АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
|
XXXVIII 8 страница
Дорога по Большому Громку в одном месте шла мимо огорожи, сложенной изсерого камня-плитняка, а потом круто заворачивала к Дону, спускалась внеглубокий суходольный ярок, через который был перекинут бревенчатый мост. В сухую погоду теклина яра желто отсвечивала песком, цветастой галькой,а после летнего ливня с бугра в яр стремительно скатывались мутныедождевые потоки, они сливались, вода шла на низ стеной, вымывая и ворочаякамни, с гулом ввергаясь в Дон. В такие дни мост затопляло, но ненадолго; через час-два бешенаянагорная вода, недавно разорявшая огороды и вырывавшая плетни вместе состоянками, спадала, на оголенной подошве яра свежо сияла влажная, пахнущаямелом и сыростью омытая галька, по краям коричневым глянцем блисталнаносный ил. По обочинам яра густо росли тополя и вербы. В тени их стояла прохлададаже в самую жаркую пору летнего дня. Прельстившись холодком, возле моста расположилась застава Вешенскойиногородней дружины. В заставе было одиннадцать человек. Пока в хуторе непоявлялись беженские подводы, дружинники, лежа под мостом, играли в карты,курили, некоторые, растелешившись, очищали швы рубах и исподников отненасытных солдатских вшей, двое отпросились у взводного - пошли на Донкупаться. Но отдых был кратковременным. Вскоре к мосту привалили подводы. Онидвигались сплошным потоком, и сразу в сонном тенистом проулке стало людно,шумно, душно, словно вместе с подводами свалилась в хутор с обдонскогобугра и едкая степная духота. Начальник заставы, он же командир 3-го взвода дружины, - высокий сухойунтер-офицер с подстриженной бурой бородкой и большими, по-мальчишескиоттопыренными ушами, - стоял около моста, положив ладонь на потерханнуюкобуру нагана. Он беспрепятственно пропустил десятка два подвод, но,усмотрев на одной арбе молодого, лет двадцати пяти, казака, короткоприказал: - Стой! Казак натянул вожжи, нахмурился. - Какой части? - строго спросил взводный, подойдя к арбе вплотную. - А вам чего надо? - Какой части, спрашиваю. Ну? - Рубеженской сотни. А вы кто такие есть? - Слазь! - А кто вы такие? - Слазь, говорят тебе! Круглые ушные раковины взводного жарко вспыхнули. Он отстегнул кобуру,вытащил и передал в левую руку наган. Казак сунул вожжи жене, соскочил сарбы. - Почему не в части? Куда едешь? - допрашивал его взводный. - Хворал. Еду зараз на Базки... С семейством нашим еду. - Документ о болезни есть? - Откель он могет быть? Фершала не было при сотне... - А, не было?.. Ну-ка, Карпенко, отведи его в школу! - Да вы кто такие из себя? - А вот там мы тебе покажем, кто мы такие! - Я должен в свою часть направляться! Не имеешь прав меня задерживать! - Сами тебя направим. Оружие при тебе? - Винтовка одна. - Бери, да живо у меня, а то враз нашвыряю! Какой молодой, с-с-сукинсын, а под бабу лезешь, хоронишься! Мы, что ли, тебя должны защищать? - Ис презрением кинул вслед: - Казу-ня! Казак вынул из-под полсти винтовку, взял жену за руку, целоваться прилюдях не стал, лишь черствую женину руку на минуту задержал в своей руке,шепнул что-то, пошел следом за дружинником к хуторской школе. Скопившиеся в проулке подводы с громом устремились по мосту. Застава за час задержала человек пятьдесят дезертиров. Из них некоторыепри задержании сопротивлялись, особенно - один немолодой, длинноусый,бравый на вид казачок с хутора Нижне-Кривского Еланской станицы. На приказначальника заставы сойти с брички он ударил по лошадям кнутом. Двоедружинников схватили лошадей под уздцы, остановили уже на той сторонемоста. Тогда казачок, не долго думая, выхватил из-под полы американскийвинчестер, вскинул его к плечу: - Дороги!.. Убью, сволочь! - Слазь, слазь! У нас приказ стрелять, кто не подчиняется. Мы тебяскорее посодим на мушку! - Муж-жи-ки-и-и-и!.. Вчера красные были, а ноне казакам указываете?..Шерсть вонючая!.. Отойди, вдарю!.. Один из дружинников в новеньких зимних обмотках стал на переднее колесобрички и после короткой схватки вырвал винчестер из рук казака. Тотпо-кошачьи изогнулся, скользнул рукой под ватолу, выхватил из ножен шашку;стоя на коленях, потянулся через, прицепную раскрошенную люльку ичуть-чуть не достал концом клинка голову вовремя отпрыгнувшего дружинника. - Тимоша, брось, Тимонюшка! Ох, Тимоша!.. Да не надо же!.. Несвязывайся! Убьют они тебя!.. - плакала, ломая руки, дурнолицая исхудалаяжененка разбушевавшегося казака. Но он, поднявшись на бричке во весь рост, еще долго размахивал синепоблескивавшим клинком, не подпускал к бричке дружинников, хрипломатерился, бешено ворочал по сторонам глазами. "О-той-ди-и-и!.. Зарублю!"По исчерна-смуглому лицу его ходили судороги, под длинными желтоватымиусами вскипала пенистая слюна, голубоватые белки все больше наливалиськровью. Его с трудом обезоружили, повалили, связали. Воинственность лихогоказачка объяснялась просто: в бричке пошарили и нашли распочатый ведерныйкувшин крепчайшего самогона-первака... В проулке образовался затор. Так плотно стиснулись повозки, чтопотребовалось выпрягать быков и лошадей, на руках вывозить арбы к мосту.Хряпали, ломались дышла и оглобли, зло взвизгивали кони, быки, облепленныеслепнями, не слушая хозяйских окриков, ошалев от нуды, лезли на плетни.Ругань, крик, щелканье кнутов, бабьи причитания еще долго звучали околомоста. Задние подводы, там, где можно было разминуться, повернули назад,снова поднялись на шлях, с тем чтобы спуститься к Дону на Базках. Арестованных дезертиров направили под конвоем на Базки, но так как всеони были вооружены, то конвой не смог их удержать. Сейчас же за мостоммежду конвойными и конвоируемыми возникла драка. Спустя немного дружинникивернулись обратно, а дезертиры организованным порядком сами пошли вВешенскую. Прохора Зыкова тоже задержали на Громке. Он предъявил отпускнуюбумажку, выданную Григорием Мелеховым, и его пропустили, не чиняпрепятствий. Уже перед вечером он приехал на Базки. Тысячи подвод, приваливших счнрских хуторов, запрудили все улицы и проулки. Возле Дона творилось нечтонеописуемое. Беженцы заставили подводами весь берег на протяжении двухверст. Тысяч пятьдесят народа ждали переправы, рассыпавшись по лесу. Против Вешенской на пароме переправляли батареи, штабы и войсковоеимущество. Пехоту перебрасывали на маленьких лодках. Десятки их сновали поДону, перевозя по три-четыре человека. У самой воды около пристанивскипала дикая давка. А конницы, оставшейся в арьергарде, все еще не было.С Чира по-прежнему доносились раскаты орудийных выстрелов, и еще резче,ощутимей чувствовался терпкий, прогорклый запах гари. Переправа шла до рассвета. Часов в двенадцать ночи подошли первыеконные сотни. С рассветом они должны были начать переправу. Прохор Зыков, узнав о том, что конные части 1-й дивизии еще не прибыли,решил дождаться своей сотни на Базках. С трудом провел он коня в поводумимо повозок, сплошняком сбитых к изгороди базковской больницы, нерасседлывая, привязал к грядушке чьей-то арбы, разнуздал, а сам пошелмежду повозками искать знакомых. Возле дамбы издали увидал Аксинью Астахову. Она шла к Дону, прижимая кгруди небольшой узелок, накинув внапашку теплую кофту. Яркая, бросающаясяв глаза красота ее привлекала внимание толпившихся у берега пехотинцев.Они говорили ей что-то похабное, на потных, запыленных лицах их в улыбкахбело вспыхивали зубы, слышны были смачный хохот и игогоканье. Рослыйбеловолосый казак в распоясанной рубахе и сбившейся на затылок папахесзади обнял ее, коснулся губами смуглой точеной шеи. Прохор видел, какАксинья резко оттолкнула казака, что-то негромко сказала ему, хищно ощериврот. Кругом захохотали, а казак снял папаху, сипло пробасил: "Эх, тетуня!Ды хучь разок!" Аксинья ускорила шаг, прошла мимо Прохора. На полных губах ее дрожалапрезрительная усмешка. Прохор не окликнул ее, он шарил по толпе глазами,искал хуторян. Медленно подвигаясь между повозками, мертво протянувшими кнебу оглобли и дышла, услышал пьяные голоса, смех. Под арбой наразостланной дерюге сидели трое стариков. Между ног у одного из них стоялацебарка с самогоном. Подгулявшие старики по очереди черпали самогон меднойкружкой, сделанной из орудийной гильзы, пили, закусывали сушеной рыбой.Резкий запах самогона и солонцеватый душок просоленной рыбы заставилипроголодавшегося Прохора остановиться. - Служивый! Выпей с нами за все хорошее! - обратился к нему один изстариков. Прохор не заставил себя упрашивать, сел, перекрестился, улыбаясь,принял из рук хлебосольного деда кружку со сладко пахнущим самогоном. - Пей, покедова живой! Вот чебачком закуси. Стариками не надо,парнишша, гребовать. Старики - народ умственный! Вам, молодым, ишо учитьсяу нас надо, как жизню проводить и... ну и как водочку пить, - гундосилдругой дедок, с провалившимся носом и разъеденной до десен верхней губой. Прохор выпил, опасливо косясь на безносого деда. Между второй и третьейкружкой не вытерпел, спросил: - Прогулял нос, дедушка? - Не-е-ет, милый! Это от простуды. Ишо с малюшки дюже от простудыхварывал, через это и попортился. - А я было погрешил на тебя, думаю: не от дурной ли хворости нос осел?Как бы не набраться этой чепухи! - чистосердечно признался Прохор. Успокоившись дедовым заверением, он жадно припал губами к кружке и ужебез опаски и без передышки опорожнил ее до дна. - Пропадает жизня! Как тут не запьешь? - орал хозяин самогона, плотныйи здоровый дед. - Вот привез я двести пудов пшеницы, а с тыщу бросил дома.Пять пар быков пригнал, и придется все это тут кинуть, через Дон ить непотянешь за собой! Все мое нажитое пропадает! Песни играть хочу! Гуляй,станишники! - Старик побагровел, глаза его увлажнились слезами. - Не кричи, Трофим Иваныч. Москва - она слезам не дюже верит. Живыбудем - ишо наживем, - уговаривал гундосый старик приятеля. - Да как же мне не кричать?! - с исказившимся от слез лицом повышалголос старик. - Хлеб пропадает! Быки подохнут! Курень сожгут красные! Сынаосенью убили! Как можно мне не кричать! Для кого наживал? За лето десятьрубах, бывало, сопреют на плечах от поту, а зараз остаюся нагий и босый...Пей! Прохор под разговор съел широкого, как печной заслон, чебака, выпилкружек семь самогону, до того набрался, что с чрезвычайными усилиями встална ноги. - Служивый! Защита наша! Хошь, коню твоему зерна дам? Сколько хошь? - Мешок! - безразличный ко всему окружающему, бормотнул Прохор. Старик насыпал ему травяной чувал отборного овса, помог поднять наплечо. - Чувал принеси! Не забудь, ради Христа! - просил он, обнимая Прохора иплача пьяными слезами. - Нет, не принесу. Говорю - не принесу, значится, не принесу... -невесть отчего упорствовал Прохор. Раскачиваясь, он пошел от арбы. Чувал гнул его, кидая в стороны.Прохору казалось, что идет он по одетой скользкой гололедкой земле, ногиего расползались и дрожали, как у некованой, вступившей на лед сторожкойлошади. Сделав еще несколько неверных шагов, остановился. Никак не могприпомнить: была на нем шапка или нет? Привязанный к бричке гнедойбелолобый мерин учуял овес, потянулся к чувалу, куснул угол. В прорыв,мягко шурша, потекло зерно. Прохору стало легче, и он снова пошел. Может быть, и донес бы остатки овса до своего коня, но огромный бык,мимо которого он проходил, вдруг сбоку, по бычиному обыкновению, лягнулего ногой. Быка измучили оводы и мошкара, он ошалел от жары и нуды, неподпускал к себе людей. Прохор, бывший в этот день не первой жертвойбычиной ярости, отлетел в сторону, ударился головой о ступку колеса,тотчас же уснул. Очнулся за полночь. Над ним в сизой вышине, клубясь, стремительнонеслись на запад свинцово-серые тучи. В просветы на миг выглядывал молодойпологий месяц, и снова тучевою наволочью крылось небо, и словно быусиливался в темноте резкий, прохладный ветер. Совсем близко за арбой, около которой лежал Прохор, шла конница. Подмножеством обутых в железные подковы лошадиных копыт земля стонала иохала. Прыскали кони, чуя близкий дождь; вызванивали с стремена шашки,вспыхивали рдяные огоньки цигарок. От проходивших сотен наносило конскимпотом и кислотным душком ременной амуниции. Прохор - как и всякий служивый казак - сроднился за годы войны с этимсмешанным, только коннице присущим запахом. Казаки пронесли его по всемдорогам от Пруссии и Буковины до донских степей, и он, нерушимый душоккавалерийской части, был столь же близок и знаком, как и запах родногокуреня. Жадно шевельнув куцыми ноздрями, Прохор приподнял тяжелую голову. - Это какая часть, братцы? - Конная... - игриво ответил басок из темноты. - Да чья, спрашиваю, часть? - Петлюры... - отвечал тот же басок. - Эка сволочь! - Подождал немного, повторил вопрос: - Какой полк,товарищи? - Боковский. Прохор хотел встать, но в голове тяжко билась кровь, к горлу подступалатошнота. Прилег, снова уснул. К заре потянуло с Дона сыростью и холодом. - Не помер? - сквозь сон услышал он голос над собой. - Теплый... выпитый! - отвечал кто-то над самым Прохоровым ухом. - Тяни его к черту! Развалился, как падло! А ну, дай ему под дыхало! Древком пики всадник больно толкнул еще не пришедшего в себя Прохора вбок, чьи-то руки сцапали его за ноги, поволокли в сторону. - Растягивай повозки! Подохли! Нашли время дрыхнуть! Красные вот-вот нахвост наступают, а они спят, как дома! Отодвигай повозки в сторону, заразбатарея пойдет! Живо!.. Загородили дорогу... Ну и наро-о-од! - загремелвластный голос. Спавшие на повозках и под повозками беженцы зашевелились. Прохорвскочил на ноги. На нем не было ни винтовки, ни шашки, не было и сапога направой ноге, - все это умудрился растерять он после вчерашней пьянки.Недоумевающе оглянувшись, хотел было поискать под арбой, но соскочившие слошадей ездовые и номера подошедшей батареи безжалостно опрокинули арбувместе со стоявшими на ней сундуками, вмиг очистили проход для орудий. - Тро-га-а-ай!.. Ездовые вскочили на лошадей. Туго дрогнув, натянулись широкие сшивныепостромки. Высокие колеса одетого в чехол орудия лязгнули на выбоине.Зарядный ящик зацепился осью за дышлину брички, отломил ее. - Бросаете фронт? Вояки, разъязви вашу! - крикнул с брички гундосыйстарик, с которым вечером выпивал Прохор. Батарейцы проезжали молча, спешили к переправе. Прохор в предрассветныхсумерках долго искал винтовку и коня. Так и не нашел. Возле лодок снял идругой сапог, кинул его в воду и долго мочил голову, стянутую обручаминевыносимой боли. Конница начала переправляться на восходе солнца. Полторастарасседланных лошадей 1-й сотни спешенные казаки подогнали к Дону повышеколена, от которого Дон под прямым углом сворачивает на восток. Командирсотни, по глаза заросший рыжей щетинистой бородкой, горбоносый и свирепыйна вид, был разительно похож на дикого кабана. Левая рука его висела нагрязной окровяненной перевязи, правая - безустально играла плетью. - Не давай коням пить! Гони! Гони их! Да что ты... мать... мать...мать... воды боишься, что ли?! Заброди!.. Он у тебя не сахарный, неразмокнет!.. - кричал он на казаков, загонявших лошадей в воду, и подрыжими усами его обнажались клыкастые белые зубы. Лошади табунились, неохотно шли в знобкую воду, казаки покрикивали,секли их плетьми. Первым поплыл вороной белоноздрый конь с широкойрозоватой прозвеэдью во лбу. Он, как видно, плавал не впервые. Вислозадыйкруп его омывала волна, мочалистый хвост относило на сторону, а шея испина были наружи. За ним шли остальные лошади, разрезая стремя, с гулом ифырканьем погружаясь в закипевшую воду. Казаки на шести баркасах поехалиследом. Один из провожатых, стоя на носу баркаса, на всякий случайприготовил веревочный аркан. - Наперед не заезжай! Направляй их наискосок течению! Не давай, чтобыих сносило. Плеть в руке сотенного ожила, описала круг, щелкнув, опустилась наголенище измазанного известкой сапога. Быстрое течение сносило лошадей. Вороной легко плыл впереди остальных,выделившись на два лошадиных корпуса. Он первый выбрался на песчануюотмель левобережья. В этот момент из-за кустистых ветвей осокоря глянулосолнце, розовый луч упал на вороного коня, и глянцевая от влаги шерсть егона миг вспыхнула черным неугасимым пламенем. - За кобылкой Мрыхина поглядывай! Подсоби ей!.. На ней уздечка. Дагреби же! Греби!.. - хрипло кричал похожий на кабана сотенный. Лошади благополучно переплыли. На той стороне их ждали казаки. Ониразбирали лошадей, накидывали уздечки. С этой стороны начали перевозитьседла. - Где вчерась горело? - спросил Прохор у казака, подносившего к лодкеседла. - По Чиру. - Снарядом зажгло? - Каким там снарядом? - сурово отвечал казак. - Красные подпаливают... - Все начисто? - изумился Прохор. - Да не-е-ет... Богатые курени жгут, какие железом крытые, либо у когоподворье хорошее. - Какие же хутора погорели? - С Вислогузова до Грачева. - А штаб Первой дивизии - не знаешь, где зараз? - На Чукаринском. Прохор вернулся к беженским подводам. Всюду над бескрайно тянувшимсястаном схватывался под ветерком горький дымок костров из сушняка,разобранных плетней и сухого скотиньего помета: бабы варили завтраки. За ночь прибыло еще несколько тысяч беженцев со степной полосыправобережья. Возле костров, на арбах и повозках пчелиный гул голосов: - Когда она приспеет нам - очередь переправляться? Ох, не дождешься! - Накажи господь, - высыплю хлеб в Дон, чтобы красным не достался! - Возле парома ми-и-иру - как туча стоит! - Болезная моя, как же мы сундуки-то бросим на берегу? - Наживали-наживали... Господи-Сусе, кормилец наш! - Было бы на своем хуторе переехать... - Понесла нелегкая сила в эти Вешки, эх! - Калинов Угол, гутарили, начисто спалили. - Гребтилось на паром добраться... - Ну, а то помилуют, что ли! - У них приказ: всех казаков от шести лет и до самых ветхих годов -рубить. - Зашшучут нас на энтой стороне... Ну, что тогда? - Вот мяса нашатают!.. Около раскрашенной тавричанской брички ораторствует статный седобровыйстарик, по виду и властным замашкам - хуторской атаман, не один годносивший атаманскую насеку с медным надвершием: -...спрашиваю: "Стало быть, миру погибать надо на берегу? Когда же мысумеемся со своими гуньями на энту сторону перекинуться? Ить нас жевырубят красные на кореню!" А ихнее благородие говорит мне: "Несумлевайся, папаша! До сих пор будем позиции занимать и отстаивать, покедавесь народ переедет. Костьми ляжем, а жен, детей, стариков в трату недадим!" Седобрового атамана окружают старики и бабы. Они с величайшим вниманиемвыслушивают его речь, потом поднимается общий суматошный крик: - А почему батарея смоталась? - За малым людей не потоптали, скакали на переправу!.. - И конница пришла... - Григорий Мелехов, гутарили, фронт бросил. - Что это за порядки? Жителев побросали, а сами?.. - А войска тяпают передом! - Кто нас будет оборонять? - Кавалерия вон вплынь пошла!.. - Всякому своя рубаха... - То-то и оно! - Кругом предали нас! - Гибель подходит, вот что! - Высылать надо к красным стариков с хлебом-солью. Может, смилуются, небудут казнить. На въезде в проулок, около большого кирпичного здания больницы,появляется конник. Винтовка висит у него на передней седельной луке, сбокупокачивается выкрашенное в зеленое древко пики. - Да это мой Микишка! - обрадованно вскрикивает распокрытая пожилаябаба. Она бежит к всаднику, перепрыгивая через дышла, протискиваясь междувозками и лошадьми. Верхового хватают за стремена, останавливают. Онподнимает над головой серый пакет с сургучной печатью, кричит: - С донесением в главный штаб! Пропустите! - Микишенька! Сынок! - взволнованно кричит пожилая баба. Растрепанныечерные с проседью космы волос ее падают на сияющее лицо. Она с дрожащейулыбкой всем телом прижимается к стремени, к потному лошадиному боку,спрашивает: - На нашем хуторе был? - Был. Зараз в нем красные... - Курень наш?.. - Курень целый, а Федотов сожгли. Наш сарай было занялся, но они самизатушили. Фетиска оттель прибегла, рассказывала, что старшой у красныхсказал: "Чтоб ни одна бедняцкая хата не сгорела, а буржуев жгите". - Ну слава те господи! Спаси их Христос! - крестится баба. Суровый старик негодующе говорит: - А ты чего же, милушка моя! Соседа спалили - так это "слава тегосподи"? - Черт его не взял! - горячо и быстро лопочет баба. - Он себе ишовыстроит, а я за какую петлю строилась бы, ежли б сожгли! У Федота -кубышка золота зарытая, а у меня... весь век по чужим людям, у нужды наповоду! - Пустите, маманя! Мне с пакетом надо поспешать, - просит всадник,наклоняясь с седла. Мать идет рядом с лошадью, на ходу целует черную от загара руку сына,бежит к своей повозке, а всадник юношеским тенорком кричит: - Сторонись! С пакетом к командующему! Сторонись! Лошадь его горячится, вертит задом, выплясывает. Люди неохотнорасступаются, всадник едет с кажущейся медлительностью, но вскоре исчезаетза повозками, за спинами быков и лошадей, и только пика колышется надмноголюдной толпой, приближаясь к Дону.
LXI
1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | Поиск по сайту:
|
