Что мы понимаем под личнной историей

Личная история есть то сложившееся представле­ние, которое люди имеют о чем-либо или о ком-либо.

Поверьте, что каждого из вас люди рисуют в своем со­знании так же примитивно и плоско, как вы сейчас нарисовали небо. Но это еще полбеды. Беда в том, что вы сами тратите уйму сил и времени на то, чтобы под­держивать в людском сознании этот свой плоский и примитивный образ. Вы не позволяете себе быть хо­тя бы чуточку сложнее и непредсказуемее. Вам поче­му-то кажется, что это представляет для вас угрозу. (Между тем как это представляет угрозу только для окружающих: неизвестное всегда опасно.) А разве не­бо — опасно? Да, оно может быть опасным, когда в нем рождается ураган. Но ураган — это не небо, вер­нее, не все небо. То, что вы нарисовали, просто безоб­лачное синее небо, небо, затянутое прозрачной пеле­ной, небо в тумане, небо, покрытое городским смо­гом, небо в тучах, грозовое небо, звездное небо — вот что вы могли нарисовать или представить себе. И все это было бы небо, и в то же время не было бы им. По­нимаете?

Мы знаем, что такое нёбо, но никто не может по­вторить его на рисунке или в воображении абсолют­но верно. У нас есть лишь некий обобщенный образ, например голубая бездна и белые облака, но разве оно именно таково, даже когда таково? Оно же все время меняется. Его не поймаешь. Вот почему лучшие ху­дожники сознательно или подсознательно изобража­ют небо в динамике: ветер гонит тучи, сверкает мол­ния или слегка видоизменяются на горизонте облака. Они стремятся отобразить главную черту неба: беспрерывную изменчивость. И при этом — бесконеч­ность, высоту и недостижимость — по сути, все то, что мы и называем небом.

Но человек так же бесконечен, высок и недостижим. У него огромный диапазон состояний, характеров и даже лиц. У каждого человека! И этот объем, в кото­рый свободно войдет любая бездна, мы стремимся су­зить до размера альбомного листа, уплощить и нари­совать всего лишь двумя-тремя красками. Конечно, так гораздо проще воспринимать людей. И самого се­бя в том числе. А главное — такой рисунок не требует ни ума, ни воображения, ни мастерства. То есть ника­кого труда. Вот и получается, что сквозь нашу жизнь проходит вереница плоских серых людей, и мы в этой веренице ничем не отличаемся от остальных.

Человек знания видит людей не так. Он видит всю их глубину и непредсказуемость, именно поэтому ему так интересно жить на этом свете. И именно поэтому маг изо всех сил старается стереть свою личную ис­торию и напустить вокруг себя как можно больше ту­мана. Я знаю своего нагуаля более тридцати лет, но я до сих пор не знаю, кто он такой. Что можно о нем сказать? Индеец яки из Соноры? — да. Но и о каж­дом из ваших рисунков можно сказать, что на нем изображено небо. Небо ли? Но я не ошибусь, если ска­жу, что дон Хуан — ворона. Я видел его в образе во­роны. Чем этот образ хуже образа яки из Соноры? Люди знают друг о друге все. Вернее, им кажется, что знают. Для ваших родителей вы — раскрытая книга. Они знают, кто вы такие, что вы из себя представляете. Они знают, на что вы реально способны. Никто и ничто не может заставить их изменить свое мнение. Подобное знание есть у любого из ваших близких, впрочем, даже и не очень близких, друзей. У них сложился вполне определенный образ вашей лично­сти, и вряд ли этот образ когда-нибудь изменится. Я говорю: вряд ли, потому что вы сами делаете все, чтобы сохранить и упрочить этот образ. Любое ваше публичное действие направлено на то, чтобы о вас ду­мали именно то, что думают. И никак иначе.

Когда люди встречаются после долгой разлуки, они рассказывают друг другу о себе только то, что мо­жет подпитать личную историю. Человек, которого друзья считают «мачо», ни за что не расскажет о сво­ем провале на любовном фронте. Хотя, вполне воз­можно, у него этих провалов больше, чем у всех его друзей вместе взятых. У мага нет личной истории. Ему нечего рассказывать при встрече друзьям. Встре­чаться для него означает жить здесь и сейчас, а не просматривать кинофильмы прошлого. Придуман­ного прошлого. Он делает отношения актуальными, то есть действенными. Он взаимодействует с людьми. Поэтому его отношения всегда плодотворны для всех сторон. И поэтому никто не может рассказать о нем ничего, кроме того, что он сделал. Знают его дела, но не его самого. Он не обязан объяснять свои поступки, потому что от него ничего не ждут. Он никого не ра­зочаровывает, ведь разочарование — результат обма­нутых ожиданий, а как можно ждать чего-то от того, кого мы не знаем? Небо иногда совершенно неожи­данно разражается дождями, но мы на него не в оби­де, потому что это небо. Такова его природа.

Если бы мы хранили образ неба таким, каким вы его нарисовали, вероятно/дождь был бы для нас боль­шой неожиданностью. Мы бы подумали, что небо со­шло с ума.

Народам, чья культура основана на магизме, очень хорошо известно понятие личной истории. Вы не за­думывались над тем, что любой обряд посвящения включает в себя и стирание личной истории? Давай­те снова обратимся к одному из обрядов, на этот раз возьмем для примера обряд посвящения одного из австралийских племен. Мальчиков по достижении определенного возраста собирают в центре селения. Они садятся в круг: каждый около своей матери. Ша­ман сообщает им, что злобные духи хотят похитить всех мальчиков этого возраста, а потому их нужно спрятать. Мальчикам и их матерями завязывают гла­за, затем и тех и других накрывают сухими ветками и листьями. При этом их предупреждают, чтобы они сидели тихо и не открывали глаза, пока не кончится «битва». В это время группа мужчин с колотушками, трещотками и факелами, прячется в лесу. Когда ша­ман дает им знать, они, издавая ужасающий шум, приближаются к селенью, разбрасывают листья и вет­ки, поджигают их, а детей уводят в лес.

Когда шум стихает, шаман рыдающим голосом объявляет матерям, что духи все-таки добрались до мальчиков и сожгли их. Матери срывают с себя по­вязки и видят вокруг только золу и уголья. Женщи­ны совершенно уверены в том, что их дети сгорели в огне; они рвут на себе волосы и расцарапывают лицо, что является признаком сильнейшей скорби. Шаман утешает их, говоря, что духи воскресят мальчиков, но матери должны знать: это больше не их дети. Они будут выглядеть, как их дети, но это — другие люди, которые должны будут жить по другим законам, по законам мужчин. Когда неофиты возвращаются в се­ление, женщины осматривают их со всех сторон, что­бы убедиться в их воскрешении. Но как бы ни была велика их радость, все-таки женщины знают: они никогда не увидят своих прежних детей. Ибо это уже не дети, но мужчины.

Мне кажется, это очень важный и эффективный обряд. Цивилизация, отказавшись от подобных ри­туалов, потеряла слишком много. Люди подчас не мо­гут освободиться от статуса ребенка всю свою жизнь до самой старости. Тот образ нас, который родители хранят десятилетиями, мешает нам действовать. Вот почему любой ребенок, который страстно желает де­лать что-то свое, очень рано покидает родительский дом. Порой с весьма трагическими последствиями. Подобные ритуалы, стирая личную историю, «лега­лизируют» самостоятельность подростка. Вчера он был ребенком, сегодня — мужчина. Он больше не обя­зан отчитываться перед матерью за свои поступки. Он действует так, как считает нужным. И поэтому он выживает. И поэтому магов гораздо больше в так на­зываемых «примитивных» культурах.

Цивилизованный маг — это чушь. Не бывает ци­вилизованных магов. Мне пришлось стирать мою лич­ную историю довольно жестким способом. И все рав­но это не получилось до конца. Когда дон Хуан завел об этом речь, я спросил его, что мне нужно делать. Он ответил: расстаться навсегда со своей семьей и дру­зьями, умереть для них. Я сказал, что это невозмож­но: моя семья, мои друзья — мой единственный оп­лот в этом мире. Дон Хуан засмеялся и заметил, что в этом-то и проблема. Это слишком ненадежный оп­лот. «Единственный оплот мага — бесконечность», — вот его слова.

Я не понял его тогда, потому что в моем, как и в ва­шем, сознании, бесконечность равнялась пустому про­странству, на которое нельзя было опереться, не упав. Лишь потом я осознал, что в бесконечности падать не­куда: в любую сторону — нет конца. Но это осознание пришло ко мне совершенно магическим путем, во время одного из моих путешествий по мирам. Сначала же, когда дон Хуан велел мне расстаться с близкими, я был повержен в шок. Я не собирался расставаться с ними; но, кроме того, я и не знал, каким образом это осущес­твить. Разве что умереть? «Вот-вот, — сказал мне дон Хуан, — именно: умереть». Он велел мне поселиться в одном из дешевых придорожных мотелей и находить­ся там до тех пор, пока я не умру. По существу, он пред­ложил мне пройти обряд посвящения.

Но фокус был в том, что в этом обряде участвовал только я сам. Никто из тех, с кем я должен был рас­статься, не знал об этом. Я не понимал, как я могу умереть и при этом оставаться живым физически. Дон Хуан объяснил, что маг считается мертвым тог­да, когда ему больше не нужны ни друзья, ни родные. Когда ему больше не нужно его прошлое. Действи­тельно не нужно. Я не буду пересказывать вам весь этот опыт. Но я все же считаю нужным поделиться с вами одним потрясающим открытием, которое я сде­лал тогда. В ходе этой практики умирания (или обря­да посвящения, как хотите) выяснилось, что расстать­ся с людьми вовсе не означает действительно расстать­ся с ними. Точно так же как смерть личности не означает смерть тела.

Расстаться с людьми значит изменить свое отно­шение к ним. Это значит перестать сужать небо до размеров альбомного листка. Люди открылись мне в своей бесконечности; тогда-то я и понял, что означа­ет: опереться на бесконечность. Я перестал завидо­вать тем, кто успешнее меня, и жалеть тех, кто не­счастнее меня. Я научился быть благодарным за то, что эти люди есть в моей жизни. Просто есть, и все. Надо сказать, что многие мои знакомые слетели со воего пьедестала, на который я их когда-то вознес. Но от этого они, как ни странно, стали не хуже, а луч­ше. Я получил возможность посмотреть им в глаза.

Не могу сказать, что мое расставание с друзьями и родными прошло гладко. На меня еще обижались, меня недопонимали. Но это было в начале, по инер­ции. Когда люди поняли, что того образа меня, кото­рый я лелеял годами, больше нет, они быстро приня­ли новые правила. Кто-то ушел от меня сам, а кто-то научился взаимодействовать. Впрочем, этот процесс еще не завершен, и я не уверен, что успею завершить его к моменту моей последней битвы.

Я не думаю, что вам удастся стереть свою личную историю. Это слишком трудоемкая задача, к тому же ее невозможно осуществить без помощи нагуаля. Но кое-что вы все же сможете сделать. Перестаньте го­ворить о прошлом. С кем бы то ни было: перестаньте говорить о прошлом. Вы будете потрясены, как мно­го сил у вас появится. Стирание личной истории оз­начает: ни слова о прошлом. И — перестаньте обижаться. Это не значит: перестаньте чувствовать обиду. Вы можете чувствовать обиду, но вы не можете обижать­ся. Когда вы в темноте налетите на столб и разобьете себе лоб, вам, конечно, будет обидно. Но обижаться будет не на кого. Глупо же обижаться на темноту, в которой вы не увидели столб.

Человек — это и есть темнота. Темнота, в которой скрыто все. Вы можете споткнуться, удариться или набрести на сокровище. Лишь в момент вашего обще­ния с человеком эта темнота озаряется светом. Вашим светом. Этот свет не идет от злобы или зависти. Это­му свету мешает личная история —- образ человека, который вы храните внутри себя. Выбросите этот об­раз. Просто светите. И вам откроется бесконеч­ность.

Поиск по сайту: