Люди, обладавшие космическим сознанием 13 страница

«Космическое сознание относится к обыкновенному сознанию так, как объем относится к ограничивающим его поверхностям. Изменения состояния личного сознания являются лишь различными гранями поверхности другого сознания. События, далеко отстоящие одно от другого в жизни особи, быть может, единовре-менны по отношению ко вселенной».

«Сам объем — в таком виде, каким мы его знаем, — может практически уничтожиться в сознании высшего порядка, ибо по отношению к четырехмерному объему трехмерный объем является лишь поверхностью; настанет время, когда лондонец увидит, что задняя дверь его комнаты выходит в Бомбей».

«Гуру сказал однажды: «Истин- Уитмен: «Как быстро убил бы меня ное качество духа состоит в яркий, страшный свет солнца, если пространственности, в силу ко- бы я не мог, теперь и всегда, посы-торой дух, находясь в покое, лать из самого себя лучи восходя-находится везде. Но эта про- щего солнца», странственность (акаша), свойственная душе, гораздо выше

обыкновенной, материальной пространственности. Все обычное пространство целиком, заключающее в себе все солнца, все звезды, представляется вам таким, как если бы оно было лишь точкой протяженности духа». Говоря это, Гуру потер пальцами, как бы растирая между ними пылинку».

«Замечательны идеи учения Гуру — "душа, находясь в покое, находится везде", "безразличие" и "равенство"».

«Чувство равенства, свободы от правил и ограничений, чувство принадлежности ко вселенной и включения вселенной в личность: эти чувства, конечно, более свойственны космическому, чем обычному сознанию человека. Для обычного сознания они, пожалуй, и малопонятны, и оскорбительны. Крайне легко доказать с точки зрения простого сознания, что люди не равны, что жизнь безразличная и при всех условиях находящаяся в покое — вздор. Тем не менее, с точки зрения высшего сознания, это не вздор, а основа, на которой покоится жизнь человеческого общества, основа, которая кормит и отвергающего его человека».

«Еще раз повторяю, что, пользуясь выражением «космическое сознание», я не разделяю того взгляда, что стоит человеку покинуть личное сознание — и он сразу получает безграничное, абсолютное, всеобщее знание. Я полагаю, что человек при этом получает лишь более высокую степень познавательной способности. Сфера, доступная этой новой познавательной способности, наверное, очень сложна, наше знание о ней микроскопически мало. И еще раз я напомню, что задачей западной мысли была область, подлежащая обыкновенному сознанию, тогда как восточная мысль добивалась космического сознания. На востоке много философских школ и сект, различающих разные тонкости качеств и сущностей божеств и дьяволов и т. п. Я не хочу останавливаться на этом, да и не могу, потому что сам их не знаю. Оставляя все это в стороне, я попытаюсь с нашей, западной точки зрения разъяснить, какими способами Восток добивается космического сознания».

Далее [62] Карпентер опять пытается объяснить сущность нового чувства.

«Мне часто задавали такие во- Необходимо заметить, что Карпен-

просы относительно «Towards тер описывает явления, сопровож-

Democracy», что я затруднялся дающие космическое сознание,

ответить. Я попытаюсь выска- строго параллельно, а зачастую да-

зать несколько идей об этой же совершенно в тех же выражени-

книге». ях, что встречаются в сутрах, у Бёме,

Иепеса и др. авторов, трактующих этот вопрос. Особенно близки его

в Кембридже и мне было лет _{описания к Бхагавад}__Гите. _Однако двадцать пять от роду, мне хо- _{незаметн01} ^ ^рпенюр _изучал телось написать книгу, которая _{Э7Щ тт} обращалась бы к самой личности читателя, книгу, устанавливающую самую тесную личную связь между мной и читателем. Много раз я пытался сделать это, но ни

разу не чувствовал себя удовлетворенным. В конце концов я начал думать, что моя затея бессмысленна. При личном обращении нетрудно затронуть некоторые струны в душе каждого, потому что тогда видишь особенности человека, с которым говоришь. Но как написать книгу, которая приспособлялась бы в идиосинкразии любого читателя, книгу, у которой был бы ключ к душе каждого человека? Для этого надо было найти нечто абсолютно общее у всех людей и писать книгу с этой общей точки и обращаясь к этому общему. В ту эпоху такая задача казалась мне совершенно неразрешимой».

«Шли годы, тяжело было писать, я чувствовал крайнюю напряженность и страдал. Наконец, в начале 1881 года, в самочувствии произошла коренная перемена. Несомненно, это был наконец результат происходившей во мне бессознательной работы. Я увидел, что масса накопившегося материала сформировалась и начала настоятельно требовать выражения. Но какого выражения — этого я еще не знал».

«В то же время я стал интенсивно сознавать, что во мне открылась область, превосходящая обычные границы личности. Все свойства моего характера, недостатки, достоинства и прочее казались совершенно ничтожными по сравнению с этой областью. Я почувствовал абсолютную свободу от смерти, неописуемое спокойствие и радость».

«Я немедленно увидел или ощутил, что эта область равным образом существует и у других людей, хотя они не всегда так сильно сознают ее существование. Исчезли все различия темперамента, определяющие и разграничивающие человечество. Открылась область, где все соприкасаются, где все равны. Вот из-за этого два понятия — «свобода» и «равенство» — руководили в то время всеми моими мыслями».

«В апреле мне так непреодолимо захотелось выразить все это, что я бросил чтение лекций и уехал в деревню. Даже помимо желания я все равно должен был бы сделать это, так как здоровье мое было расшатано и мне нужен был чистый воздух и физический труд. В то время я уже жил в деревне около Шеффильда. Я принялся за работу. Я писал свою «Towards Democracy» где и когда придется: в саду, в поле, в лесу, в любую погоду, и днем и ночью, все лето, осень и зиму, и за это время написал первую, большую часть поэмы».

«В конце 1881 г. поэма была готова; она была переделана и дополнена в начале 1882 г. Я чувствовал тогда, что, сколько бы ни было в этой поэме недосказанного, отрывочного и непоследовательного, все же она была хороша, если мне удалось хоть наполовину вложить в нее дивный блеск, озарявший меня тогда. Если бы это было так, то моя миссия была исполнена, мне не надо было писать еще что-либо».

«С меня скатилось бремя стольких лет, когда я написал и напечатал (в 1883 г.) эту книгу. С той поры я уже никогда не мучился от угнетенного состояния духа и ощущения беспокойства. Мне думается, что в начале жизни у каждого человека бывает такое же беспокойное, угнетенное состояние духа».

«В этой поэме я воплотил — со значительными изменениями и переделками — множество моих прежних случайных вещей, написанных исключительно, чтобы выразить накопившиеся чувства. Теперь я истолковал, переделал их при ясном, постоянном свете моего нового состояния духа и чувства, и ранее бывавшего у меня, но лишь случайно и неясно. В общем вся «Towards Democracy* была написана при таком состоянии духа; все было им проанализировано и приведено в гармонию: это состояние духа было солнцем, а образы, познавательные способности и мысли были материальными предметами, отражавшими его лучи. Быть может, это имеет какую-то связь с тем, что мне было необходимо писать «Towards Democracy* под открытым небом. Сидя в комнате, я не мог выразить то, более общее чувство. Когда я был в комнате, меня тянуло писать метрическими стихами, я не мог уловить того размера и стиля выражений, который требовался. Я очень люблю некоторые стихи и, думается мне, метрическая форма стихотворения очень подходит для некоторых видов произведений, но она не годилась для выражения моего чувства».

«Я никак не могу объяснить, почему мне нужно было писать под открытым небом. Я знаю только, что потребность эта была неодолима и несомненна. Я чувствую разницу в настроении, стоит мне только перейти порог дома, — но не могу объяснить этого. Всегда

ЗОО

особенно небо, казалось, дает мне вдохновение. Именно вид неба давал мне то, что я хотел. Иногда что-то вроде настоящей молнии спускалось с неба на мою бумагу — я только очевидец. У меня были странные сильные ощущения духа».

«Меня часто спрашивали, что это за состояние духа, какова природа этого озаряющего блеска? Могу лишь сказать, что я не в состоянии ответить на этот вопрос».

«Вся «Towards Democracy» является попыткой выразить это состояние духа. Отдельная фраза или прямое определение — бесполезны: пожалуй, они даже затемнили бы сущность дела, ограничивая ее. Какова природа этого настроения, этого озаряющего блеска? Я могу сказать лишь одно: вероятно, это возможное для человека видение с какой-то более общей точки зрения, свободной от неясности и ограниченности, тесно связанных с преходящими желаниями, страхом и всеми обычными чувствами и мыслями. В этом смысле — это новая, совершенно особая способность. «Видение» всегда подразумевает световое ощущение; так и при этом видении существует внутренний свет, который, разумеется, не имеет связи с телесными глазами человека. Свет этот дает лишь умственным очам человека впечатление, что он видит посредством чего-то, устраняющего все внутренние поверхности предметов, вещей и лиц. Как бы это мне выразить? Это очень несовершенное выражение, потому что, находясь в этом состоянии, чувствуешь, что сам лично представляешь собой эти предметы, вещи и лица, что сам лично представляешь собою вселенную. В этом чувстве сливаются воедино зрение, осязание и слух. Это невозможно понять, если не представить себе, что эта способность целиком коренится в сверхнравственной и эмоциональной природе и находится за пределами области мысли головного мозга».

«Меня часто обвиняют в эгоизме. «Я» — это я сам, но я не могу определить природу и границы самого себя в себе самом и в других лицах. Мне часто думалось, какой прекрасный получился бы труд, если бы кто-нибудь всегда мог просто записывать, как можно точнее, все увеличения, расширения своего собственного «я», предоставив объяснение другим лицам — философам, ученым. Я уверен, что действительно существующее у одного человека существует и у другого или в сознании, или в скрытой форме. О себе могу ска-

зать, что в моих трудах я всегда был искренен. Когда я говорю: «я — природа», значит, по крайней мере в тот момент, когда говорю, я чувствую, что я действительно природа. Если я говорю: «я равен самым низшим», значит, я чувствовал так, и это было самое подходящее выражение моего ощущения. Значение таких заявлений может выясниться лишь со временем. Если они совпадут, подтвердятся одно другим, тогда их надо сопоставить, изучить, проанализировать и объяснить. Если не совпадут — значит, это заблуждение и самообман. Думается мне, что искреннее совпадет. Чем дальше думаю, тем больше прихожу к заключению, что слово «я» имеет безграничное число значений, что «я» занимает неизмеримо большую область, чем мы привыкли о нем думать. В некоторых пунктах мы в высшей степени индивидуальны, а в других у нас более чувства общности. Некоторые наши ощущения — вроде, например, ощущения щекотки — мгновенны, а другие — например, ощущение тождественности с другим лицом — долговремен-ны. Иногда бывает почти слияние нашей личности с личностью другого человека. Что же все это значит? Действительно ли мы — особи, или индивидуальность есть лишь иллюзия, или индивидуальность есть лишь часть нашего «я» или души, а индивидуального целого «я», целой души не существует? Является ли «я» совершенно слитым с телом, или это только часть тела, или же тело является частью «я», тело — один из органов «я», а не весь человек? Или, быть может, истину невозможно выразить прямо, пользуясь любым из перечисленных определений? Как бы то ни было, что же представляет собою «я»?

Таковы вопросы, вечно стоящие перед человечеством, вечно требующие разрешения. Я не претендую на то, что я ответил на них. Наоборот, я уверен, ни одна из частей «Towards Democracy* не была написана, чтобы ответить на них. «Towards Democracy* лишь выражение чувства. Тем не менее возможно, что в ней найдется материал, полезный для разрешения этого вопроса. Я не сомневаюсь, что существует бессмертная область сознания, область, в которую мы можем перейти еще при жизни. Но даже приняв это за факт, все же факт-то надо еще объяснить. В этих заметках о «То-wards Democracy* я ничего не сказал о влиянии Уитмена, не сказал по тем же причинам, по которым ничего не сказал о влиянии солнца или ветра. Влияния эти лежат слишком глубоко, слишком сложно они разветвляются, чтобы их можно было проследить. Мне попались выдержки Росетти из уитменовских «Leaves of Grass» за 1868 или 1869 годы — я лет десять читал и эти выдержки, и оригинальное сочинение. Мне никогда — кроме бетховенских сонат — не попадалось ничего, что бы я мог читать и перечитывать так, как я читал «Leaves of Grass». Я не знаю, какова была бы моя жизнь без этого. «Leaves of Grass» вошли в мою плоть и кровь, но я не думаю, чтобы я пытался подражать Уитмену или его стилю. Я тщетно боролся с неизбежными отступлениями от классической формы стиха, написал множество недоделанных, уродливых вещей, пока в 1881 году я наконец был принужден взять ту форму, в которую вылилась «Towards Democracy*, — если только это можно назвать формой. Сходство между стилем, ритмом, мыслями, построением и т. д. книги Уитмена и моей зависит, думается мне, от сходства эмоциональной атмосферы и намерений обоих авторов, если бы даже сходство это и зависело от влияния Уитмена на меня. Во всяком случае, наши темпераменты, точки зрения, предшествовавшая жизнь и т. д. настолько не сходны, противоположны, что, думается мне, большого сходства, за исключением немногих мест, едва ли можно найти в наших книгах. Полнокровный, сочный, мощный, мужественный стиль Уитмена делает его всемирным образцом, вечным источником телесного и духовного здоровья и силы. Он огромен, как земля, он — гора. Он часто напоминает мне огромную каменоломню на склоне горы — потоки света и мрак, древний утес, силу и отвагу людей, работающих там, горы выломанных из каменоломни масс, он —дивные луга, усеянные цветами на недосягаемых высях, он —что-то артистически непоследовательное и бесформенное. «Towards Democracy* мягче, слабее; это лунный, а не солнечный свет: при луне вы видите и звезды. Она нежна, задумчива, менее решительна и гораздо легче, она — ветерок, а не твердая, положительная земля».

Приведенные отрывки из Карпентера представляют собой отзыв простого сознания о космическом сознании. В «Towards Democracy* говорит само космическое чувство. Оно говорит то о себе, то о природе, человеке и т. д. — все со своей собственной точки зрения, как, например:

«Что смертные глаза не видели и ухо не слышало:

Все скорби кончились — глубокий океан веселья внутри

раскрылся — горит его поверхность, Раскрылись мириады форм и каждая и все,

все, что существует, изменилось — Исполнившись радости, еле касаясь земли и достигая, Скрестившись, руки к звездам протянули Вдоль гор и лесов обиталищ бесчисленных тварей с пением

и радостью без конца — Как солнце в туманное утро сквозь облако — так сзади

солнца — солнце другое, изнутри тела — другое тело —

а эти затмились. Слушай! Теперь уже настало или придет еще время увидеть

то, чего вы так долго желали. О глаза, не диво, что к этому вы так стремитесь. Тот день — освобожденья день — придет к вам,

но не известно где, когда. На кафедре пока читаете вы проповедь, смотри! Внезапно узы и оковы — в колыбели, в гробу, свивальники

и саваны слетят; В тюрьму придет Один; и цепи, что крепче железа, Наручники тверже, чем сталь, пропадут — Вы будете свободны с той поры навеки.

В комнате больного среди страданий, слез, усталости таких же

жалких, как и жизнь, послышится шум крыльев — и вы

будете знать, что уж близок конец. (О любимый, восстань, пойди тихо со мной, — не торопись,

не то само веселье тебя погубит.) В поле у плута и бороны; с лошадью рядом в конюшне; В домах непотребства среди неприличья и лени, чиня твои,

твоих подруг одежды; В разгаре светской жизни, во время визитов, в праздности,

когда ставишь безделушки в гостиной — даже там, кто

знает?

Но это, наверно, придет в должный назначенный час [61:231].

Нет мира, кроме как где Я, сказал Господь, —

Хотя вы и здоровы — однако без меня здоровье — лишь

покров болезни; Хоть есть у вас любовь — однако, если бы я не был между и

вокруг любовников, то их любовь была бы только мука,

беспокойство;

Хотя вы и богаты, имеете друзей и дом — но все это приходит и уходит —

Нет ничего постоянного, верного, что бы не взяли от вас. Я один остаюсь, я неизменен;

Как пространство — везде и все вещи идут и меняются в нем,

но пространство стоит не меняясь. Так я — внутри души пространство, которой внешнее

пространство есть лишь подобие и образ разума. Коль ты придешь во мне вселиться, во всю жизнь ты имеешь

вход — и смерть уж более не разлучит тебя от тех,

кого ты любишь. Я то солнце, что сияет на всех тварей изовне, — радостью

вечною те озарены, кто глядит на меня. Не обманись. Этот внешний мир погибнет скоро. Как змей бросает кожу после линьки, как человек свое

по смерти бросит тело, так ты уйдешь от мира внешнего, Учись уже теперь распростирать свои крылья в том —

в вселенной равенства. Дитя, учись плавать в океане меня и любви.

(Разве подобьями этого внешнего мира, его потерями,

смертями и страданьями я не учил тебя — все для чего?

Для радости! Для несказанного веселья!)» [61:343-344]

Итоги

а) Озарение произошло в типичном возрасте — на 37-м году,

б) в типичное время года — весною;

в) было ощущение внутреннего света, но не света «субъективного»;

г) внезапное умственное озарение и

д) обычный внезапный подъем нравственного чувства;

е) с момента озарения его жизнь управлялась космическим сознанием;

ж) после озарения он потерял сознание греха;

з) он ясно видел свое бессмертие;

и) лучшее доказательство, что у него было космическое сознание, это— описание сознания, составленное самим Карпентером.

Часть V

Поиск по сайту: