю Россию объявили на исключительном положении; из практических соображений введены военно-полевые суды. Но скажите мне на милость, кто из нас восторгается этой практичностью? Не проклинали ли вы ее все? Не задавайте вопроса, как тут некоторые задавали^[bbbbbb] – что такое справедли­вость? Человек – вот справедливость. Родился человек – справедливо, чтобы он жил, а для этого справедливо, чтобы он имел возможность трудом добывать себе кусок хле­ба....

...Во имя практичности партия народной свободы предлагает не создавать никакого права на землю. Она опасается, что такое право привлечет в деревню массу людей из города, и в таком случае земли каж­дому достанется понемногу. Я хотел бы прежде всего спросить, что такое право на землю? Право на зем­лю, это – право на труд, это – право на хлеб, это – право на жизнь, это неотъемлемое право каждого человека. Так как же мы можем лишить кого-нибудь этого права? Партия народной свободы говорит, что если бы дать такое право всем гражданам и разделить между ними землю, то ее достанется всем понем­ногу. Но ведь право и практическое его осуществление – совершенно не одно и то же. Каждый из вас, здесь сидящих, имеет право жить в какой-нибудь Чухломе, и, однако, живет здесь, и, обратно, те, кто живут в Чухломе, имеют такое же право жить в Петербурге и, однако, торчат в своей норе. Поэтому опа­саться, что предоставление права на землю всем желающим трудиться на ней привлечет из города массу людей – совершенно неосновательно. В деревню пойдут из города только те, кто не порвал еще связи с нею, только те, кто недавно ушел в город... Люди, имеющие в городе дей­ствительно прочный, обеспеченный заработок, в деревню не пойдут... Я думаю, что только полная и бес­поворотная отмена частной собственности на землю... и т.д.... только такое решение мы можем признать удовлетворительным».

Трудовик показывает реальное содержание своей теории: на землю пойдут не все, хотя все «имеют равное право». Ясно, что пойдут на землю, или осядут на земле только хозяева. Отмена частной собственности на землю есть отмена всех препятствий хозяевам устраиваться на земле.

Неудивительно, что, проникнутый беззаветной верой в крестьянскую революцию и желанием служить ей, Киселев с презрением говорит о кадетах, об их желаниях отчудить не всю землю, а часть, – заставить платить за землю, – сдать дело в «земельные учреждения неизвестного звания» – одним словом, о «синичке, ощипанной партией народной свободы».

Этот идеолог крестьянства не понимает исторической ограниченности его справедливости. Но он хочет – и класс, который он представляет, может во имя этой абстрактной справедливости смести дотла все остатки средневе­ковья.

Киселевы могут вести народ на победоносную буржуазную революцию, Татариновы – только на предательство.

Неудивительно, что Струве и подобные ему должны были возненавидеть трудовиков после II Думы: пока русский кре­стьянин будет трудовиком, до тех пор не могут удаться планы кадетов. А когда русский крестьянин перестанет быть трудовиком, тогда окончательно исчезнет разница между кадетом и октябристом!

Вкратце отметим других ораторов. Вот крестьянин Нечитайло:

«Те люди, которые напитаны кровью, насосались мозгов крестьянских, называют их невежами». (Го­ловин обрывает: помещик может оскорблять крестьянина, но мужик... помещика?) «Эти земли, которые принадлежат народу, – нам говорят: покупайте их. Разве мы – приез­жие иностранцы, из Англии, Франции и т.д.? Мы народ здешний, с какой стати мы должны покупать свои земли? Они нами уже десять раз отработаны кровью, потом и деньгами».

Вот крестьянин Кирносов (Саратовской губ.):

«Теперь мы более ни о чем не говорим, как о земле; нам опять говорят: священна, неприкосновенна. Я думаю, не может быть, чтобы она была неприкосновенна; раз того желает народ, не может быть ни­чего неприкосновенного. (Голос справа: «ого!».) Верно: ого! (Аплодисменты слева.) Господа дворяне, вы думаете, мы не знаем, когда вы нас на карту ставили, ко­гда вы нас на собак меняли? Знаем, это была все ваша священная, неприкосновенная собственность... Украли у нас землю... Крестьяне, которые посылали меня, сказали так: земля наша, мы пришли сюда не покупать ее, а взять»^[cccccc].

Вот крестьянин Васютин (Харьковской губ.):

«Мы видим здесь в лице представителя г. председателя Совета министров не министра всей страны, а министра 130 000 поме­щиков. 90 млн. крестьян для него ничего не составляют... Вы (обращаясь к правым) занимаетесь эксплуатацией, отдаете внаймы свои земли по дорогой цене и дерете последнюю шкуру с крестьянина... Знай­те, что народ, если правительство не удовлетворит нужды, тоже не спросит вашего согласия, он возьмет землю... Я – украинец (рассказывает, как Екатерина подарила Потемкину рощицу: 27 тыс. десятин и 2000 крестьян)... Раньше земля продавалась за 25-50 руб. за десятину, а теперь арендная плата 15-30 руб. за десятину, а сенокос 35-50 руб. Это дерикожество. (Голос справа: «Что? дерикожество?». Смех.) Ничего, не стесняйтесь, будьте покойны (аплодисменты слева); я называю это сдиранием последней шкуры с крестьян».

Речи интеллигентов-эсеров (крестьян мы отмечали выше среди трудовиков) полны такой же непримиримой критикой кадетов и войной с помещиками. Не повторяя сказанного выше, отметим новую черту этой группы депутатов. В отличие от энесов, вместо идеала социализма склонных рисовать идеал... Дании, в отличие от крестьян, которые чужды всякой доктрине и выражают непосредственное чувство угнетенного человека, – эсеры вносят в свои речи доктрину своего «социализма». Вот Успен­ский и Сагателян ставят вопрос об общине. Последний оратор довольно наивно замечает:

«К прискорбию нужно заметить, что, развивая широкую теорию национализации зем­ли, не особенно подчеркивают живой уцелевший институт, на основании которого можно только двигаться вперед... От всех этих ужасов (ужасы Европы, разрушение мелкого хозяйства и т.д.) ограждает община».

«Прискорбие» почтенного рыцаря общины нам будет понятно, если мы примем во внимание, что он говорил 26-ым оратором по аграрному вопросу. Перед ним высказалось не менее 14-ти левых, трудовиков и т.п., и все они «не особенно подчеркивали живой уцелевший институт»! Есть от чего «заскорбеть», видя такое же равнодушие думских крестьян к общине, какое проявили и съезды Крестьянского союза.

«Я чую некоторую опасность для общины», – скор­бит Сагателян. «Именно теперь следует во что бы то ни стало спасти общину... Эта форма (т.е. община) может развернуться в мировое движение, способное указать решение всех экономических вопросов».

Все эти рассуждения об общи­не г. Сагателян разводил «грустно и некстати». А его коллега Успенский, кри­тикуя столыпинское законодательство против общины, выразил пожелание, «чтобы была сокращена до последних пределов, мобилизация земельной собственности».

Это пожелание народника, несомненно, реакционно. Но курьезно, что партия с.-р., от имени которой такое пожелание выставлялось в Думе, отстаивает отмену частной собственности на землю, не сознавая, что таким путем создается наибольшая мобилизация земли, наиболее свободный и легкий переход ее от хозяина к хозяину, наиболее свободное и легкое проникновение капитала в земледелие! Смешение частной собст­венности на землю с господством капитала в земледелии есть характерная ошибка буржуазных национализаторов земли.

Интересно по вопросу об экономических теориях эсеров отметить рассуждения их думских представителей о влиянии аграрного преобразования на развитие промышленности. Наивная точка зрения буржуазных революционеров выступает замечательно рельефно. Вот, например, с.-р. Кабаков (Пермской губ.), известный на Урале организатор Крестьянского союза[134], «пре­зидент алапаевской республики», он же «Пугачев». Он чисто по-крестьянски обос­новывает право крестьян на землю, между прочим, тем, что крестьяне никогда не отка­зывались защищать Россию от врагов.

«К чему наделение земли? – восклицает он. – Мы прямо объявляем, что земля должна быть всеобщим достоянием трудового крестьянства, и крестьяне сумеют сами поделить землю между собой на местах, без всякого вмешательства каких-то чиновников, о которых давно мы уже знаем, что они никакой пользы не принесли крестьянству... Целые заводы у нас на Урале оста­новились, так как листовое железо не получает сбыта, а между тем в России все хаты крыты соломой. Следовало бы все эти дома крестьян покрыть железом уже давно... Рынки есть, но покупателей нет. Кто у нас является покупательной массой? Стомилли­онное трудовое крестьянство – это и есть фундамент покупательной массы».

Да, тут верно выражены условия действительно капиталистического производства на Урале вместо векового полуфеодального застоя «посессионного» производства. Ни столыпинская, ни кадетская аграрная политика не могут дать заметного улучшения в условиях жизни массы, а без этого не разовьется действительно «свободная» промышленность на Урале. Только крестьянская революция могла бы быстро заменить Россию деревянную Россией железной.

Другой эсер, крестьянин Хворостухин (Саратовской губ.), хочет вовсе не всеобщего уравнительного землепользования, а создания равноправного и свободного фермерства на свободной земле: «... Во что бы то ни стало нужно развязать экономическую свободу всему народу, в особенности народу, который столько лет страдал и голодал».

Победоносная буржуазная революция, о которой мечтает наша теперешняя аграрная программа, не может идти иначе, как через этакого буржуазного революционера. И сознательный рабочий должен поддержать его в интересах общественного развития, ни на секунду не давая себя обольстить младенческому лепету народнических «эконо­мистов».

«Представитель крымских татар», деп. Медиев (Таврической губ.) в горячей революционной речи высказывается за «землю и волю».

«Чем дальше продолжаются прения, тем ярче выплывает перед нами требование народа – что землей должен пользоваться тот, кто на ней трудится».

Оратор указывает на то, «как на наших окраинах образовалась свя­щенная собственность на землю», как расхищали башкирские земли, министры и действительные статские советники, начальники жандармских управлений получали по 2-6 тыс. десятин. Он приводит наказ «братьев-татар», жалующихся на расхищение вакуфных земель[135]. Он цитирует ответ туркестанского генерал-губернатора одному татарину, от 15 декабря 1906 г., что переселяться на казенные земли могут только лица христианского вероисповедания. «Не пахнет ли от этих документов чем-то прелым, аракчеевщиной прошлого века?».

От кавказских крестьян, – кроме наших партийных с.-д., говорил представитель партии «дашнакцутюн», Тер-Аветикянц (Елисаветпольской губ.):

«Земля на началах общинной собственности должна принадлежать труженикам, т.е. трудовому народу и никому другому... Я от имени всего кавказского крестьянства заявляю... в решительный момент все кавказское кре­стьянство пойдет рука об руку со своим старшим братом – русским крестьянством – и добудет себе землю и волю».

Эльдарханов «от имени своих избирателей – ту­земцев Терской обл. – ходатайствует, чтобы расхищение природных богатств было приостановлено впредь до разрешения аграрного вопроса», а расхищает земли правительство, отбирая лучшую часть нагорной полосы, грабя земли кумыкского народа, заявляя претензию на недра земли.

От имени башкир депутат Хасанов (Уфимской губ.) напоминает о расхищении правительством 2-х миллионов дес. земли и требует, чтобы эти земли «обратно отобрать».

От имени киргиз-кайсацкого народа го­ворил во II Думе деп. Каратаев (Уральской области):

«Мы, киргиз-кайсаки... глубоко понимаем и чувствуем земельный голод братьев наших крестьян, мы готовы с охотой потесниться», но «излишних земель очень мало», а «переселение в настоящее время сопряжено с выселением киргиз-кайсацкого народа»... «выселяют киргизов не с земель, а из жилых их домов». «Киргиз-кайсаки всегда сочувствуют всем оппозиционным фракциям».

От имени украинской фракции говорил во II Думе казак Полтав­ской губ. Сайко. Он привел песню казаков:

«Гей, царица Катерина, що ты наробила? Степь широкий, край веселый панам раздарила. Гей, царица Катерина, змилуйся над нами, виддай землю, край веселый с темными гаями» и присоединился к трудовикам, требуя только в § 2 проекта 104-х заменить слова «общенародный земельный фонд» словами: «краевой национальный земельный фонд, долженствующий послужить началом социалистического устройства». «Украинская фракция считает наибольшей несправедливостью в свете частную собственность на землю».

Полтавский деп. Чижевский заявил:

«Я, как горячий сторонник авто­номной идеи, как горячий сторонник, в частности, автономии Украины, очень бы желал, чтобы аграрный вопрос был разрешен моим народом, чтобы аграрный вопрос разрешали отдельные автономные единицы, в том автономном строе нашего государства, который представляется для меня идеалом». Но в то же время этот украинский автономист признает безусловную необходимость госу­дарственного земельного фонда, разъясняя при этом вопрос, запутанный нашими «муниципалистами».

«Мы должны твердо и положительно установить тот принцип, – го­ворил Чижевский, – что заведование землями государственного земельного фонда должно принадлежать исключительно местным самоуправляющимся земским или автономным единицам, когда они возникнут. Правда, какой же смысл тогда может иметь название «государственный земельный фонд», если им во всех частных случаях будут заведовать местные самоуправления? Мне кажется, что смысл огромный. Прежде все­го,... часть государственного фонда должна находиться в распоряжении центрального правительства... наш общегосударственный колонизационный фонд... Затем, во-вторых, смысл учреждения государственного фонда и смысл такого его названия вытекает из того, что хотя местные учреждения будут и свободны распоряжаться этим фондом у себя на местах, но все-таки в известных пределах».

Говоря о речи Чижевского, нельзя пройти мимо его критики «норм».

«Тру­довая норма – это звук пустой», прямо говорит он, указывая на разнообразие с.-х. ус­ловий и отвергая на том же основании «потребительную» норму. «Мне кажется, что землею нужно наделять крестьян не по какой-нибудь норме, а в размере имеющегося запаса... Надо отдать крестьянам все то, что можно отдать в данной местности», – например, в Полтавской губернии «отчудить у всех землевладельцев землю, оставивши по 50 дес. в среднем, как максимум».

Вывод из нашего обзора думских выступлений «националов» по аграрному вопросу ясен. События подтвердили, что на деле муниципализация служит не для руководства массовым крестьянским движением общенационального масштаба, а для раздробления этого движения на про­винциальные и национальные ручейки.

«Националы» стоят несколько в стороне от нашего аграрного вопроса. У многих нерусских народностей нет самостоятельного крестьянского движения в центре революции, как у нас. Поэтому вполне естественно, что в своих программах «националы» час­то держатся несколько в стороне от русского аграрного вопроса. Наша, дескать, хата с краю, мы сами по себе.

Со стороны националистической буржуазии и мелкой буржуа­зии такая точка зрения неизбежна. Со стороны пролетариата она недопустима. Социал-демократический пролетариат не может менять своей программы в зависи­мости от того, «согласятся» ли отдельные национальности. Наше дело – сплачивать и концентрировать движение, пропагандируя наилучший путь, наилучшее в буржуазном обществе земельное устройство, борясь с силой традиции, предрассудков, косного провинциализма.

«Несогласие» мелких крестьян на социализацию земли не может изме­нить нашей программы социалистической революции. Оно может лишь заставить нас предпочесть действие примером. Так и с национализацией земли в буржуазной рево­люции. Никакое «несогласие» с ней народности или народностей таких-то не может заставить нас изменить учение о том, что в интересах всего народа лежит наиболее полное освобождение от средневекового землевладения и отмена частной собственности на землю.

«Несогласие» значительных слоев трудящейся массы той или иной народности заста­вит нас предпочесть воздействие посредством примера всякому иному воздействию. Национализация колонизационного фонда, национализация лесов, национализация всей земли в центральной России не может сколько-нибудь долго ужиться с частной собственностью на землю в пределах той или иной части государства (раз причиной объединения этого государства является действительно основной поток экономической эволюции). Либо та, либо другая система должна будет взять верх. Опыт решит это. Наше дело – позаботиться о выяснении народу условий, наиболее благоприятных для пролетариата и для трудящихся масс капиталистически развивающейся страны.

Итог аграрных прений во II Думе:

Правые помещики обнаружили самое ясное понимание своих классовых интересов, самое отчетливое сознание условий, как экономических, так и политических, сохранения своего господства, как класса, в буржуазной России.

Либералы по существу примыкали к ним, пытаясь предать мужика в руки помещика посредством самых презренных и лицемерных приемов.

Народнические интел­лигенты вносили в крестьянские программы привкус бюрократизма и мещанского ре­зонерства.

Крестьяне самым бурным и непосредственным образом выразили стихий­ную революционность своей борьбы против всех остатков средневековья и всех форм средневекового землевладения, не вполне отчетливо сознавая политические условия этой борьбы и наивно идеализируя «обетованную землю» буржуазной свободы.

Буржу­азные националы примыкали к крестьянской борьбе более или менее робко, будучи в значительной степени проникнуты узкими взглядами и предрассудками, порождаемы­ми обособленностью мелких народностей.

Социал-демократы решительно защищали дело крестьянской революции, выясняли классовый характер современной государст­венной власти, но не были в состоянии последовательно руководить крестьянской ре­волюцией, вследствие ошибочности партийной аграрной программы.

Поиск по сайту: