Глава 15. – Ян, может быть, сходишь в сарай и посмотришь, что так задержало Элизабет?

– Ян, может быть, сходишь в сарай и посмотришь, что так задержало Элизабет? – спросил викарий, ловко переворачивая жарившуюся на сковороде ветчину. – Я послал ее туда за яйцами пятнадцать минут назад.

Ян бросил у камина охапку дров, отряхнул руки и пошел искать потерявшуюся гостью. Сцена, которую он застал в сарае, заставила его застыть в немом удивлении. Уперев руки в бока, Элизабет сердито смотрела на сидящих на насесте кур, которые хлопали крыльями и яростно кудахтали.

– Я не виновата в этом! – восклицала она. – Я вообще не люблю яйца. И даже запаха курятины не выношу. – Она начала красться на цыпочках к насесту, и голос ее звучал умоляюще. – Если вы только разрешите мне взять четыре штуки, обещаю вам, что сама не съем ни одного. Послушай, – добавила она, протягивая руку к кудахтающей курице, – я побеспокою тебя только на одну секунду. Я только просуну туда руку и… а-ай! – закричала Элизабет и замахала рукой, которую больно клюнула курица.

– Вам не требуется получать у нее разрешение, – сказал Ян, приближаясь к ней. Элизабет в ужасе обернулась. – Нужно просто показать ей, кто здесь хозяин. Вы должны решительно подойти – вот так…

И без всяких церемоний он вытащил из-под курицы два яйца, причем курица даже не сделала попытки клюнуть его, то же самое он проделал с двумя другими курами.

– Вы что, первый раз в курятнике? – спросил Торнтон, беспристрастно отметив про себя, как она прелестна с этими спутанными волосами и пылающим от гнева лицом.

– Да, – коротко ответила Элизабет, – здесь очень плохо пахнет.

Он засмеялся.

– Ну тогда все ясно. Они чувствуют ваше к ним отношение – животные и птицы всегда это чувствуют.

Она быстро взглянула на него и сразу ощутила какую-то необъяснимую перемену – он улыбался ей, даже шутил, но его глаза ничего не выражали. До сих пор она видела в них иногда страсть, иногда злость, иногда холод – но это было проявлением чувств. Сейчас же в этих глазах не было ничего.

Элизабет не знала в точности, какого отношения к себе ей хочется, но она была совершенно уверена, что не желает, чтобы на нее смотрели, как на забавную незнакомку.

– Слава небесам! – сказал викарий, когда они вошли в дом. – Если вы не хотите, чтобы ветчина подгорела, посидите пока за столом и не отвлекайте меня, пока я не закончу.

– Мы с Элизабет предпочитаем подгоревшую ветчину, – пошутил Ян.

Элизабет слабо улыбнулась в ответ, но тревога ее возросла еще больше.

– Как вы относитесь к картам? – спросил ее викарий, когда они заканчивали завтрак.

– Я знаю некоторые карточные игры, – ответила девушка.

– В таком случае, когда вернутся мисс Трокмортон-Джонс и Джейк, мы могли бы как-нибудь вечерком сыграть в вист. Ты присоединишься к нам, Ян?

Ян, который в этот момент, стоя у плиты, наливал себе кофе, оглянулся и со смехом сказал:

– Ни в коем случае. – И объяснил Элизабет: – Он мухлюет. Абсурдность предположения, что викарий может мухлевать, вызвала у Элизабет смех, который музыкальным звоном разнесся по комнатам.

– Я уверена, что викарий не может делать ничего подобного.

– Боюсь, что Ян прав, моя дорогая, – признался Дункан, простодушно улыбаясь, – но я всегда играю честно, когда у меня есть партнеры. А мухлевать я себе позволяю только в том случае, когда играю с кем-нибудь воображаемым, например, с Наполеоном на острове Святой Елены.

– Ах, вот оно что! – сказала Элизабет, с улыбкой глядя на Яна, усаживающегося за стол со своей кружкой. – Такое и со мной бывает!

– Так вы играете в вист? Она кивнула.

– Эрон научил меня, когда мне было всего двенадцать лет, но до сих пор он каждый раз обыгрывает меня.

– Эрон? – улыбаясь, спросил викарий.

– Это наш кучер, – объяснила Элизабет, радуясь возможности поговорить о своей «семье» в Хэвенхёрсте. – Но в шахматы я играю лучше, этому меня научил Бентнер.

– А это кто же?

– Наш дворецкий.

– Понятно, – сказал викарий, но что-то заставило его продолжить: – А как насчет домино?

– О, тут специалист миссис Бодли, наша экономка. Мы довольно часто играли с ней, но она всегда выигрывала, потому что относится к игре очень серьезно и даже разработала свою систему. А у меня как-то не вызывают энтузиазма эти плоские прямоугольнички с точками. Шахматные фигуры, на мой взгляд, намного интереснее. Вот где действительно серьезная игра.

Ян наконец решил присоединиться к беседе. Выразительно посмотрев на дядю, он с явной иронией объяснил ему:

– На случай, если ты не догадался, Дункан, леди Камерон – очень богатая молодая женщина. – Этой фразой он охарактеризовал Элизабет как избалованную барышню, привыкшую к тому, что любое ее желание всегда с готовностью исполняет целая армия слуг.

Элизабет напряженно выпрямилась, неуверенная, намеренно он нанес ей оскорбление или же это вышло у него случайно, а викарий сурово посмотрел на Яна, видимо, тоже не одобряя если и не смысл фразы, то, во всяком случае, тон, которым она была сказана.

Ян невозмутимо встретил его взгляд, но в душе разозлился на себя за несдержанность. Вчера вечером он дал себе слово не испытывать к Элизабет никаких чувств, и это решение было окончательным. Из чего следовало, что ее моральный облик и образ жизни не должны иметь для него никакого значения. И тем не менее сейчас он нарочно обидел девушку, хотя она ничем этого не заслужила, если не считать того, что сидит тут, такая возмутительно хорошенькая в этом светло-желтом платье и с таким же желтым бантом в волосах. Ян был настолько недоволен собой, что даже упустил нить разговора.

– А в какие игры вы играли со своими братьями и сестрами? продолжал расспрашивать Дункан.

– У меня был только один брат, но и тот почти все время проводил вне дома. Он учился в Лондоне.

– Но, наверное, по соседству жили другие дети, – предположил викарий.

Элизабет сделала глоток чая и покачала головой.

– Вокруг жили арендаторы, которые снимали у нас коттеджи, но у них не было детей моего возраста. Видите ли, у нас в Хэвенхёрсте плохо с водой, а отец не хотел тратиться на ирригационные работы. Поэтому большинство наших арендаторов переехали на более плодородные земли.

– Тогда с кем же вы проводили время?

– В основном со слугами, – ответила Элизабет. – И мы очень дружили.

– А сейчас? – спросил он. – Чем вы занимаетесь там? Викарий так ловко разговорил ее, что девушка отвечала, не задумываясь и не заботясь о том, какие выводы он может сделать из ее слов.

– Да я почти все время занята – нужно следить за домом.

– Вы говорите так, словно получаете от этого большое удовольствие, – с улыбкой заметил Дункан.

– Это и в самом деле доставляет мне удовольствие. И знаете, что мне нравится больше всего? – доверительно спросила она.

– Понятия не имею.

– Больше всего я люблю торговаться, когда закупаю продукты и прочие необходимые вещи. Это ужасно забавно, и Бентнер говорит, что в этом деле я просто гений.

– Торговаться? – переспросил пораженный Дункан.

– Я рассматриваю это как проявление здравого смысла и как возможность помочь другим людям проявить здравый смысл, – непосредственно объяснила Элизабет, оседлав своего конька. – Ну, например, если бы деревенский пекарь испек только одну булочку, он потратил бы на это… ну, скажем, час. Причем половина этого времени ушла бы на доставание всех необходимых ингредиентов, отмеривание исходных продуктов в нужных пропорциях и раскладывание всего снова по местам.

Внимательно слушавший викарий согласно кивнул, и Элизабет продолжила:

– Однако если бы он собрался испечь двенадцать булочек, ему не понадобилось бы на это времени в двенадцать раз больше, ведь так? – поскольку доставать все необходимое ему пришлось бы только один раз.

– Да, это не заняло бы столько времени.

– О чем я и говорю! – радостно сказала Элизабет. – Так почему же я должна за двенадцать булок платить в двенадцать раз больше, если он не потратил на них в двенадцать раз больше времени? Из этого следует, что если один человек производит какие-либо предметы в большом количестве, а другой человек закупает их в большом количестве, то за каждый предмет отдельно он платит меньше, чем если бы покупал этот предмет в единственном экземпляре. Во всяком случае, так должно быть, если продавец обладает здравым смыслом, – закончила она.

– Занятная теория. Честно говоря, я никогда-не думал об этом с такой точки зрения, – признался викарий.

– Наш деревенский пекарь, к сожалению, тоже, – засмеялась Элизабет. – Но, думаю, скоро он к этому придет. По крайней мере он уже перестал при моем появлении прятать мешки с мукой. Запоздало испугавшись, что такой проницательный человек, как викарий, может догадаться о ее затруднительных обстоятельствах, она быстро добавила: – И дело не в цене, абсолютно. Здесь дело принципа, понимаете?

– Конечно, – мягко ответил Дункан. – Наверное, вы очень любите свой дом. Вы каждый раз улыбаетесь, когда говорите о нем.

– Да, люблю, – Элизабет не смогла удержаться, чтобы снова не улыбнуться им обоим – и викарию, и Яну. – Это чудесное место, и куда бы вы ни взглянули – везде красота. Там очень красивая холмистая местность, а у нас еще парк и довольно интересный сад.

Ян взял свою чашку с блюдцем и встал из-за стола.

– Насколько я понимаю, у вас большой дом? – осведомился викарий.

– В нем сорок одна комната, – начала она, но Ян перебил ее.

– Готов спорить, что все они убраны персидскими коврами и драгоценными камнями величиной с вашу ладонь, – сказал он, ставя свою чашку в таз для грязной посуды. Затем отвернулся к окну, сердито глядя на свое отражение в темном стекле.

– Конечно, – ответила Элизабет с наигранной веселостью, упрямо глядя в застывшую спину Яна. – На стенах висят картины Рубенса и Гейнсборо, а дымоходы проектировал Адаме. Ковры в самом деле были персидские. – «Когда-то это было правдой, – сказала она кольнувшей ее совести. – Пока мне не пришлось все распродать, чтобы расплатиться с кредиторами».

Ян неожиданно обернулся с каким-то странным выражением на красивом лице и, встретившись с ее грозным взглядом, неожиданно отступил.

– Простите меня, Элизабет, – глухо проговорил он. – Мое замечание было неуместным.

И на этой удивительной фразе он закончил разговор и вышел, сказав, что отправляется на охоту.

Элизабет отвела недоумевающий взгляд от закрывшейся за ним двери, но викарий еще несколько секунд продолжал смотреть на дверь. Потом перевел взгляд на Элизабет, и задумчивая улыбка медленно озарила его лицо и зажгла веселые огоньки в карих глазах.

– Что-то не так? – спросила она. Его улыбка стала еще шире, и он откинулся в кресле, продолжая смотреть на нее задумчивым ласковым взглядом.

– Определенно, – удовлетворенно заметил он. – И я очень этому рад.

Элизабет подумала, уж не является ли сумасшествие их наследственным заболеванием, и только хорошее воспитание удержало ее от того, чтобы высказать это замечание вслух. Вместо этого она встала и пошла мыть посуду.

Перемыв посуду, она занялась уборкой нижнего этажа и полировкой мебели, невзирая на отчаянные протесты викария. На это занятие она потратила почти весь день, прервавшись только на время обеда. Работа подняла ей настроение, и, закончив ее, Элизабет встала посреди комнаты, любуясь на плоды своих трудов.

– Вы сотворили настоящее чудо, – сказал ей викарий. – Но теперь, когда вы закончили, я просто настаиваю, чтобы вы отдохнули.

Элизабет была бы счастлива принять ванну, но, поскольку при Нынешних обстоятельствах это было невозможно, она согласилась с его предложением и вышла на улицу. День был ясный, над головой Ярко-синее небо. Элизабет с наслаждением вдыхала бальзамический воздух, напоенный ароматами трав. Она с тоской посмотрела вниз, на быстрый ручей. Как только Ян вернется домой, она пойдет туда и искупается. До сих пор Элизабет мылась только в уединении своей спальни. Надо дождаться возвращения Яна, иначе есть риск, что он наткнется на нее, когда она будет купаться.

Элизабет побродила по двору, любуясь окружающим видом, но без Яна все ей казалось каким-то скучным. В его присутствии обострялись все чувства, сам воздух казался наэлектризованным. Сегодня уборка его дома – дело, за которое она взялась отчасти от скуки, отчасти из благодарности – неожиданно обернулась для нее чем-то интимным и даже приятным.

Стоя на краю обрыва, девушка обхватила себя руками и, глядя вдаль, стала вспоминать его суровое красивое лицо и янтарные глаза, нежность, звучавшую в низком глубоком голосе, когда он обнимал ее вчера. Она подумала, как бы это было, если бы она была за ним замужем и жила в этом маленьком уютном доме, среди великолепной живописной природы. Элизабет попыталась представить, какую женщину Ян мог бы назвать своей женой и привести в этот дом. Она вообразила себе их вместе, сидящих в креслах у камина, – они о чем-то разговаривали и мечтали.

Очнувшись от грез, она заставила себя встряхнуться. Она ведет себя как сумасшедшая! Ведь именно себя она сейчас вообразила сидящей рядом с ним у камина. Отогнав эти мысли, Элизабет попыталась занять свой ум чем-нибудь другим. Бесцельно оглядевшись, она подняла голову и вдруг… увидела это! На огромном старом дереве был устроен большой шалаш. Густые ветви и плотная листва древнего дерева почти скрыли его от посторонних взглядов. Заинтересовавшись, она подозвала викария, который прогуливался неподалеку.

– Это шалаш, – объяснила она ему на случай, если он не понял, что это такое. – Как вы думаете, ничего, если я залезу туда и посмотрю? Наверное, вид оттуда открывается изумительный.

Викарий с сомнением посмотрел на ступеньки, ведущие наверх, которые представляли собой не что иное, как старые доски, привязанные к дереву.

– Я думаю, это может быть небезопасно,

– О-о, об этом не беспокойтесь, – бойко сказала Элизабет. – Элберт всегда говорил, что я лазаю как обезьяна.

– Кто такой Элберт?

– Это один из наших грумов, – объяснила она. – Он вместе с двумя плотниками построил мне дома такой же шалаш.

Викарий посмотрел в сияющее лицо Элизабет и не смог отказать ей в таком маленьком удовольствии.

– Ну что ж, думаю, ничего страшного в этом нет, если вы обещаете, что будете осторожны.

– О, конечно, я обещаю.

Элизабет сбросила туфли и несколько минут кружила, поднимаясь по дереву, а потом исчезла в вышине – там, где уже не было ступенек. Дункан был поражен, когда понял, что она взобралась на дерево без помощи старых досок. Он стал кричать, чтобы она была поосторожнее, но вскоре понял, что в этом нет необходимости – Элизабет уже достигла середины дерева и направлялась к шалашу.

Элизабет уже добралась до той ветки, где находился пол шалаша, и заглянула внутрь. Он оказался достаточно высоким, чтобы она могла стоять в нем, не сгибаясь, видимо, Ян был очень высоким даже подростком. Она с интересом оглядела старый столик, стул и большой деревянный ящик. Больше в шалаше ничего не было. Отряхнув руки, девушка выглянула в окно шалаша, и у нее перехватило дыхание от открывшейся перед ней красоты – холмы и долины в полном цвету, вишня, боярышник, колокольчики… Она отвела от окна восхищенный взгляд и снова осмотрела небольшое помещение. Взгляд ее снова упал на выкрашенный белой краской ящик, и она присела и смахнула с него пыль. Через всю крышку проходила надпись: «Частная собственность Яна Торнтона. Не открывать – опасно для жизни!» Но, видимо, мальчик посчитал словесное предупреждение недостаточным и потому ниже нарисовал череп с костями.

Элизабет смотрела на ящик и вспоминала свой собственный шалаш, где она от одиночества устраивала чаепития со своими куклами. У нее тоже был свой «сундук с сокровищами» – правда, ей не было нужды рисовать на нем череп с костями. С задумчивой тихой улыбкой она попыталась вспомнить, какие же сокровища хранила в своем огромном сундуке с блестящими медными петлями и замками. Ожерелье, вспомнила она, подаренное ей в шесть лет отцом, миниатюрный кукольный фарфоровый сервиз, который ей подарили родители в семь лет, ленты – тоже для кукол.

Она смотрела на старый ящик и думала, что этот взрослый сильный мужчина когда-то тоже был ребенком и так же, как она, имел свои тайные сокровища и придумывал себе игры.

Заглушив угрызения совести, Элизабет положила руку на замок. Наверное, ящик пуст, сказала она себе, поэтому нельзя считать это настоящим подглядыванием…

Девушка подняла крышку ящика и в недоумении уставилась на его содержимое. Сверху лежало ярко-зеленое перо, должно быть, попугая, подумала она, под ним – три одинаковых серых камушка, по какой-то причине имевшие для маленького Яна особенную важность, так как они были тщательно отполированы и оглажены. Рядом с камушками лежала большая морская раковина с нежно-розовой внутренностью. Вспомнив, как родители тоже однажды принесли ей раковину, Элизабет подняла ее и приложила к уху, слушая монотонный шум моря, потом осторожно отложила ее и достала набор цветных карандашей. Под ними обнаружился небольшой альбом для набросков. Элизабет взяла его в руки и открыла. Глаза ее восхищенно расширились, когда она увидела мастерски выполненный набросок красивой молодой девушки на фоне моря, с длинными, развевающимися на ветру волосами. Девушка сидела на песке, подвернув под себя ноги, и разглядывала большую раковину, точь – "-точь такую же, какую только что рассматривала Элизабет. На следующем рисунке была изображена та же девушка, которая немного искоса смотрела на художника и улыбалась ему так, словно они оба знали какой-то секрет. Художнику удалось изумительно точно поймать позу, выражение лица и настроение девушки. Все детали были тщательно выписаны, Элизабет даже смогла разглядеть медальон на ее шее.

Кроме этих двух, были еще и другие рисунки – не только девушки, но также мужчины и женщины, которые, видимо, были родителями Яна, встречались изображения кораблей и даже собаки. Охотничий Лабрадор, с первого взгляда узнала Элизабет, и снова заулыбалась. Собака выставила вперед уши, склонила набок голову, весь вид ее выражал ожидание зова хозяина.

Элизабет была настолько потрясена мастерством художника и глубиной чувств, выраженных в рисунках, что долго стояла, пытаясь свыкнуться с этим новым, незнакомым ей образом Яна. Наконец она очнулась от задумчивости и решила рассмотреть единственный оставшийся в ящике предмет – маленький кожаный мешочек. Несмотря на то, что викарий разрешил ей осмотреть шалаш, девушка чувствовала, что. не имеет права без спроса вторгаться в личную жизнь Яна и что ей не следует развязывать этот мешочек. Но соблазн узнать что-то новое об этом загадочном человеке был слишком велик, и она не смогла устоять. Распустив тесемки, Элизабет перевернула мешочек вверх дном, и ей на руку упало тяжелое кольцо. Не веря своим глазам, Элизабет поднесла его к свету: в центре массивного золотого перстня сверкал огромный четырехугольный изумруд, внутрь которого был заключен замысловатый золотой крест с изображением льва, стоящего на задних лапах. Она не была знатоком драгоценностей, но и без этого было ясно, что перстень был изумительной работы, изумруд – настоящим и стоил кучу денег. Она вгляделась в крест, пытаясь восстановить в памяти изображения геральдических крестов, которые изучала перед лондонским дебютом, и хотя он казался ей смутно знакомым, она так и не смогла определить его принадлежность. Решив, что крест мог быть и не гербом, а просто декоративной деталью, Элизабет бросила перстень обратно в мешочек и крепко затянула тесемки. Очевидно, в детстве Ян придавал этому перстню не больше значения, чем своим серым камушкам и раковине, но она не сомневалась, что если бы он увидел его сейчас, то осознал бы его ценность и положил бы в более надежное место. Девушка поморщилась, представив, как он разозлится, когда узнает, что она рылась в его вещах. Но даже зная о предстоящем выговоре, она не могла не сказать ему о своей находке. Альбом с набросками она тоже решила захватить с собой. Эти рисунки достойны того, чтобы заключить их в рамки и держать на виду, а не на улице, где они могут испортиться от сырости.

Закрыв ящик, Элизабет снова поставила его у стены, где он находился, и еще раз улыбнулась при виде черепа с костями. Ее сердце смягчилось от мысли о мальчике, который спрятал свои мечты в «сундук с сокровищами». И тот факт, что мальчик вырос в холодного и недоступного мужчину, никак не мог повлиять на вспыхнувшую в ее сердце нежность. Сняв с головы тонкий газовый шарф, Элизабет обвязала его вокруг талии, потом засунула за него альбом с набросками и надела перстень на палец, за неимением места, куда его можно было бы спрятать на то время, пока она будет спускаться вниз.

Ян, возвращавшийся с западной стороны дома, издалека видел, как Элизабет покрутилась вокруг дерева, а потом исчезла. Оставив дичь в сарае, он направился к дому, но потом изменил направление и пошел к дереву.

Положив руки на бедра, он встал под деревом, задумчиво посмотрел на заросший мхом склон холма, спускавшийся к ручью, и нахмурился, не представляя, как ей удалось здесь спуститься. Однако очень скоро сомнения Яна были развеяны, когда над его головой раздался сильный хруст веток. Он посмотрел наверх, но сначала ничего не увидел. Когда же разглядел, то принял увиденное за обман зрения. Из ветвей высунулась длинная стройная обнаженная нога, ища под собой опору, затем к ней присоединилась другая нога, и обе они повисли в воздухе.

Ян хотел было поддержать ее за бедра, к которым были присоединены эти ноги и которые, очевидно, находились где-то выше в листве, но затем передумал, решив, что она и сама неплохо справляется.

– Какого черта вы здесь делаете? – недовольно спросил он.

– Спускаюсь вниз, конечно, – раздался из листвы голос Элизабет. Наконец правой ногой она нашла прочную ветку, потом, как видел Ян, готовый в любую минуту подхватить ее, передвинулась на руках немного в сторону, чтобы поместить на ветке и левую ногу.

Улыбнувшись ее ловкости и бесстрашию, Ян уже хотел уйти и предоставить ей спуститься самой, как вдруг подгнивший сук обломился, и Элизабет с криком «Помогите!» полетела вниз, где была подхвачена сильными руками Яна.

Стоя в его объятиях, она чувствовала спиной его твердое горячее тело. Страшно смущенная и своим неловким падением, и тем, что рылась в его вещах, и теми ощущениями, которые испытывала, прижимаясь к его телу, Элизабет прерывисто вздохнула и попыталась повернуться к Яну лицом.

– Я рылась в ваших вещах, – призналась она, поднимая на него свои зеленые глаза. – Надеюсь, вы не очень рассердитесь.

– А почему я должен сердиться?

– Я видела ваши рисунки. – Сердце Элизабет все еще было переполнено какой – то щемящей нежностью к нему, и она восхищенно сказала: – Они замечательные, просто чудесные! Вам не следовало становиться игроком. Вы должны были стать художником! – Она увидела, как сузились его глаза, и, страстно желая убедить его в своей искренности, вытащила из-за пояса альбом и, сев на траву, раскрыла его. – Вы только взгляните! – воскликнула она, взглядом приглашая сесть рядом.

После секундного колебания Ян присел рядом с ней на корточки, глядя не на рисунок, а на ее улыбающееся лицо.

– Вы не смотрите, – мягко упрекнула она и снова взглянула на рисунок с изображением девушки. – Я просто не могу поверить, что у вас такой талант! Вы так точно сумели все передать. Я почти чувствую ветер, который разметал ее волосы, и этот смех в глазах…

Он наконец оторвал взгляд от ее лица и перевел его на рисунок.

Элизабет с ужасом увидела, как при взгляде на портрет его загорелое лицо исказилось от боли.

Каким-то чутьем она поняла, что эта девушка умерла.

– Кто она? – тихо спросила Элизабет.

Ян быстро пришел в себя и уже с совершенно невозмутимым лицом повернулся к ней:

– Это моя сестра.

Ян замолчал, и на мгновение Элизабет показалось, что больше он ничего не скажет. Когда он снова заговорил, его голос звучал странно, прерывисто, словно Ян испытывал его способность говорить об этом.

– Она погибла при пожаре. Ей было тогда одиннадцать лет.

– Простите, – прошептала Элизабет, вложив в свой взгляд все тепло и сочувствие, которые испытывала к нему. – Мне действительно очень жаль, – сказала она, думая о красивой девочке со смеющимися глазами, которая выглядела на рисунке старше своих лет. Отведя глаза от его лица, она попыталась поднять его настроение и перевернула страницу. Этот рисунок буквально искрился радостью и весельем. На большом валуне сидел мужчина и обнимал за плечи молодую женщину. Он смеялся, глядя в ее приподнятое к нему лицо, а она положила руку ему на плечо, и оба они, казалось, излучали любовь, распространяя ее на все, что их окружало.

– А кто эти люди? – улыбаясь, спросила Элизабет.

– Мои родители, – ответил Ян, и снова в его голосе прозвучало нечто такое, что заставило Элизабет резко поднять голову.

– Все тот же пожар, – спокойно добавил он.

Элизабет отвернула лицо в сторону, чувствуя, как слезы сдавили ей горло.

– Это случилось много лет назад, – сказал он и медленно перевернул страницу. Прямо на него глядел черный Лабрадор. На этот раз голос Яна смягчился. – Если я всегда мог подстрелить дичь, то он всегда мог ее найти.

Восстановив душевное равновесие, Элизабет взглянула на рисунок.

– У вас удивительная способность передавать в рисунках самую суть. Вы знаете об этом?

Он недоверчиво и удивленно приподнял брови, потом перевернул еще несколько страниц, пока не нашел набросок четырехмачтового парусника.

– Я собирался когда-нибудь построить его, – сказал он. – Это мой собственный дизайн.

– Правда? – в восторге спросила она.

– Правда, – подтвердил Ян, улыбаясь ей в ответ. Их лица были всего в нескольких дюймах друг от друга, их губы улыбались друг другу, и взгляд Яна упал на губы Элизабет. Она почувствовала, как сердце ее сразу забилось тяжелыми толчками, увидела, как он слегка наклонил к ней голову и знала, знала, что он собирается ее поцеловать, рука ее потянулась, чтобы обнять его за шею, но Ян вдруг резко поднял голову и одним движением вскочил на ноги. Лицо его снова стало непроницаемым. Потрясенная до глубины души, Элизабет осторожно закрыла альбом и тоже встала.

– Скоро стемнеет, – сказала Элизабет, пытаясь скрыть смущение. – Я хотела бы искупаться в ручье, пока не похолодало. О, подождите, – добавила она, стаскивая с пальца перстень. – Я нашла его в том же ящике, что и альбом, – она положила перстень в его протянутую ладонь.

– Его подарил мне отец, когда я был еще мальчишкой, – сказал Ян равнодушно. Его длинные пальцы сжались в кулак и переправили перстень в карман.

– Я думаю, он очень дорого стоит, – сказала Элизабет, воображая, какие преобразования он мог бы сделать в своих владениях, если бы решил продать перстень.

– Он ничего не стоит, – строго заглянув ей в глаза, ответил Ян.

Поиск по сайту: