 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ 1 страница
I
Верхнедонское восстание, оттянувшее с Южного фронта значительноеколичество красных войск, позволило командованию Донской армии не толькосвободно произвести перегруппировку своих сил на фронте, прикрывавшемНовочеркасск, но и сосредоточить в районе станиц Каменской иУсть-Белокалитвенской мощную ударную группу из наиболее стойких ииспытанных полков, преимущественно низовских и калмыцких, в задачу которойвходило: в соответствующий момент, совместно с частями генералаФицхелаурова, сбить 12-ю дивизию, составлявшую часть 8-й красной армии, и,действуя во фланг и тыл 13-й и Уральской дивизиям, прорваться на север, стем чтобы соединиться с восставшими верхнедонцами. План по сосредоточению ударной группы, разработанный в свое времякомандующим Донской армией генералом Денисовым и начштаба генераломПоляковым, к концу мая был почти целиком осуществлен. К Каменскойперебросили около 16000 штыков и сабель при 36 орудиях и 140 пулеметах;подтягивались последние конные части и отборные полки так называемоймолодой армии, сформированной летом 1918 года из молодых, призывноговозраста, казаков. А в это время, окруженные с четырех сторон, повстанцы продолжалиотбивать атаки карательных красных войск. На юге, по левому берегу Дона,две повстанческие дивизии упорно отсиживались в траншеях и не давалипротивнику переправиться, несмотря на то что на всем протяжении фронтамногочисленные красноармейские батареи вели по ним почти беспрерывныйожесточенный огонь; остальные три дивизии ограждали повстанческуютерриторию с запада, севера и востока, несли колоссальный урон, особеннона северо-восточном участке, но все же не отступали и все время держалисьна границах Хоперского округа. Сотня татарцев, расположенная против своего хутора и скучавшая отвынужденного безделья, однажды учинила красноармейцам тревогу: темнойночью вызвавшиеся охотой казаки бесшумно переправились на баркасах направую сторону Дона, врасплох напали на красноармейскую заставу, убиличетырех красноармейцев и захватили пулемет. На другой день красныеперебросили из-под Вешенской батарею, и она открыла беглый огонь показачьим траншеям. Как только по лесу зацокала шрапнель, сотня спешнооставила траншеи, отошла подальше от Дона, в глубь леса. Через суткибатарею отозвали, и татарцы снова заняли покинутые позиции. От орудийногообстрела сотня понесла урон: осколками снаряда было убито двое малолетковиз недавно поступившего пополнения и ранен только что приехавший передэтим из Вешенской вестовой сотенного командира. Потом установилось относительное затишье, и жизнь в траншеях пошлапрежним порядком. Частенько наведывались бабы, приносили по ночам хлеб исамогон, а в харчах у казаков нужды не было: зарезали двух приблудившихсятелок, кроме того, ежедневно промышляли в озерах рыбу. Христоня числилсяглавным по рыбному делу. В его ведении был десятисаженный бредень,брошенный у берега кем-то из отступавших и доставшийся сотне, и Христоняна ловле постоянно ходил "от глуби", выхваляясь, будто нет такого озера влугу, которого он не перебрел бы. За неделю безустального рыболовстварубаха и шаровары его настолько пропитались невыветривающимся запахомрыбьей сырости, что Аникушка под конец наотрез отказался ночевать с ним водной землянке, заявив: - Воняет от тебя, как от дохлого сома! С тобой тут ежели еще суткипожить, так потом всю жисть душа не будет рыбы принимать... С той поры Аникушка, не глядя на комаров, спал возле землянки. Передсном, брезгливо морщась, отметал веником рассыпанную по песку рыбью шелухуи зловонные рыбьи внутренности, а утром Христоня, возвратясь с ловли,невозмутимый и важный, садился у входа в землянку и снова чистил ипотрошил принесенных карасей. Около него роились зеленые мухи-червивки,тучами приползали яростные желтые муравьи. Потом, запыхавшись, прибегалАникушка, орал еще издали: - Окромя тебе места нету? Хоть бы ты, чертяка, подавился рыбьей костью!Ну, отойди, ради Христа, в сторону! Я тут сплю, а ты кишков рыбьихнакидал, муравьев приманул со всего округа и вонищу распустил, как вАстрахани! Христоня вытирал самодельный нож о штанину, раздумчиво и долго смотрелна безусое возмущенное лицо Аникушки, спокойно говорил: - Стало быть, Аникей, в тебе глиста есть, что ты рыбьего духа нетерпишь. Ты чеснок ешь натощак, а? Отплевываясь и ругаясь, Аникушка уходил. Стычки продолжались у них изо дня в день. Но в общем сотня жила мирно.От сытного котла все казаки были веселые, за исключением Степана Астахова. Узнал ли от хуторных казаков Степан или подсказало ему сердце, чтоАксинья в Вешенской встречается с Григорием, но вдруг заскучал он, ни стого ни с сего поругался со взводным и наотрез отказался нести караульнуюслужбу. Безвылазно лежал в землянке на черной тавреной полсти, вздыхал и жаднокурил табак-самосад. А потом прослышал, что сотенный командир посылаетАникушку в Вешенскую за патронами, и впервые за двое суток вышел изземлянки. Щуря слезящиеся, опухшие от бессонницы глаза, недоверчивооглядел взлохмаченную, ослепительно яркую листву колеблющихся деревьев,вздыбленные ветром белогривые облака, послушал ропщущий лесной шум и пошелмимо землянок разыскивать Аникушку. При казаках не стал говорить, а отвел его в сторону, попросил: - Разыщи в Вешках Аксинью и моим словом скажи, чтобы пришла меняпроведать. Скажи, что обовшивел я, рубахи и портки нестираные, и, к томуже, скажи... - Степан на миг приумолк, хороня под усами смущенную усмешку;закончил: - Скажи, что, мол, дюже соскучился и ждет вскорости. Ночью Аникушка приехал в Вешенскую, нашел квартиру Аксиньи. Послеразмолвки с Григорием она жила по-прежнему у тетки. Аникушка добросовестнопередал сказанное ему Степаном, но для вящей внушительности добавил отсебя, что Степан грозил сам прийти в Вешенскую, в случае если Аксинья неявится в сотню. Она выслушала наказ и засобиралась. Тетка наспех поставила тесто,напекла бурсаков, а через два часа Аксинья - покорная жена - уже ехала сАникушкой к месту расположения Татарской сотни. Степан встретил жену с потаенным волнением. Он пытливо всматривался висхудавшее ее лицо, осторожно расспрашивал, но ни словом не обмолвился отом, видела она Григория или нет. Только раз в разговоре спросил, опустивглаза, чуть отвернувшись: - А почему ты пошла на Вешки энтой стороной? Почему не переправиласьпротив хутора? Аксинья сухо ответила, что переправиться с чужими не было возможности,а просить Мелеховых не захотела. И, уж после того как ответила,сообразила, что получается так, будто Мелеховы ей не чужие, а свои. Исмутилась от того, что и Степан мог так понять ее. А он, вероятно, так ипонял. Что-то дрогнуло у него под бровями, и по лицу словно прошла тень. Он вопрошающе поднял на Аксинью глаза, и она, понимая этот немойвопрос, вдруг вспыхнула от смущения, от досады на самое себя. Степан, щадя ее, сделал вид, что ничего не заметил, - перевел разговорна хозяйство, стал расспрашивать, что из имущества успела спрятать передуходом из дому и надежно ли спрятала. Аксинья, отметив про себя великодушие мужа, отвечала ему, но все времяиспытывала какую-то щемящую внутреннюю неловкость и, чтобы убедить его втом, что все возникшее между ними зряшно, чтобы скрыть собственноеволнение, - нарочито замедляла речь, говорила с деловитой сдержанностью исухостью. Они разговаривали, сидя в землянке. Все время им мешали казаки. Входилто один, то другой. Пришел Христоня и тут же расположился спать. Степан,видя, что поговорить без посторонних не удастся, неохотно прекратилразговор. Аксинья обрадованно встала, торопливо развязала узелок, угостила мужапривезенными из станицы бурсаками и, взяв из походной сумы Степана грязноебелье, вышла постирать его в ближней музге. Предутренняя тишина и голубой туман стояли над лесом. Клонились к землеотягощенные росою травы. В музгах недружно квакали лягушки, и где-то,совсем неподалеку от землянки, за пышно разросшимся кленовым кустомскрипуче кричал коростель. Аксинья прошла мимо куста. Весь он, от самой макушки до сокрытого вгустейшей травяной поросли ствола, был оплетен паутиной. Нити паутины,унизанные мельчайшими капельками росы, жемчужно искрились. Коростель наминутку умолк, а потом - еще не успела выпрямиться примятая босыми ногамиАксиньи трава - снова подал голос, и в ответ ему горестно откликнулсяподнявшийся из музги чибис. Аксинья скинула кофточку и стеснявший движения лиф, по колени забрела впарно-теплую воду музги, стала стирать. Над нею роилась мошкара, звенеликомары. Согнутой в локте полной и смуглой рукой она проводила по лицу,отгоняя комаров. Неотвязно думала о Григории, об их последней размолвке,предшествовавшей поездке его в сотню. "Может, он зараз уже ищет меня? Нынче же ночью вернусь в станицу!" -бесповоротно решила Аксинья и улыбнулась своим мыслям о том, как онавстретится с Григорием и каким скорым будет примирение. И диковинно: последнее время, думая о Григории, она почему-то непредставляла его внешнего облика таким, каким он был на самом деле. Передглазами ее возникал не теперешний Григорий, большой, мужественный,поживший и много испытавший казачина с усталым прижмуром глаз, спорыжелыми кончиками черных усов, с преждевременной сединой на висках ижесткими морщинами на лбу - неистребимыми следами пережитых за годы войнылишений, - а тот прежний Гришка Мелехов, по-юношески грубоватый и неумелыйв ласках, с юношески круглой и тонкой шеей и беспечным складом постоянноулыбающихся губ. И от этого Аксинья испытывала к нему еще большую любовь и почтиматеринскую нежность. Вот и теперь: с предельной ясностью восстановив в памяти чертыбесконечно дорогого лица, она тяжело задышала, заулыбалась, выпрямилась и,кинув под ноги недостиранную рубаху мужа и ощущая в горле горячин комоквнезапно подступивших сладких рыданий, шепнула: - Вошел ты в меня, проклятый, на всю жизнь! Слезы облегчили ее, но после этого голубой утренний мир вокруг неесловно бы поблек. Она вытерла щеки тылом ладони, откинула с влажного лбаволосы и потускневшими глазами долго и бездумно следила, как крохотныйсерый рыбник скользит над водой, исчезая в розовом кружеве вспенившегосяпод ветром тумана. Выстирав белье, развешала его на кустах, пришла в землянку. Проснувшийся Христоня сидел около выхода, шевелил узловатыми,искривленными пальцами ног, настойчиво заговаривал со Степаном, а тот,лежа на полсти, молча курил, упорно не отвечая на Христонины вопросы. - Ты думаешь, стало быть, что красные не будут переправляться на этусторону? Молчишь? Ну и молчи. А я думаю, что не иначе будут они силоватьсяна бродах перейтить... Беспременно на бродах! Окромя им негде. Или,думаешь, могут конницу вплынь пустить? Чего же ты молчишь, Степан? Тут,стало быть, дело окончательное подходит, а ты лежишь, как чурбак! Степан даже привскочил, с сердцем ответил: - И чего ты привязался? Удивительный народ! Пришла жена проведать, такот вас отбою нет... Лезут с глупыми разговорами, не дадут с бабой словомперекинуться. - Нашел с кем гутарить... - Недовольный Христоня встал, надел на босыеноги стоптанные чирики, вышел, больно стукнувшись о дверную перекладину. - Не дадут нам поговорить тут, пойдем в лес, - предложил Степан. И, не дожидаясь согласия, пошел к выходу. Аксинья покорно последовалаза ним. Они вернулись к землянке в полдень. Казаки второго взвода, лежавшие подкустом ольшаника в холодке, завидя их, отложили карты, смолкли, понимающеперемигиваясь, посмеиваясь и притворно вздыхая. Аксинья прошла мимо них, презрительно скривив губы, на ходу поправляяна голове помятый белый с кружевами платок. Ее пропустили молча, но, едвалишь шедший позади Степан поравнялся с казаками, встал и отделился отгруппы лежавших Аникушка. Он с лицемерным почтением в пояс поклонилсяСтепану, громко сказал: - С праздничком вас... разговемшись! Степан охотно улыбнулся. Ему приятно было, что казаки видели его сженой возвращающимися из лесу. Это ведь в какой-то мере способствовалопрекращению всяких слухов о том, что они с женой живут плохо... Он дажешевельнул молодецки плечами, самодовольно показывая не просохшую от потарубаху на спине. И только после этого поощренные казаки, хохоча, оживленно заговорили: - А и люта же, братцы, баба! На Степке-то рубаху хоть выжми...Прикипела к лопаткам! - Выездила она его, в мылу весь... А молоденький паренек, до самой землянки провожавший Аксиньювосхищенным затуманенным взглядом, потерянно проронил: - На всем белом свете такой раскрасавицы не найдешь, накажи господь! На что Аникушка ему резонно заметил: - А ты пробовал искать-то? Аксинья, слышавшая непристойный разговор, чуть побледнела, вошла вземлянку, гадливо морщась и от воспоминания о только что испытаннойблизости к мужу, и от похабных замечаний его товарищей. С первого взглядаСтепан распознал ее настроение, сказал примиряюще: - Ты не серчай, Ксюша, на этих жеребцов. От скуки они. - Не на кого серчать-то, - глухо ответила Аксинья, роясь в своейхолстинной сумочке, торопливо вынимая из нее все, что привезла мужу. И ещетише: - На самою себя серчать бы надо, да сердца нет... Разговор у них как-то не клеился. Минут через десять Аксинья встала."Сейчас скажу ему, что пойду в Вешки", - подумала она и тотчас вспомнила,что еще не сняла высохшее Степанове белье. Долго чинила сопревшие от пота рубахи и исподники мужа, сидя у входа вземлянку, часто поглядывая на свернувшее с полдня солнце....В этот день она так и не ушла. Не хватило решимости. А наутро, едвавзошло солнце, стала собираться. Степан пробовал удержать ее, просилпогостить еще денек, но она так настойчиво отклоняла его просьбы, что онне стал уговаривать, только спросил перед расставанием: - В Вешках думаешь жить? - Пока в Вешках. - Может, оставалась бы при мне? - Негоже мне тут быть... с казаками. - Оно-то так... - согласился Степан, но попрощался холодно. Дул сильный юго-восточный ветер. Он летел издалека, приустал за ночь,но к утру все же донес горячий накал закаспийских пустынь и, свалившись налуговую пойму левобережья, иссушил росу, разметал туман, розовой душноймглою окутал меловые отроги придонских гор. Аксинья сняла чирики и, захватив левой рукой подол юбки (в лесу натраве еще лежала роса), легко шла по лесной заброшенной дороге. Босые ногиприятно холодила влажная земля, а оголенные полные икры и шею ищущимигорячими губами целовал суховей. На открытой поляне, возле цветущего куста шиповника, она приселаотдохнуть. Где-то недалеко на непересохшем озерце щелоктали в камыше дикиеутки, хриповато кликал подружку селезень. За Доном нечасто, но почтибезостановочно стучали пулеметы, редко бухали орудийные выстрелы. Разрывыснарядов на этой стороне звучали раскатисто, как эхо. Потом стрельба перемежилась, и мир открылся Аксинье в его сокровенномзвучании: трепетно шелестели под ветром зеленые с белым подбоем листьяясеней и литые, в узорной резьбе, дубовые листья; из зарослей молодогоосинника плыл слитный гул; далеко-далеко, невнятно и грустно считалакому-то непрожитые года кукушка; настойчиво спрашивал летавший над озерцомхохлатый чибис: "чьи вы, чьи вы?"; какая-то крохотная серенькая птаха вдвух шагах от Аксиньи пила воду из дорожной колеи, запрокидывая головку исладко прижмурив глазок; жужжали бархатисто-пыльные шмели; на венчикахлуговых цветов покачивались смуглые дикие пчелы. Они срывались и несли втенистые прохладные дупла душистую "обножку". С тополевых веток капал сок.А из-под куста боярышника сочился бражный и терпкий душок гниющейпрошлогодней листвы. Ненасытно вдыхала многообразные запахи леса сидевшая неподвижноАксинья. Исполненный чудесного и многоголосого звучания лес жилмогущественной первородною жизнью. Поемная почва луга, в избыткенасыщенная весенней влагой, выметывала и растила такое богатоеразнотравье, что глаза Аксиньи терялись в этом чудеснейшем сплетениицветов и трав. Улыбаясь и беззвучно шевеля губами, она осторожно перебирала стебелькибезыменных голубеньких, скромных цветов, потом перегнулась полнеющимстаном, чтобы понюхать, и вдруг уловила томительный и сладостный ароматландыша. Пошарив руками, она нашла его. Он рос тут же, под непроницаемотенистым кустом. Широкие, некогда зеленые листья все еще ревниво береглиот солнца низкорослый горбатенький стебелек, увенчанный снежно-белымипониклыми чашечками цветов. Но умирали покрытые росой и желтой ржавчинойлистья, да и самого цветка уже коснулся смертный тлен: две нижние чашечкисморщились и почернели, лишь верхушка - вся в искрящихся слезинках росы -вдруг вспыхнула под солнцем слепящей пленительной белизной. И почему-то за этот короткий миг, когда сквозь слезы рассматривалацветок и вдыхала грустный его запах, вспомнилась Аксинье молодость и всяее долгая и бедная радостями жизнь. Что ж, стара, видно, стала Аксинья...Станет ли женщина смолоду плакать оттого, что за сердце схватит случайноевоспоминание? Так в слезах и уснула, лежа ничком, схоронив в ладонях заплаканноелицо, прижавшись опухшей и мокрой щекой к скомканному платку. Сильнее дул ветер, клонил на запад вершины тополей и верб. Раскачивалсябледный ствол ясеня, окутанный белым кипящим вихрем мечущейся листвы.Ветер снижался, падал на доцветающий куст шиповника, под которым спалаАксинья, и тогда, словно вспугнутая стая сказочных зеленых птиц, стревожным шелестом взлетали листья, роняя розовые перья-лепестки.Осыпанная призавядшими лепестками шиповника, спала Аксинья и не слышала ниугрюмоватого лесного шума, ни возобновившейся за Доном стрельбы, нечувствовала, как ставшее в зенит солнце палит ее непокрытую голову.Проснулась, заслышав над собою людскую речь и конское пырсканье, поспешнопривстала. Около нее стоял, держа в поводу оседланную белоноздрую лошадь, молодойбезусый и белозубый казак. Он широко улыбался, поводил плечами,приплясывал, выговаривал хриповатым, но приятным тенорком слова веселойпесни: Я упала да лежу, На все стороны гляжу. Туда глядь, Сюда глядь, Меня некому поднять! Оглянулася назад - Позади стоит казак... - Я и сама встану! - улыбнулась Аксинья и проворно вскочила, оправляясмятую юбку. - Здорово живешь, моя любезная! Ноженьки отказались служить альприленилась? - приветствовал ее веселый казак. - Сон сморил, - смущенно отвечала Аксинья. - В Вешки идешь? - В Вешки. - Хочешь, подвезу? - На чем же это? - Ты садись верхи, а я пешком. Дело магарычевое... - И казак подмигнулс шутливой многозначительностью. - Нет уж, езжай с богом, а я и сама дойду. Но казак обнаружил и опыт в любовных делах и упрямство.Воспользовавшись тем, что Аксинья покрывалась, он куцей, но сильной рукойобнял ее, рывком притянул к себе и хотел поцеловать. - Не дури! - крикнула Аксинья и с силой ударила его локтем впереносицу. - Лапушка моя, не дерись! Глянь, какая кругом благодать... Всяка тварьпаруется... Давай и мы грех поимеем?.. - сузив смеющиеся глаза, щекоча шеюАксинье усами, шептал казак. Выставив руки, беззлобно, но сильно упираясь ладонями в бурое, потноелицо казака, Аксинья попробовала освободиться, однако он держал ее крепко. - Дурак! Я больна дурной болезнью... Пусти! - просила она, задыхаясь,думая этой наивной хитростью избавиться от приставанья. - Это... чья болезня старше!.. - уже сквозь зубы бормотнул казак ивдруг легко приподнял Аксинью. Вмиг осознав, что шутка кончилась и дело принимает дурной оборот, онаизо всей силы ударила кулаком по коричневому от загара носу и вырвалась изцепко державших ее рук. - Я жена Григория Мелехова! Только подойди, рассукин ты сын!.. Расскажу- так он тебе... Еще не веря в действие своих слов, Аксинья схватила в руки толстуюсухую палку. Но казак сразу охладел. Вытирая руками защитной рубахи кровьс усов, обильно струившуюся из обеих ноздрей, он огорченно воскликнул: - Дура! Ах, дура баба! Чего же ты раньше-то не сказала? Ишь кровь-токак хлобыщет... Мало мы ее с неприятелем проливаем, а тут ишо своиприродные бабы начинают кровь пущать... Лицо его вдруг стало скучным и неприветливым. Пока он умывался, черпаяводу из придорожной лужины, Аксинья поспешно свернула с дороги, быстроперешла поляну. Минут через пять казак обогнал ее. Он покосился на нее,молча улыбаясь, деловито поправил на груди винтовочный погон и поскакалшибкой рысью.II
Поиск по сайту: