 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ 1 страница
Михаил Шолохов.
Тихий Дон
(книги 3, 4)
Как ты, батюшка, славный тихий Дон, Ты кормилец наш, Дон Иванович, Про тебя лежит слава добрая, Слава добрая, речь хорошая, Как, бывало, ты все быстер бежишь, Ты быстер бежишь, все чистехонек, А теперь ты, Дон, все мутен течешь, Помутился весь сверху донизу. Речь возговорит славный тихий Дон: "Уж как-то мне все мутну не быть, Распустил я своих ясных соколов, Ясных соколов - донских казаков, Размываются без них мои круты бережки, Высыпаются без них косы желтым песком". Старинная казачья песняКНИГА ТРЕТЬЯ
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
I
В апреле 1918 года на Дону завершился великий раздел: казаки-фронтовикисеверных округов - Хоперского, Усть-Медведицкого и частично Верхнедонского- пошли с отступавшими частями красноармейцев; казаки низовских округовгнали их и теснили к границам области. Хоперцы ушли с красными почти поголовно, усть-медведицкие - наполовину,верхнедонцы - лишь в незначительном числе. Только в 1918 году история окончательно разделила верховцев снизовцами. Но начало раздела намечалось еще сотни лет назад, когда менеезажиточные казаки северных округов, не имевшие ни тучных земель Приазовья,ни виноградников, ни богатых охотничьих и рыбных промыслов, временамиоткалывались от Черкасска, чинили самовольные набеги на великоросскиеземли и служили надежнейшим оплотом всем бунтарям, начиная с Разина икончая Секачом. Даже в позднейшие времена, когда все Войско глухо волновалось,придавленное державной десницей, верховские казаки поднимались открыто и,руководимые своими атаманами, трясли царевы устои: бились с короннымивойсками, грабили на Дону караваны, переметывались на Волгу и подбивали набунт сломленное Запорожье. К концу апреля Дон на две трети был оставлен красными. После того какявственно наметилась необходимость создания областной власти, руководящимичинами боевых групп, сражавшихся на юге, было предложено созвать Круг. На28 апреля в Новочеркасске назначен был сбор членов Временного донскогоправительства и делегатов от станиц и войсковых частей. На хуторе Татарском была получена от вешенского станичного атаманабумага, извещавшая о том, что в станице Вешенской 22-го сего месяцасостоится станичный сбор для выборов делегатов на Войсковой круг. Мирон Григорьевич Коршунов прочитал на сходе бумагу. Хутор послал вВешенскую его, деда Богатырева и Пантелея Прокофьевича. На станичном сборе в числе остальных делегатов на Круг избрали иПантелея Прокофьевича. Из Вешенской возвратился он в тот же день, а надругой решил вместе со сватом ехать в Миллерово, чтобы загодя попасть вНовочеркасск (Мирону Григорьевичу нужно было приобрести в Миллеровекеросину, мыла и еще кое-чего по хозяйству, да, кстати, хотел иподработать, закупив Мохову для мельницы сит и баббиту). Выехали на зорьке. Бричку легко несли вороные Мирона Григорьевича.Сваты рядком сидели в расписной цветастой люльке. Выбрались на бугор,разговорились; в Миллерове стояли немцы, поэтому-то Мирон Григорьевич испросил не без опаски: - А что, сваток, не забастуют нас германцы? Лихой народ, в рот имдышлину! - Нет, - уверил Пантелей Прокофьевич. - Матвей Кашулин надысь был там,гутарил - робеют немцы... Опасаются казаков трогать. - Ишь ты! - Мирон Григорьевич усмехнулся в лисью рыжевень бороды ипоиграл вишневым кнутовищем; он, видно, успокоившись, перевел разговор: -Какую же власть установить, как думаешь? - Атамана посодим. Своего! Казака! - Давай бог! Выбирайте лучше! Шшупайте генералов, как цыган лошадей.Чтоб без браку был. - Выберем. Умными головами ишо не обеднел Дон. - Так, так сваток... Их и дураков не сеют - сами родятся. - МиронГригорьевич сощурился, грусть легла на его веснушчатое лицо. - Я своегоМитьку думал в люди вывесть, хотел, чтоб на офицера учился, а он иприходской не кончил, убег на вторую зиму. На минуту умолкли, думая о сыновьях, ушедших куда-то вслед большевикам.Бричку лихорадило по кочковатой дороге; правый вороной засекался, щелкаянестертой подковой; качалась люлька, и, как рыбы на нересте, терлись бок обок тесно сидевшие сваты. - Гдей-то наши казаки? - вздохнул Пантелей Прокофьевич. - Пошли по Хопру. Федотка Калмык вернулся из Кумылженской, конь у негозагубился. Гутарил, кубыть, держут шлях на Тишанскую станицу. Опять замолчали. Спины холодил ветерок. Позади, за Доном, на розовомкостре зари величаво и безмолвно сгорали леса, луговины, озера, плешиныполян. Краюхой желтого сотового меда лежало песчаное взгорье, верблюжьигорбы бурунов скупо отсвечивали бронзой. Весна шла недружно. Аквамариновая прозелень лесов уже сменилась богатымгусто-зеленым опереньем, зацветала степь, сошла полая вода, оставив взаймище бесчисленное множество озер-блесток, а в ярах под крутыми склонамиеще жался к суглинку изъеденный ростепелью снег, белел вызывающе ярко. На вторые сутки к вечеру приехали в Миллерово, заночевали у знакомогоукраинца, жившего под бурым боком элеватора. Утром, позавтракав, МиронГригорьевич запряг лошадей, поехал к магазинам. Беспрепятственно миновалжелезнодорожный переезд и тут первый раз в жизни увидел немцев. Троеландштурмистов шли ему наперерез. Один из них, мелкорослый, заросший поуши курчавой каштановой бородой, позывно махнул рукой. Мирон Григорьевич натянул вожжи, беспокойно и выжидающе жуя губами.Немцы подошли. Рослый упитанный пруссак, искрясь белозубой улыбкой, сказалтоварищу: - Вот самый доподлинный казак! Смотри, он даже в казачьей форме! Егосыновья, по всей вероятности, дрались с нами. Давайте его живьем отправимв Берлин. Это будет прелюбопытнейший экспонат! - Нам нужны его лошади, а он пусть идет к черту! - без улыбки ответилклешнятый, с каштановой бородой. Он опасливо околесил лошадей, подошел к бричке. - Слезай, старик. Нам необходимы твои лошади - перевезти вот с этоймельницы к вокзалу партию муки. Ну же, слезай, тебе говорят! За лошадьмипридешь к коменданту. - Немец указал глазами на мельницу и жестом, недопускавшим сомнений в назначении его, пригласил Мирона Григорьевичасойти. Двое остальных пошли к мельнице, оглядываясь, смеясь. Мирон Григорьевичоделся иссера-желтым румянцем. Намотав на грядушку люльки вожжи, он молодопрыгнул с брички, зашел наперед лошадям. "Свата нет, - мельком подумал он и похолодел. - Заберут коней! Эх,врюхался! Черт понес!" Немец, плотно сжав губы, взял Мирона Григорьевича за рукав, указалзнаком, чтобы шел к мельнице. - Оставь! - Мирон Григорьевич потянулся вперед и побледнел заметней. -Не трожь чистыми руками! Не дам коней. По голосу его немец догадался о смысле ответа. У него вдруг хищноощерился рот, оголив иссиня-чистые зубы, - зрачки угрожающе расширились,голос залязгал властно и крикливо. Немец взялся за ремень, висевший наплече винтовки, и в этот миг Мирон Григорьевич вспомнил молодость:бойцовским ударом, почти не размахиваясь, ахнул его по скуле. От удара утого с хряском мотнулась голова и лопнул на подбородке ремень каски. Упалнемец плашмя и, пытаясь подняться, выронил изо рта бордовый комоксгустелой крови. Мирон Григорьевич ударил еще раз, уже по затылку, зиркнулпо сторонам и, нагнувшись, рывком выхватил винтовку. В этот момент мысльего работала быстро и невероятно четко. Поворачивая лошадей, он уже знал,что в спину ему немец не выстрелит, и боялся лишь, как бы не увидели из-зажелезнодорожного забора или с путей часовые. Даже на скачках не ходили вороные таким бешеным наметом! Даже насвадьбах не доставалось так колесам брички! "Господи, унеси! Ослобони,господи! Во имя отца!.." - мысленно шептал Мирон Григорьевич, не снимая сконских спин кнута. Природная жадность чуть не погубила его: хотел заехатьна квартиру за оставленной полстью; но разум осилил - повернул в сторону.Двадцать верст до слободы Ореховой летел он, как после сам говорил, шибче,чем пророк Илья на своей колеснице. В Ореховой заскочил к знакомомуукраинцу и, ни жив ни мертв, рассказал хозяину о происшествии, попросилукрыть его и лошадей. Украинец укрыть - укрыл, но предупредил: - Я сховаю, но як будуть дуже пытать, то я, Григорич, укажу, бо мэни жрасчету нэма! Хатыну спалють, тай и на мэнэ наденуть шворку. - Уж ты укрой, родимый! Да я тебя отблагодарю, чем хошь! Только отсмерти отведи, схорони где-нибудь - овец пригоню гурт! Десятка первеющиховец не пожалею! - упрашивал и сулил Мирон Григорьевич, закатывая бричкупод навес сарая. Пуще смерти боялся он погони. Простоял во дворе у украинца до вечера исмылся, едва смеркалось. Всю дорогу от Ореховой скакал по-оглашенному, слошадей по обе стороны сыпалось мыло, бричка тарахтела так, что на колесахспицы сливались, и опомнился лишь под хутором Нижне-Яблоновским. Недоезжая его, из-под сиденья достал отбитую винтовку, поглядел на ремень,исписанный изнутри чернильным карандашом, облегченно крякнул: - А что - догнали, чертовы сыны? Мелко вы плавали! Овец украинцу так и не пригнал. Осенью побывал проездом, на выжидающийвзгляд хозяина ответил: - Овечки-то у нас попередохли. Плохо насчет овечков... А вот груш ссобственного саду привез тебе по доброй памяти! - Высыпал из брички мерыдве избитых за дорогу груш, сказал, отводя шельмовские глаза в сторону: -Груши у нас хороши-расхороши... улежалые... - И распрощался. В то время, когда Мирон Григорьевич скакал из Миллерова, сват еготорчал на вокзале. Молодой немецкий офицер написал пропуск, черезпереводчика расспросил Пантелея Прокофьевича и, закуривая дешевую сигару,покровительственно сказал: - Поезжайте, только помните, что вам необходима разумная власть.Выбирайте президента, царя, кого угодно, лишь при условии, что этотчеловек не будет лишен государственного разума и сумеет вести лояльную поотношению к нашему государству политику. Пантелей Прокофьевич посматривал на немца довольно недружелюбно. Он небыл склонен вести разговоры и, получив пропуск, сейчас же пошел покупатьбилет. В Новочеркасске поразило его обилие молодых офицеров: они толпамирасхаживали по улицам, сидели в ресторанах, гуляли с барышнями, сновалиоколо атаманского дворца и здания судебных установлении, где должен былоткрыться Круг. В общежитии для делегатов Пантелей Прокофьевич встретил несколькихстаничников, одного знакомого из Еланской станицы. Среди делегатовпреобладали казаки, офицеров было немного, и всего лишь несколько десятков- представителей станичной интеллигенции. Шли неуверенные толки о выбореобластной власти. Ясно намечалось одно: выбрать должны атамана. Называлисьпопулярные имена казачьих генералов, обсуждались кандидатуры. Вечером в день приезда, после чая, Пантелей Прокофьевич присел было всвоей комнате пожевать домашних харчишек. Он разложил звено вяленогосазана, отрезал хлеба. К нему подсели двое мигулинцев, подошли ещенесколько человек. Разговор начался с положения на фронте, постепенноперешел к выборам власти. - Лучше покойного Каледина - царство ему небесное! - не сыскать, -вздохнул сивобородый шумилинец. - Почти что, - согласился еланский. Один из присутствовавших при разговоре, подъесаул, делегатБессертеневской станицы, не без горячности заговорил: - Как это нет подходящего человека? Что вы, господа? А генерал Краснов? - Какой это Краснов? - Как, то есть, какой? И не стыдно спрашивать, господа? Знаменитыйгенерал, командир Третьего конного корпуса, умница, георгиевский кавалер,талантливый полководец! Восторженная, захлебывающаяся речь подъесаула взбеленила делегата,представителя одной из фронтовых частей: - А я вам говорю фактично: знаем мы его таланты! Никудышный генерал! Вгерманскую войну отличался неплохо. Так и захряс бы в бригадных, кабы нереволюция! - Как же это вы, голубчик, говорите, не зная генерала Краснова? Ипотом, как вы вообще смеете отзываться подобным образом о всеми уважаемомгенерале? Вы, по всей вероятности, забыли, что вы рядовой казак? Подъесаул уничтожающе цедил ледяные слова, и казак растерялся, оробел,тушуясь, забормотал: - Я, ваше благородие, говорю, как сам служил под ихним начальством...Он на астрицком фронте наш полк на колючие заграждения посадил! Потому исчитаем мы его никудышным... А там кто его знает... Может, совсемнавыворот... - А за что ему Георгия дали? Дурак! - Пантелей Прокофьевич подавилсясазаньей" костью; откашлявшись, напал на фронтовика: - Понабралисьдурацкого духу, всех поносите, все вам нехороши... Ишь какую моду взяли!Поменьше б гутарили - не было б такой заварухи. А то ума много нажили.Пустобрехи! Черкасня, низовцы горой стояли за Краснова. Старикам был по душегенерал - георгиевский кавалер; многие служили с ним в японскую войну.Офицеров прельщало прошлое Краснова: гвардеец, светский, блестящеобразованный генерал, бывший при дворе и в свите его императорскоговеличества. Либеральную интеллигенцию удовлетворяло то обстоятельство, чтоКраснов не только генерал, человек строя и военной муштровки, но как-никаки писатель, чьи рассказы из быта офицерства с удовольствием читались всвое время в приложениях к "Ниве"; а раз писатель, - значит, все жекультурный человек. По общежитию за Краснова ярая шла агитация. Перед именем его блеклиимена прочих генералов. Об Африкане Богаевском офицеры - приверженцыКраснова - шепотком передавали слухи, будто у Богаевского с Деникиным одначашка-ложка, и если выбрать Богаевского атаманом, то, как только похерятбольшевиков и вступят в Москву, - капут всем казачьим привилегиям иавтономии. Были противники и у Краснова. Один делегат-учитель без успеха пыталсяопорочить генеральское имя. Бродил учитель по комнатам делегатов, ядовито,по-комариному звенел в заволосатевшие уши казаков: - Краснов-то? И генерал паршивый, и писатель ни к черту! Шаркунпридворный, подлиза! Человек, который хочет, так сказать, и национальныйкапитал приобрести, и демократическую невинность сохранить. Вот поглядите,продаст он Дон первому же покупателю, на обчин! Мелкий человек. Политик изнего равен нулю. Агеева надо выбирать! Тот - совсем иное дело. Но учитель успехом не пользовался. И когда 1 мая, на третий деньоткрытия Круга, раздались голоса: - Пригласить генерала Краснова! - Милости... - Покорнейше... - Просим! - Нашу гордость! - Нехай придет, расскажет нам про жизню! - Весь обширный залзаволновался. Офицеры басисто захлопали в ладоши, и, глядя на них, неумело, негромкостали постукивать и казаки. От черных, выдубленных работой рук их звукполучался сухой, трескучий, можно сказать - даже неприятный, глубокопротивоположный той мягкой музыке аплодисментов, которую производилихоленые подушечки ладоней барышень и дам, офицеров и учащихся, заполнившихгалерею и коридоры. А когда на сцену по-парадному молодецки вышагал высокий, стройный,несмотря на годы, красавец генерал, в мундире, с густым засевом крестов имедалей, с эполетами и прочими знаками генеральского отличия, - залпокрылся рябью хлопков, ревом. Хлопки выросли в овацию. Буря восторгагуляла по рядам делегатов. В этом генерале, с растроганным и взволнованнымлицом, стоявшем в картинной позе, многие увидели тусклое отражение былоймощи империи. Пантелей Прокофьевич прослезился и долго сморкался в красную, вынутуюиз фуражки утирку. "Вот это - генерал! Сразу видать, что человек! Как саминператор, ажник подходимей на вид. Вроде аж шибается на покойногоАлександра!" - думал он, умиленно разглядывая стоявшего у рампы Краснова. Круг - названный "Кругом спасения Дона" - заседал неспешно. Попредложению председателя Круга, есаула Янова, было принято постановление оношении погонов и всех знаков отличия, присвоенных военному званию.Краснов выступил с блестящей, мастерски построенной речью. Онпрочувствованно говорил о "России, поруганной большевиками", о ее "былоймощи", о судьбах Дона. Обрисовав настоящее положение, коротко коснулсянемецкой оккупации и вызвал шумное одобрение, когда, кончая речь, спафосом заговорил о самостоятельном существовании Донской области послепоражения большевиков: - Державный Войсковой круг будет править Донской областью! Казачество,освобожденное революцией, восстановит весь прекрасный старинный укладказачьей жизни, и мы, как в старину наши предки, скажем полнозвучным,окрепшим голосом: "Здравствуй, белый царь, в кременной Москве, а мы,казаки, на тихом Дону!" 3 мая на вечернем заседании ста семью голосами против тридцати и придесяти воздержавшихся войсковым атаманом был избран генерал-майор Краснов.Он не принял атаманского пернача из рук войскового есаула, поставивусловия: утвердить основные законы, предложенные им Кругу, и снабдить егонеограниченной полнотой атаманской власти. - Страна наша накануне гибели! Лишь при условии полнейшего доверия катаману я возьму пернач. События требуют работать с уверенностью иотрадным сознанием исполняемого долга, когда знаешь, что Круг - верховныйвыразитель воли Дона - тебе доверяет, когда, в противовес большевистскойраспущенности и анархии, будут установлены твердые правовые нормы. Законы, предложенные Красновым, представляли собою наспехперелицованные, слегка реставрированные законы прежней империи. Как жеКругу было не принять их? Приняли с радостью. Все, даже неудачнопеределанный флаг, напоминало прежнее: синяя, красная и желтая продольныеполосы (казаки, иногородние, калмыки), и лишь правительственный герб, вугоду казачьему духу, претерпел радикальное изменение: взамен хищногодвуглавого орла, распростершего крылья и расправившего когти, изображенбыл нагой казак в папахе, при шашке, ружье и амуниции, сидящий верхом навинной бочке. Один из подхалимистых простаков-делегатов задал подобострастный вопрос: - Может, их превосходительство что-нибудь предложит изменить либопеределать в принятых за основу законах? Краснов, милостиво улыбаясь, разрешил себе побаловаться шуткой. Онобещающе оглядел членов Круга и голосом человека, избалованного всеобщимвниманием, ответил: - Могу. Статьи сорок восьмую, сорок девятую и пятидесятую - о флаге,гербе и гимне. Вы можете предложить мне любой флаг - кроме красного, любойгерб - кроме еврейской пятиконечной звезды или иного масонского знака, илюбой гимн - кроме "Интернационала". Смеясь, Круг утвердил законы. И после долго из уст в уста переходилаатаманская шутка. 5 мая Круг был распущен. Отзвучали последние речи. Командующий Южнойгруппой, полковник Денисов, правая рука Краснова, сулил в самом скоромвремени вытравить большевистскую крамолу. Члены Круга разъезжалисьуспокоенные, обрадованные и удачным выбором атамана, и сводками с фронта. Глубоко взволнованный, начиненный взрывчатой радостью, ехал из донскойстолицы Пантелей Прокофьевич. Он был неколебимо убежден, что пернач попалв надежные руки, что вскоре разобьют большевиков и сыны вернутся кхозяйству. Старик сидел у окна вагона, облокотившись на столик; в ушах ещеполоскались прощальные звуки донского гимна, до самого дна сознанияпросачивались живительные слова, и казалось, что и в самом делепо-настоящему "всколыхнулся, взволновался православный тихий Дон". Но, отъехав несколько верст от Новочеркасска, Пантелей Прокофьевичувидел из окна аванпосты баварской конницы. Группа конных немцев двигаласьпо обочине железнодорожного полотна навстречу поезду. Всадники спокойносутулились в седлах, упитанные ширококрупые лошади мотали куце обрезаннымихвостами, лоснились под ярким солнцем. Клонясь вперед, страдальческиизбочив бровь, глядел Пантелей Прокофьевич, как копыта немецких конейпобедно, с переплясом попирают казачью землю, и долго после понурогорбатился, сопел, повернувшись к окну широкой спиной.II
Поиск по сайту: