 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
XXXVIII 7 страница. LVII 8-я и 9-я красные армии, не смогшие до начала весеннего паводка сломитьсопротивление частей Донской армии и продвинуться за Донец
|
Читайте также: |
LVII
8-я и 9-я красные армии, не смогшие до начала весеннего паводка сломитьсопротивление частей Донской армии и продвинуться за Донец, все ещепытались на отдельных участках переходить в наступление. Попытки эти вбольшинстве оканчивались неудачей. Инициатива переходила в руки донскогокомандования. К середине мая на Южном фронте все еще не было заметных перемен. Новскоре они должны были произойти. По плану, разработанному еще бывшимкомандующим Донской армией генералом Денисовым и его начштаба генераломПоляковым, в районе станиц Каменской и Усть-Белокалитвенской заканчивалосьсосредоточение частей так называемой ударной группы. На этот участокфронта были стянуты лучшие силы из обученных кадров молодой армии,испытанные низовские полки: Гундоровский, Георгиевский и другие. Погрубому подсчету, силы этой ударной группы состояли из шестнадцати тысячштыков и сабель при двадцати четырех орудиях и ста пятидесяти пулеметах. По мысли генерала Полякова, группа совместно с частями генералаФицхелаурова должна была ударить в направлении слободы Макеевки, сбить12-ю красную дивизию и, действуя во фланги и тыл 13-й и Уральскойдивизиям, прорваться на территорию Верхнедонского округа, чтобысоединиться с повстанческой армией, а затем уже идти в Хоперский округ"оздоровлять" заболевших большевизмом казаков. Около Донца велась интенсивная подготовка к наступлению, к прорыву.Командование ударной группой поручено было генералу Старетеву. Успехначинал явно клониться на сторону Донской армии. Новый командующий этойармией, генерал Сидорин, сменивший ушедшего в отставку ставленникаКраснова - генерала Денисова, и вновь избранный войсковой наказный атамангенерал Африкан Богаевский были союзнической ориентации. Совместно спредставителями английской и французской военных миссий ужеразрабатывались широкие планы похода на Москву, ликвидации большевизма навсей территории России. В порты Черноморского побережья прибывали транспорты с вооружением.Океанские пароходы привозили не только английские и французские аэропланы,танки, пушки, пулеметы, винтовки, но и упряжных мулов, и обесцененноемиром с Германией продовольствие и обмундирование. Тюки английскихтемно-зеленых бриджей и френчей - с вычеканенным на медных пуговицахвздыбившимся британским львом - заполнили новороссийские пакгаузы. Складыломились от американской муки, сахара, шоколада, вин. КапиталистическаяЕвропа, напуганная упорной живучестью большевиков, щедро слала на ЮгРоссии снаряды и патроны, те самые снаряды и патроны, которые союзническиевойска не успели расстрелять по немцам. Международная реакция шла душитьистекавшую кровью Советскую Россию... Английские и французскиеофицеры-инструкторы, прибывшие на Дон и Кубань обучать казачьих офицеров иофицеров Добровольческой армии искусству вождения танков, стрельбе изанглийских орудий, уже предвкушали торжества вступления в Москву... А в это время у Донца разыгрывались события, решавшие успех наступленияКрасной Армии в 1919 году. Несомненно, что основной причиной неудавшегося наступления КраснойАрмии было восстание верхнедонцев. В течение трех месяцев оно, как язва,разъедало тыл красного фронта, требовало постоянной переброски частей,препятствовало бесперебойному питанию фронта боеприпасами ипродовольствием, затрудняло отправку в тыл раненых и больных. Только из8-й и 9-й красных армий на подавление восстания было брошено околодвадцати тысяч штыков. Реввоенсовет республики, не будучи осведомлен об истинных размерахвосстания, не принял вовремя достаточно энергичных мер к его подавлению.На восстание бросили вначале отдельные отряды и отрядики (так, например,школа ВЦИКа выделила отряд в двести человек), недоукомплектованные части,малочисленные заградительные отряды. Большой пожар пытались затушить,поднося воду в стаканах. Разрозненные красноармейские части окружалиповстанческую территорию, достигавшую ста девяноста километров в диаметре,действовали самостоятельно, вне общего оперативного плана, и, несмотря нато, что число сражавшихся с повстанцами достигало двадцати пяти тысячштыков, - эффективных результатов не было. Одна за другой были кинуты на локализацию восстания четырнадцатьмаршевых рот, десятки заградительных отрядов; прибывали отряды курсантовиз Тамбова, Воронежа, Рязани. И уже тогда, когда восстание разрослось,когда повстанцы вооружились отбитыми у красноармейцев пулеметами иорудиями, 8-я и 9-я армии выделили из своего состава по однойэкспедиционной дивизии, с артиллерией и пулеметными командами. Повстанцынесли крупный урон, но сломлены не были. Искры верхнедонского пожара перекинулись и в соседний Хоперский округ.Под руководством офицеров там произошло несколько выступленийнезначительных казачьих групп. В станице Урюпинской войсковой старшинаАлимов вколотил было вокруг себя изрядное число казаков и скрывавшихсяофицеров. Восстание должно было произойти в ночь на 1 мая, но заговорсвоевременно был раскрыт. Алимов и часть его сообщников, захваченные наодном из хуторов Преображенской станицы, были расстреляны по приговоруРевтрибунала, восстание, вовремя обезглавленное, не состоялось, и такимобразом контрреволюционным элементам Хоперского округа не удалосьсомкнуться с повстанцами Верхнедонского округа. В первых числах мая на станции Чертково, где стояло несколько сводныхкрасноармейских полков, выгружался отряд школы ВЦИКа. Чертково была однаиз конечных станций по Юго-Восточной железной дороге, непосредственнограничивших с западным участком повстанческого фронта. Казаки Мигулинской,Мешковской и Казанской станиц в то время огромнейшими конными массамископлялись на грани Казанского станичного юрта, вели отчаянные бои сперешедшими в наступление красноармейскими частями. По станции распространились слухи, что казаки окружили Чертково ивот-вот начнут наступление. И, несмотря на то что до фронта было не менеепятидесяти верст, что впереди были красноармейские части, которые сообщилибы в случае прорыва казаков, - на станции началась паника. Построенныекрасноармейские ряды дрогнули. Где-то за церковью зычный командный голосорал: "В ружье-е-о-о!" По улицам забегал, засуетился народ. Паника оказалась ложной. За казаков приняли эскадрон красноармейцев,подходивший к станции со стороны слободы Маньково. Курсанты и два сводныхполка выступили в направлении станицы Казанской. Через день казаками был почти целиком истреблен только недавноприбывший Кронштадтский полк. После первого же боя с кронштадтцами ночью произвели набег. Полк,выставив заставы и секреты, ночевал в степи, не рискнув занять брошенныйповстанцами хутор. В полночь несколько конных казачьих сотен окружилиполк, открыли бешеную стрельбу, широко используя изобретенное кем-тосредство устрашения - огромные деревянные трещотки! Трещотки эти по ночамзаменяли повстанцам пулеметы: во всяком случае звуки, производимые ими,были почти неотличимы от подлинной пулеметной стрельбы. И вот, когда окруженные кронштадтцы услышали в ночной непрогляднойтемени говор многочисленных "пулеметов", суматошные выстрелы своих застав,казачье гиканье, вой и гулкий грохот приближавшихся конных лав, онибросились к Дону, пробились, но были конной атакой опрокинуты. Из всегосостава полка спаслось только несколько человек, сумевших переплытьраспахнувшийся в весеннем разливе Дон. В мае с Донца на повстанческий фронт стали прибывать все новыеподкрепления красных. Подошла 33-я Кубанская дивизия, и Григорий Мелеховпочувствовал впервые всю силу настоящего удара. Кубанцы погнали его 1-юдивизию без передышки. Хутор за хутором сдавал Григорий, отступая насевер, к Дону. На чирском рубеже возле Каргинской он задержался на день, апотом, под давлением превосходящих сил противника, вынужден был не толькосдать Каргинскую, но и срочно просить подкреплений. Кондрат Медведев прислал ему восемь конных сотен своей дивизии. Егоказаки были экипированы на диво. У всех было в достатке патронов, на всехбыла справная одежда и добротная обувь - все добытое с пленныхкрасноармейцев. Многие казаки-казанцы, не глядя на жару, щеголяли вкожаных куртках, почти у каждого был либо наган, либо бинокль... Казанцына некоторое время задержали наступление шедшей напролом 33-й Кубанскойдивизии. Воспользовавшись этим, Григорий решил обыденкой съездить вВешенскую, так как Кудинов неотступно просил его приехать на совещание.LVIII
В Вешенскую он прибыл рано утром. Полая вода в Дону начала спадать.Приторно-сладким клейким запахом тополей был напитан воздух. Около Донасочные темно-зеленые листья дубов дремотно шелестели. Обнаженные грядиныземли курились паром. На них уже выметалась острожалая трава, а в низинахеще блистала застойная вода, басовито гудели водяные быки и в сыром,пронизанном запахом ила и тины воздухе, несмотря на то что солнце ужевзошло, густо кишела мошкара. В штабе дребезжала старенькая пишущая машинка, было людно и накурено. Кудинова Григорий застал за странным занятием: он, не глянув на тиховошедшего Григория, с серьезным и задумчивым видом обрывал ножки упойманной большой изумрудно-зеленой мухи. Оторвет, зажмет в сухом кулакеи, поднося его к уху, сосредоточенно склонив голову, слушает, как муха тобасовито, то тонко брунжит. Увидев Григория, с отвращением и досадой кинул муху под стол, вытер оштанину ладонь, устало привалился к обтертой до глянца спинке кресла. - Садись, Григорий Пантелеевич. - Здоров, начальник! - Эх, здорова-то здорова, да не семенна, как говорится. Ну, что там утебя? Жмут? - Жмут вовсю! - Задержался по Чиру? - Сколь надолго? Казанцы выручили. - Вот какое дело, Мелехов, - Кудинов намотал на палец сыромятныйремешок своего кавказского пояска и, с нарочитым вниманием рассматриваяпочерневшее серебро, вздохнул: - Как видно, дела наши будут ишо хуже.Что-то такое делается около Донца. Или там наши дюже пихают красных и рвутим фронт, или же они поняли, что мы им - весь корень зла, и норовят насвзять в тисы. - А что слышно про кадетов? С последним аэропланом что сообщали? - Да ничего особенного. Они, браток, нам с тобой своих стратегий нерасскажут. Сидорин - он, брат, дока! Из него не сразу вытянешь. Есть такойплан у них - порвать фронт красных и кинуть нам подмогу. Сулились помочь.Но ить посулы - они не всегда сбываются. И фронт порвать нелегкое дело,знаю, сам рвал с генералом Брусиловым. Почем мы с тобой знаем, какие украсных силы на Донце? Может, они с Колчака сняли несколько корпусов исунули их, а? Живем мы в потемках! И дальше своего носа ничего зрить неможем! - Так о чем ты хотел гутарить? Какое совещание? - спросил Григорий,скучающе позевывая. Он не болел душой за исход восстания. Его это как-то не волновало. Изодня в день, как лошадь, влачащая молотильный каток по гуменному посаду,ходил он в думках вокруг все этого же вопроса и наконец мысленно махнулрукой: "С Советской властью нас зараз не помиришь, дюже крови много онанам, а мы ей пустили, а кадетская власть зараз гладит, а потом будетпротив шерсти драть. Черт с ним! Как кончится, так и ладно будет!" Кудинов развернул карту; все так же не глядя в глаза Григорию, сказал: - Мы тут без тебя держали совет и порешили... - С кем это ты совет держал, с князем, что ли? - перебил его Григорий,вспомнив совещание, происходившее в этой же комнате зимой, иподполковника-кавказца. Кудинов нахмурился, потускнел: - Его уж в живых нету. - Как так? - оживился Григорий. - А я разве тебе не говорил? Убили товарища Георгидзе. - Ну, какой он нам с тобой товарищ... Пока дубленый полушубок носил, дотех пор товарищем был. А - не приведи господи - соединилися бы мы скадетами да он в живых бы остался, так на другой же день усы бы намазалпомадой, выходился бы и не руку тебе подавал, а вот этак, мизинчиком. -Григорий отставил свой смуглый и грязный палец и захохотал, блистаязубами. Кудинов еще пуще нахмурился. Явное недовольство, досада, сдерживаемаязлость были в его взгляде и голосе. - Смеяться тут не над чем. Над чужою смертью не смеются. Ты становишьсявроде Ванюшки-дурачка. Человека убили, а у тебя получается: "Таскать вамне перетаскать!" Слегка обиженный, Григорий и виду не показал, что его заделокудиновское сравнение; посмеиваясь, отвечал: - Таких-то и верно, - "таскать бы не перетаскать". У меня к этимбелоликим да белоруким жалости не запасено. - Так вот, убили его... - В бою? - Как сказать... Темная история, и правды не скоро дознаешься. Он же помоему приказу при обозе находился. Ну и вроде не заладил с казаками. ЗаДударевкой бой завязался, обоз, при котором он ездил, от линии огня в двухверстах был. Он, Георгидзе-то, сидел на дышлине брички (так казаки мнерассказывали), и, дескать, шалая пуля его чмокнула в песик. И не копнулсявроде... Казаки, сволочи, должно быть, убили... - И хорошо сделали, что убили! - Да оставь ты! Будет тебе путаться. - Ты не серчай. Это я шутейно. - Иной раз шутки у тебя глупые проскакивают... Ты - как бык: где жрешь,там и надворничаешь. По-твоему, что же, следует офицеров убивать? Опять"долой погоны"? А за ум тебе взяться не пора, Григорий? Хромай, так уж наодну какую-нибудь! - Не сепети, рассказывай! - Нечего рассказывать! Понял я, что убили казаки, поехал туда ипогутарил с ними по душам. Так и сказал: "За старое баловство взялись,сукины сыны? А не рано вы опять начали офицеров постреливать? Осенью тожеих постреливали, а посля, как сделали вам закрутку, и офицерыпонадобились. Вы же, говорю, сами приходили и на коленях полозили: "Возьмина себя команду, руководствуй!" А зараз опять за старое?" Ну, постыдил,поругал. Они отреклись: мол, "сроду мы его не убивали, упаси бог!". А поглазам ихним б... вижу - они ухондокали! Чего же ты с них возьмешь? Ты иммочись в глаза, а им все - божья роса. - Кудинов раздраженно скомкалремешок, покраснел. Убили знающего человека, а я без него зараз как безрук. Кто план накинет? Кто посоветует? С тобой вот так только погутарим, акак дело до стратегии-тактики дошло, так и оказываемся мы вовзят негожими.Петро Богатырев, спасибо, прилетел, а то словом перекинуться не с кембы... Э, да ну, к черту, хватит! Вот в чем дело: если наши от Донца фронтне порвут, то нам тут не удержаться. Решено, как и раньше говорили, всеютридцатитысячной армией идти на прорыв. Если тебя собьют - отступай досамого Дона. От Усть-Хопра до Казанской очистим им правую сторону, пороемнад Доном траншеи и будем обороняться. В дверь резко постучали. - Войди. Кто там? - крикнул Кудинов. Вошел комбриг-6 Богатырев Григорий. Крепкое красное лицо его блестелопотом, вылинявшие русые брови были сердито сдвинуты. Не снимая фуражки смокрым от пота верхом, он присел к столу. - Чего приехал? - спросил Кудинов, посматривая на Богатырева сосдержанной улыбкой. - Патронов давай. - Дадены были. Сколько же тебе надобно? Что у меня тут, патронныйзавод, что ли? - А что было дадено? По патрону на брата? В меня смалят из пулеметов, ая только спину гну да хоронюсь. Это война? Это - одно... рыдание! Вотчто!.. - Ты погоди, Богатырев, у нас тут большой разговор, - но, видя, чтоБогатырев поднимается уходить, добавил: - Постой, не уходи, секретов оттебя нету... Так вот, Мелехов, если уж на этой стороне не удержимся, тотогда идем на прорыв. Бросаем всех, кто не в армии, бросаем все обозы,пехоту сажаем на брички, берем с собой три батареи и пробиваемся к Донцу.Тебя мы хотим пустить головным. Не возражаешь? - Мне все равно. А семьи наши как же? Пропадут девки, бабы, старики. - Уж это так. Лучше пущай одни они пропадают, чем всем нам пропадать. Кудинов, опустив углы губ, долго молчал, а потом достал из столагазету. - Да, ишо новость: главком приехал руководить войсками. Слухомпользовались, что зараз в Миллерове, не то в Кантемировке. Вот как до насдобираются! - На самом деле? - усомнился Григорий Мелехов. - Верно, верно! Да вот, почитай. Прислали мне казанцы. Вчера утром заШумилинской разъезд наш напал на двух верховых. Обое красные курсанты. Ну,порубили их казаки и у одного - немолодой на вид, говорили, может, икомиссар какой - нашли в планшетке вот эту газету по названию "В пути", отдвенадцатого этого месяца. Расчудесно они нас описывают! - Кудиновпротянул Мелехову газету с оторванным на "козью ножку" углом. Григорий бегло взглянул на заголовок статьи, отмеченной химическимкарандашом, начал читать: ВОССТАНИЕ В ТЫЛУ Восстание части донского казачества тянется уже ряд недель. Восстаниеподнято агентами Деникина - контрреволюционными офицерами. Оно нашло опорув среде казацкого кулачества. Кулаки потянули за собой значительную частьказаков-середняков. Весьма возможно, что в том или другом случае казакитерпели какие-либо несправедливости от отдельных представителей Советскойвласти. Этим умело воспользовались деникинские агенты, чтобы раздуть пламямятежа. Белогвардейские прохвосты притворяются в районе восстаниясторонниками Советской власти, чтобы легче втереться в доверие кказаку-середняку. Таким путем контрреволюционные плутни, кулацкие интересыи темнота массы казачества слились на время воедино в бессмысленном ипреступном мятеже в тылу наших армий Южного фронта. Мятеж в тылу у воинато же самое, что нарыв на плече у работника. Чтобы воевать, чтобы защищатьи оборонять Советскую страну, чтобы добить помещичье-деникинские шайки,необходимо иметь надежный, спокойный, дружный рабоче-крестьянский тыл.Важнейшей задачей поэтому является сейчас очищение Дона от мятежа имятежников. Центральная Советская власть приказала эту задачу разрешить вкратчайший срок. В помощь экспедиционным войскам, действующим противподлого контрреволюционного мятежа, прибыли и прибывают прекрасныеподкрепления. Лучшие работники-организаторы направляются сюда дляразрешения неотложной задачи. Нужно покончить с мятежом. Наши красноармейцы должны проникнуться яснымсознанием того, что мятежники Вешенской, или Еланской, или Букановскойстаниц являются прямыми помощниками белогвардейских генералов Деникина иКолчака. Чем дальше будет тянуться восстание, тем больше жертв будет собеих сторон. Уменьшить кровопролитие можно только одним путем: наносябыстрый, суровый сокрушающий удар. Нужно покончить с мятежом. Нужно вскрыть нарыв на плече и прижечь егокаленым железом. Тогда рука Южного фронта освободится для нанесениясмертельного удара врагу. Григорий докончил читать, мрачно усмехнулся. Статья наполнила егоозлоблением и досадой. "Черкнули пером и доразу спаровали с Деникиным, впомощники ему зачислили..." - Ну как, здорово? Каленым железом собираются прижечь. Ну да мы ишопоглядим, кто кому приварит! Верно, Мелехов? - Кудинов подождал ответа иобратился к Богатыреву: - Патронов надо? Дадим! По тридцать штук навсадника, на всю бригаду. Хватит?.. Ступай на склад, получай. Ордер тебевыпишет начальник отдела снабжения, зайди к нему. Да ты там, Богатырев,больше на шашку, на хитрость налегай, милое дело! - С паршивой овцы хучь шерсти клок! - улыбнулся обрадованный Богатыреви, попрощавшись, вышел. После того как договорился с Кудиновым относительно ожидавшегося отходак Дону, ушел и Григорий Мелехов. Перед уходом спросил: - В случае, ежли я всю дивизию приведу на Базки, переправиться-то будетна чем? - Эка выдумал! Конница вся вплынь через Дон пойдет. Где это видано,чтобы конницу переправляли? - У меня ить обдонцев мало, имей в виду. А казаки с Чиру - не пловцы.Всю жизнь середь степи живут, где уж им плавать. Они все большепо-топоровому. - При конях переплывут. Бывало, на маневрах плавали и на германскойприпадало. - Я про пехоту говорю. - Паром есть. Лодки сготовим, не беспокойся. - Жители тоже будут ехать. - Знаю. - Ты всем обеспечь переправу, а то я тогда из тебя душу выну! Это итьне шутка, ежли у нас народ останется. - Да, сделаю, сделаю же! - Орудия как? - Мортирки взорви, а трехдюймовые вези сюда. Мы большие лодки поскошуеми перекинем батареи на эту сторону. Григорий вышел из штаба под впечатлением прочитанной статьи. "Помощниками Деникина нас величают... А кто же мы? Выходит, чтопомощники и есть, нечего обижаться. Правда-матка глаза заколола..." Емувспомнились слова покойного Якова Подковы. Однажды в Каргинской,возвращаясь поздно вечером на квартиру, Григорий зашел к батарейцам,помещавшимся в одном из домов на площади; вытирая в сенцах ноги о веник,слышал, как Яков Подкова, споря с кем-то, говорил: "Отделились, говоришь?Ни под чьей властью не будем ходить? Хо! У тебя на плечах не голова, анеедовая тыкла! Коли хочешь знать, мы зараз, как бездомная собака: инаясобака не угодит хозяину либо нашкодит, уйдет из дому, а куда денется? Кволкам не пристает - страшновато, да и чует, что они звериной породы, и кхозяину нельзя возвернуться - побьет за шкоду. Так и мы. И ты попомни моислова: подожмем хвост, вдоль пуза вытянем его по-кнутовому и поползем ккадетам. "Примите нас, братушки, помилосердствуйте!" Вот оно что будет!" Григорий после того боя, когда порубил под Климовкой матросов, всевремя жил в состоянии властно охватившего его холодного, тупогоравнодушия. Жил, понуро нагнув голову, без улыбки, без радости. Накакой-то день всколыхнули его боль и жалость к убитому Ивану Алексеевичу,а потом и это прошло. Единственное, что оставалось ему в жизни (так, покрайней мере, ему казалось), это - с новой и неуемной силой вспыхнувшаястрасть к Аксинье. Одна она манила его к себе, как манит путника взнобящую черную осеннюю ночь далекий трепетный огонек костра в степи. Вот и сейчас, возвращаясь из штаба, он вспомнил о ней, подумал: "Пойдеммы на прорыв, а она как же? - и без колебаний и долгих размышлений решил:- Наталья останется с детьми, с матерью, а Аксютку возьму. Дам ей коня, ипущай при моем штабе едет". Он переехал через Дон на Разки, зашел на квартиру, вырвал из записнойкнижки листок, написал. "Ксюша! Может, нам придется отступить на левую сторону Дона, так тыкинь все свое добро и езжай в Вешки. Меня там разыщешь, будешь при мне" Записку заклеил жидким вишневым клеем, передал Прохору Зыкову и,багровея, хмурясь, за напуски и строгостью скрывая от Прохора своесмущение, сказал: - Поедешь в Татарский, передашь эту записку Астаховой Аксинье. Да такпередай, чтобы... ну, к примеру, из наших кто недоглядел, из моей семьи.Понял? Лучше ночью занеси и отдай ей. Ответа не надо. И потом вот что: даютебе отпуск на двое суток. Ну, езжай! Прохор пошел к коню, но Григорий, спохватившись, вернул его. - Зайди к нашим и скажи матери либо Наталье, чтобы они загодяпереправили на энту сторону одежду и другое что ценное. Хлеб пущай зароют,а скотину вплынь перегоняют через Дон.LIX
22 мая началось отступление повстанческих войск по всему правобережью.Части отходили с боем, задерживаясь на каждом рубеже. Население хуторовстепной полосы в панике устремилось к Дону. Старики и бабы запрягали всеимевшееся в хозяйстве тягло, валили на арбы сундуки, утварь, хлеб,детишек. Из табунов и гуртов разбирали коров и овец, гнали их вдоль дорог.Огромнейшие обозы, опережая армию, покатились к придонским хуторам. Пехота, по приказу штаба командующего, начала отход на день раньше.Татарские пластуны и иногородняя Вешенская дружина 21 мая вышли из хутораЧеботарева Усть-Хоперской станицы, проделали марш в сорок с лишним верст,ночевать расположились в хуторе Рыбном Вешенской станицы. 22-го с зари бледная наволочь покрыла небо. Ни единой тучки не было наего мглистом просторе, лишь на юге, над кромкой обдонского перевала, передвосходом солнца появилось крохотное ослепительно-розовое облачко.Обращенная к востоку сторона его будто кровоточила, истекая багрянымсветом. Солнце взошло из-за песчаных, прохладных после росы буруновлевобережья, и облачко исчезло в невиди. В лугу резче закричали дергачи,острокрылые рыбники голубыми хлопьями падали на россыпи Дона в воду,поднимались ввысь с серебряно сверкающими рыбешками в хищных клювах. К полудню установилась небывалая для мая жара. Парило, словно переддождем. Еще до зари с востока по правой стороне Дона потянулись кВешенской валки беженских обозов. По Гетманскому шляху неумолчнопоцокивали колеса бричек. Ржание лошадей, бычиный мык и людской говордоносились с горы до самого займища. Вешенская иногородняя дружина, насчитывавшая около двухсот бойцов, всееще находилась в Рыбном. Часов в десять утра был получен приказ изВешенской: дружине перейти на хутор Большой Громок, выставить наГетманском шляху и по улицам заставы, задерживать всех направляющихся вВешенскую казаков служивского возраста. К Громку подкатилась волна движущихся на Вешенскую беженских подвод.Запыленные, черные от загара бабы гнали скот, по обочинам дорог ехаливсадники. Скрип колес, фырканье лошадей и овец, рев коров, плач детишек,стон тифозных, которых тоже везли с собой в отступ, опрокинули нерушимоебезмолвие хутора, потаенно захоронившегося в вишневых садах. Так необыченбыл этот многообразный и слитый гомон, что хуторские собаки окончательноохрипли от бреха и уже не бросались, как вначале, на каждого пешехода, непровожали вдоль проулков подводы, от скуки увязываясь за ними на добруюверсту. Прохор Зыков двое суток погостил дома, передал записку Григория АксиньеАстаховой и словесный наказ Ильиничне с Натальей, двадцать второго выехалв Вешенскую. Он рассчитывал застать свою сотню на Базках. Но орудийный гул, глуходокатываясь до Обдонья, звучал еще как будто где-то по Чиру. Прохорачто-то не потянуло ехать туда, где возгорался бой, и он решил добраться доБазков, там обождать, пока к Дону подойдет Григорий со своей 1-й дивизией. Всю дорогу до самого Громка Прохор ехал, обгоняемый подводами беженцев.Ехал он не спеша, почти все время шагом. Ему некуда было торопиться. ОтРубежина он пристал к штабу недавно сформированного Усть-Хоперского полка. Штаб перемещался на рессорных дышловых дрожках и на двух бричках. Уштабных шли привязанные к задкам повозок шесть подседланных лошадей. Наодной из бричек везли какие-то бумаги и телефонные аппараты, а на дрогах -раненого пожилого казака и еще одного, страшно исхудалого, горбоносого, неподнимавшего от седельной подушки головы, покрытой серой каракулевойофицерской папахой. Он, очевидно, только что перенес тиф. Лежал, доподбородка одетый шинелью; на выпуклый бледный лоб его, на тонкийхрящеватый нос, поблескивающий испариной, садилась пыль, но он все времяпросил укутать ему ноги чем-нибудь теплым и, вытирая пот со лба костистой,жилистой рукой, ругался: - Сволочи! Стервюги! Под ноги дует мне, слышите? Поликарп, слышишь?Укройте полстью! Здоровый был - нужен был, а зараз... - и вел по сторонамнездешним, строгим, как у всех перенесших тяжелую болезнь, взглядом. Тот, кого он называл Поликарпом - высокий молодцеватый старовер, - находу спешивался, подходил к дрожкам. - Вы так дюжей могете простыть, Самойло Иванович. - Прикрой, говорят! Поликарп послушно исполнял приказание, отходил. - Это кто же такой есть? - спросил у него Прохор, указывая глазами набольного. - Офицер усть-медведицкий. Они у нас при штабе находились. Вместе со штабом ехали и усть-хоперские беженцы с Тюковного,Бобровского, Крутовского, Зимовного и других хуторов. - Ну, а вас куда нечистая сила несет? - спросил Прохор у одного старикабеженца, восседавшего на мажаре, доверху набитой разным скарбом. - Хотим в Вешки проехать. - Посылали за вами, чтобы в Вешки ехали? - Оно, милок, не посылали, да ить и кому же смерть мила? Небосьпоедешь, когда в глазах страх. - Я к тому спрашиваю: чего вы в Вешки мететесь? В Еланскойпереправились бы на энту сторону - и вся недолга. - На чем? Там, гутарил народ, парома нету. - А в Вешках на чем? Паром под твою хурду дадут? Частя побросают наберегу, а вас с арбами начнут переправлять? То-то, дедушка, глупые вылюди! Едут черт те куда и неизвестно зачем. Ну, чего ты это на арбунавалил? - с досадой спрашивал Прохор, равняясь с арбой, указывая на узлыплетью. - Мало ли тут чего нету! И одежда и хомуты вот, мука и разное прочее,надобное по хозяйству... Кинуть было нельзя. К пустому куреню бы приехал.А то вот я запрег пару коней да три пары быков, все поклал, что можнобыло, баб посажал и поехал. Ить, милый, все наживалось своим горбом, сослезьми и с потом наживалось, разве ж не жалко кинуть? Кабы можно было,курень бы - и то увез, чтобы красным не достался, холера им в бок. - Ну, а к примеру, к чему ты это грохот тянешь с собой? Или вот стулья,на какую надобность прешь их? Красным они ничуть не нужны. - Да ить нельзя же было оставить! Эка, чудак ты... Оставь, а они либополомают, либо сожгут. Нет, у меня не подживутся. Разъязви их в душу! Всеначисто забрал! Старик махнул кнутом на вяло переступавших сытых лошадей, повернулсяназад и, указывая кнутовищем на третью сзади бычиную подводу, сказал: - Вон энта закутанная девка, что быков погоняет, - моя дочь. У ней наарбе свинья с поросятами. Она была супоросая, мы ее, должно быть, помяли,когда вязали да на арбу клали. Она - возьми да и опоросись ночью, прямо наарбе. Слышишь, как поросятки скавчат? Нет, от меня краснюки не дюжеразживутся, лихоман их вытряси! - Нешто не попадешься ты мне, дед, возля парома! - сказал Прохор,злобно уставившись на потную широкую рожу старика. - Нешто не попадешься,а то так и загремят в Дон твои свиньи, поросята и все имение! - Это через что же такое? - страшно удивился старик. - Через то, что люди гибнут, всего лишаются, а ты, старая чертяка, какпаук, все тянешь за собой! - закричал обычно смирный и тихий Прохор. - Ятаких говноедов до смерти не люблю! Мне это - нож вострый! - Проезжай! Проезжай мимо! - обозлился старик, сопя, отворачиваясь. -Начальство какое нашлось, чужое добро он поспихал бы в Дон... Я с ним, какс хорошим человеком... У меня самого сын-вахмистр зараз с сотнейзадерживает красных... Проезжай, пожалуйста! На чужое добро нечегозавидовать! Своего бы наживал поболее, вот оно бы и глаза не играли! Прохор тронул рысью. Позади пронзительно, тонко завизжал поросенок,встревоженно заохала свинья. Поросячий визг шилом вонзался в уши. - Что это за черт? Откуда поросенок? Поликарп!.. - болезненно морщась ичуть не плача, закричал лежавший на дрожках офицер. - Это поросеночек с арбы упал, а ему ноги колесом потрощило, - отвечалподъехавший Поликарп. - Скажи им... Езжай, скажи хозяину поросенка, чтобы он его прирезал.Скажи, что тут больные... И так тяжело, а тут этот визг. Скорее! Скачи! Прохор, поравнявшись с дрожками, видел, как горбоносый офицерикморщился, с остановившимся взглядом прислушиваясь к поросячьему визгу, кактщетно пытался прикрыть уши своей серой каракулевой папахой... ПодскакалПоликарп. - Он не хочет резать, Самойло Иваныч. Говорит, что он, поросенок,выходится, а нет - так мы, мол, его на вечер прирежем. Офицерик побледнел, с усилием приподнялся и сел на дрогах, свесив ноги. - Где мой браунинг? Останови лошадей! Где хозяин поросенка? Я сейчаспокажу... На какой подводе? Хозяйственного старика все-таки заставили приколоть поросенка. Прохор, посмеиваясь, тронул рысью, обогнал валку усть-хоперских подвод.Впереди, в версте расстояния, по дороге ехали новые подводы и всадники.Подвод было не меньше двухсот, всадников, ехавших враздробь, - человексорок. "Светопреставление будет возля парома!" - подумал Прохор. Догнал подводы. Навстречу ему, от головы движущегося обоза, напрекрасном темно-гнедом коне наметом скакала баба. Поравнявшись сПрохором, натянула поводья. Конь под ней был оседлан богатым седлом,нагрудная прозвездь и уздечка посверкивали серебром, даже крылья седлабыли нимало не обтерты, а подпруги и подушки лоснились глянцем добротнойкожи. Баба умело и ловко сидела в седле, в сильной смуглой руке твердодержала правильно разобранные поводья, но рослый служивский конь, каквидно, презирал свою хозяйку: он выворачивал налитое кровью глазноеяблоко, изгибал шею и, обнажая желтую плиту оскала, норовил цапнуть бабуза круглое, вылезшее из-под юбки колено. Баба была по самые глаза закутана свежевыстиранным, голубым от синькиголовным платком. Сдвинув его с губ, спросила: - Ты не обгонял, дяденька, подводы с ранеными? - Обгонял много подвод. А что? - Да вот беда, - протяжно заговорила баба, - мужа не найду. Он у меня слазаретом из Вусть-Хопра едет. У него ранения в ногу была. А зараз вродезагноилась рана, он и переказал мне с хуторными, чтобы коня ему привела.Это его конь, - баба хлопнула плетью по конской шее, осыпанной росинкамипота, - я подседлала коня, поехала в Вусть-Хопер, а лазарета там уже нету,уехал. И вот сколько ни моталась, никак не нападу на него. Прохор, любуясь круглым красивым лицом казачки, с удовольствиемвслушиваясь в мягкий тембр ее низкого контральтового голоса, крякнул: - Эх, мамушка! На черта тебе мужа искать! Пущай его с лазаретом едет, атебя - такую раскрасавицу, да ишо с таким конем в приданое, любой в женывозьмет! Я и то рискнул бы. Баба нехотя улыбнулась, перегнувшись полным станом, натянула наоголившиеся колени подол юбки. - Ты без хаханьков скажи: не обгонял лазарета? - Вон в энтой валке есть и больные и раненые, - со вздохом отвечалПрохор. Баба взмахнула плетью, конь ее круто повернулся на одних задних ногах,бело сверкнул набитой в промежножье пеной, пошел рысью, сбиваясь с ноги,переходя на намет. Подводы двигались медленно. Быки лениво мотали хвостами, отгонялигудящих слепней. Стояла такая жара, так душен и сперт был предгрозовойвоздух, что у дороги сворачивались и блекли молодые листки невысокихподсолнухов. Прохор снова ехал рядом с обозом. Его поражало множество молодыхказаков. Они или отбились от своих сотен, или просто дезертировали,пристали к семьям и вместе с ними ехали к переправе. Некоторые, привязав кповозкам строевых лошадей, лежали на арбах, переговариваясь с бабами,нянча детишек, другие ехали верхами, не снимая ни винтовок, ни шашек."Побросали частя и бегут", - решил Прохор, поглядывая на казаков. Пахло конским и бычьим потом, нагретым деревом бричек, домашнейутварью, коломазью. Быки шли понуро, тяжко нося боками. С высунутых языкових до самой придорожной пыли свисали узорчатые нити слюны. Обоз двигалсясо скоростью четырех-пяти верст в час. Подводы с лошадиными упряжками неперегоняли быков. Но едва лишь где-то далеко на юге мягко разостлалсяорудийный выстрел, как все пришло в движение: измешав порядок, из длиннойвереницы подвод съехали в стороны пароконные и одноконные повозки,запряженные лошадьми. Лошади пошли рысью, замелькали кнуты, послышалосьразноголосое: "Но, поди!", "Но-о-о, чертовы сыны!", "Трогай!". По бычьимспинам гулко зашлепали хворостины и арапники, живее загремели колеса. Встрахе все ускорило движение. Тяжелыми серыми лохмами поднялась от дорогижаркая пыль и поплыла назад, клубясь, оседая на стеблях хлебов иразнотравья. Маштаковатый конишка Прохора на ходу тянулся к траве, срывая губами товетку донника, то желтый венчик сурепки, то кустик горчука; срывал и ел,двигая сторожкими ушами, стараясь выкинуть языком гремящие, натершие десныудила. Но после орудийного выстрела Прохор толкнул его каблуками, иконишка, словно понимая, что теперь не время кормиться, охотно перешел натряскую рысь. Канонада разрасталась. Садкие, бухающие звуки выстрелов сливались, вдушном воздухе колеблющейся октавой стоял раскатистый, громовитый гул. - Господи Исусе! - крестилась на арбе молодая баба, вырывая изо ртаребенка коричнево-розовый, блестящий от молока сосок, запихивая в рубахутугую желтоватую кормящую грудь. - Наши бьют али кто? Эй, служивый! - крикнул Прохору шагавший рядом сбыками старик. - Красные, дед! У наших снарядов нету. - Ну спаси их царица небесная! Старик выпустил из рук налыгач, снял старенькую казачью фуражку;крестясь на ходу, повернулся на восток лицом. На юге из-за гребня, поросшего стельчатыми всходами поздней кукурузы,показалось жидковатое черное облако. Оно заняло полгоризонта, мглистымпокровом задернуло небо. - Большой пожар, глядите! - крикнул кто-то с подводы. - Что бы это могло быть? - Где горит? - сквозь дребезжащий гул колес зазвучали голоса. - По Чиру. - Красные по Чиру хутора жгут! - Сушь, не приведи господь... - Гляди, какая туча черная занялась! - Это не один хутор горит! - Вниз по Чиру от Каргиновской полышет, там ить бой зараз... - А может, и по Черной речке? Погоняй, Иван! - Ох, и горит!.. Черная мгла простиралась вширь, занимала все большее пространство. Всесильнее становился орудийный рев. А через полчаса на Гетманский шлях южныйветерок принес прогорклый и тревожный запах гари с пожара, бушевавшего втридцати пяти верстах от шляха по чирским хуторам.LX
Поиск по сайту: