Прибавление 3 страница

Словами невозможно выразить, какая дивная любовь пролилась в мое сердце. Я плакал от радости и любви. Я не знаю, я буквально выплакал неизъяснимый крик моего сердца. Эти волны шли по мне одна за другой до тех пор, пока, помню, я не закричал: «Я умру, если эти волны будут еще идти по мне, Господи! Я не могу больше терпеть», но страха смерти у меня не было.

Я не знаю, как долго было у меня это состояние. Уже поздно вечером ко мне пришел один из членов церкви. Он увидел, что я громко плачу, и сказал: "Мистер Финней, что у вас болит?" Долгое время я не мог ничего ответить. Он опять спросил: "Вы больны?" Наконец, я собрался с силами, чтобы сказать: "Нет, я так счастлив, что не могу жить"» [104:17-18].

«Обращение» Финнея не было случайной экзальтацией, какая может случиться со всяким. Оно было действительным обращением: вся

последующая долгая жизнь Финнея была исполнена трудолюбия, добрых дел и духовной высоты.

У Финнея был замечательный личный магнетизм, характеризующий класс людей, к которому он принадлежал. Сила его проповедей была неописуема. Его присутствие, прикосновение, голос его вызывали невыразимое ощущение, зачастую почти чудотворно обновлявшее людей.

У Финнея не бьюо космического сознания, но все-таки он обладал двойной личностью: внутренняя — собственно «Я» и самосознательная — «Я — тот, другой». Чтобы объяснить свое душевное состояние, Финней говорит: «Пусть никто не думает, что мои проповеди — их считают очень сильными — являются результатом работы моего ума или сердца без помощи Духа Святого. Проповеди эти не мои, а Духа Святого, живущего во мне».

Наконец, надо заметить, личная жизнь и деятельность Ч. Финнея строго согласовались с жизнью и работой великих основателей религии, хотя, конечно, они были ниже последних. Финней всю жизнь старался возвысить окружавших его.

Александр Пушкин 1799-1836

втор приводит стихотворение «Пророк», указывая, что если у Пушкина и не было космического сознания, однако описание космического сознания так прекрасно, что его следует процитировать.

ПРОРОК

Духовной жаждою томим, В пустыне жалкой я влачился, И шестикрылый серафим На перепутье мне явился. Перстами легкими как сон Моих зениц коснулся он. Отверзлись вещие зеницы, Как у испуганной орлицы. Моих ушей коснулся он, — И их наполнил шум и звон; И внял я неба содроганье, И горний ангелов полет, И гад морских подводный ход, И дольней лозы прозябанье. И он к устам моим приник, И вырвал грешный мой язык, И празднословный, и лукавый, И жало мудрыя змеи В уста замершие мои Вложил десницею кровавой. И он мне грудь рассек мечом, И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп, в пустыне я лежал*,

И Бога глас ко мне воззвал:

— Восстань, пророк! И виждь, и внемли**!

Исполнись волею Моей

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей!

Ралф Уолдо Эмерсон 1803-1882

одним и другим часом жизни, разница в их важности и последующем действии.

В этих мгновениях существует глубина, заставляющая нас приписать им больше реальности, чем мы находим во всех других явлениях.

Слова каждого, кто говорит о той жизни, непонятны тому, кто сам не был в этой области мысли.

Если бы у Эмерсона было брамичес-кое сияние, он не был бы в состоянии пользоваться спокойным, холодным языком, рассказывая о нем. Точно так же он не упустил бы случая рассказать об озарении.

Эти отрывки показывают, насколько глубоко, почти как бездна, было духовное восприятие, испытанное Эмерсоном.

Только это явление может вдохновить избранных, и смотрите! Их речь делается лиричной, нежной, всеобъемлющей, как подымающийся вихрь.

Восходя к этому первоначальному предсуществовавшему чувству, мы сразу из нашего теперешнего отдаленного от начала места переходим в центр вселенной, где, как в тайнике Господнем, мы видим причины, мы предвосхищаем вселенную, являющуюся лишь медлительным следствием.

Эта энергия, нисходя в жизнь человека, всецело завладевает им. Она нисходит к простым людям, не претендующим на высоту. Она посещает всех, кто отринул от себя все наносное и горделивое. Она приходит как прозрение. Она приходит как нежность и величие. Видя носителей этой энергии, мы видим новые степени величия. После этого озарения человек меняет весь свой тон. Он не разговаривает, чтобы узнать чье-либо мнение; он говорит испытующе. Он требует от нас простоты и правды. Пустой человек, говоря о своих путешествиях, говорит о знатности людей, которых он встречал, — этим он украшает свою жизнь. Честолюбивый пошляк показывает свое серебро, брошки, кольца и хранит поздравительные письма. Более культурные пошляки поэтически рассказывают о своих путешествиях — о том, как они были в Риме, каких гениев они видели, с какими удивительными людьми они знакомы; они расскажут о великолепном пейзаже, об игре светотени в горах и проч. — лишь бы придать романтический оттенок своей жизни. Но не им познать Бога! Душа, восходящая до почитания Бога, проста и правдива. У нее нет розовых красок для описаний, нет изысканного знакомства, нет рыцарства, нет приключений, она не хочет вызывать удивление. Она занята сегодняшним рабочим днем — потому что этот день, работа — сегодня. Самая малость может заставить мысль проникнуть в такую душу, жаждущую моря света.

Альфред Теннисон

тот поэт большую часть жизни прожил на границе между сознанием и низшей степенью космического сознания. В поэме «Принцесса» он упоминает о «чарах», которые, подкрепив его, «вели по миру привидений, и сам я чувствовал, что я лишь сновиденья образ» [185:11], — очевидно, все это относится к духовной области. Но это состояние он гораздо лучше описал в «Мудреце древности».

Много раз, когда один

Сидел я, сосредоточив мысль

Над словом тем, что есть символ «меня»,

Граница смертная «меня» была превзойдена и

Переносилась в то безыменное, где таяла,

Как облако, сливаясь с небом. Я трогал мои члены,

Но они мне были чужды — а между тем

сомнения — ни тени, Но высшая отчетливость, и вследствие потери «Я» Приобреталась такая жизнь большая,

Перед которою вся наша жизнь — лишь искра перед солнцем И тени выразить ее нельзя словами, И сами мы лишь только тени, Отброшенные этим миром теней [186:48].

Далее, в «Holy Grail»:

Пусть привиденья ночи или дня

Приходят как хотят; и много раз они приходят

До той поры, пока земля, где он идет,

покажется уж не землей, И свет, что ударяет в его очи, — уж не свет, И воздух, овевающий чело, — уж не воздух, Но все — видение — даже его рука или нога — Но в моменты те, когда он чувствует себя бессмертным,

Он знает, что сам он не привидение для себя,

Что Бог не привидение и тот, Воскресший,

Не привидение тоже: то, что вы видели, — вы видели [184:290].

«У меня с детства часто бывало состояние транса, когда я оставался совершенно один. Я часто впадал в транс, лишь молча повторяя себе свое собственное имя до тех пор, пока внезапно из состояния напряженного сознания индивидуальности эта индивидуальность не растворялась, блекла в безграничном существовании. Это состояние ума совершенно ясное, определенное, чудное, совершенно неописуемое. Когда находишься в этом состоянии, то смерть кажется до смешного невозможной; утрата сознания личности не представляется погашением духа, а лишь истинной жизнью» [182:320].

Повторяя себе свое собственное имя, Тениссон совершенно бессознательно применял способ, употребляемый с незапамятных времен, чтобы достичь озарения: «Тот, кто ни о чем не думает, кто заставил ум свой прекратить работу, кто предался постоянному размышлению, повторяя один слог: «Ом!», думая обо мне, тот достигнет высшей цели» [154:79]. Конечно, совершенно безразлично, каким словом пользуешься. Важно, чтобы работа мысли была насколько возможно приостановлена, особенно чтобы отлетели все желания, чтобы человек ничего не хотел и не боялся, чтобы дух человека был совершенно бодр и здоров, не пребывал в недеятельном состоянии спокойного равновесия!

Религия для Тениссона не была небесной абстракцией. Он энергично, с убеждением и настойчивостью говорил о своей вере в то, что он называл вечными истинами, — во Всемогущего, Вездесущего и Вселюбящего Бога, Проявляющего Себя в человеческом самопожертвовании и в бессмертии человеческой души [182:311].

Он непреложно верил, что смирение есть истинное настроение души, почему всегда крайне сдержанно говорил о том, что он называл «тайнами неизмеримой глубины», — он говорил о них как тот, кто не желает формулировать, зная, что конечный ум не может охватить бесконечность. Он был уверен, что если увидеть все лицом к лицу, то все окажется самым лучшим 1182:316].

В январе 1869 года он сказал с глубоким чувством:

«Да, это верно: есть моменты, когда мое тело для меня ничто: когда я чувствую и знаю, что мое тело лишь нечто кажущееся, а Бог и духовная моя природа — единственно реально существующие величины. Будьте уверены: духовное — это реальность. Дух более принадлежит вам, чем рука или нога. Вы можете сказать мне, что мои руки, ноги — лишь воображаемые символы моего существования. Этому я мог бы поверить, но вы никогда, никогда не убедите меня, что мое «Я» не есть вечная реальность и что духовная моя сторона не является истинной и реальной частью меня» [ 182а:901.

Эти слова он сказал с таким убеждением, что водворилось торжественное молчание, когда он вышел из комнаты.

Сразу после смерти Тениссона было написано: «Известно, что он верил, что лучшие его произведения он написал под непосредственным влиянием высших разумов: он ясно ощущал их присутствие. Он чувствовал их около себя, и их мысли действовали на его ум».

Глава 17

И. Б. Б.

. Б. Б., доктор медицины. Родился в 1817 году. Тридцати восьми лет от роду получил космическое сознание. Человек, сообщив ший о нем, говорит: «Он не был человеком утонченной организации. Во всем этом происшествии самое странное, что достижение истины, кажется, совершенно не изменило этого человека. Он по-прежнему довольствовался дешевой, почти не меблированной квартирой, по-прежнему предпочитал неизящную одежду, простоту в разговоре и жизни».Что касается этой неутонченности, надо припомнить жизнь Свами Тилийнотана, Э. Карпентера и даже Иисуса Христа и Магомета. «В то же время, стоило заговорить о прозрении, и он был задет за живое. Он был спиритуалист, но после озарения, хотя он и продолжал признавать, что много правды в

учении спиритуализма, но это учение сделалось ничтожным по сравнению с великими истинами, которые он узнал непосредственно. Однажды он мне сказал замечательную вещь, что он умер минут на двадцать, дух его отлетел от тела и глядел на тело, летал около него и, наконец, вошел в него обратно. Это было сказано серьезно, вдумчиво и произвело на меня жуткое впечатление. Никто не мог поверить этому».

Глава 18

Генри Дэвид Topo 1817-1862

одился 12 июля 1817 года, умер 6 мая 1862 года. Можно предполагать, что Topo был не чужд космическому сознанию. У Topo были признаки, присущие людям, обладающим космическим сознанием: он любил уединение, ему нравился мистицизм и все таинственное, его чувства были сверхчеловечески остры, он дружил с животными, был очень умен и нравствен. У нас нет прямых указаний на озарение Topo, кроме разве нижеприводимых строф:

«То, чем я слышу, «Просили ли вы когда-нибудь, обу-

имело только уши.

И зрение мое имело раньше только очи.

чали вас, как слышать то, чего нельзя слышать, видеть то, чего нельзя видеть, знать то, чего нельзя знать?»

Моменты моей жизни — того, кто жил года.

Я узнаю истину, а прежде знал ученье и науку только.

Я слышу за пределом звука. Я вижу за пределом зренья

«Вы будете слышать и не поймете. Вы будете видеть и не заметите».

Вокруг себя новую землю,

и небеса, и моря, «Зрение имеет другое зрение, слух —

И в моем дне бледнеет Другой слух и голос — другой голос».

солнца свет».

-В «Уолден, или Жизнь в лесу», написанной в 1845-1854 годах, когда Topo было 28-37 лет от роду, встречаются места, по которым можно предположить, что если у Topo и не было космического сознания, то он был уже близок к нему. Например:

«Святые нас испортили: наши молитвы звучат мелодичным проклятием Бога и проникнуты тем, что мы вечно должны переносить Его. Можно сказать, что

даже пророки и искупители лишь уменьшили опасения человека, но не укрепили его надежду. Никто из них не выразил простого безусловного удовлетворения дарами жизни, никто не вознес должную хвалу Богу» [199а:85].

Миллионы людей теперь достаточно пробудились к физическому труду: пожалуй, лишь один из миллиона людей пробужден к умственному труду, но лишь один из сотен миллионов — к поэтической, божественной жизни [199а:97]».

Сравните Уитмена: «Нет, я не пробудился, потому что ничто мне теперь не кажется таким, каким оно мне прежде казалось; или же лишь теперь, в первый раз, я пробудился, а то, что было раньше, — был лишь ничтожный сон» [124а:49].

«Иногда, когда я сравниваю себя с другими людьми, мне кажется, что боги были благосклоннее ко мне, чем к другим, благосклоннее совершенно не по моим заслугам. У меня такое ощущение уверенности, безопасности, какого нет у других людей. Я не льщу себе, но, быть может, они льстят мне. Я никогда не чувствую себя одиноким, меня нисколько не угнетает одиночество. Лишь один раз со мной случилось в лесу, что я подумал, что, быть может, присутствие людей необходимо для спокойной, здоровой жизни. Тогда мне было неприятно одиночество. В то же самое время я сознавал, что в тот момент я не был совсем здоров духовно. Я ждал выздоровления. Накрапывал мелкий дождь. Я все думал о том же. Вдруг я ощутил такое сладостное, благостное общение с природой — в шуме дождя, во всяком звуке, виде, почувствовал во всем такое бесконечно дружеское расположение ко мне, которое, как воздух, овевало меня, включало меня в себя, и я сразу увидел всю маловажность соседства людей и с тех пор перестал думать о нем. Каждая хвоинка сосны с любовью тянулась ко мне. Я так глубоко ощущал присутствие чего-то родного мне даже в тех пейзажах, которые мы привыкли считать дикими, угрюмыми. Я понял, что ко мне ближе не родственники, не мои соседи. С тех пор не было места, которое я считал бы чужим.

Счастливейшей порой для меня были долгие дождливые бури весной и осенью. Почти весь день я сидел дома и чувствовал себя так покойно из-за непрестанного рева бури и шума дождя. Вечерние сумерки давали мне мысли и развивали их. Однажды во время сильной грозы молния ударила в огромную сосну на другой стороне пруда. Глубокая спиральная борозда прошла сверху донизу сосны. Не так давно опять я видел эту борозду и подумал, что за страшный удар ниспал восемь лет назад из этого безмятежного неба. Люди часто говорят мне: «Я думаю, вы чувствуете себя там одиноким, всем хотелось бы быть ближе к людям, особенно в дождливые или снежные дни». Мне всегда хочется ответить, что весь наш земной шар — лишь точка в пространстве. Как вы думаете, там, на какой-нибудь звезде, диаметр которой мы не можем определить нашими инструментами, как далеко друг от друга живут какие-нибудь два существа? Почему я должен чувствовать себя одиноким? Разве наша планета не принадлежит к Млечному Пути? Мне кажется, вы спрашиваете меня о пустяках. Какое расстояние должно отделять человека от других людей, чтобы он чувствовал себя одиноким? Я пришел к заключению, что, сколько ни ходи, мой ум не сделался ближе к уму другого человека. Что же должно быть по соседству с нами? Конечно, не множество людей, лавка, почта, пивные, митинговый зал, школа, лабаз — словом, не места, где больше всего собирается народа, должны быть ближе всего к нам, а вечный источник нашей жизни, из которого в каждом отдельном случае мы узнаем, как нам поступить: к нему мы должны стремиться, как тянутся корни ивы к влаге. В этом отношении разным людям подходят различные места в зависимости от характера. Как-то раз по дороге нагнал меня знакомый и начал расспрашивать, как мог я отказаться от множества жизненных удобств, — я и ответил, что сделал так потому, что мне так нравится. Я не шутил.

Ожидание пробуждения, возвращение к жизни делает мертвого безразличным по отношению к времени и месту. Место, где это может случиться, всегда то же самое, оно невыразимо приятно для всех наших чувств. Большую часть времени мы заняты внешними, временными делами. На самом деле они лишь смущают нас. Ближе всего ко всем предметам стоит Та Сила, от Которой зависит их существование. Рядом с нами вечно исполняются величавейшие законы. Рядом с нами не наемник, с которым мы любим поговорить, а работник, работа которого — мы сами.

Я знаю лишь самого себя как человеческую единицу, сцену мыслей и страстей. Я ощущаю в себе некоторую двойственность, вследствие которой я могу стоять от себя самого так же далеко, как от других. Как бы я хорошо ни знал, я всегда сознаю в себе присутствие и критическое отношение части меня самого ко мне самому. Эта часть — только зрительница; она не участвует в происшествиях со мной; она лишь замечает, что со мной. Эта часть — не более «я» по отношению ко мне, чем вы» [199а:143-145].

Д. Б.

одился в 1821 году. Получил космическое сознание в 1859 году, тридцати девяти лет от роду. Д. Б. был методист и занимал высокое положение в своей церкви. Он горячо молился о просветлении, даровании уверенности в спасении и т. д. Это, однако, показалось ему бесполезным, и он перестал молиться. Тогда постепенно к нему стал приходить свет, не субъективный свет, а ровное, постоянное озарение ума, а вместе с ним — все углублявшееся чувство нравственного покоя и счастья. Озарение продолжалось до тех пор, пока он не переродился совершенно. Он стал признанным авторитетом по духовным вопросам среди образованных, талантливых людей. Вскоре после умственного и нравственного нового рождения к нему пришло и сознание бессмертия, вернее сказать, оно пришло одновременно с новым рождением, но потребовало больше времени для полного развития. У него, как и у прочих членов церкви, была надежда на бессмертие, но до этого времени не было уверенности в бессмертии. Теперь он уже не надеется больше на бессмертие — он достиг его. Родился он в Англии. Сначала был ткачом. После переезда в Америку стал гробовщиком. Со школьной точки зрения он — человек совершенно необразованный. Автор часто разговаривал с ним в 1890 году и всегда бывал поражен его умственным и нравственным озарением и еще сильнее его совершенным счастьем и абсолютным душевным покоем. Один очень просвещенный и умный человек говорит о Д. Б.: «Он говорил всего лишь десять минут, и я увидел, что это именно тот человек, у которого было то, что я всегда хотел иметь. Мне еще не приходилось встречать человека, так прекрасно знающего Св. Писание. Библию он знал, конечно, наизусть. У него было такое же вдохновение, как у евангелиста Иоанна или ап. Павла. Д. Б. стоял на скале твердой истины».

Ч. п.

одился в 1822 году Всю жизнь был рабочим. Все, кто его знали, говорили про него, что это был мудрый, святой человек. Разговор его был в высшей степени проникновенен. Он не был образован. Получил космическое сознание на тридцать седьмом году жизни, в 1859 году. Лицо, хорошо знавшее Ч. П., говорит: «У него были замечательные видения. Главное его очарование — изумительное толкование Св. Писания. Он — воплощение Христа. Он презирает деньги. В его присутствии чувствуешь в нем брата. Его письма очаровывают. Всего удивительнее — это его вера, что со смертью кончается все. В сорок лет он был прекрасным оратором, сначала в методистской церкви, затем в полуверной; после озарения он говорил исключительно на библейские темы. Он — ярко выраженный специалист».

Автору два раза пришлось беседовать с Ч. П., и он может засвидетельствовать его удивительную интеллигентность. Отсутствие веры в бессмертие на первый взгляд может показаться странным, но, во-первых, духовный мир людей космического сознания очень разнообразен, а во-вторых, его убеждение об этом предмете было оптимистичнее обыкновенного: он верит, что после смерти его душа будет поглощена Богом и что, потеряв свою индивидуальность, он приобретет нечто более ценное. Его чувство, убеждение, знание говорят ему, что случится самое лучшее. Он несколько по-своему толкует это «наилучшее» — вот и все.

В июле 1895 года Ч. П. напечатал книгу, в которой пытается описать результаты своего озарения. Задача нелегкая, невозможная: это указал даже ап. Павел. Ч. П. попытался и, надо сказать, неудачно. Приводим выдержки из его книги, чтобы показать, что Ч. П. принадлежал к числу людей озаренных.

«Ап. Павел сказал: «Евреи потеряли небесное, ибо искали его через моисеевы законы» — т. е. через нравственную праведность — «вместо того, чтобы искать его в праведности веры» — т. е. в со-

вершенстве основы существования — в вере в Христа. Они не видят, что существует два совершенно различных рода праведности или два различных рода законов — один несовершенный для несовершенного, плотского ума и другой род совершенный — для совершенного, или духовного разума. Эти два состояния полностью отличны друг от друга, как баран от козла» [132:13].

«Жизнь вечная не в том, чтобы верить, что где-то есть божество, но в том, чтобы знать это. Знать Слово Истины так, чтобы Дух Его, возродясь в уме и сердце, породил Его Сына, зачатого внутри и сознательно, с уверенностью восклицающего: "Отец!"» [132:19].

«Плотский ум, в котором нет Сына Божия, рожденного в нем, не имеет в себе действительного знания, что такое Божество. Никто не знает имени Божества и Агнца, пока в разумении он не описан особым откровением для каждого в отдельности. На твердой скале действительного откровения Христа в уме — извечным Агнцем основана церковь истинного Христа. Это — единственное, недвижимое осно-

Другими словами: самосознательный ум может верить во Христа, но не может знать Его, ибо никогда не видал Его и не может Его увидеть. Лишь космически-сознательные люди могут знать и знают Божество. Под Церковью Ч. П. подразумевает людей, озаренных космическим сознанием.

вание уверенности. Мир будет бесконечно разделяться на спорящие секты, пока у всех не будет откровения, ибо до откровения не будет уверенности. Но все, кто его имеют, видят лицом к лицу и не могут иметь разных мнений» [132:20].

Озарение является единственным основанием уверенности в этих вопросах. Если бы у всех людей было космическое сознание, то все были бы согласны во многих основных, ныне спорных, вопросах религии и философии, хотя, несомненно, тогда выяснились бы новые спорные вопросы, ныне незаметные.

«Об этой части — об этом Сы- Комментарии излишни: это просто не, рожденном в уме, который указание на определенность нового был духовным разумом, — дух рождения, т. е. на неизбежность по-Истины сказал: «Ты сын мой, явления у всех космического со-сегодня я родил тебя». И чело- знания, век знал о дне, когда он был

рожден, — в тот самый день он осознал свою жизнь в Отце своего понимания, ибо этот духовный сын воскликнул в нем с уверенностью: «Отец», с такой природной уверенностью, как он не восклицал до того. И так восклицает этот рожденный Сын вечного Духа Истины в каждом, в ком он рожден, так что они, и только они, знают, как родился первородный! И лишь они знают, что есть Царствие Божие, ибо, если человек не родится снова, он не может видеть его» [132:22].

«Ум плотский может говорить Бог — Отец каждого из нас, по лишь о том, что Бог — отец людей, а озаренные знают, что значат эти люди — братья, но плотский слова, ум не понимает ни того, ни

другого, ибо Сын Божий еще не родился в нем [132:23].

Кроме того, сказано «в тот Комментарии излишни, день» — в тот день, когда они

осознают этого Духа, нисшедшего на них, — «вы узнаете, что Я — в Отце и вы — во Мне и Я — в вас». Человеку невозможно быть лично в них и им — в нем. Ясно, что, когда Дух Истины запечатлеется в их сознании, тогда в них будет Отец и Сын, и они в них. Это процесс духовно-умственный» [132:24].

«Тот, кто меньше всех в Царствии Небесном, — больше Иоанна», ибо те, кто вошел в Царствие Небесное, были сделаны совершенными полнотою Света, вечного Духа. Отсюда: «закон пророков существовал до Иоанна, а с ним началось моление о царствии Божием» [132:31]

«Людям этим (озаренным) совершенно ясно, что раз Божество это вечно, то и всякое существование

должно быть вечно, ибо вся Истина есть просто Истина существования. Для этих людей существование представляет собой одну вечную важность бесконечного существования, действующую с бесконечной силой в неизбежном, бесконечном, а следовательно, в совершенном порядке, заключающем в себе совершенство, истину, все предметы и их действия. Ап. Павел сказал об этом: "все от Бога"» [132:68].

«Апостолы были священниками Нового Завета, основанного на этой Скале, являвшейся совершенно новым основанием рассуждений. Они совсем не были священниками ветхозаветного нравственного закона. Нравственный закон, делящий все на добро и зло, есть служение смерти; между тем новый закон — служение

жизни. Старый закон — закон осуждения, которое есть смерть; новый закон — оправдание, которое есть жизнь. Следовательно, те, кто приходит к новому закону, естественно, выходят из-под власти старого закона, и, следовательно, они должны освободиться от старого. Нет осуждения и смерти для людей, живущих в Завете Христовом» [132:73].

«Это открывает безграничный блеск бесконечного лица истинного Божества, льющийся на того, кто видит Его, Его равновесие "Милосердия и Истины"» [132:75].

«Это» — относится к космическому видению — «брами-ческое сияние».

«Когда этот Христос появляется в уме и в сердце, то он ощущается как «Дух веры» в бесконечный порядок всего существующего, в то, что все существующее — истинно, а потому

«Дух веры» «не противится злу», которое есть лишь неизбежная часть порядка, и если на него посмотреть в Свете всей Истины, то все хорошо и целесообразно» [132:140].

«Вследствие этого Дух веры во всем порядке есть Христос, образовавшийся в уме. Это и есть «Агнец Божий, принявший на себя весь грех» тем, что устранил сопротивление естественному Порядку Существования. Когда этот Христос образуется в уме, тогда ум приобретает совершенный Свет, при котором ясно понятны все атрибуты Божества всей Истины. Тогда, и только лишь тогда, ум узнает, как духовно отличаются все предметы Нового Завета, и тогда, и только тогда, ум знает единственное, истинное Божество и Его Христа. Тогда ум с полной уверенностью, достоверностью знает по своему собственному опыту все то,

Для самосознательного ума добро существует наряду со злом. Для космически-сознательного ума зла не существует. Задача всех космических умов была примирить самосознательный ум с космическим порядком, который одним кажется совершенным, другим — несовершенным. Уитмен хорошо выразил это в коротком стихотворении [193:416]: Когда пришел поэт, Природа (бесчувственный, огромный

шар со всеми людьми и дня и ночи) Радостно сказала: «Он мой». Но тут заговорила душа людей — Горда, завистлива, непримирима. — «Нет, он только мой». Тогда поэт стал меж природой и людьми И взял их за руку обоих. Теперь и вечно он стоит, Как примиритель и соединитель, Держа их крепко за руки. Он не отпустит их, пока не примирит И не сольет их в радости слиянья.

Поиск по сайту: