 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
XXXVIII 4 страница. XLVII По хутору Бахмуткину гасли последние огни
|
Читайте также: |
XLVII
По хутору Бахмуткину гасли последние огни. Легкий морозец тончайшейпленкой льда крыл лужицы. Где-то за хутором, за толокой, на прошлогоднейстерне опустились ночевать припозднившиеся журавли. Их сдержанное усталоекурлыканье нес к хутору набегавший с северо-востока ветерок. И оно мягкооттеняло, подчеркивало умиротворенную тишину апрельской ночи. В садахгустые копились тени; где-то мычала корова; потом все стихло. С полчасаглухая покоилась тишина, лишь изредка нарушавшаяся тоскующей перекличкойлетевших и ночью куликов да дребезжащим посвистом бесчисленных утиныхкрыльев: стаи уток летели, спешили, добираясь до привольной поймыразлившегося Дона... А потом на крайней улице зазвучали людские голоса,рдяно загорелись огни цигарок, послышался конский храп, хруст промерзшейгрязи, продавливаемой лошадиными копытами. В хутор, где стояли двеповстанческие казачьи сотни, входившие в состав 6-й отдельной бригады,вернулся разъезд. Казаки расположились на базу крайней хаты,переговариваясь, поставили к брошенным посреди база саням лошадей,положили им корма. Чей-то хрипатый басок завел плясовую песню, тщательновыговаривая слова, устало и медленно выводя: Помаленечку я шел, Да потихонечку ступал, И по прежней по любви С девкой шутку зашутил... И тотчас же задорный тенорок подголоска взмыл, как птица, над гудящимбасом и весело, с перебором начал: Девка шутку не приняла, Меня в щеку - д'эх! - вдарила, Моя казацкая сердечка Была разгарчивая... В песню подвалило еще несколько басов, темп ее ускорился, оживился, итенор подголоска, щеголяя высокими концами, уже звучал напористо иподмывающе весело: Я праву ручку засучил, Девку да в ухо омочил. Их, эта девочка стоит, Как малинов свет горич. Как малинов свет да горит, Сам-ма плачет, говорит: "Что же ты мне есть за друг, Ежли любишь семь подруг, Восьмую - вдовую, А девятую жану, А десятую, подлец, меня..." И журавлиный крик на пустующих пашнях, и казачью песню, и свист утиныхкрыльев в непроглядной чернети ночи слышали казаки, бывшие за ветряком всторожевом охранении. Скучно было им лежать ночью на холодной, скованнойморозом земле. Ни тебе покурить, ни поговорить, ни посогреться ходьбой иликулачками. Лежи да лежи промеж подсолнечных прошлогодних будыльев, смотрив зияющую темнотой степь, слушай, приникнув ухом к земле. А в десяти шагахуже ни черта не видно, а шорохами так богата апрельская ночь, так много изтемноты несется подозрительных звуков, что любой из них будит тревогу: "Неидет ли, не ползет ли красноармейская разведка?" Как будто издалидоносится треск сломанной бурьянины, сдержанное пыхтенье... Молодойказачишка Выпряжкин вытирает перчаткой набежавшую от напряжения слезинку,толкает локтем соседа. Тот дремлет, свернувшись калачом, положив в головакожаный подсумок; японский патронташ давит ему ребра, но он ленится лечьпоудобней, не хочет пускать в плотно запахнутые полы шинели струю ночногохолода. Шорох бурьяна и сопение нарастают и неожиданно звучат вот, возлесамого Выпряжкина. Он приподнимается на локте, недоуменно смотрит сквозьплетнистый бурьян и с трудом различает очертания большого ежа. Еж торопкоподвигается вперед по мышиному следу, опустив крохотную свиную мордочку,сопя и черкая иглистой спиной по сухим бурьянным былкам. Вдруг ончувствует в нескольких шагах от себя присутствие чего-то враждебного и,подняв голову, видит рассматривающего его человека. Человек облегченновыдыхает воздух, шепчет: - Черт поганый! Как напужал-то... А еж стремительно прячет голову, втягивает ножки и с минуту лежитнащетинившимся клубком, потом медленно распрямляется, касается ногамихолодной земли и катится скользящим серым комом, натыкаясь на подсолнечныебудылья, приминая сухой прах сопревшей повители. И снова прядется тишина.И ночь - как сказка... По хутору отголосили вторые кочеты. Небо прояснилось. Сквозь редкоеряднище облачков показались первые звезды. Потом ветер заметал облака, инебо глянуло на землю бесчисленными золотыми очами. Вот в это-то время Выпряжкин и услышал впереди отчетливый шаг лошади,хруст бурьяна, звяк чего-то металлического, а немного погодя - ипоскрипывание седла. Услышали и остальные казаки. Пальцы легли на спускивинтовок. - Сготовьсь! - шепнул помощник взводного. На фоне звездного неба возник словно вырезанный силуэт всадника. Кто-тоехал шагом по направлению к хутору. - Сто-о-ой!.. Кто едет?.. Что пропуск?.. Казаки вскочили, готовые стрелять. Всадник остановился, подняв вверхруки. - Товарищи, не стреляйте! - Что пропуск! - Товарищи!.. - Что пропуск? Взво-о-од... - Стойте!.. Я один... Сдаюсь!.. - Погодите, братцы! Не стрелять!.. Живого возьмем!.. Помощник взводного подбежал к конному, Выпряжкин схватил коня заповодья. Всадник перенес ногу через седло, спешился. - Ты кто таков? Красный? Ага, братцы, он! Вот у него и звезда напапахе. По-па-ал-ся, ааа!.. Всадник, разминая ноги, уже спокойно говорил: - Ведите меня к вашему начальнику. Я имею передать ему сообщениебольшой важности. Я - командир Сердобского полка и прибыл сюда для веденияпереговоров. - Команди-и-ир?.. Убить его, братцы, гада! Дай, Лука, я ему зараз... - Товарищи! Убить меня вы можете всегда, но прежде дайте мне сообщитьвашему начальнику то, для чего я приехал. Повторяю: это огромной важностидело. Пожалуйста, возьмите мое оружие, если вы боитесь, что я убегу... Красный командир стал расстегивать портупею. - Сымай! Сымай! - торопил его один из казаков. Снятые наган и сабля перешли в руки помкомвзвода. - Обыщите сердобского командира! - приказал он, садясь напринадлежавшего красному командиру коня. Захваченного обыскали. Помкомвзвода и казак Выпряжкин погнали его вхутор. Он шел пешком, рядом с ним шагал Выпряжкин, нес наперевесавстрийский карабин, а позади ехал верхом довольный помкомвзвода. Минут десять двигались молча. Конвоируемый часто закуривал,останавливаясь, полой шинели прикрывая гаснущие на ветру спички. Запаххороших папирос вывел Выпряжкина из терпения. - Дай-ка мне, - попросил он. - Пожалуйста! Выпряжкин взял кожаный походный портсигар, набитый папиросами, достализ него папироску, а портсигар сунул себе в карман. Командир промолчал,но, спустя немного, когда вошли в хутор, спросил: - Вы куда меня ведете? - Там узнаешь. - А все же? - К командиру сотни. - Вы меня ведите к командиру бригады Богатыреву. - Нету тут такого. - Как это - нет? Мне известно, что он вчера прибыл со штабом вБахмуткин и сейчас здесь. - Нам про это неизвестно. - Ну, полноте, товарищи! Мне известно, а вам неизвестно... Это не естьвоенный секрет, особенно когда он уже стал известен вашим врагам. - Иди, иди! - Я иду. Так вы меня сведите к Богатыреву. - Помалкивай! Мне с тобой, по правилам службы, не дозволено гутарить! - А портсигар взять - это дозволено по правилам службы? - Мало ли что!.. Ступай, да язык придави, а то и шинелю зараз сопру.Ишь обидчивый какой! Сотенного насилу растолкали. Он долго тер кулаками глаза, зевал,морщился и никак не мог уразуметь того, что ему говорил сияющий от радостипомкомвзвода. - Кто такой? Командир Сердобского полка? А ты не брешешь? Давайдокументы. Через несколько минут он вместе с красным командиром шел на квартирукомандующего бригадой Богатырева. Богатырев вскочил как встрепанный, едвауслышал о том, что захвачен и приведен командир Сердобского полка. Онзастегнул шаровары, набросил на свои плотные плечи подтяжки, зажегпятилинейную лампочку, спросил у стоявшего навытяжку возле двери красногокомандира: - Вы командир Сердобского полка? - Да, я командир Сердобского полка. Вороновский. - Садитесь. - Благодарю. - Как вас... при каких условиях захватили? - Я сам ехал к вам. Мне надо поговорить с вами наедине. Прикажитепосторонним выйти. Богатырев махнул рукой, и сотенный, пришедший с красным командиром, истоявший с открытым ртом хозяин дома - рыжебородый старовер - вышли.Богатырев, потирая голо остриженную темную и круглую, как арбуз, голову,сидел за столом в одной грязной нижней рубахе. Лицо его, с отечными щекамии красными полосами от неловкого сна, выражало сдержанное любопытство. Вороновский, невысокий плотный человек, в ловко подогнанной шинели,стянутый наплечными офицерскими ремнями, расправил прямые плечи; подчерными подстриженными усами его скользнула улыбка. - Надеюсь, с офицером имею честь? Разрешите два слова о себе, а потомуж о той миссии, с которой я к вам прибыл... Я в прошлом - дворянин попроисхождению и штабс-капитан царской службы. В годы войны с Германиейслужил в Сто семнадцатом Любомирском стрелковом полку. В тысяча девятьсотвосемнадцатом году был мобилизован по декрету Советского правительства каккадровый офицер. В настоящее время, как вам уже известно, командую вКрасной Армии Сердобским полком. Находясь в рядах Красной Армии, я давноискал случая перейти на вашу... на сторону борющихся с большевиками... - Долго вы, господин штабс-капитан, искали случая... - Да, но мне хотелось искупить свою вину перед Россией и не толькосамому перейти (это можно было бы осуществить давно), но и увести с собойкрасноармейскую часть, те ее элементы, конечно, наиболее здоровые, которыекоммунистами были обмануты и вовлечены в эту братоубийственную войну. Бывший штабс-капитан Вороновский глянул узко поставленными серымиглазами на Богатырева и, заметив его недоверчивую улыбку, вспыхнул, какдевушка, заторопился: - Естественно, господин Богатырев, что вы можете питать ко мне и к моимсловам известное недоверие... На вашем месте я, очевидно, испытывал бытакие же чувства. Вы разрешите мне доказать вам это фактами...Неопровержимыми фактами... Отвернув полу шинели, он достал из кармана защитных брюк перочинныйнож, нагнулся так, что заскрипели наплечные ремни, и осторожно сталподпарывать плотно зашитый борт шинели. Спустя минуту извлек из распоротойбортовки пожелтевшие бумаги и крохотную фотографическую карточку. Богатырев внимательно прочитал документы. В одном из нихудостоверялось, что "предъявитель сего есть действительно поручик 117-гоЛюбомирского стрелкового полка Вороновский, направляющийся после излеченияв двухнедельный отпуск по месту жительства - в Смоленскую губернию". Наудостоверении стояла печать и подпись главврача походного госпиталя N_814-й Сибирской стрелковой дивизии. Остальные документы на имя Вороновскогонепреложно говорили о том, что Вороновский подлинно был офицером, а сфотографической карточки на Богатырева глянули веселые, узкие в поставеглаза молодого подпоручика Вороновского. На защитном щегольском френчепоблескивал офицерский Георгий, и девственная белизна погонов резчеоттеняла смуглые щеки подпоручика, темную полоску усов. - Так что же? - спросил Богатырев. - Я приехал сообщить вам, что мною, совместно с моим помощником, бывшимпоручиком Волковым, красноармейцы сагитированы, и весь целиком составСердобского полка, разумеется, за исключением коммунистов, готов в любуюминуту перейти на вашу сторону. Красноармейцы - почти все крестьянеСаратовской и Самарской губерний. Они согласны драться с большевиками. Намнеобходимо сейчас же договориться с вами об условиях сдачи полка. Полксейчас находится в Усть-Хоперской, в нем около тысячи двухсот штыков; вкомячейке - тридцать восемь, плюс взвод из тридцати человек местныхкоммунистов. Мы захватили приданную нам батарею, причем прислугу,вероятно, придется уничтожить, так как там преобладающее большинствокоммунистов. Среди моих красноармейцев идет брожение на почве тягот,которые несут их отцы от продразверстки. Мы воспользовались этимобстоятельством и склонили их на переход к казакам... к вам, то есть. Умоих солдат есть опасения, как бы при сдаче полка не было над ними учиненонасилия... Вот по этому вопросу - это, конечно, частности, но... - я идолжен с вами договориться. - Какое насилие могет быть? - Ну, убийства, ограбления... - Нет, этого не допустим! - И еще: солдаты настаивают на том, чтобы Сердобский полк был сохраненв своем составе и дрался с большевиками вместе с вами, но самостоятельнойбоевой единицей. - Этого сказать я вам... - Знаю! Знаю! Вы снесетесь с вашим высшим командованием и поставите насв известность. - Да, я должен сообщить в Вешки. - Простите, у меня очень мало времени, и если я опоздаю на лишний час,то мое отсутствие может быть замечено комиссаром полка. Я считаю, что мыдоговоримся об условиях сдачи. Поторопитесь сообщить мне решение вашегокомандования. Полк могут перебросить к Донцу или пришлют новое пополнение,и таким образом... - Да, я сейчас же с коннонарочным пошлю в Вешки. - И еще: прикажите вашим казакам возвратить мне оружие. Меня не толькообезоружили, - Вороновский оборвал свою гладкую речь и полусмущенноулыбнулся, - но и взяли... портсигар. Это, конечно, пустяки, но портсигармне дорог как фамильная вещь. - Вам все вернут. Как вам сообщить, когда получу ответ из Вешек? - К вам сюда, в Бахмуткин, придет через два дня женщина изУсть-Хоперской. Пароль... ну, допустим - "единение". Ей вы сообщите.Безусловно - на словах... Через полчаса один из казаков Максаевской сотни наметом скакал назапад, в Вешенскую... На другой день личный ординарец Кудинова прибыл в Бахмуткин, разыскалквартиру командира бригады и, даже коня не привязав, вошел в курень,передал Григорию Богатыреву пакет с надписью: "В. срочно. Совершенносекретно". Богатырев с живейшим нетерпением сломал сургучную печать. Набланке Верхнедонского окружного совета размашисто, рукою самого Кудинова,было написано: "Доброго здоровья, Богатырев! Новость очень радостная. Уполномочиваемтебя вести с сердобцами переговоры и любой ценой склонить их на сдачу.Предлагаю пойти им на уступки и посулить, что примем полк целиком и дажеобезоруживать не будем. Непременным условием поставь захват и выдачукоммунистов, комиссара полка, а главное - наших вешенских, еланских иусть-хоперских коммунистов. Пускай обязательно захватят батарею, обоз,материальную часть. Всемерно ускорь это дело! К месту, куда прибудет полк,стяни побольше своих сил, потихоньку окружи и сейчас же приступи кобезоруживанию. Ежели зашеборшат - выбей их всех до одного человека.Действуй осторожно, но решительно. Как только обезоружишь - направляйгуртом весь полк в Вешенскую. Гони их правой стороной, так удобнее, затемчто на этой и фронт будет дальше, и степь голая, - не уйдут, ежелиопамятуются и вздумают убегать. Направляй их над Доном, по хуторам, авназирку за ними пошли две конные сотни. В Вешках мы их по два, по трибойца рассортируем по сотням, поглядим, как они будут своих бить. А там -не наше дело печаль: соединимся со своими, какие за Донцом, они их тогдапускай судят и делают с ними, что хотят. По мне, хоть всех пускайперевешают. Не жалко. Радуюсь твоей успешности. Каждодневно сообщайнарочным. Кудинов." В приписке стояло: "Ежели наших местных коммунистов сердобцы выдадут - гони их подусиленным конвоем в Вешки, тоже по хуторам. Но сначала пропусти сердобцев.В конвой поручи отобрать самых надежных казаков (полютей да стариковатых),пускай они их гонют и народу широко заранее оповещают. Нам об них и рукипоганить нечего, их бабы кольями побьют, ежели дело умело и с умомпоставить. Понял? Нам эта политика выгодней: расстреляй их - слух дойдет идо красных, - мол, пленных расстреливают: а эдак проще, народ на нихнатравить, гнев людской спустить, как цепного кобеля. Самосуд - и все. Ниспроса, ни ответа!"XLVIII
12 апреля 1-й Московский полк был жестоко потрепан в бою с повстанцамипод хутором Антоновом Еланской станицы. Плохо зная местность, красноармейские цепи с боем сошли в хутор. Редкиеказачьи дворы, словно на островах, угнездились на крохотных участкахтвердой супесной земли, а замощенные хворостом улицы и проулки былипроложены по невылазной болотистой топи. Хутор тонул в густейшей зарослиольшаника, в мочажинной, топкой местности. На искрайке его протекала речкаБланка, мелководная, но с илистым, стрямким дном. Цепью пошли стрелки 1-го Московского сквозь хутор, но едва миновалипервые дворы и вошли в ольшаник, как обнаружилось, что цепью пересечьольшаник нельзя. Командир 2-го батальона - упрямый латыш - не слушалдоводов ротного, еле выручившего из глубокого просова свою застрявшуюлошадь, скомандовал: "Вперед!" - и первый смело побрел по зыбкойпокачивающейся почве. Заколебавшиеся было красноармейцы двинулись следомза ним, на руках неся пулеметы. Прошли саженей пятьдесят, по колено увязаяв иле, и вот тут-то с правого фланга покатилось по цепи: "Обходят!","Казаки!", "Окружили!" Две повстанческие сотни действительно обошли батальон, ударили с тыла. В ольшанике 1-й и 2-й батальоны потеряли почти треть состава,отступили. В этом бою самодельной повстанческой пулей был ранен в ногу ИванАлексеевич. Его на руках вынес Мишка Кошевой и, за малым не заколовкрасноармейца, скакавшего по дамбе, заставил взять раненого на патроннуюдвуколку. Полк был опрокинут, отброшен до хутора Еланского. Поражение губительноотозвалось на исходе наступления всех красноармейских частей,продвигавшихся по левой стороне Дона. Малкин из Букановской вынужден былотойти на двадцать верст севернее, в станицу Слащевскую; а потом, теснимыйповстанческими силами, развивавшими бешеное наступление и во много разчисленно превосходившими малкинскую дружину, за день до ледоходапереправился через Хопер, утопив нескольких лошадей, и двинулся на станицуКумылженскую. 1-й Московский, отрезанный ледоходом в устье Хопра, переправился черезДон на правобережье; ожидая пополнения, стал в станице Усть-Хоперской.Вскоре туда прибыл Сердобский полк. Кадры его по составу резко отличалисьот кадров 1-го Московского. Рабочие - москвичи, туляки, нижегородцы,составлявшие боевое ядро Московского полка, - дрались мужественно, упорно,неоднократно сходясь с повстанцами врукопашную, ежедневно теряя убитыми иранеными десятки бойцов. Только ловушка в Антоновом временно вывела полкиз строя, но, отступая, он не оставил врагам ни единой обозной двуколки,ни единой патронной цинки. А рота сердобцев в первом же бою под хуторомЯгодинским не выдержала повстанческой конной атаки; завидя казачью лаву,бросила окопы и, несомненно, была бы вырублена целиком, если б непулеметчики-коммунисты, отбившие атаку шквальным пулеметным огнем. Сердобский полк наспех сформировался в городе Сердобске. Средикрасноармейцев - сплошь саратовских крестьян поздних возрастов - явнонамечались настроения, ничуть не способствовавшие поднятию боевого духа. Вроте было удручающе много неграмотных и выходцев из зажиточно-кулацкойчасти деревни. Комсостав полка наполовину состоял из бывших офицеров;комиссар - слабохарактерный и безвольный человек - не пользовался средикрасноармейцев авторитетом; а изменники - командир полка, начштаба и двоеротных командиров, - задумав сдать полк, на глазах ничего не видевшейячейки вели преступную работу по деморализации красноармейской массы черезпосредство контрреволюционно настроенных, затесавшихся в полк кулаков,вели против коммунистов искусную агитацию, сеяли неверие в успешностьборьбы по подавлению восстания, подготовляя сдачу полка. Штокман, стоявший на одной квартире с тремя сердобцами, тревожноприсматривался к красноармейцам и окончательно убедился в серьезнейшейугрозе, нависшей над полком, после того как однажды резко столкнулся ссердобцами. 27-го, уже в сумерки, на квартиру пришли двое сердобцев второй роты.Один из них, по фамилии Горигасов, не поздоровавшись, с поганенькойулыбочкой посматривая на Штокмана и лежавшего на кровати ИванаАлексеевича, сказал: - Довоевались! Дома хлеб у родных забирают, а тут приходится воеватьнеизвестно за что... - Тебе неизвестно, за что ты воюешь? - резко спросил Штокман. - Да, неизвестно! Казаки - такие же хлеборобы, как и мы! Знаем, противчего они восстали! Знаем... - А ты, сволочь, знаешь, чьим ты языком говоришь? Белогвардейским! -вскипел обычно сдержанный Штокман. - Ты особенно-то не сволочи! А то получишь по усам!.. Слышите, ребята?Какой нашелся! - Потише! Потише, бородатый! Мы вас, таковских, видывали! - вмешалсядругой, низенький и плотный, как мучной куль. - Ты думаешь, если тыкоммунист, так можешь нам на горло наступать? Смотри, а то мы из тебявыбьем норов! Он заслонил собою щупленького Горигасова, напирал на Штокмана, заложивкуцые сильные руки за спину, играя глазами. - Вы что же это?.. Все белым духом дышите? - задыхаясь, спросил Штокмани с силой оттолкнул наступавшего на него красноармейца. Тот качнулся, вспыхнул, хотел было ухватить Штокмана за руку, ноГоригасов его остановил: - Не связывайся! - Это - контрреволюционные речи! Мы вас будем судить, как предателейСоветской власти! - Весь полк не отправишь в трибунал! - ответил один из красноармейцев,стоявших вместе со Штокманом на одной квартире. Его поддержали: - Коммунистам и сахар и папиросы, а нам - нету! - Брешешь! - крикнул Иван Алексеевич, приподнимаясь на кровати. - Тоже, что и вы, получаем!.. Слова не говоря, Штокман оделся, вышел. Его не стали задерживать, нопроводили насмешливыми восклицаниями. Штокман застал комиссара полка в штабе. Он вызвал его в другую комнату,взволнованно передал о стычке с красноармейцами, предложил произвестиаресты их. Комиссар выслушал его, почесывая огненно-рыжую бородку,нерешительно поправляя очки в черной роговой оправе. - Завтра соберем собрание ячейки, обсудим положение. А арестовыватьэтих ребят я не считаю возможным в данной обстановке. - Почему? - резко спросил Штокман. - Знаете ли, товарищ Штокман... Я сам замечаю, что у нас в полкунеблагополучно, вероятно, существует какая-то контрреволюционнаяорганизация, но прощупать ее не удается. А в сфере ее влияния -большинство полка. Крестьянская стихия, что поделаешь! Я сообщил онастроениях красноармейцев и предложил отвести полк и расформировать его. - Почему вы не считаете возможным арестовать сейчас же этих агентовбелогвардейщины и направить их в Ревтрибунал дивизии? Ведь такие разговоры- прямая измена! - Да, но это может вызвать нежелательные эксцессы и даже восстание. - Вот как? Так почему же вы, видя такое настроение большинства, давноне сообщили в политотдел? - Я же вам сказал, что сообщил. Из Усть-Медведицы что-то медлят сответом. Как только полк отзовут, мы строго покараем всех нарушителейдисциплины, и в частности тех красноармейцев, которые говорили сообщенноевами сейчас... - Комиссар, нахмурясь, шепотом добавил: - У меня наподозрении Вороновский и... начштаба Волков. Завтра же после собранияячейки я выеду в Усть-Медведицу. Надо принять срочные меры по локализацииэтой опасности. Прошу вас держать в секрете наш разговор. - Но почему нельзя сейчас созвать собрание коммунистов? Ведь время нетерпит, товарищ! - Я понимаю. Но сейчас невозможно. Большинство коммунистов в заставах исекретах... Я настоял на этом, так как доверять беспартийным в такомположении - неосмотрительно. Да и батарея, а в ней большинствокоммунистов, только сегодня ночью прибудет с Крутовского. Вызвал в связивот с этими волнениями в полку. Штокман вернулся из штаба, в коротких чертах передал Ивану Алексеевичуи Мишке Кошевому разговор с комиссаром полка. - Ходить ты еще не можешь? - спросил он у Ивана Алексеевича. - Хромаю. Раньше-то боялся рану повредить, ну, а уж зараз, хочешь - нехочешь, а придется ходить. Ночью Штокман написал подробное сообщение о состоянии полка и в полночьразбудил Кошевого. Засовывая пакет ему за пазуху, сказал: - Сейчас же добудь себе лошадь и скачи в Усть-Медведицу. Умри, апередай это письмо в политотдел Четырнадцатой дивизии... За сколько часовбудешь там? Где думаешь лошадь добыть? Мишка, кряхтя, набивал на ноги рыжие ссохшиеся сапоги, с паузамиотвечал: - Лошадь украду... у конных разведчиков, а доеду до Усть-Медведицы...самое многое... за два часа. Лошади-то в разведке плохие, а то бы... заполтора! В атарщиках служил... Знаю, как из лошади... всею резвостьвыжать. Мишка перепрятал пакет, сунув его в карман шипели. - Это зачем? - спросил Штокман. - Чтобы скорее достать, ежели сердобцы схватят. - Ну? - все недопонимал Штокман. - Вот тебе и "ну"! Как будут хватать - достану и заглону его. - Молодец! - Штокман скупо улыбнулся, подошел к Мишке и, словно томимыйтяжким предчувствием, крепко обнял его, с силой поцеловал холоднымидрожащими губами. - Езжай. Мишка вышел, благополучно отвязал от коновязи одну из лучших лошадейконной разведки, шагом миновал заставу, все время держа указательный палецна спуске новенького кавалерийского карабина, - бездорожно выбрался нашлях. Только там перекинул он ремень карабина через плечо, начал вовсю"выжимать" из куцехвостой саратовской лошаденки несвойственную ейрезвость.XLIX
На рассвете стал накрапывать мелкий дождь. Зашумел ветер. С востоканадвинулась черная буревая туча. Сердобцы, стоявшие на одной квартире соШтокманом и Иваном Алексеевичем, встали, ушли, едва забрезжило утро.Полчаса спустя прибежал еланский коммунист Толкачев, - как и Штокман сосвоими ребятами, приставший к Сердобскому полку. Открыв дверь, он крикнулзадыхающимся голосом: - Штокман, Кошевой, дома? Выходите! - В чем дело? Иди сюда! - Штокман вышел в переднюю комнату, на ходунатягивая шинель. - Иди сюда! - Беда! - шептал Толкачев, следом за Штокманом входя во вторую комнату.- Сейчас пехота хотела разоружить возле станицы... возле станицыподъехавшую с Крутовского батарею. Была перестрелка... Батарейцы отбилинападение, орудийные замки сняли и на баркасах переправились на тусторону... - Ну, ну? - торопил Иван Алексеевич, со стоном натягивая на раненуюногу сапог. - А сейчас возле церкви - митинг... Весь полк... - Собирайся живо! - приказал Ивану Алексеевичу Штокман и схватилТолкачева за рукав теплушки. - Где комиссар? Где остальные коммунисты?.. - Не знаю... Кое-кто убежал, а я - к вам. Телеграф занят, никого непускают... Бежать надо! А как бежать? - Толкачев растерянно опустился насундук, уронив меж колен руки. В это время по крыльцу загремели шаги, в хату толпою ввалились человекшесть красноармейцев-сердобцев. Лица их были разгорячены, исполнены злойрешимости. - Коммунисты, на митинг! Живо! Штокман обменялся с Иваном Алексеевичем взглядом, сурово поджав губы: - Пойдем! - Оружие оставьте. Не в бой идете! - предложил было один из сердобцев,но Штокман, будто не слыша, повесил на плечо винтовку, вышел первый. Тысяча сто глоток вразноголось ревели на площади. ЖителейУсть-Хоперской станицы не было видно. Они попрятались по домам, страшасьсобытий (за день до этого по станице упорные ходили слухи, что полксоединяется с повстанцами и в станице может произойти бой с коммунистами).Штокман первый подошел к глухо гомонившей толпе сердобцев, зашарилглазами, разыскивая кого-либо из командного состава полка. Мимо провеликомиссара полка. Двое держали его за руки. Бледный комиссар,подталкиваемый сзади, вошел в гущу непостроенных красноармейских рядов. Нанесколько минут Штокман потерял его из виду, а потом увидел уже в серединетолпы стоящим на вытащенном из чьего-то дома ломберном столе. Штокманоглянулся. Позади, опираясь на винтовку, стоял охромевший Иван Алексеевич,а рядом с ним те красноармейцы, которые пришли за ними. - Товарищи красноармейцы! - слабо зазвучал голос комиссара. -Митинговать в такое время, когда враг от нас - в непосредственнойблизости... Товарищи! Ему не дали продолжать речь. Около стола, как взвихренные ветром,заколебались серые красноармейские папахи, закачалась сизая щетина штыков,к столику протянулись сжатые в кулаки руки, по площади, как выстрелы,зазвучали озлобленные короткие вскрики: - Товарищами стали! - Кожаную тужурочку-то скидывай! - Обманул! - На кого ведете?! - Тяни его за ноги! - Бей! - Штыком его! - Откомиссарился! Штокман увидел, как огромный немолодой красноармеец влез на столик,сцапал левой рукой короткий рыжий оклад комиссаровой бородки. Столиккачнулся, и красноармеец вместе с комиссаром рухнули на протянутые рукистоявших кругом стола. На том месте, где недавно был ломберный стол,вскипело серое месиво шинелей; одинокий отчаянный крик комиссара потонул вслитном громе голосов. Тотчас же Штокман ринулся туда. Нещадно расталкивая, пиная тугиесерошинельные спины, он почти рысью пробирался к месту, откуда говорилкомиссар. Его не задерживали, а кулаками и прикладами толкали, били вспину, по затылку сорвали с плеча винтовку, с головы - красноверхийказачий малахай. - Куда тебя, че-о-орт?.. - негодующе крикнул один из красноармейцев,которому Штокман больно придавил ногу. У опрокинутого вверх ножками столика Штокману преградил дорогуприземистый взводный. Серой смушки папаха его была сбита на затылок,шинель распахнута настежь, по кирпично-красному лицу катил пот,разгоряченные, замаслившиеся неуемной злобой глаза косили. - Куда пре-ошь? - Слово! Слово рядовому бойцу!.. - прохрипел Штокман, едва переводядух, и мигом поставил столик на ноги. Ему даже помогли взобраться на стол.Но по площади еще ходил перекатами яростный рев, и Штокман во всю мочьголосовых связок заорал: - Мол-ча-а-ать!.. - и через полминуты, когдапоулегся шум, надорванным голосом, подавляя кашель, заговорил: -Красноармейцы! Позор вам! Вы предаете власть народа в самую тяжелуюминуту! Вы колеблетесь, когда надо твердой рукой разить врага в самоесердце! Вы митингуете, когда Советская страна задыхается в кольце врагов!Вы стоите на границе прямого предательства! Поче-му?! Вас продали казачьимгенералам ваши изменники-командиры! Они - бывшие офицеры - обманулидоверие Советской власти и, пользуясь вашей темнотой, хотят сдать полкказакам. Опомнитесь! Вашей рукой хотят помочь душить рабоче-крестьянскуювласть! Стоявший неподалеку от стола командир 2-й роты, бывший прапорщикВейстминстер, вскинул было винтовку, но Штокман, уловив его движение,крикнул: - Не смей! Убить всегда успеешь! Слово - бойцу-коммунисту! Мы -коммунисты - всю жизнь... всю кровь свою... капля по капле... - голосШтокмана перешел на исполненный страшного напряжения тенорок, лицомертвенно побледнело и перекосилось, -...отдавали делу служения рабочемуклассу... угнетенному крестьянству. Мы привыкли бесстрашно глядеть смертив глаза! Вы можете убить меня... - Слыхали! - Будет править арапа! - Дайте сказать! - А ну, замолчать! -...убить меня, но я повторяю: опомнитесь! Не митинговать надо, а идтина белых! - Штокман провел узко сведенными глазами по притихшейкрасноармейской толпе и заметил невдалеке от себя командира полкаВороновского. Тот стоял плечом к плечу с каким-то красноармейцем;насильственно улыбаясь, что-то шептал ему. - Ваш командир полка... Штокман протянул руку, указывая на Вороновского, но тот, приложив корту ладонь, что-то встревоженно шептал стоявшему рядом с нимкрасноармейцу, и не успел Штокман докончить фразы, как в сыром воздухе,напитанном апрельской влагой молодого дождя, приглушенно треснул выстрел.Звук винтовочного выстрела был неполон, тих, будто хлопнули нахвостникомкнута, но Штокман, лапая руками грудь, упал на колени, поник обнаженнойседоватой головой... И тотчас же, качнувшись, снова вскочил на ноги. - Осип Давыдович! - простонал Иван Алексеевич, увидев вскочившегоШтокмана, порываясь к нему, но его схватили за локти, шепнули: - Молчи! Не рыпайся! Дай сюда винтовку, свола-ачь! Ивана Алексеевича обезоружили, обшарили у него карманы; повели сплощади. В разных концах ее обезоруживали и хватали коммунистов. Впроулке, около осадистого купеческого дома вспышкой треснули пять илишесть выстрелов, - убили коммуниста-пулеметчика, не отдававшего пулеметЛьюиса. А в это время Штокман, со вспузырившейся на губах розовой кровицей,судорожно икая, весь мертвенно-белый, с минуту раскачивался, стоя наломберном столе, и еще успел выкрикнуть, напрягши последние, уходящиесилы, остаток воли: -...Вас ввели в заблуждение!.. Предатели... они зарабатывают себепрощение, новые офицерские чины... Но коммунизм будет жить!.. Товарищи!..Опомнитесь!.. И снова стоявший рядом с Вороновским красноармеец вскинул к плечувинтовку. Второй выстрел опрокинул Штокмана навзничь, повалил со стола подноги красноармейцев. А на стол молодо вскочил один из сердобцев,длинноротый и плоскозубый, с изъеденным оспою лицом, зычно крикнул: - Мы много тут слухали разных посулов, но это все, дорогие товарищи,есть голая брехня и угрозы. Скопырнулся, лежит этот бородатый оратор, нособаке - собачья смерть! Смерть коммунистам - врагам трудовогокрестьянства! Я скажу, товарищи, дорогие бойцы, что наши теперь открытыеглаза. Мы знаем, против кого надо идти! К примеру, у нас в Вольском уездечто было говорено? Равенство, братство народов! Вот что было говоренообманщиками-коммунистами... А что на самом деле получилось? Хотя бы мойпапаша - прислал нам сообщение и слезное письмо, пишет: грабеж идетнесусветный среди белого дня! У того же у моего папашки хлебец весь вымелии мельничушку забрали, а декрет так провозглашает за трудовоекрестьянство? Если мельничушка эта трудовым потом моих родителей нажитая,тогда, я вас спрашиваю, - это не есть грабеж коммунистов? Бить их в дым икровь! Оратору не пришлось закончить речь. С запада в станицу Усть-Хоперскуюна рысях вошли две конные повстанческие сотни, с южного склона обдонскихгор спускалась казачья пехота, под охраной полусотни съезжал со штабомкомандир 6-й повстанческой отдельной бригады хорунжий Богатырев. И тотчас же из надвинувшейся с восходом тучи хлынул дождь, где-то заДоном, над Хопром разостлался глухой раскат грома. Сердобский полк начал торопливо строиться, сдвоил ряды. И едва с горыпоказалась штабная конная группа Богатырева, бывший штабс-капитанВороновский еще не слыханным красноармейцами командным рыком и клекотом вгорле заорал: - По-о-олк! Смирррр-на-ааа!..L
Поиск по сайту: