Хайдеггер

Ф.Н.: Когда Вы приехали во Фрейбург, чтобы заниматься у Гуссерля, Вы открыли там философию, с которой до этого не были знакомы, но которая внесет весомый вклад в разработку Вашей философии: Мартин Хайдеггер.

Э.Л.: Да, я действительно открыл для себя труд «Бытие и время» (2), который читали вокруг меня. Вскоре я был в восторге от этой книги. Это одна из лучших книг по истории философии — так я скажу после нескольких лет работы. Одна из лучших, одна из четырех или пяти...

Ф.Н.: Что это за книги?

Э.Л.: Например, «Федр» Платона, «Критика чистого разума» Канта, «Феноменология духа» Гегеля, а также «Опыт о непосредственно данных сознания» Бергсона. Что касается Хайдеггера, то мое восхищение вызывала именно книга «Бытие и время». Я всегда пытался еще раз пережить волнение от чтения этих книг, но в 1933 году это еще было немыслимо.

По привычке, слово кtre произносят так, как если бы это было существительное, но ведь это преимущественно — глагол. По французски говорят: L’кtre, un кtre. Благодаря Хайдеггеру в слове кtre пробудилась его «глагольность», то, что говорит в нем о событии, о том, что «происходит» с бытием. Как если бы вещам и всему тому, что «готово стать бытием», было свойственно стать бытием (faisaient un metier d’кtre). Именно к такому глагольному звучанию приучил нас Хайдеггер. Это незабываемое переучивание нашего уха сегодня стало банальным. Философии, таким образом, надлежало стать — даже если она не отдавала себе в этом отчета — попыткой ответа на вопрос о значении слова «быть», глагола «быть». В то время как Гуссерль все еще предлагал — или казалось, что предлагал — философии трансцендентальную программу, Хайдеггер ясно определил философию через отношение к другим способам познания как «фундаментальную онтологию».

Ф.Н.: Что такое онтология в данном контексте?

Э.Л.: Это как раз и есть понимание глагола «быть». Онтология отличается от всех других дисциплин, исследующих то, что есть, сущих, то есть «существующих», их природу, их отношения, но забывающих, что, говоря об этих существующих, они уже усвоили смысл слова «быть», разумеется, не прояснив его.

Ф.Н.: Книга «Бытие и Время» вышла в свет в 1927 году; было ли тогда то, как она представляла задачу философии, абсолютной новизной?

Э.Л.: Да, именно такое впечатление я сохранил об этом. Разумеется, в истории философии случается, что внезапно обнаруживаются тенденции, которые, как кажется по истечении времени, заявляют о великих инновациях; по меньшей мере, можно говорить о тематизации некоторых вещей, доселе не тематизированных. Тематизация, требующая гениального ума и ведущая к новому языку.

Работа, которую я вел тогда по осмыслению «теории интуиции у Гуссерля», была вызвана «Бытием и Временем» в той мере, в какой я пытался показать, что Гуссерль выделил онтологическую проблематику бытия, скорее вопрос о statut, нежели о quidditй сущих. Феноменологический анализ, говорил я, исследуя вопрос о конституировании реального сознанием, касался не столько поиска трансцендентальных условий в идеалистическом смысле, сколько значения бытия «сущих» в различных регионах познания.

Исследования тревоги, заботы, бытия-к-смерти, предпринятые в «Бытии и Времени», предстают перед нами как суверенная деятельность феноменологии. Эта деятельность необычайно яркая и убедительная. Она нацелена на описание бытия, или существования, человека — не его природы. То, что назовут экзистенциализмом, конечно же, было определено «Бытием и Временем». Хайдеггер не любил, когда его книгу называли экзистенциалистской; человеческая экзистенция интересовала его исключительно как «место» фундаментальной онтологии; однако анализ экзистенции в этой книге обозначил и определил последующие собственно «экзистенциалистские» анализы.

Ф.Н.: Что особенно поразило Вас в феноменологическом методе Хайдеггера?

Э.Л.: Интенциональность, одухотворяющая само существование, и весь ряд «состояний души», которые до хайдеггеровской феноменологии бездумно принимались за простые содержания; страницы, посвященные эмоциональному миру человека, Befindlichkeit, тревоге: тревога, например, при обычном прочтении предстает как беспричинное, или точнее, «беспредметное», эмоциональное состояние; однако именно факт беспредметности выступает в хайдеггеровском анализе исполненным значения. Тревога могла бы послужить подлинным и адекватным подступом к небытию, которое стало у философов производным понятием, результатом отрицания, а может быть, как у Бергсона — понятием иллюзорным. Согласно Хайдеггеру, к небытию «подступают» не через серию теоретических шагов, а в тревоге, в этом непосредственном и ни к чему не сводимом акте. Сама экзистенция под воздействием интенциональности одухотворяется смыслом, изначальным онтологическим смыслом небытия. Смысл этот не выводится из того, что мы можем знать о человеческом предназначении, о причинах или о целях; в тревоге экзистенции, в самом событии существования означает небытие, как если бы глагол exister имел прямое дополнение.

Книга «Бытие и Время» послужила моделью онтологии. Хайдеггеровские понятия конечности, тут-бытия, бытия-к-смерти и т.п. остаются фундаментальными. Даже если уйти от систематической строгости этого мышления, нам, благодаря «кардинальным точкам», с которыми соотносится «экзистенциальная аналитика», не освободиться от самого стиля анализов, предпринятых в «Бытии и Времени». Я понимаю, что мои слова о «Бытии и Времени» покажутся горячим поклонникам философа малозначащими. Однако я думаю, что именно благодаря «Бытию и Времени» получили признание последующие работы Хайдеггера, которые не произвели на меня такого же впечатления. Нет, это не говорит о том, и Вы это хорошо знаете, что они вовсе не имеют значения; просто они менее убедительны. Утверждая это, я не имею в виду политические взгляды Хайдеггера, которые он обрел спустя несколько лет после выхода «Бытия и Времени», хотя я никогда не забывал об этом, никогда не смогу оправдать Хайдеггера за его участие в национал-социализме.

Ф.Н.: Чем разочаровало вас творчество Хайдеггера второго периода?

Э.Л.: Вероятно, исчезновением из него собственно феноменологии; тем, что на первое место в его исследованиях выходит толкование поэзии Гёльдерлина и этимология. Разумеется, я понимаю, что этимология не случайно появляется в его мышлении; для него язык является носителем мудрости, которую надо прояснить. Но такая манера мышления, я думаю, менее подвергается контролю, нежели та, которая свойственна «Бытию и Времени» — книге, где, по правде говоря, этимология уже присутствует, но косвенным образом и лишь дополняет то, что действительно составляет сильную сторону анализа и, в частности, феноменологию существования.

Ф.Н.: Для Вас язык не имеет такого изначального значения?

Э.Л.: Действительно, для меня говорение не то же самое, что говорить. Последнее значительно беднее по своему содержанию, нежели сам факт обращения к собеседнику. Мы еще вернемся к этому. Я полагаю, что несмотря на все возможности, какими обладает человек XX века, обратившийся к философии, он не может не изучить концепцию Хайдеггера хотя бы ради того, чтобы выйти за ее пределы. Его мышление является великим событием нашего времени. Философствовать, не зная Хайдеггера, означало бы «наивность» в гуссерлевском ее понимании: для Гуссерля существуют вполне определенные и уважаемые знания, научные знания, но они «наивны» в той мере, в какой, будучи поглощенными объектом, не касаются вопроса о статусе его объективности.

Ф.Н.: Могли бы Вы сказать о Хайдеггере — при всех прочих равных обстоятельствах — то же, что Сартр говорил о марксизме; что он непреодолим для нашего времени?

Э.Л.: Я не могу простить Марксу множества вещей... Что касается Хайдеггера, на самом деле, нельзя игнорировать его фундаментальную онтологию и ее проблематику.

Ф.Н.: Сегодня, тем не менее, существует хайдеггеровская схоластика...

Э.Л.:...которая принимает перипетии творческого пути за высшие достижения мышления.

Я должен подчеркнуть другой существенный вклад Хайдеггера: новый способ прочтения истории философии. Философы прошлого уже были защищены Гегелем от архаизации. Однако они вошли в «абсолютное мышление» в качестве его моментов, или этапов, которые предстоит пройти: они были aufgehoben, то есть одновременно и отвергнуты, и сохранены. У Хайдеггера был новый способ — непосредственный диалог с философами и требование радикально современного прочтения великих классиков. Разумеется, философ прошлого не сразу открывается диалогу; чтобы сделать его современным, необходимо провести работу по его интерпретации. Но в этой герменевтике не манипулируют устаревшими вещами; непостижимое переводят в план мышления и речи.

Перевод сделан И.С.Вдовиной по изданию: Tmmanuel Levinas. Etique et Infini. Paris: Fayard, 1982.

Примечания

1. De Dieu qui vient a l’idee. Vrin, 1982.

2. L’Etre et le Temps.

Предисловие к публикации

Статья Габриэля Марселя «Я и Ты» была написана в 1967 году и опубликована в сборнике «Философия Мартина Бубера», посвященном памяти мыслителя. Марсель обращается к основной теме творчества Бубера — диалогической структуре человеческого существования, которая во многом созвучна творчеству самого Марселя, и в особенности его понятию интерсубъективности. Схожесть, почти совпадение, и вместе с тем различие воззрений двух философов — эта тема, на наш взгляд, может быть интересна читателю.

Перевод по изданию: The philosophy of Martin Buber. La Salle (Ill); London, 1967.

P.S. Далее в сносках книгу «Философия Мартина Бубера» мы вслед за Марселем будем именовать «настоящее издание».

Т.П.Лифинцева

Поиск по сайту: