И–90 История философии № 5. — М., 2000. —000 c

ББК 87.3

УДК 10(09)4

И–90

Редколлегия:

В.А.Жучков, А.В.Панибратцев, А.М.Руткевич (отв. ред.), А.В.Смирнов, Г.М.Тавризян

Редактор:

И.А.Михайлов

уч. секретарь: М.А.Архипова

Рецензенты:

доктор филос. наук В.Д.Губин

кандидат филос. наук Е.А.Самарская

И–90 История философии № 5. — М., 2000. —000 c.

Пятый номер журнала «История философии» знакомит читателя с современными исследованиями в области современной западной философии. Новый взгляд на отношение философии Л.Витгеншетйна к логическому позитивизму; подробное рассмотрение социальной теории практически неизвестного у нас А.Гелена; новейшие теории современной англоязычной философии (публикация Н.С.Юлиной, статья О.Е.Столяровой, обзор И.Д.Джохадзе). Социальную тему исследования А.М.Руткевича продолжают исследования Л.Б.Макеевой и О.И.Мачульской. С ними перекликаются вопросы, затрагиваемые в переводах И.С.Вдовиной и Т.П.Лифинцевой. Интерес читателя безусловно вызовут материалы В.В.Старовойтова и В.Н.Поруса, в которых важнейшие течения и проблемы современной философии (психоанализа и трансцендентализма) рассматриваются в некоторых еще недостаточно изученных аспектах. Неожиданно (и кое в чем актуально) звучат впечатления о Советской России Д.Дьюи, дошедшие до нас из далекого 1929 года.

ISBN 5–201–02015–1 © ИФРАН, 2000

Ñîäåðæàíèå

исследования

Козлова М.С. Был ли Л.Витгенштейн логическим позитивистом?

Руткевич А.М. Теория институтов А.Гелена...........................................

Старовойтов В.В. Психоанализ и художественное творчество............

Макеева Л.Б.Объективность ценностей и проблема реализма............

Мачульская О.И. Тема любви в этической концепции Канта..............

Голубев К.В. Понятие «синхронистичность» в аналитической психологии К.Г.Юнга

Столярова О.Е. Инструментальный реализм Д.Айди............................

публикации

Порус В.Н. Логическая семантика как инструмент критики трансцендентализма (К публикации статьи К.Айдукевича «Проблема трансцендентального идеализма в семантической формулировке»)

Айдукевич К. Проблема трансцендентального идеализма в семантической формулировке. — Пер. В.Н.Поруса

Левинас Э. Этика и бесконечность. Диалоги с Филиппом Немо. — Пер. с франц. И.С.Вдовиной

Марсель Г. «Я и Ты». — Пер. с англ. Т.П.Лифинцевой..........................

Юлина Н.С. Дениел Деннет: концепция сознания и личностного

Деннет Д. Условия личностного — пер. с англ. Н.С.Юлиной

Дьюи Д. Впечатления о Советской России. — Пер. с англ. М.Г.Иващенко, под ред. Н.С.Юлиной

Юлина Н.С. Об очерке Джона Дьюи "Впечатления о Советской России"

обзоры и рецензии

Джохадзе И.Д. Обзор книг и статей Ричарда Рорти, изданных на русском языке с 1990 по 1999 г.

Старовойтов В.В. Рецензия на книгу К.Ясперса «Общая психопатология». Москва: «Практика», 1997.

Мачульская О.И. М.Дене. Гуссерль — Хайдеггер. Влияние их учения в России

ИССЛЕДОВАНИЯ

М.С.Козлова

Был ли Л.Витгенштейн логическим позитивистом?*позитивистом?[1]

(К пониманию природы философии)

1. К постановке проблемы

Позитивизму как философскому умонастроению присущи: сциентизм — вера в безусловный престиж науки, в превосходство научного знания над иными формами постижения мира; эмпиризм — признание решающей роли (в формировании и обосновании знания) информации, непосредственно получаемой в опыте (наблюдений, фактов), наконец, беспощадная критика метафизики, развенчание - как несостоятельных - притязаний философов на особо важную роль в познании мира. Эти три взаимосвязанных позиции, восходящие к О.Конту, легли в основу логического позитивизма — концепции, которая развивалась в рамках Венского кружка.¹кружка[1]. В ней были соединены принципы радикального эмпиризма и строго-аналитические методы символической логики, успешное развитие которой — одна из черт ХХ в. Программа кружка была представлена в манифесте "Научное миропонимание"“Научное миропонимание” (1929). Основополагающими считались логическое учениеРассела и "Логико-философский трактат"2”Логико-философский трактат”[2] Л.Витгенштейна (1921). Трактат был встречен с воодушевлением. Лидеры движения (М.Шлик, Р.Карнап и др.)3др.)[3] считали себя единомышленниками Витгенштейна. Об этом свидетельствует, например, известная статья Р.Карнапа "Преодоление“Преодоление метафизики логическим анализом языка"4,языка”[4], в которой каждый абзац, кажется, написан в разъяснение или развитие идей Трактата. Автор статьи нисколько не сомневался, что приверженцы логического позитивизма мыслят в том же ключе, работают в той же парадигме, что и Витгенштейн, т.е. так же, как он — им казалось — превыше всего ценят науку и не приемлют метафизику. У большинства изучавших труд Витгенштейна и знакомых с идеями Венского кружка складывалось такое же впечатление. Рассел, Витгенштейн, Карнап воспринимались как философы одного типа, а название логический позитивизм - как соответствующее общему духу развиваемых ими позиций.

Пожалуй, прежде всего сторонникам логического позитивизма пришлись по душе осуществленные в Трактате разграничение осмысленных и бессмысленных утверждений и толкование первых как эмпирических повествований о фактах, а вторых — как не наполненных познавательно-информативным, информативным, фактуальным, содержанием (смыслом) псевдоутверждений. К таковым, т.е. бес-смысленным по определению, были отнесены и философские положения. Развивая — на основе новейших достижений символической логики и идей радикального эмпиризма — учение логического позитивизма, члены Венского кружка объявили философствование алогичным, абсурдным, оценив его как дело никчемное и даже вредное, засоряющее науку да и просто разум человека псевдопонятиями и псевдоутверждениями. Время, однако, показало, что Витгенштейн не был их единомышленником, и главное, что существенно иным, далеким от позитивизма было его понимание сути, назначения философии 5[5].

Смешение этих двух, внешне похожих, а на самом деле разных концепций (“раннего” Витгенштейна и логического позитивизма), признание их однотипными, близкими по сути, — результат неверного прочтения сложного текста Трактата. Это — реалия, с которой нельзя не считаться.Подобное недопонимание, если оно утвердилось, преодолевается с трудом. Таков и рассматриваемый нами случай: неверное (тому есть свидетельства и доводы) толкование философских взглядов Витгенштейна имеет прочность предрассудка. Явные натяжки (и ошибки) в оценке его позиций и поныне не вполне преодолены, в том числе в аналитической философии — широком движении 1960-1990-х,61960-1990-х[6], в рамках которого разрабатываются методы решения философских проблем путем анализа (прояснения) языка. Философия логического и лингвистического анализа ХХ в. развивалась в русле традиций, близких позитивизму. Основоположники аналитической философии Б.Рассел и Дж.Э.Мур придавали решающее значение в формировании ее принципов своему возвращению (1898—1900) — после несколькихнескольких лет увлечения неогегельянством - к британской философской традиции. Рассел признавал, что отныне его устойчивой ориентацией стал характерный для Англии и развиваемый в европейской философии науки тех лет (Э.Мах и др.) эмпиризм, главным образом в его позитивистском (юмовско-миллевском) варианте. В дальнейшем наиболее близкой себе по духу философской школой ХХ в. он считал логический позитивизм.7позитивизм[7]. Подобному стилю мышления было и остается приверженным немало других "аналитиков".“аналитиков”. Потому аналитическую философию нередко характеризуют как "семейство"“семейство” концепций позитивистского толка. Между тем сочетание современных методов концептуально-концептуально-языкового анализа знания и, шире, разумения вообще с установками позитивизма — скорее конкретное, локально-историческоe, чем принципиальное, теоретическое обстоятельство. Это подтверждается хотя бы тем, что в аналитической философии сегодня представлены разные философские ориентации. Отсюда понятны некоторые трудности в определении ее общего характера, в частности степени родства (или инородности) позитивизму. Мнения специалистов по этим вопросам иногда заметно расходятся.

Витгенштейна по праву считают центральной фигурой в развитии аналитической философии ХХ в., посколькуименно он разработал "полярные"“полярные” — строго -логическую (I) и прагматико- лингвистическую (II) — стратегии Философии Анализа,8 Анализа [8], дав импульс развитию двух основных ее ветвей (или форм), а главное, сформулировал сами принципы аналитического толкования природы, задач философии9.[9]. Потому верное понимание общего характера 'аналитического движения'“аналитического движения” предполагает уточнение позиций, стилей философствования, которые развивал Л.Витгенштейн. Вопрос о его философской ориентации несколько запутан. Его оригинальные мысли встречали разного рода недопонимание. Авторские, глубоко продуманные позиции Трактата воспринимались как продолжение, проработка концепций Рассела, под руководством (и влиянием) которого начинал свои исследования Витгенштейн. АвАвтор Трактата ясно понимал и с признательностью отметил, что его труд был вдохновлен логическими идеями Рассела и "великолепными трудами Фреге".“великолепными трудами Фреге”. Но вместе с тем это новаторская работа, имевшая (даже на подготовительной стадии) эффект новизны для Рассела, который был посвящен в замысел ученика и его результаты в осмыслении проблем логики, природы логического,10логического[10], полученные еще в 1912—1914 гг. Отталкиваясь от открытий Рассела, Витгенштейн почти сразу включается в самостоятельное осмысление проблем логики и природы философии. По ряду серьезных вопросов вчерашний ученик вступает в спор с учителем, предлагает иные, собственные решения занимавших их в те годы проблем. Он формулирует, например, концепцию "логического атомизма",“ логического атомизма ”, которую Рассел высоко оценил и включил в свою философию. Еще в 1914 году, читая лекции в США, он отметил, что излагает идеи своего блестящего ученика Людвига Витгенштейна. Годы спустя в книге "Исследование значения и истины"(1940),“Исследование значения и истины” (1940), подытоживая свою многолетнюю проработку этих вопросов в лекционных курсах и семинарах (США), Рассел несколько раз обращается к идее Витгенштейна, находя в ней новые аспекты и возможности применения.11применения[11]. Принцип логической атомистичности все еще владеет его мышлением.

Высоко оценивая — в период их сотрудничества - интеллект и бесспорные успехи Витгенштейна, Рассел надеялся, что тот продолжит его логические изыскания. Но события развертывались по-другому: быть продолжателем Витгенштейн не мог — по натуре, складу ума и характера. В философии ему явно была "уготована"“уготована” иная роль — пролагать новые пути, глубоко продумывать и обосновывать принципы не только логических форм, но и самого философствования. Его всецело захватили уже ему открывшиеся, трудные логические, логико-философские, затем собственно философские проблемы, — и он принял этот "зов".12“зов”[12]. Ему суждено было стать Философом, притом не позитивистского типа. Сегодня, на исходе ХХ в., можно утверждать, что он создал, сформировал новый образ философии. Но это было понято далеко не сразу. Его работы на протяжении многих лет нередко читались (а иногда читаются и сегодня) как написанные в духе позитивизма.

Начатое под руководством Рассела и уже в основе выполненное исследование Витгенштейн продолжал и завершил в условиях, явно необычных для написания философского труда, — на войне и в плену (1914-1919)13.(1914—1919)[13]. Рукопись будущего Трактата в 1919 году, как только представилась возможность, была передана Расселу. Автор рассчитывал на компетентное суждение учителя, друга, единомышленника, но, получив его одобрительное предисловие к своей будущей книге, пришел к выводу: тот не понял сути работы. Найти общий язык не помогли и попытки Витгенштейна разъяснить свои открытия (в письмах и при встрече). В результате он отказался публиковать свой труд с этим предисловием, неверно ориентирующим читателя. Однако без такой поддержки работу не удавалось издать, потому она увидела свет и, как правило (уже, видимо, по традиции), издается поныне все-таки с предисловием Рассела и читается с заданной им точки зрения. Кстати, расселовское предисловие подготовило и восприятие Трактата в "Венском кружке" -“Венском кружке” — как манифеста нового позитивизма, ориентированного на впечатляющие успехи и открытия в области логики. И лишь годы спустя стало проясняться, что труд Витгенштейна был прочитан не в том ключе. Что же подтолкнуло к истолкованию произведения как позитивистского?

Существенным признаком позитивизма (от О.Конта до Р.Карнапа, А.Айера и др.) считают, как уже отмечалось, неприязнь к философскому теоретизированию — метафизике. Именно такую позицию, притом выраженную в резкой форме, члены Венского кружка усмотрели в тезисах Трактата. Как новый вариант позитивизма была расценена лингвистическая философия "позднего"“позднего” Витгенштейна и его последователей (формировавшаяся в 1930—40-е гг.). Нацеленная на выявление концептуальных "дефектов"“дефектов” философского рассуждения, она тоже воспринималась как антиметафизическая. В работах Витгенштейна, при желании, можно было увидеть и другую "сторону медали":“сторону медали”: типичную для позитивизма ориентацию на эмпирические, описательные методы исследования 14.[14]. Этого хватило, чтобы "всерьез и надолго"“всерьез и надолго” записать его в позитивисты. Приверженность же философа сциентизму (третья хахарактерная черта позитивизма) сочли очевидной: исключалась сама мысль, что у автора Трактата и ученика Рассела могли быть иные приоритеты. Т. е. в работах Витгенштейна, казалось бы, ясно просматривались все три необходимых и достаточных принципа позитивизма. Между тем его следование хотя бы одному из них весьма проблематично. Умонастроение сциентизма (веру в превосходство научного знания над всеми иными формами постижения мира) Витгенштейн не разделял, и недвусмысмысленно разъяснял это: "Научные “ Научные вопросымогут интересовать меня, но никогда по-настоящему не захватывают. ... Решение научных проблем для меня в принципебезразлично",безразлично ”, решение же концептуальных и ценностных (этических и эстетических) проблем — нет15[15].С точки зрения Витгенштейна, " — не может быть великой, существенной проблемы в научном смысле.16смысле[16]. В оценке его кредо по этому вопросу произошла явная "осечка",“осечка”, тогда как по первым двум позициям "сбой"“сбой” понимания его взглядов тоже имел место, но был не столь явным. Возникшие тогда предубеждения не преодолены до конца и в наши дни. Но уже можно привести убедительные свидетельства того, что взгляды философа даже в ранний период творчества не соответствовали духу логического позитивизма по всем трем указанным позициям. Попробуем с этим разобраться.

Начнем с толкования концепции Трактата как радикально антиметафизической. Независимо от подлинного замысла и смысла труда такое толкование состоялось, и этот исторический факт способствовал предельному сближению (в умах читателей, исследователей, последователей) мыслей Трактата с логическим позитивизмом. Это в значительной мере обусловило и оценку поздней концепции философа как "лингвистического" или "терапевтического" позитивизма17.“лингвистического” или “терапевтического” позитивизма[17]. Такое видение было воспринято, а отчасти сохраняется поныне и в нашей стране. В конце 1950-х — начале 60-х гг. лидирующий исследователь этих тем И.С.Нарский приравнивал мысли "Логико-философского трактата"«Логико-философского трактата» к логическому позитивизму, а его автора (наряду с М.Шликом, Р.Карнапом и др.) причислял к "основателям неопозитивизма"18.“основателям неопозитивизма”[18]. Был сформулирован и совсем уж спорный тезис о том, что и в "Философских исследованиях"19,“Философских исследованиях”[19], выполненных во второй период творчества, с иных позиций, Л.Витгенштейн (а также его английские последователи Г.Райл, Дж.Остин, Дж. Уиздом и др.) остался на позициях логического позитивизма.20позитивизма[20]. Такое толкование общей сути концепции и характер ее критики сохранялось и к началу 1970-х годов. Причем особое раздражение у некоторых специалистов вызывала "лингвистическая"“лингвистическая” философия. Неумение войти в ее внутренний, своеобразный контекст, предвзятый взгляд на нее как на "эпигонскую"“эпигонскую” разновидность неопозитивизма"неопозитивизма характеризует, в частности, соответствующий раздел учебного пособия "Современная буржуазная философия" 21.«Современная буржуазная философия»[21]. В нем был подвергнут резкой критике отход позднего Витгенштейна и витгенштейнианцев от построения строго логических моделей знания к исследованию обычного языка, его гибких, варьируемых значений. Это расценивалось как "бунт против науки" 22,“бунт против науки”[22], обращение к низшему и низкопробному уровню языка обывательски мыслящих людей, занятых самой примитивной повседневностью23.повседневностью[23]. Автору (раздел был написан И.С.Нарским) представлялось, что гибкость, вариабельность языковых значений свойственна психике обывателей — людей не вышколенных наукой, склонных к капризам, неожиданным поворотам, исключениям, — и что именно это находит выражение в обиходном языке, его идиомах и не последовательностях. Такие суждения24[24] свидетельствуют о том, что уровень понимания лингвистической философии в отечественной литературе к началу 1970-х годов порою был удручающим.

Из великих философов ХХ столетия — с пониманием их работ — у нас, пожалуй, больше всего не повезло "позднему"“позднему” Витгенштейну. Спустя десять лет после смерти философа суть его открытий оставалась во многом непонятой, и нередко они преподносились как нечто анекдотическое, несерьезное. Так читателю "разъяснялось": "Витгенштейн“разъяснялось”: “Витгенштейн превратил философию во вспомогательный метод классификации значений слов" 25;слов”[25]; у позднего Витгенштейна "философия как таковая исчезает", заменяясь "игрой“философия как таковая исчезает”, заменяясь “игрой в индивидуальные языки".26языки”[26]. Образно-ироничная, но верно передающая суть дела реплика Витгенштейна: "цель“цель философии — показать мухе выход из мухоловки"мухоловки” — воспринималась как издевка и с неприязнью толковалась как стремление увести человека от философских проблем 27.[27]. На самом же деле Витгенштейн, напротив, имел в виду тщательное изучение философских проблем, осмысление их особого — "тупикового"”тупикового” — характера и сложного пути "разрешения":“разрешения”: выхода из концептуального тупика, вызвавшего характерное философское напряжение. В результате такого прочтения одна из самых глубоких и проницательных концепций уходящего столетия расценивалась как "философская“философская деградация"28.деградация”[28]. Работы Ю.А.Асеева, В.С.Швырева и др. были написаны уже в другой, академической тональности. Однако традиция рассмотрения двух концепций Витгенштейна — "логического атомизма" и "лингвистической философии"“логического атомизма” и “лингвистической философии” — в русле эволюции позитивизма ХХ столетия сохранялась29.сохранялась[29].

Изучение творчества Витгенштейна, публикация все новых его материалов расшатывали представление о позитивистском характере даже "ранней"“ранней” его доктрины, не говоря уже о "поздней"“поздней” философско-лингвистической концепции. Многих других опередил в понимании этого обстоятельства польский исследователь Богуслав Вольневич, разъяснявший, что "в "Логико-философском трактате"«в “Логико-философском трактате” представлен тип мышления, совершенно отличающийся от всех позитивистских и эмпирических традиций..."30традиций...»[30]. Со временем в западных и (отраженно) отечественных публикациях стали появляться суждения, что уже доктрина "логического атомизма"“логического атомизма” не была, строго говоря, формой позитивизма31позитивизма[31] и что еще меньше оснований относить к позитивизму взгляды позднего Витгенштейна. Смене оценок способствовали кризискризис позитивизма, успехи исторического подхода к познанию, а также сближение, взаимовлияние разных философских направлений. Со временем исследователи стали отделять продуктивные методы анализа языка от сопутствовавших им позитивистских моделей (по)знания, сочетать эти методы с иными философскими подходами. В 1960-80 гг. за школами, успешно практикующими такие методы закрепилось новое, емкое имя — “ аналитическая философия ”[32].

Более корректному пониманию философского наследия Витгенштейна помогали также все новые биографические и иные свидетельства. Так были опубликованы воспоминания Р.Карнапа, пролившие свет на значительное расхождение позиций Витгенштейна с учением логического позитивизма. Это выявилось в 1927 году, когда Витгенштейн, по просьбе М.Шлика, встретился в Вене с некоторыми из членов Венского кружка для обсуждения ряда положений "Трактата".“Трактата”. В ходе этой и других бесед приверженцы логического позитивизма с удивлением обнаружили, что взгляды Витгенштейна существенно отличаются от их собственных и что он вообще не разделяет их концепции. В частности, выяснилось, что значительно сложнее, чем им казалось, обстоит дело с тезисом о "бессмысленности"“бессмысленности” философских положений. Сегодня можно обоснованно утверждать, что в логическом позитивизме данный тезис Витгенштейна был понят неверно. А это осложнило уяснение типа развиваемых им философских позиций, в том числе степени их родства (инородности) позитивизму.

Антиметафизический характер логического позитивизма несомненен. Карнап вспоминал: стоило нам принять всерьез требование научной строгости философии, как с необходимостью последовал вывод: из нее должна быть изгнана вся метафизика, поскольку ее тезисы не поддаются рациональному обоснованию. Теоретиков логического позитивизма это нисколько не огорчило. По признанию Р.Карнапа, М.Шлик и он "не“не питали никакой склонности к метафизике и метафизической теологии и смогли отказаться от них без внутреннего конфликта или сожаления".сожаления”. Но ему пришлось признать, что позиция Витгенштейна в данном вопросе была существенно иной. Он вспоминал, что, услышав резкое замечание Шлика о метафизическом утверждении классика философии (кажется, Шопенгауэра), Л.Витгенштейн выразил удивление и стал на защиту философа и его дела.32дела[33]. По свидетельству Друри (ученика Витгенштейна), он в беседе с ним говорил: "Не“Не думайте, что я презираю метафизику или высмеиваю ее. Напротив, величайшие метафизические произведения прошлого я считаю самыми превосходными творениями человеческого ума".33ума. В текстах Витгенштейна встречаешь высокие оценки наследия Платона, Августина, Канта и др. Но совершенно определенно высказаны и суждения о бессмыссленности философских утверждений. Вспомним фрагмент из Трактата. "Большинство“Большинство предложений и вопросов, трактуемых как философские, не ложны, а бессмысленны... Вот почему на вопросы такого рода вообще невозможно давать ответы, можно лишь устанавливать их бессмыленность. Большинство предложений и вопросов философа коренится в нашем непонимании логики языка... И неудивительно, что самые глубокие проблемы — это, по сути, не проблемы" (4.003) 34.проблемы” (4.003)[34].

В этих формулировках усматривают взгляд на философию, по сути совпадающий, скажем, с точкой зрения Р.Карнапа, — убеждением в бесполезности, метафизики и необходимости ее преодоления. Создается впечатление, что концепции логического позитивизма и Трактата Витгенштейна в принципе едины. Между тем это ловушка, недоразумение: такая точка зрения навязывает себя нам, и на какой-то момент ей можно поддаться, но провести ее последовательно, всерьез не удается. Сближение взглядов Л.Витгенштейна с логическим позитивизмом вынуждает к искусственным натяжкам в истолковании Трактата. Приходится закрывать глаза на ряд позиций автора, явно не укладывающихся в позитивистское толкование философии. Это ведет к деформациям, потере философской специфики, целостного характера тщательно продуманной, стройной концепции Витгенштейна, к смысловой несовместимости одних ее положений с другими. Возникает ряд не только логических, но и психологических неувязок. В частности, не укладывается в сознании возможность сочетания позитивистского взгляда на философию — как дело бесполезное, бессмысленное — и уважительного отношения к философской классике, более того, посвящения всей жизни философии (не логике науки!). А то, что в центре внимания Витгенштейна, в отличие от позитивистской традиции, находилась не наука, а именно философия, -– несомненно. Американский исследователь Витгенштейна Бэри Страуд справедливо подчеркивает: «Ключ к пониманию значения его философии — в оценке длившейся всю его жизнь оппозиции сциентизму»[35]. Специалисты, сумевшие найти верный ключ к текстам великого философа, считают "наиболее“наиболее впечатляющим в его взглядах понятие о том, что собой представляет философия в высоком смысле слова и чем она по сути призвана быть".35быть»[36]. Но как совместить это с текстом о бессмысленности философских высказываний? Ведь одно не вяжется с другим, к тому же в понимании общей природы философии ориентации Витгеншетйна не претерпели существенных изменений и во второй период творчества. Была принципиально пересмотрена лишь концепция метода анализа, пути к философской ясности. Тезис же о бессмысленности философских вопросов и утверждений был сохранен. И сформулировал его философ. Стало быть, бессмыслен и этот его тезис... Что это — казус, оплошность, недосмотр? — Нет, вызов — намеренно острая форма постановки проблемы. Выход из "тупика",“тупика”, понятно, нужно искать в текстах Витгенштейна. Интересующая нас тема многоаспектна и не может быть достаточно полно раскрыта в рамках статьи. Потому выделим главное: сконцентрируем внимание на таких ответственных (и острых!) сюжетах, как бессмысленность философских фраз и парадоксальность философской мысли.

2. Парадокс философствования (I) в контексте "Трактата".контексте “Трактата”.

В "Логико-философском трактате",“Логико-философском трактате”, рассуждая последовательно, Витгенштейнне останавливаетсяостановился на полпути: он объявил бессмысленными и свои собственныефилософские утверждения. Тем самым важнейшую для него (кантовскую по духу) проблему: "Как «Как возможна философия? Что она такое? Для чего нужна?" нужна?» — он выразил в форме философского парадокса 37.[37]. Вчитываясь в текст, в какой-то момент ясно осознаешь, что в устах философа заявление о бессмысленности философских утверждений представляет собой вариацию на тему античного "парадокса лжеца".“парадокса лжеца”. Cодержание его таково: некто по имени Эпименид, живущий на острове Крит, утверждает, что "все критяне лгут".“ все критяне лгут ”. Поскольку сказанное распространяется и на его собственное заявление (саморефлексивность), возникает хрестоматийно известная тупиковая ситуация.38ситуация[38]. Заявив о бессмысленности философских утверждений, ний, Витгенштейн "как по нотам"“как по нотам” разыграл названное логическое затруднение, поставив в положение Эпименида самого себя. Правда, в парадокс внесена поправка: философские вопросы и ответы на них объявлены бессмысленными. "На“На вопросы такого рода, — подчеркивает автор, – вообще невозможно давать ответы, можно лишь устанавливать их бессмысленность"бессмысленность” (4.003). Иначе говоря, философы не лгут, а продуцируют бессмысленные фразы. А это к тому времени было признано (Фреге, Рассел и др.) куда более тяжкой логической "изъяном"“порчей” утверждений, чем их ложность. Последняя устанавливается процедурами проверки — сопоставлением смысла высказываний с соответствующими ситуациями. Бессмысленные же утверждения не проверишь: неясно, о проверке чего в таких случаях вообщеможет идти речь. Итак, с точки зрения Витгенштейна, в любом нормальном высказывавысказывании конструируется некий смысл (возможная ситуация) и в зависимости от реального положения дел оно может быть либо истинным, либо ложным. Философские же фразы не несут информации о конкретных ситуациях в мире, для них немыслимы процедуры эмпирической проверки и потому они не являются ни истинными, ни ложными. А это и приравнивается к бессмысленному (что тоже является постулатом). В заключительной части Трактата читаем: "Правильный“Правильный метод философии, собственно, состоял бы в следующем: ничего не говорить, кроме того, что может быть сказано, то есть кроме высказываний естествознания39,[39], — следовательно, чего-то такого, что не имеет ничего общего с философией. -— А всякий раз, когда кто-то захотел бы высказать нечто метафизическое, доказывать ему, что он не наделил значением определенные знаки своих предложений. Этот метод не приносил бы удовлетворения собеседнику - — он не чувствовал бы, что его обучают философии, - — но лишь такой метод был бы безупречно правильным"правильным” (6.53). То есть освоение философии связывается не с формулировкой (запоминанием, пересказом) утверждений, а с освоением особой практики концептуального осмысления.

Заявив, что философы формулируют и применяют бессмысленные утверждения, Витгенштейн (подобно Эпимениду) по существу вынес приговор и самому себе. -– Ведь он тоже пишет философский трактат, то есть и сам принадлежит к сообществу тех, чьи утверждения считает бессмысленными. Автор знаменитого труда вполне отдает себе в этом отчет. "Мои«Мои предложения служат прояснению: тот, кто поймет меня, поднявшись с их помощью -– по ним -– над ними, в конечном счете признает, что они бессмысленны. (Он должен, так сказать, отбросить лестницу, после того как поднимется по ней.) Ему нужно преодолеть эти предложения, тогда он правильно увидит мир"мир» (6.54). По существу это не что иное, как острая — парадоксальная — постановка главного вопроса "Трактата"“Трактата” о том, что может быть сказано ясно и что такому высказыванию не поддается. Первую группу составляют предложения естествознания и аналогичные им информативные фразы о происходящем в мире. Вторую образуют псевдоутверждения философского и иного (логического и математического) характера. Попытки преодолеть границы языка (высказать не высказываемое) выливаются в утверждения, строго говоря, лишенные смысла. Так что же, "Логико-философский трактат" -“Логико-философский трактат” – бессмысленная работа? К чему же было его писать и какой смысл изучать? Недоумевающего читателя автор успокаивает так: тот, кто меня поймет, сможет подняться по этим предложениям, словно по ступеням лестницы, - пройти по ним, преодолев их -– к ясности. Если же ясность достигнута, лестница больше не нужна, и ее можно отбросить. Метафоры, поясняющие роль, отводимую философии, могут быть и иными. В поздних работах вместо ступеней лестницы философ говорит о путевых знаках (зарубках и пр.), указывающих (напоминающих, подтверждающих) правильность пути. Используется также метафора лабиринта языка (речевого разумения), где то и дело попадаешь в тупик, из которого нелегко найти выход, и др. При этом суть подхода остается прежней: философия понимается как путь, способыпрояснения.

Сохраняется и характеристика философских фраз как "бессмысленных".“бессмысленных”. Но подчеркивается, что удалить их из языка (вспомним о программе "преодоления"“преодоления” — устранения — метафизики в логическом позитивизме) невозможно, поскольку в человеческом интеллекте глубоко укоренена склонность (тоже кантианский мотив!) время от времени прибегать к таким фразам.40фразам[40]. Витгенштейн подмечает, что в определенных пунктах речевого разумения или коммуникации возникает непреодолимое желание сделать то или иное философское заявление — т. е. совершить не реальный рабочий ход в соответствующей речевой игре, не высказать что-то, а изречь (провозгласить) нечто якобы особо важное — "глубокомысленное".“глубокомысленное”. При этом формулируются не высказывания нормального типа (повествующие о чем-то), а нечто принципиально иное — философские сверх-высказывания. Приводя множество примеров таких фраз, Витгенштейн весьма иронично характеризует постоянную готовность человека к обобщающим изречениям, резюме. В работах второго периода, следуя выдвинутой в них идее "философской терапии",“философской терапии”, он ставит такой "диагноз":“диагноз”: время от времени нас прямо-таки тянет заявить нечто философское, оно как бы просится быть высказанным. В такие моменты ум настроен особым образом: размышление о чем-то реальном, участие в конкретной практике (“языковой игре”) на какое-то время прерывается. Вместо этого внимание концентрируется на самом интеллекте - его инструментарии - разветвленном и подвижном концептуальном аппарате ("сетке", "связках"(“сетке”, “связках” понятий). Именно в таких случаях люди изрекают особые супер-фразы философского (метафизического) характера. Если вслед за Витгенштейном условно сравнить выполнение обычных, нормальных функций языка с действием машины, совершающей полезную работу41,работу[41], дающей реальный результат, то периодические переключения на философские сюжеты будут — с точки зрения основного процесса — напоминать пробуксовывание — движения, не дающие эффекта. Витгенштейн, например, сравнивает их с вращением колес, отвинтившихся от машины и вертящихся вхолостую. Впрочем, его метафорический ряд, как всегда, разнообразен. Мимоходом произносимые философские фразы сравниваются, в частности, с тем, как парикмахер в процессе стрижки волос время от времени, как бы совершенствуя сноровку, просто лязгает ножницами, "стрижет воздух".“стрижет воздух”. Вспоминаются и пройдохи-портные (из сказки Х. Андерсена "Голый король"),“Голый король”), лишь имитирующие шитье роскошных одежд и церемонию облачения в них короля. Приводятся и другие наглядные пояснения подобного рода.

Вновь и вновь возвращаясь к размышлениям Витгенштейна42,Витгенштейна[42], можно уловить разницу его и логико-позитивистского видения философии и осознать, что тезис "философские”философские положения лишены смысла",смысла”, — это не шутка, не ирония, не эпатаж. Это серьезный тезис, тесно связанный в Трактате (да и в текстах второго периода) с особым толкованием понятий "смысл" и "осмысленное".“смысл”и “осмысленное”.

"Критическим пунктом",“Критическим пунктом”, определившим неверное понимание представленного в Трактате видения философии, стало "расхожее"“расхожее” уяснение термина бессмысленный и - как следствие - буквальное толкование ответственного положения о бессмысленности философских фраз в духе позитивизма43,[43], что плохо вписывается в мыслительное поле Трактата в целом. Между тем семантика этого термина в работе Витгенштейна не столь проста. Весь комплекс взаимосвязанных базовых понятий работы определен в ее постулатах. В смысловом поле труда Витгенштейна (как, например, в поле геометрии Эвклида) читатель должен принимать во внимание именно эти уточненные термины, заданные определениями, и на время забыть о размытых, интуитивных смыслах этих слов в их обычном применении. Это относится и к понятию смысл, означающему: повествование о "возможной ситуации", которую "изображает" то или иное "предложение" ("высказывание").“возможной ситуации”, которую “изображает” то или иное “предложение” (“высказывание”). Введенный таким образом, термин "смысл"“смысл” задает и термин "бессмысленный".“бессмысленный”. В контексте данной работы он означает: не сообщающий, не информирующий, о некой возможной ситуации — о том, что имеет место, происходит в случае, если соответствующее высказывание истинно. “БессмысленныйБессмысленный” не следует воспринимать как синоним абсурдного (бессвязного, нелепого). Согласно аксиоматике Трактата высказывание считается осмысленным, если оно в принципе способно быть истинным или ложным, т.е. заведомо - до и независимо от его соотнесения с реальностью - позволяет нам представить, помыслить ту возможную ситуацию (факт, положение дел), которую оно речевыми средствами "изображает"“изображает” (создает ее словесную "картину").“картину”). Это позволяет различать возможную (мыслимую) и реальную ситуации. С первой связан смысл (картина возможного положения вещей), со второй — истинность (ложность) высказывания, поскольку она зависит от соответствия (несоответствия) его смысла реальному положению вещей. Чтобы быть потенциально истинным или ложным, высказывание уже должно иметь смысл. Иначе будет неясно, истинность или ложность чего должна быть установлена44тоустановлена[44], т. е. станет невозможной сама постановка вопроса об истинном и ложном.

Итак, к бессмысленным Витгенштейн отнес фразы, которые выглядят как предложе­ния, высказывания, однако не наполнены познавательно-информативным (содержательным) смыслом и потому на деле они - не-высказывания (псевдовысказывания). И вот тут возникает опасность недопонимания, и читатель (переводчик) должен быть начеку. Опыт прочтений Трактата учит: может создаться впечатление (и оно возникло у логических позитивистов), что не-высказывания (одетые в "одежду" или "маску"45”одежду” или ”маску”[45] высказываний) — это что-то неправо­мерное, некий брак, чуть ли не "мусор"“мусор” языка (который нужно выявлять и удалять)46.удалять)[46]. Между тем особые, неинформативные фразы (не-высказывания) — если, конечно это не белиберда — необходимы в языке, без них не обойтись, с их удалением язык не будет работать. На такие фразы философы обратили внимание уже давно,47давно[47], а Витгенштейн продолжил и развил эту традицию (хотя не исключено, что заново, самостоятельно открыл для себя и тщательно обдумал этот феномен). Чтобы справиться с парадоксальной ситуацией: "мыслить, постигать бессмысленное",“мыслить, постигать бессмысленное”, понять, что означает тезис: "философские“философские утверждения не ложны, а бессмысленны"бессмысленны” и др., стоит прислушаться к его пояснениям. Что же это за особого рода фразы, являющиеся "бессмысленными",“ бессмысленными ”, но тем не менее образующие "ткань"“ткань” философствования и человеческого разумения вообще?

Еще Юм (и скорее всего не он первый) подчеркнул своеобразие предложений логики и математики и отнес их кфразам, не наделенным информативным содержанием (смыслом). Продолжая дело Юма, Кант охарактеризовал их как аналитические, т. е. формальные, концептуальные фразы, устанавливающие эквивалентность одних понятий другим. Наследуя и одновременно корректируя мысль Канта, Витгенштейн добавил к таким фразам и философские положения. Согласно его терминологии они тоже бессмысленны (притом в прямом, буквальном, констатирующем, а не оценочном значении этого слова). Но в самом слове "бессмысленное"“бессмысленное” это различие не выявлено48,выявлено[48], что подталкивает (а может, и провоцирует) читателя, склонного к позитивизму, к восприятию его в отрицательно-оценочном, уничижительном смысле, чего, как представляется (в этом убеждает анализ его текстов), не имел в виду Витгенштейн. Для него слово "бессмысленный"“бессмысленный” было просто спокойной констатацией своеобразия любого типично философского тезиса, кстати, ничуть не умаляющего ценности философствования. Схватив суть дела, автор Трактата — в духе традиции и закона жанра — мастерски "драматизирует"“драматизирует” изучаемую проблему, демонстрируя характерную парадоксальность философской мысли49[49] и заостряя интригующий (а может быть, и шокирующий, "дразнящий",“дразнящий”, бросающий вызов) тезис о бессмысленности философских фраз. На многочисленных примерах он показывает, что видение, понимание подлинной сути философской проблемы обретаешь лишь тогда, когда сам не единожды попадаешь в те или иные концептуальные ловушки и мучительно выпутываешься из них, — обретая в результате особый опыт "прорыва"“прорыва” к интеллектуальной ясности, а с ее помощью (путем нее, возвышаясь над ней) — и к особой Ясности духовной.

В отличие от позитивизма — в любом его варианте — в центре внимания Л.Витгенштейна была вовсе не наука, а сама философия — ее своеобразие, роль и ме­сто в интеллектуальной, духовной культуре, в жизни человека. Он признавался, что может интересоваться той или иной научной проблемой, но по-настоящему наука его не волнует, в то время как подлинно философские проблемы волнуют всерьез. А это — ориентация, "полярная"“полярная” позитивизму. Для читателя (переводчика, исследователя) работы — это не что иное, как авторская подсказка: мою позицию можно неверно понять, внимательнее вчитайся в текст, обдумай его получше, соедини отдельные мысли, замечания воедино, и все станет на свои места. В самом деле, как можно быть поистине увлеченным философией, отдать ей всю жизнь (отказавшись от успешной карьеры инженера-исследователя, конструктора) и при этом считать философские положения бессмысленными? Очевидна неувязка, понимание позиции автора "не складывается".“не складывается”. Уже одно это вызывает чувство "не“не может быть",быть”, подталкивает к более корректному уяснению, позволяющему все "расставить по местам",“расставить по местам”, воссоздать мудрое и проницательное видение философии, с которым — разобравшись как следует — трудно не согласиться — вопреки исходному впечатлениию, будто заявленная позиция совершенно неприемлема.

Итак, под имеющими "смысл"“смысл” в Трактате, по определению, понимаются информативные высказывания о разных ситуациях (конфигурациях объектов) в мире, - или высказывания, способные быть истинными или ложными. Общая формула осмысленного высказывания, по мнению философа, такова: "Дело обстоит так-то", или: "Положение вещей таково"; "Происходит то-то". Т. е. "смысл"“Дело обстоит так-то”, или: “Положение вещей таково”; “Происходит то-то”. Т. е. “смысл” толкуется как повествование научного характера (или его аналоги в донаучном, вненаучном опыте) о том или ином факте, ситуации, событии мира. Сложные или обобщенные высказывания рассматриваются как повествования о фактах комплексного или обобщенного типа. Что же касается философии, то ее задачи, по убеждению Витгенштейна, лежат в совсем иной плоскости, а их решение передается вовсе не высказываниями. В Трактате это четко сформулировано: "Философия,«Философия, — не учение, а деяние. ФилоФилософская работа по сути состоит в прояснении. Результат философии — не "философские высказывания",“философские высказывания”, а скорее прояснение высказываний. Мысли, прежде смутные и неотчетливые, философия делает ясными и отчетливыми"отчетливыми» (4.112). "Вся“Вся философия есть критика языка"языка” (4.0031). "Цель“Цель философии — логическое прояснение мыслей"мыслей” (4.112). Все эти суждения лежат в одном смысловом ряду и в них, по сутипо сути, выражен своеобразно понятый кантианский мотив.50мотив[50].

В ХХ столетии на волне многоаспектных исследований языка возродилась и обрела новую жизнь и давняя философская тема “призраков” языка (или “идолов площади”). Важное место она заняла в творчестве Витгенштейна, проникнутом уяснением того, до какой степени нас может сбить с толку, “заморочить” язык. Его воздействие на наше разумение сравнивается с чарами или гипнозом, а путаница, провоцируемая языком, признается важнейшей причиной, источником, мучительных головоломок, именуемых философскими вопросами. Наиболее серьезной и характерной причиной путаницы признается то, что философскую неясность, имеющую концептуальный (логико-грамматический) характер, выражают в форме научного вопроса. В результате философские вопросы воспринимаются как однотипные с научными, какими они на самом деле не являются, — и с этой точки зрения (по этой — информационной, конкретно-научной мерке) действительно лишены смысла. И дело тут не в том, что вторые ценны, а первые никчемны. Их вообще нельзя мерить одной мерой. Они похожи лишь внешне ("язык(“язык переодевает мысли")51,мысли”)[51], а по сути лежат в разных плоскостях, принадлежат разным порядкам.

Витгенштейн аналитически разграничивает вопросы философии и науки и не устает разъяснять ("показывать"),(“показывать”), что рассмотрение первых по образу и подобию вторых задает неверную установку, дезориентирует. При таком к ним подходе философские вопросы и ответы на них оказываются лишенными смысла. Подобные вопросы52[52] — отмечает Витгенштейн — внешне напоминают те, ответы на которые ищут ученые или — шире — все, кто добывает знание (о фактах мира и их конфигурациях). По сути же вопросы философов иного характера. Они не рассчитаны на получение новой, конкретной или обобщенной, информ а ции. В каждом из них заключена характерная трудность. Такого рода трудности возникают тогда, когда мы смотрим на факты сквозь формы языка, дезориентирующие, искажающие наше видение. Любой типично философский вопрос толкуется как выражение концептуальной невнятности, вызывающей замешательство и дискомфорт. Этим и обусловлен вывод: цель философии - достижение ясности путем анализа языка. В отличие от научных философские проблемы, - уточняет Витгенштейн - не решаются, а разрешаются53 разрешаются [53](преодолеваются, снимаются): с устранением путаницы, невнятности они перестают нас беспокоить, утрачивают проблемность, как бы угасают (хотя бы на время).

В приведенных тезисах Витгенштейна нередко улавливали диагноз в духе позитивизма: философия "неполноценна", поскольку "не соответствует"“неполноценна”, поскольку “не соответствует” критериям научности. Между тем философ был далек от подобного "высокомерия"“высокомерия” и в ранний, и в поздний периоды творчества. Важно подчеркнуть, что в отличие от логических позитивистов он (при заметном внешнем сходстве ряда их и его тезисов) вовсе не считал философские вопросы бесполезными или неправомерными. Напротив, тексты Витгенштейна полны размышлений и выводов не только об особой сложности, но и о важности философских проблем. Главное назначение философии он видел в обретении ясного видения вещей (мира, человеческой жизни). Этим определен особый интерес к анализу концептуальных замешательств, возникающих из-за разнообразных понятийных (языковых) "ловушек", "невнятностей"“ловушек”, “невнятностей” рассуждения. Во второй период творчества Витгенштейн сравнивал такой анализ речевого разумения с распутыванием "узлов". “узлов”. Он понимал: чтобы выполнить задачу прояснения, философы должны совершать столь же сложные действия (движения, манипуляции), как и эти узлы (запутанные ходы в понимании). Краткая формула его подхода: "Цель“Цель философии проста — достижение ясности, путь же к ней очень сложен. Сложность философии — не ее суть, а результат запутанного понимания".понимания”.

Отмечая особый интерес философа к феномену концептуальной “путаницы” и тщательное его исследование, важно разъяснить (ибо распространено недопонимание), что, на взгляд Витгенштейна, такая “путаница”- не род невежества или недомыслия. И связанные с ней особые проблемы, именуемые философскими, — не глупость и не чепуха, достойная издевок в духе Карнапа и др. В философских замешательствах великий мыслитель ХХ в. усматривает "глубинные проблемы".“ глубинные проблемы ”. Их глубина определена тем, что о ни укоренены в механизмах действия языка, в понятийно-речевых формах, пронизывающих ра зумение людей54,людей[54], их сознательную жизнь. Отсюда его внимание к методу, точнее к многообразию методов философствования, отсюда же понимание: чтобы быть успешными, методы философского прояснения не могут быть простыми. Анализу философских проблем, преодолению всевозможных философских замешательств, поиску "ясности",“ ясности ”, Витгенштейн посвятил все свое творчество. Т.е. делом жизни для него стала Философия. Едва ли позитивистски настроенный исследователь мог бы сделать такой выбор... Да и отношение к философии, ее видение в текстах Витгенштейна чем-то похоже на позитивистское лишь внешне, не более.

Смысл высказываний (информативных предложений) философ толкует как их согласие или несогласие с возможностями существования и несуществования соответствующих им ситуаций, положений дел (4.2). Разъясняется это так: мы понимаем смысл предложения, когда нам ясно, как реально обстоит дело, если данное предложение истинно[55]. "Мыслимое"“Мыслимое” и, стало быть, поддающееся "высказыванию")“высказыванию”философ относит к области естественных наук (4.113)55[56]. Четкое уяснение того, что может быть "сказано"“сказано” в поле конкретно-научного знания и его аналогов (информация о всевозможных ситуациях в мире), как бы “'изнутри'изнутри” очерчивает границы, за которыми простираются совсем иные сферы человеческого опыта. Витгенштейн суммарно характеризует их как "невысказываемое" ("немыслимое"),“невысказываемое” (“немыслимое”), наделяя и эти слова не буквальным, а особым, условным, требующим специального разъяснения, философским смыслом.

3. Парадокс философствования (II) в контексте “Исследований”

Итак, с реальными языковыми практиками соприкасаются, им сопутствуют философские супер-фразы. Они многообразно иллюстрированы в работах Витгенштейна и, в свою очередь, сопровождены разъясняющими репликами того же "нерабочего"“нерабочего”, неинформативного характера, что и сами эти фразы. Такие утверждения традиционно именуют мета-физическими. Кажется, что они повествуют о самых глубоких и общих чертах мироздания - еще более универсальных, чем знания о физическом мире. На деле же ни о чем, что находилось бы "над" или "под"“над” или “под” физическим (материальным) миром в них не сообщается. Природу таких утверждений глубоко исследовал Кант, подчеркнувший, что в области метафизики разум выходит за границы возможного опыта и уже не может ни подтвердить, ни опровергнуть своих тезисов. Осваивая и развивая размышления Канта, Витгенштейн характеризует положения "чистого разума"“чистого разума” как априорные, аналитические, концептуальные или логические фразы. Все эти характеристики объемлются у него понятием: грамматические утверждения. В работах второго периода предметом философской грамматики считается логическое поведение понятий в процессе реальных человеческих размышлений. Грамматика динамична: она обнаруживается лишь в работе, действии концептуально-речевых форм. Примерами грамматических высказываний служат фразы такого типа, как: "Другой“Другой человек не может испытывать мою боль". "Толькоболь”; “Только ты можешь знать, было ли у тебя такое желание". "Невозможножелание”; “Невозможно называть нечто правилом, если оно соблюдается редко, лишь от случая к случаю”, исключения"и многие другие.

Витгенштейн разъясняет, что подобные высказывания не являются эмпирическими. Выражение "не может"“ не может ” подразумевает в них не физическую, техническую, психологическую или какую-то иную невыполнимость или отсутствие реальных условий для того или иного действия, состояния. Невозможность, фиксированная в таких фразах, носит куда более сильный характер – логической невозможности. Иначе говоря, это -– формальные (концептуальные) фразы, определяющие все наше разумение. В них фиксируются логикограмматические принципы, нормы, принятые способы употребления языка - его логико-философская “"грамматика"грамматика”. Разрешая одни и запрещая другие способы выражения, правила философской грамматики регулируют концептуальную корректность рассуждений, задают поле "ходов",“ходов”, возможных в разных "играх" (практиках") языка. По“играх” (практиках) языка. По существу, это -– правила применения базовых понятий (категорий) и подвижных, динамичных категориальных комплексов. Будучи освоены, они, подобно любым правилам (орфографии, юриспруденции, шахматной игры, уличного движения и др.), становятся само собой разумеющимися, делаются навыком, привычкой, действуют почти естественно, "бесшумно".“бесшумно”. Изрекать такие правила в форме глубокомысленных заявлений в самом деле нелепо. Ведь не станешь ни с того ни с сего декларировать нормы правописания или правила умножения. Смысл правил - не в их провозглашении, а в соблюдении: они призваны регулировать действия. Превращать их в самостоятельные высказывания неуместно. Но это справедливо лишь до тех пор, пока все идет по привычным, наработанным схемам, нормально, без сбоев.64сбоев, или – пока принципиально не изменятся условия их применения, “правила игры”[57]. Правда, и в определенные моменты любого рассуждения или практического действия возникает потребность напомнить (кому-то или самому себе) о каких-то концептуальных истинах, сложившихся нормах применения формальных понятий (скажем, причинного, модального или иного ряда). Это бывает тогда, когда нам требуется “ступенька” для следующего мысленного хода или реального действия. Правила и служат такими ступеньками: важно в нужный момент вспомнить нужное правило и “опереться ” на него. Необходимость обращения к концептуальным правилам, схеме рассуждения остро ощутима тогда, когда мы попадаем в ту или иную ловушку, запутываемся в нами же (людьми)[58] установленных правилах, или хотя бы на момент задумываемся о концептуальной схеме рассуждения или практического действия[59].

Что же касается концептуальных сбоев, то история мысли и опыт людей свидетельствуют: наиболее явно они проявляются в виде логических противоречий, возникающих в "критических точках"“критических точках” отвлеченного, умозрительного рассуждения. Эта тема привлекла внимание Витгенштейна и заняла важное место в его философских исканиях. Ведь стимулом для его исследований стали труды Г.Фреге и логико-философские идеи Б.Рассела, во многом обусловленные выявлением парадоксов в основаниях математики. Обнаружение фундаментальных противоречий в самой строгой из наук было воспринято как скандал в сфере мышления, познания, языка. В поиске путей избавления от "кошмара"“кошмара” логических противоречий существенных результатов добился Рассел.66Рассел[60]. Витгенштейн активно включился в анализ проблем противоречий и предложил весьма оригинальный подход к данной проблематике. Избавление от присущей мыслящему человеку панической боязни противоречий он связал с освоением особой логической "игры".“игры”: научиться не только выявлять, но и свободно конструировать противоречия в характерных "пунктах"“пунктах” их появления, – там, где они обычно неожиданно "сваливаются" нам "на голову"“сваливаются” нам “на голову” и ошеломляют, травмируют, вызывают растерянность. В частности, для Витгенштейна стало характерным выражение философских проблем в форме парадоксов. То есть он “приручил” логическое противоречие, заставил его плодотворно “работать” – как прием доведения мысли до кульминации, ее фокусирования на концептуальной проблеме, требующей “разрешения”.

Методика постановки и решения философских проблем, характерная для Витгенштейна, может быть выявлена ("показывает"(“показывает” себя), в частности, на примере его известного парадокса следования правилу 67.[61]. Он строится как типичная языковая игра "попадания“попадания в логическую ловушку".ловушку” и поиска выхода из тупика. Витгенштейн придумывает такую ситуацию. Некто совершает ряд действий согласно четко определенному правилу, допустим, записывает числовой ряд по формуле "+2".«+2». Но в какой-то момент, скажем, после 100, начинает прибавлять не 2, а 4, решив (неважно почему), что теперь действовать следует так. Суть примера -– внезапное изменение (переосмысление) правила, совершаемое в некий момент одним лицом и закрепляемое аргументом: теперь правилом будет это. В форме таких языковых игр (в данном случае - искусственно придуманных ситуаций) выявляется логика,поведение, самого понятия правила. Для прояснения природы правил используются примерно такие вопросы: “ могут ли у каждого быть свои собственные правила арифметики, спортивных игр и др.?”; “могут ли правила изменяться внезапно (под влиянием привходящих обстоятельств)68,[62], так чтобы правилом вдруг становился иной способ действия?”. Число вопросов в принципе не ограничено. Далее осуществляется тщательный анализ ситуации в целом -– с различением и соотнесением двух планов рассуждения: концептуального (логического) и реального (эмпирического), что вообще характерно для полноценного философского уяснения различных проблем. В “чисто” логическом ряду придуманная языковая игра заводит в тупик, о чем и свидетельствует формулируемый парадокс.69парадокс: невозможно четко следовать определенному правилу, так как любые действия можно привести в соответствие с неким правилом [63]. Логическая проработка сюжета дает выводы, чем-то напоминающие апории Зенона. Допущение, что действия в рамках правил сообразны пониманию этих правил, кажется, ставит под сомнение саму возможность правилосообразной деятельности вообще, тем самым как бы расшатывая основы цивилизации: нормы, традиции, обычаи, законы. Ведь на практике толкование правил допускает вариации: свидетельств тому немало.

В самом деле, реальный, жизненно-практический ряд свидетельствует о том, что опыт людей многообразен и не укладывается в рамки жестких, раз и навсегда установленных, единых для всех правил. Ведь и в правилах действий людей (в том числе в вычислениях, измерениях и пр.) много условного и возможны значительные различия. Витгенштейн остроумно иллюстрирует это примерами на ходу изобретаемых, но в принципе вполне возможных практик или форм жизни (языковых игр). Вспомним хотя бы его "игры"“игры” в измерение длины с помощью эластичных мерил и пр. Не менее забавны измышляемые им примеры возможных способов определения количества древесины (штабелей досок, дров и пр.) и соответственно ее цены, скажем, в ситуациях купли-продажи. Доходчиво ходчиво разъясняется, что вычислительные и другие правила в разные времена, в разных культурах весьма отличаются друг от друга и что они далеко не всегда так уж рациональны. Многое решает закрепившаяся практика. Вот почему люди, если кто-то поставит их образ действий под сомнение, вполне могут заявить: "Мы“Мы издавна действуем так и считаем это правильным".70правильным”[64]. Итак, подходя к делу с эмпирической точки зрения, Витгенштейн демонстрирует многообразие практик, значительный разброс в их правилах, возможность корректировки и даже существенного изменения правил по обстоятельствам. При соблюдении соответствующих условий это не парализует практику: привыкнув к перемене, люди живут и действуют по-новому. В принципе не исключено и какое-то изменение правил развертывания числового ряда (скажем, при решении прикладных задач), гипотетически затронутое в связи с парадоксом следования правилу. Правда, резкие, внезапные изменения правил в общем-то нежелательны (о чем предупреждали понимавшие в этом толк великие умы - Платон и др.)71.др.)[65]. Но так или иначе, в реальном опыте разумное изменение правил не заводит в логический тупик. В жизни подобные логические ловушки мало кого волнуют[66]. Парадокс следования правилу вряд ли может парализовать работу законодателя, спортивного судьи или учителя грамматики, – как и апории Зенона помешать полету стрелы или быстрому бегу Ахиллеса. Хотя в реальной жизни людей (в законотворчестве, юридической практике, правовом сознании и др.) вполне могут возникать вовсе небезобидные несуразности, противоречия.

Поиск по сайту: