ДОКАЗАТЕЛЬНЫ ЛИ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА БЫТИЯ БОГА? 4 страница

На уровне чувств понятий не существует. Знание всегда есть опосредствование. Если мы начнем осознавать свое томление, если мы начнем переводить это томление в некое реальное знание его существа, то мы тут же будем вынуждены обратиться к использованию каких-то понятий - то есть слов или других знаков (у глухонемых, например, нет слов как звуков). Причем эти понятия должны быть для нас определены заранее.

Но откуда же берется данная определенность? Если добраться до самого начала, до основ, то можно легко обнаружить, что берется она от обобщения различных проявлений конкретных объектов внешнего мира и их отношений. Лишь оперируя созданными таким образом понятиями, мы и можем наполнить каким-то содержанием, каким-то смыслом буквосочетание "бог", получить какое-то знание о боге. Которое, понятно, всегда будет таким знанием, которое опосредствовано предыдущими, более очевидными и первичными знаниями. Знание вообще не может быть непосредственным, а знание о боге - в особенности. Ибо составить непосредственное представление о боге мы не в состоянии. Содержательное представление составить можно лишь о чем-то конкретном, очевидном, физически ощутимом. Бога же мы не можем ни увидеть, ни пощупать. Это абстракция высокого уровня, опосредствование энного порядка.

Таким образом, своим сведением непосредственного знания о боге к неопределенному знанию (то бишь к незнанию) Гегель на самом деле просто уничтожил бога как предмет нашего сознания. В этом случае бог

"...получает значение существа, лишенного каких бы то ни было определений" (Гегель, т. I, с. 127).

Лишенное определений, то есть полностью неопределенное, лишено и содержания: ибо именно определение наполняет содержанием. Понятие без содержания - не понятие, представление - не представление. Понятий и представлений без содержания не может быть принципиально. Это были бы просто наборы звуков, фотонов и прочих материальных неоднородностей, не несущие рациональной части мозга никакой информации.

Кроме того, в данной своей фразе Гегель сделал еще одну ошибку. Как прежде он назвал знанием то, что на поверку обернулось незнанием, так и теперь он назвал существом то, что лишено определений. Существо, лишенное определений - это уже не существо.

Реально же существо есть нечто, то есть то, что существует. В этом-то и состоит его определение. Ведь определения, как известно, отражают в первую очередь именно свойства вещей. Свойство существовать - это самое крайнее из всех возможных свойств; самое крайнее - но все-таки еще вполне определенное. Только на этом свойстве и базируется различие между нечто и ничто. Ничто - это как раз то, что лишено всяких определений, кроме одного - чисто отрицательного по отношению к нечто, к существующему. Ничто - это несуществующее. То есть понятие "ничто" - это абсолютно отрицательное понятие. Единственное в своем роде. Ибо все другие понятия содержательны и положительны (речь идет, конечно же, не о понятиях вообще, а лишь о тех особенных понятиях, которые отражают сущие вещи и явления. Таким образом, речь идет о понятиях именно вещей - то есть о понятиях реальных вещей, у которых обязательно имеются свойства; а надо заметить, что имеются еще и такие понятия, которые определяют уже сами свойства вещей - особенности проявлений этих вещей, их действий и т.п., то есть подобные понятия описывают не сами вещи, а именно особенности их взаимодействия - но сейчас речь идет только о существительных).

В языке есть немало понятий, составленных по принципу отрицания. Однако все их отрицание имеет лишь относительный, но не абсолютный характер. То есть все эти отрицательные понятия являются отрицаниями всегда лишь некоей вполне конкретной определенности. Например, понятие "нечеловек" охватывает огромное количество содержательно вполне определенных объектов и явлений. И только понятие "ничто" абсолютно отрицательно, ибо оно ограничивает само существование, за которым нет уже никаких свойств, никаких определений. Свойства и определенность есть лишь у существующего.

Поэтому Гегель в своей фразе о том, что бог "...получает значение существа, лишенного каких бы то ни было определений", во-первых, неправильно соотнес понятие "существо" с дефиницией "лишенное определений". А во-вторых, превратил бога непосредственного знания в ничто, в несуществующее. Здесь-то и скрывается, как мы увидим в дальнейшем, коренная ошибка всей его философии.

В дополнение к вышеотмеченному - мелкое занудство в адрес Спинозы. Который пишет:

"Вещь постигается лишь тогда, когда она усваивается чистой мыслью, помимо слов и образов" (т. 2, с. 70).

Очень хотелось бы узнать, что это такое: чистая мысль без слов и образов? Может, это еще одно непосредственное знание, сводящееся к незнанию, к простому звериному ощущению? Да, так оно, наверное, и есть: "чистая мысль" - это, судя по всему, такая мысль, у которой отсутствует ее реальное содержание.

Солипсизм.

Но вернемся, наконец, к субъективизму, к субъективному идеализму. Последовательный субъективизм, как это уже неоднократно отмечалось, отрицает бога. Последовательный субъективизм называется солипсизмом, то есть, в буквальном переводе, "самоединственным" - потому что всякий сторонник данной доктрины признает существование только своего "Я", разросшегося до космических масштабов (правда, здесь можно утверждать и обратное: что тут сам космос сужен до пределов "Я" солипсиста, - что, пожалуй, гораздо ближе к истине. Впрочем, еще ближе к ней вообще всякое уничтожение масштабов и пределов, когда есть лишь некое единственное "Я" и его просто не с чем сравнивать, ибо у него нет ни границ, ни меры, и значит упоминать о величинах и прочем - бессмысленно).

Последовательный субъективизм есть субъективизм абсолютный, то есть объемлющий как онтологию, так и гносеологию. Выше уже писалось, что онтологический субъективизм закономерно требует и субъективизма гносеологического. Если в мире есть одно лишь "Я" субъективиста - а значит, это его "Я" и есть, собственно, весь мир - то тогда, конечно, в познании субъективисту ни на что, кроме как на самого себя, опереться и не удастся. Кроме себя ему тут просто нечего и познавать. Причем здесь, в себе, равным образом истинными будут все движения духа личности, все ее ощущения. То есть получается, что истины, как чего-то отличенного от не-истины - нет. Правда, здесь можно придумать критерий, допустим, большей или меньшей существенности тех или иных впечатлений личности: то, что, мол, представляется субъективисту более основательным - то и есть истина. При этом на практике наверняка будет осуществляться все-таки именно объективный подход к добыванию истины. Однако даже этот объективный подход будет, кстати, неизбежно ограничен пассивностью познающего субъекта, его консервативностью, его самозамкнутостью. Познание ведь происходит всегда в действии, которое, в свою очередь, обязательно предполагает наличие субъекта (того, что действует) и объекта (того, на что оказывается действие) - а у солипсиста имеется один лишь субъект.

Субъективная гносеология, сходным образом, требует и соответствующего мировоззрения. Раз истина начинает зависеть просто от мнения субъекта, раз истинным начинает считаться то, что просто кажется субъекту истиной, то тогда подлинной реальностью становится каждое мимолетное его представление. Не может быть истины вне ощущений и представлений солипсиста, не может быть реальности, которая была бы независима от него.

Неуязвимость солипсизма.

Солипсизм обычно рассматривается в философии как наиболее тяжелая форма умственного помешательства. Обвинением в солипсизме при критике всегда пользуются как решающим оружием.

Когда какое-нибудь учение последовательно заводит рассуждающего в тупик солипсизма - это аргумент против данного учения. Что и неудивительно: ведь по логике абсолютного субъективизма в мире нет ничего, кроме "Я". Чьего "Я"? Разумеется, того, кто философствует. Но куда же деваться его слушателям и последователям? Признать свое небытие? Это нелепо. Поэтому пропаганда солипсизма реально невозможна. Это учение не может бороться за место под солнцем, то есть в умах людей. В силу чего с точки зрения общественной практики с ним и воевать незачем: оно само себя убивает. Поэтому оно никогда и не встречается в чистом виде. Разве что в сумасшедшем доме.

С точки же зрения науки солипсизм как вид неизлечимого сумасшествия практически невозможно опровергнуть. Ибо солипсист не признает вообще никаких аргументов. Не признавая просто-напросто самих их авторов. Все другие учения - например, тот же скептицизм - признают существование хотя бы чего-то и кого-то помимо самого скептика, самого автора рассуждений, и, следовательно, допускают возможность возражений. Но с солипсистом, то есть с тем, кто отрицает само ваше бытие и рассматривает все ваши возражения как игру собственной фантазии, бессмысленно спорить. Для постороннего, внешнего наблюдателя нелепость убеждений солипсиста очевидна, раз они отрицают самого этого наблюдателя. Но солипсиста, не принимающего аргументы за аргументы, переубедить невозможно. Переубедить солипсиста может только он сам. Но для этого необходимо, чтобы он отнесся сам к себе критически. То есть начал искать истину, на что-то опираясь и отвергая какие-то свои представления. Но для всего этого ему нужен будет какой-то критерий отбора. Которого у солипсиста по самой сути его доктрины не может быть. То есть солипсист просто по природе своей не может практиковать критическое мышление. А если он все же попытается сделать это - то тут же перестанет быть солипсистом. Ведь всякая критика может идти только со стороны, извне, из-за пределов учения. Это уже знакомое нам правило, что теорию невозможно опровергнуть изнутри. Для солипсиста же "извне" не существует - поэтому-то он и неуязвим для критики. Он просто отказывается реагировать на нее, если не хочет. И при этом солипсист не может быть обвинен в научной недобросовестности, которой для него опять-таки - не существует.

Ущербность солипсизма.

В то же время внутри себя солипсизм все-таки имеет некие червоточины. Которые сводятся к тому, что всякое учение, всякое убеждение - это факт сознания. А всякое сознание по природе своей критично и логично. Кроме того, убеждение солипсиста должно откуда-то взяться. Конечно, уже убежденный солипсист может утверждать, что убеждение взялось у него изнутри как одно из порождений его "Я". Но, идя к солипсизму, от критики так отделываться еще нельзя.

Потому что факт сознания есть факт особого, специфического знания, а именно: знания о себе. Сознание есть осознание себя, своего "Я". У солипсиста все и исчерпывается этим сознанием. Но сознание солипсиста ущербно как раз тем, что не может быть знанием о себе. Дело в том, что "Я" солипсиста абсолютно неопределенно. Определенность - это всегда определенность чего-то одного относительно чего-то другого, это всегда отношение двух, как минимум, феноменов. Определенности, то есть свойства, всегда проявляются не сами по себе, а лишь в отношении к чему-либо внешнему. Нет свойства без проявления, без действия - оно просто никак себя не проявит. А не проявляющее себя - просто неопределимо. Все упирается в действие, которое требует пространственно-временных связей, требует двух, как минимум, агентов: субъекта и объекта. То есть сама процедура обнаружения в действии, в свойстве, непременно нуждается, во-первых, в том, кто обнаруживает, а во-вторых, обязательно еще и в некоем объекте, внешнем тому, кто обнаруживает. Нет обнаружения без обнаруживающего и обнаруживаемого.

Вся эта сложная петрушка ставит подножку солипсисту. Его "Я" - это ничто, поскольку оно исключает что-либо иное, внешнее и, стало быть, оказывается недействующим, не обнаруживающим себя, неопределенным. Оно не признает ни пространства, ни времени как внешних сущностей: они для него тоже внутренни. В силу чего "Я" солипсиста существует неизвестно где, неизвестно когда и неизвестно как. О нем вообще нельзя сказать ничего определенного. Сознание, разум просто в корне противоречат такому "Я", поскольку и разум, и сознание всегда намертво привязаны к какой-то определенности, могут оперировать только ею. Таким образом, содержание "Я" солипсиста должно быть полностью бессознательным, абсолютно ничтожным, то есть его вообще не должно быть. И в то же время оно у каждого солипсиста все-таки почему-то есть. Это абсолютное противоречие - то есть противоречие ничтожности солипсического "Я" и фактической наполненности этого "Я" сознанием, впечатлениями и ощущениями - составляет внутренний алогизм солипсизма. Солипсиста в его убежденности может спасти лишь презрение к самому себе, к свойствам собственного разума, то есть отрицание критико-логического анализа своих ощущений и убеждений.

Впрочем, повторю еще раз: всякий нормальный человек - прагматик. Исповедовать учение, в котором никого нельзя убедить, ни один человек реально не решится. Не в смысле посрамления: ведь в глазах самого философа его посрамить нельзя, ибо некому, а в глазах публики - незачем, ибо абсурдная посылка солипсизма даже и не требует посрамления, потому что тут же отрицает сама себя для публики (ясно, что каждый человек из публики вполне отчетливо сознает свое существование наряду с философом). Исповедовать солипсизм просто практически невыгодно. Поэтому реальных солипсистов, последовательных субъективистов в философии, в общем-то, и не было.

Логика отрицания логики.

Можно найти еще ряд нелепостей субъективизма. Выше уже отмечалось, что субъективисты используют логику для отрицания самой же логики. Это анекдот и полная непоследовательность, что они, во-первых, приходят к своим антилогическим взглядам логически, а во-вторых, берутся доказывать эти свои взгляды окружающим. Тем самым они доказывают диаметрально противоположное тому, что пытаются доказать. Ведь тот, кто берется что-либо доказывать другим, прежде всего должен признать этих других как объективно существующих, что в корне противоречит установкам субъективизма.

"Смысл доказательства коренится только в посреднической деятельности для других. Если я хочу нечто доказать, то это я доказываю для других" (Фейербах, т. 1, с. 64).

В процессе доказательства одновременно с признанием объективно существующего внешнего мира субъективистами молчаливо признается и логика, и факты как критерий истины, ибо все они - плоть доказательства. Здесь окончательно отрицается субъективная гносеология. То есть всякий субъективист, который бьется насмерть за свои убеждения, их же прежде всего и убивает, от них же и отрекается.

Впрочем, надо признать, что для субъективиста бесполезен и отказ от логики. Субъективист, конечно, может пренебречь доказательствами - согласно самой сути своего учения - и лишь провозглашать свое мнение. Но ведь и в этом случае его мнение будет опять-таки опираться на логику. Ибо сам такой стиль поведения основывается не на чем ином, как на последовательном проведении в жизнь субъективистских убеждений. Это будет не что иное, как сама логика субъективистского учения, то есть логическое следование его требованиям. Бездоказательность и пренебрежение логикой в процессе спора для субъективиста будет как раз максимальной логичностью и последовательностью. Это будет единственным верным результатом логического осмысления сути субъективизма, логическим выводом из него. И от этой логичности субъективисту никуда не уйти, ибо от логики человеку вообще некуда деться, поскольку в ней - сама суть мышления.

Иррационализм.

Кстати, это уже критика в адрес иррационализма как крайнего, максимально последовательного течения в субъективном идеализме. Учение это отрицает всякую логику и в этом, получается, абсолютно логично. В силу чего в иррационалистических "учениях" (тут применение данного слова уже крайне сомнительно) нет вообще никакой претензии на доказательность. Здесь, естественно, имеются в виду не те рационалистические философские течения, которые логически выступают в защиту иррационализма, а те течения, которые иррационалистичны именно сами по себе. Которые апеллируют не к разуму, а к инстинкту, к чувствам, к невежеству и неразвитости людей. Произведения иррационалистов представляют собой не столько научные, сколько чисто литературные, художественные творения. То есть в своей бездоказательности иррационализм смыкается с религией.

В то же время, хотя иррационалисты и максимально последовательны в смысле субъективизма, они, однако, тоже грешат логичностью. И не только в том, что их алогичность и есть сама логика субъективизма. Но еще и в том, что они обязательно пользуются каким-нибудь языком. Ибо нельзя создать никакого учения, и даже псевдоучения, будучи безъязычным.

"Невысказанная суть есть, собственно говоря, нечто неразумное, потому что разумное существует лишь как язык" (Гегель, т. X, с. 96).

Человеческие языки могут существовать в звуковой, визуальной и даже тактильной форме - как это имеет место у слепоглухонемых. Но, несмотря на самые разнообразные свои формы, все языки обязательно логичны, они обязательно порождаются в сфере сознательного, а не инстинктивного. Мышление - это процесс сознания. А язык - это средство, форма, в которой протекает мышление, фиксируются понятия, знания, передаваемые другим. У животных, правда, тоже имеются некоторые "понятия" - зародыш языка - то есть некие знаки, сигналы и символы, которые связаны с определенными ситуациями, ощущениями, чувствами. Таким образом, "язык" животных всегда сугубо предметен, конкретен. Обычно это просто сигналы, обозначающие опасность, наличие пищи и проч. (Вот именно: обозначающие не конкретного тигра или конкретный камнепад, а опасность вообще; не конкретный банан или конкретное мясо, а пищу вообще. То есть А.Хоцей здесь ошибается: не только у людей, но у всех других животных их языки имеют достаточно абстрактный характер. - Сост.)

Что же касается языка людей, то он имеет уже качественно иную форму. Большей своей частью он, если можно так выразиться, "беспредметен". Язык людей обозначает такие феномены, которые нельзя непосредственно обнаружить и представить себе. Например, число "миллион", содержание понятия "абстракция" и т.п. Все это объекты таких понятий, которые созданы путем абстрагирования от конкретного, путем обобщения свойств множества конкретных предметов. Понятия человеческого языка носят преимущественно именно обобщающий характер, отчего понятие отрывается от того объекта, который оно обозначает. Например, понятие "плод" отделено от тех яблок, груш и апельсинов, которые оно представляет. Именно это абстрагирование, отвлечение, выявление сходства и различия предметов не в непосредственном контакте, а уже на уровне работы мозга, и составляет содержание разумной деятельности. И это абстрагирование реализуется только в каких-то специфических знаках, особых записях в клетках мозга - поскольку абстракции не имеют четкого образа (как, например, понятие "плод"), или же они обходятся вообще без образа (как, например, само слово "абстракция"). Те особые знаки, с которыми связываются эти абстракции, и есть понятия, то бишь части языка: к примеру, слова. А общая запись их в нашем мозге - это сам язык, который, конечно, совершенно не обязательно зависит от того, что болтается у нас во рту. Слепоглухонемые тоже пользуются языком, но находят для этого не голосовые средства коммуникации.

Любой язык всегда логичен. В известной степени потому, что является именно средством коммуникации, общения. Без логичности передача информации невозможна. Но логика языка зависит, главным образом, от самого характера его формирования, от характера абстрагирования. Абстрагирование обобщает связи вещей, наблюдаемых в мире. И то, что язык отражает эти связи, делает его логичным. Если бы логика языка не соответствовала порядку отношений вещей, "логике" этих отношений, то тогда язык был бы фикцией, бессодержательным набором звуков или другого рода сигналов. Мы всегда увязываем эти сигналы с представлениями об определенных предметах и их взаимоотношениях - в чем, собственно, и состоит суть коммуникационности языка. При разрыве сигналов с тем содержанием, которое мы в них вкладываем, сигналы эти перестают быть языковыми, коммуникационными символами. Как нет знания и самого мышления без содержания, так нет и языка без жесткой связи понятий и логики. При выражении даже иррациональных мыслей, если это действительно мысли, а не нечто нечленораздельное, всегда приходится использовать слова и правила их сочетания - и в смысле логики самого языка как формы выражения мышления, и в смысле логики мышления как отражения связей описываемых, то есть воспринятых органами чувств и обработанных мыслью вещей и явлений. Фраза типа: "Нарежьте децибел двести жидкости потверже на половину кусков" вряд ли встретит сочувственное понимание у кого-либо, кроме психиатра. Это ведь только душевнобольные могут так пользоваться понятиями, пренебрегать их смыслом, логикой речи и явлений, в ней отражаемых - то есть считать твердость свойством жидкости и делить целое не на две, как минимум, части, а на 0,5 части. Потому что реальные части реального целого могут быть сосчитаны лишь как целые числа.

Всякий более-менее разумный человек вынужден будет согласиться, что есть определенные, не зависящие лично от него правила построения речи, отражающие характерные особенности взаимоотношений предметов внешнего мира - внешнего по отношению к изъясняющемуся. Понятия, их комбинации в предложениях - это все элементы рационального постижения мира. Использовать их иррационалистическим образом просто невозможно, как нельзя исхитриться вбить гвоздь в доску, не имея при этом самого гвоздя. Абсолютно последовательный субъективизм поэтому есть не иррационализм, а полное молчание, чистое физиологическое переживание, чувствование.

Кроме всего прочего, язык также есть и нечто общее всем людям, нечто объективное.

"Язык есть не что иное, как реализация рода, опосредствование Я и Ты" (Фейербах, т. 1, с. 63). "Как только человек что-нибудь скажет, так в его словах уже присутствует понятие; последнее нельзя не допустить, и в сознании всегда содержится налет всеобщности и истинности" (Гегель, т. IX, с. 257).

Что и неудивительно: ведь язык возник и развивался именно как средство общения между людьми. Вот почему тут понадобилось абстрагировать слова от вещей, от конкретных образов и представлений о них. Непосредственно сам образ передать нельзя, но зато можно передать символ предмета, сигнал, ассоциирующийся с ним. С подобного рода сигналами постепенно стало возможным связывать и не представимые образно вещи, абстракции высокого порядка. Коммуникативный характер языка, несомненно, сыграл одну из решающих ролей в развитии мышления. Потребность же в коммуникации развивалась вместе с развитием общественного, совместного труда, воспроизводства людей. Другой стороной развития познания стал сам труд, то есть преобразование природы, порождающее потребность в ее познании.

Как средство общения язык общ для всех тех, кто им владеет. Он общ также и в другом смысле - в том, о котором пишет Гегель. То есть в том смысле, что понятия формируются абстрагированием, обобщением разнообразных явлений мира - о чем здесь уже упоминалось.

Таким образом, наш язык всеобщ и отражает общее. А вот если бы он отражал именно иррационализм индивидуального подсознания - чего требует субъективист-мистик - то последнее и не было бы именно под-сознанием, поскольку нечему было бы быть "над" ним; и тогда не было бы и языка как такового. Представление о том, что все, и истину в том числе, можно познать, минуя логику, познать не рационально - наивное заблуждение. Никакого познания при этом не состоится. Тут состоится лишь непосредственное ощущение какого-то предмета, не дошедшее до осознания, оставшееся на животном, на не разумном еще уровне. Кстати, даже и само это ощущение сможет состояться только в отношении наиболее конкретных предметов. Тут будет проявляться лишь простейшая физиологическая реакция, как у амебы, без тени рассудочного представления о том, на что же, собственно, эта реакция происходит.

А уж идею бога и самого бога осознать непосредственно нельзя принципиально. Бога ведь невозможно ощутить физиологически: последнее было бы уже первым актом, толчком к работе разума, пытающегося познать: что же, собственно, ощутило тело? Как я отмечал, прийти к данной идее можно только через ряд ступеней абстрагирования и познания мира.

Некоторые итоги.

Итак, мы установили ряд необходимых для процесса доказательства обстоятельств, а именно: во-первых, то, что истина вообще, истина как таковая - уж точно существует: и как цель доказательства, и как промежуточное средство, то есть как этап доказательства. Таким образом, теперь процедура доказательства становится вполне оправданной операцией.

Конечно, фиаско скептицизма и агностицизма вообще (отрицающих истины вообще) еще не означает их фиаско в частностях. Например, пока еще может существовать некий ограниченный скептицизм: истины нет не вообще, а только в вопросе о бытии бога. Или - и это уже вариант ограниченного агностицизма - нельзя знать: есть бог или его нет. Эти тезисы мы рассмотрим ниже, а пока надо лишь отметить, что мы пришли к тому, что к данным тезисам вполне можно подходить доказательно и что проведение таких доказательств не только возможно, но еще и крайне желательно.

Во-вторых, мы постарались понять: что же, собственно, может служить основанием, то есть обоснованием истины? И пришли к выводу, что в конечном счете доказательством может быть только факт. Либо непосредственно предъявленный в качестве доказательства, либо же опосредствованный логикой, то есть правилами мышления. Без такого основания доказательство неизбежно превращается в пустое уверение.

В-третьих, мы рассмотрели уверение как претендента на выполнение роли доказательства, рассмотрели субъективную гносеологию и установили, что собственно гносеологией она вовсе и не является, так как не имеет отношения к мышлению и речи. Тем паче не может она быть основанием объективного мировоззрения, разновидностью которого является сама идея о реальном существовании бога.

Таким образом, доказать существование бога мы можем единственным путем: указав на такой факт, из которого прямо или опосредствованно, то есть логически, следует бытие бога.

ДОКАЗАТЕЛЬНЫ ЛИ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА БЫТИЯ БОГА?

Презумпция доказательства.

Уточним еще ряд аспектов, связанных с нашей проблемой. Во-первых: что нам, собственно, нужно доказывать? Небытие бога. Значит, это будет достаточно специфическое доказательство. Сегодня почему-то широко распространено такое убеждение (см. самое начало текста настоящего очерка, слова академика, выступавшего по телевидению), что несуществование чего-либо нужно еще и доказывать. Но данное убеждение - просто глупость. Потому что доказываются лишь положительные утверждения. А доказывать небытие того, чего нет, небытие того, что нам даже и не удосужились предъявить - бессмысленно. Потому как в этом случае нет просто самого материала для опровержения.

Отрицать, опровергать можно лишь сами доказательства в защиту идеи бога. Ибо можно пытаться оспаривать существование чего-либо нам уже предъявленного - допустим, стола, который поставлен непосредственно перед нами: потому что здесь есть сам предмет для отрицания. Но отрицать пустоту, отрицать неимение предмета - невозможно. Всякое опровержение может иметь место лишь там, где есть то, что можно опровергать. Поэтому голое требование доказать небытие бога - нелепо и глупо.

Стало быть, голое требование доказать, что бога нет - это просто спекуляция. Несуществование доказывать совершенно не требуется, раз нет никаких свидетельств в пользу существования. Доказывать необходимо как раз положительное утверждение о бытии бога. Как в сфере права существует презумпция невиновности, точно так же и в сфере логики существует презумпция доказательства бытия предмета спора. Презумпция доказательства того, что данное нечто - есть. Если такое доказательство, такое утверждение уже имеется - и имеется, причем, не в виде пустого уверения, а именно как настоящее доказательство - то только тогда и становится оправданным требование доказать, что данное положительное доказательство неверно. Поэтому все доказательство небытия бога сводится исключительно к этому.

Наша задача, таким образом, будет состоять только в том, чтобы рассмотреть, насколько справедливы все доказательства существования бога. И если все эти доказательства окажутся ошибочными, то сие будет значить, что в защиту тезиса о реальности бога пока ничего нет.

Вообще, совершенно непонятно: почему нужно считать существующим то, в пользу существования чего нет никаких свидетельств? Несуществование того, в пользу бытия чего нет свидетельств, доказывать излишне, да и просто невозможно. Тут придется сначала самому изобрести что-то в поддержку этой гипотезы, а потом браться за опровержение изобретенного.

Откуда, вообще, берется любое научное утверждение? Из ясных проверенных фактов. А откуда взялась идея бога? Из суеверия. И лишь потом, с развитием науки, разума, ее принялись обосновывать. Искать факты в ее поддержку. Надо признать, что и сама наука зачастую делается, в общем-то, довольно схожим образом - то есть бывает так, что ученый сперва выдвигает какую-то гипотезу, а потом начинает искать ее практическое подтверждение - но при этом никто из ученых никогда не позволяет себе сначала выдумывать разные досужие домыслы, а затем, даже не доказав их реальность, требовать от других ученых, чтобы они все эти его домыслы научно опровергали. Интересно было бы посмотреть на нашего давешнего академика, которого кто-нибудь начал бы уверять, что существуют какие-нибудь, положим, "чумбурмучки". Академик сначала спросил бы: "А что это, собственно, такое?" А потом: "Слушайте, вы докажите, пожалуйста, сперва, что эти ваши чумбурмучки действительно существуют". А затем, когда нахал, придумавший своих чумбурмучек, потребовал бы, чтобы, напротив, это именно ему, нахалу, доказали, что чумбурмучек нет, сам не приводя при этом ничего внятного в пользу их существования и даже не объясняя, что это, собственно, такое - тут академик, конечно, позвонил бы туда, где подобных нахалов лечат от подобных расстройств ума.

Поиск по сайту: