Причины. Одинокое правительство желает познакомиться с симпатичным, работящим народом

Одинокое правительство желает познакомиться с симпатичным, работящим народом.

В. Вишневский

Советский Союз прошёл тот же путь, который за 70‑80 лет до этого проделала Австрия (Хорева 1993:31-32). Однако разница в движущих силах процесса бросается в глаза. У Австрии не было общенациональной идеи, ради которой народы согласились бы жить вместе. Она сложилась для отпора турецкой угрозе, а когда эта угроза миновала, не смогла предложить народам ничего, кроме династических мифов. У СССР такая идея была — идея коммунизма. И она создала громадный слой людей — «советский народ», о котором столько говорилось. Эта общность не исчезла и сейчас. Даже сегодня, после полутора десятков лет перевоспитания в «национальном» духе, для украинца или молдаванина далёкая Киргизия — это «ближнее зарубежье», а соседняя Румыния — «дальнее». Идея интернационализма — вот практически всё, что осталось после СССР в наши дни, после развенчания идеи социального переворота. И тем не менее «советский народ» не смог спасти своё государственное единство. В марте 1991 г. он проголосовал за сохранение Союза. Полгода спустя роспуск Союза прошёл в гробовой тишине: «народ безмолвствует». Довольно многие винят во всём трёх «беловежских зубров» — Ельцина, Кравчука и Шушкевича. Не будем говорить о том, чего они желали (хотя даже в Беловежской пуще Шушкевич колебался). Спросим себя о другом: допустим, губернаторы Виргинии, Пенсильвании и Нью-Йорка собрались на даче и объявили о роспуске США. Или канцлеры Баварии, Гессена и Бранденбурга — о роспуске ФРГ. Кто бы им это позволил? Кто бы их вообще принял всерьёз? И чем бы это кончилось для них самих? Так почему же некому оказалось выступить в защиту СССР? Почему так плохо всё кончилось — ведь так хорошо начиналось…

Обратим внимание, что с самого начала марксисты не имели собственной чёткой национальной программы. Она была подчинена программе социальной и экономической. В «Критических заметках» Ленина заботит не национальный вопрос сам по себе, а лишь тактика в этом вопросе, позволяющая успешно решить главную задачу. Что же касается права наций на самоопределение, то это программа не марксистская, а общедемократическая. Такое право, хотя и другими словами, записано ещё в Декларации независимости США. Именно эта часть программы партии до сих пор популярна, именно она пережила советскую систему.

Собственной добавкой революционеров к этой программе стал бюрократический принцип её осуществления. А это, в свою очередь, вытекает из коренной ошибки любой рационалистической философии — догматизма, основанного на убеждении, что, поскольку истина одна и в принципе познаваема, то правильно её выражать может только одна теория (см.: Назаретян 1995). Напомним, что ещё на заре своей партийной карьеры, в работе «От какого наследства мы отказываемся?», Ленин именно в этом упрекал своих предшественников — народников. Тогда он прямо писал об их «бюрократическом мышлении» — уверенности, что глубочайший переворот может совершить узкая группа правящей интеллигенции. По его словам, народники всегда смотрели на народ как на объект «более или менее разумных мероприятий», а не как на самостоятельную активную силу. Но то же самое ещё более относилось к большевикам.

Старшее поколение ещё изучало (в любом вузе — на первом курсе, в обязательном порядке) историю КПСС — на основе чуть подновлённого «Краткого курса истории ВКП(б)», в своё время отредактированного лично Сталиным. Те, кто это читал, помнят о бесконечных «идеологических расколах». К экзамену студент обязан был помнить, в каком году и по какому именно поводу Ленин обозвал, например, Троцкого «подлейшим фракционером и карьеристом», а когда — как-либо иначе. При этом не упоминалось, что Троцкий, весьма слабый в теории, позже оказался гениальным практиком. В стране, измученной четырьмя годами мировой войны, поражённой голодом, где солдаты разбегаются, а правительство большевиков уже обещало мир и полный отказ от вооружённой силы, кроме добровольных ополчений, буквально из ошмётков быстро создать новую армию, да ещё победоносную — это, что ни говорите…

Бюрократический стиль мышления, корни которого вскрыл сам же Ленин, превращал любую социал-демократическую или коммунистическую партию в аппарат, готовый к управлению и ждущий только такой возможности. Конференции, протоколы, совещания, руководящие линии, груды документов… История большевизма, народников, даже эсеров — это романтический период истории советского чиновничества, период его становления, так же как эпоха Конфуция и «ста школ» — романтическая эпоха становления китайской бюрократии.

Бюрократия и стала «новым правящим классом» СССР — впервые заявил об этом югославский марксист Милован Джилас, тут же объявленный антисоветчиком (см. Джилас 1992) [18]. В результате возникла система, напоминающая не столько пророчества Маркса, сколько китайскую конфуцианскую монархию. В этом, между прочим, и состоял пафос исследователей «азиатского способа производства», особенно Л.С. Васильева: показать, что советская система — на самом деле не прогресс, а регресс, что она лишь копирует азиатские деспотии. Ведь и в Китае власть всегда принадлежала е помещикам и не буржуа, а чиновникам. Их основным источником доходов было жалованье, получаемое через централизованный аппарат, а не феодальная рента и не покупка рабочей силы. Поэтому-то в СССР чиновничество боялись открыто признать классом, хотя оно полностью подпадает под ленинское определение классов. Иначе пришлось бы согласиться с такими выводами…

Но ведь бюрократия не всесильна и не всегда права, это смешно даже доказывать. Есть вещи, которые в принципе не могут регулироваться чиновником (что самому чиновнику обычно непонятно). Одной из них и стал национальный вопрос. Права наций (да и вообще кого бы то ни было) означают, что люди могут сами решать свои проблемы, не спрашивая никакого теоретика или «ответственного работника», правильно ли они поступают. Лишь бы при этом не нарушались такие же права других граждан. Ведь свобода — это, прежде всего, право ошибаться на собственный страх и риск.

В советской же системе получилось, что нет никаких прав — есть только льготы, розданные Центром более или менее разумно. В результате союзный Центр оказывался ответственным за всё: начиная со своих действительных ошибок и кончая несовершенством нашей планеты вообще. Любые проблемы воспринимались как недостатки управления. Чаще всего они вызывали национальные обиды: «нас грабят русские», «нас грабят нерусские». При этом мышление, привыкшее всё мерить этнической меркой, упускало из виду важнейшую подробность: Центр, на нужды которого трудилось всё население (ведь единственным сектором экономики был государственный), не был ни русским, ни вообще национальным.

В этом-то и состоит причина, почему Советской власти не удалось решить даже те задачи, которые она официально перед собой ставила. Нет смысла выяснять, какие ошибки допустила она в каждом отдельном постановлении. Коренная ошибка (из тех, которые Талейран считал «больше, чем преступление») — в самом принципе, по которому права (личностей или коллективов) не считались неотъемлемыми, а даровались сверху и уважались властью лишь в той мере, в какой она сама считала нужным. Тупик в национальном вопросе был лишь одним, хотя и самым ярким, проявлением этой ошибки.

Такая бюрократическая система привела к двум следствиям, губительным для неё самой. Во-первых, какое бы продуманное решение ни принимал чиновник в центре, оно всегда воспринималось как произвол — уже потому, что было «спущено» сверху, без учёта мнений тех, чьи интересы задевало. Я же не быдло, я человек и могу решать свои проблемы сам! Почему это должен делать столичный бюрократ, почему он меня даже ни о чём не спросил? И если его решение самое верное и научно обоснованное — тем хуже: в пику ему я выберу любое другое решение, пусть худшее (лучшее он застолбил за собой), зато моё.

Во-вторых, в этом — разгадка тайны «беловежских зубров». Советская система унаследовала худшую черту царизма — монополию власти, недопущение никаких общественных организаций, ускользающих из-под её контроля. Именно эта черта, как справедливо отмечал А. Грамши, позволяет разрушить такую систему единственным ударом, нанесённым точно по центру. Власть стремилась не допустить самоорганизации общества, направленной ПРОТИВ НЕЁ. Однако в результате общество оказалось бессильно организоваться само ДАЖЕ В ЕЁ ЗАЩИТУ. Когда в декабре 1991 г. изменили вожди, те 70 %, что в марте голосовали за СССР, сумели лишь плакать в кулак на своих кухнях. Вновь подтвердилась правота итальянского коммуниста: лишь то правительство прочно, которое опирается на поддержку независимых от него общественных организаций. Что было бы с тремя губернаторами, объявившими о роспуске США? Им пришлось бы иметь дело с партиями, профсоюзами, компаниями, частными банками, правозащитными движениями, землячествами… список велик. Любая из этих сил в отдельности способна повести за собой всех противников раскола страны, вместе же — они непобедимы. В России же таких сил не нашлось ни в 1917, ни в 1991 году: население было слишком неорганизованным, чтобы защитить свои интересы само. Его преднамеренно держали в таком состоянии. Именно поэтому в России легко захватить власть, но трудно сделать с её помощью что-нибудь хорошее.

Поиск по сайту: