 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
XXXVIII 3 страница
|
Читайте также: |
XLIII
Степным всепожирающим палом взбушевало восстание. Вокруг непокорныхстаниц сомкнулось стальное кольцо фронтов. Тень обреченности тавром лежалана людях. Казаки играли в жизнь, как в орлянку, и немалому числу выпадала"решка". Молодые бурно любили, постарше возрастом - пили самогонку доодурения, играли в карты на деньги и патроны (причем патроны ценилисьдороже дорогого), ездили домой на побывку, чтобы хоть на минутку,прислонив к стене опостылевшую винтовку, взяться руками за топор илирубанок, чтобы сердцем отдохнуть, заплетая пахучим красноталом плетень илиготовя борону либо арбу к весенней работе. И многие, откушав мирнойживухи, пьяными возвращались в часть и, протрезвившись, со зла на"жизню-жестянку" шли в пешем строю в атаку, в лоб, на пулеметы, а не то,опаляемые бешенством, люто неслись, не чуя под собой коней, в ночной набеги, захватив пленных, жестоко, с первобытной дикостью глумились над ними,жалея патроны, приканчивая шашками. А весна в тот год сияла невиданными красками. Прозрачные, каквыстекленные, и погожие стояли в апреле дни. По недоступному голубомуразливу небес плыли, плыли, уплывали на север, обгоняя облака, ватагиказарок, станицы медноголосых журавлей. На бледно-зеленом покрове степивозле прудов рассыпанным жемчугом искрились присевшие на попас лебеди.Возле Дона в займищах стон стоял от птичьего гогота и крика. Позатопленным лугам, на грядинах и рынках незалитой земли перекликались,готовясь к отлету, гуси, в талах неумолчно шипели охваченные любовнымэкстазом селезни. На вербах зеленели сережки, липкой духовитой почкойнабухал тополь. Несказанным очарованием была полна степь, чутьзазеленевшая, налитая древним запахом оттаявшего чернозема и вечно юным -молодой травы. Тем была люба война на восстании, что под боком у каждого бойца былродимый курень. Надоедало ходить в заставы и секреты, надоедало вразъездах мотаться по буграм и перевалам, казак отпрашивался у сотенного,ехал домой, а взамен себя присылал на служивском коне своего ветхого дедаили сына-подростка. Сотни всегда имели полное число бойцов и всегдатекучий состав. Но кое-кто ухитрялся и так: солнце на закате - выезжал сместа стоянки сотни, придавливал коня наметом и, отмахав верст тридцать, ато и сорок, на исходе вечерней зари был уже дома. Переспав ночь с женойили любушкой, после вторых кочетов седлал коня, и не успевали ещепомеркнуть Стожары - снова был в сотне. Многие весельчаки нарадоваться не могли на войну возле родных плетней."И помирать не надо!" - пошучивали казаки, частенько проведывавшие жен. Командование особенно боялось дезертирства к началу полевых работ.Кудинов специально объезжал части и с несвойственной ему твердостьюзаявлял: - Пущай лучше на наших полях ветры пасутся, пущай лучше ни зерна вземлю не кинем, а отпускать из частей казаков не приказываю! Самовольноуезжающих будем сечь и расстреливать!XLIV
И еще в одном бою под Климовкой довелось участвовать Григорию. Кполудню около крайних дворов завязалась перестрелка. Спустя немного вКлимовку сошли красноармейские цепи. На левом фланге в черных бушлатахмерно продвигались матросы - экипаж какого-то судна Балтийского флота.Бесстрашной атакой они выбили из хутора две сотни Каргинскогоповстанческого полка, оттеснили их по балке к Василевскому. Когда перевес начал склоняться на сторону красноармейских частей,Григорий, наблюдавший за боем с пригорка, махнул перчаткой Прохору Зыкову,стоявшему с его конем возле патронной двуколки, на ходу прыгнул в седло;обскакивая буерак, шибкой рысью направился к спуску к Гусынку. Там - онзнал - прикрытая левадами, стояла резервная конная сотня 2-го полка. Черезсады и плетни он направился к месту стоянки сотни. Издали увидев спешенныхказаков и лошадей у коновязи, выхватил шашку, крикнул: - На конь! Двести всадников в минуту разобрали лошадей. Командир сотни скакалГригорию навстречу. - Выступаем? - Давно бы надо! Зеваешь! - Григорий сверкнул глазами. Осадив коня, он спешился, и, как назло, замешкался, натуго подтягиваяподпруги (вспотевший и разгоряченный конь вертелся, не давался затянутьчересподушечную подпругу, дулся, хрипел нутром и, зло щеря зубы, пыталсясбоку накинуть Григория передком). Надежно укрепив седло, Григорий сунулногу в стремя; не глядя на смущенного сотенного, прислушивавшегося кразраставшейся стрельбе, бросил: - Сотню поведу я. До выезда из хутора взводными рядами, рысью! За хутором Григорий рассыпал сотню в лаву; попробовал, легко ли идет изножен шашка; отделившись от сотни саженей на тридцать, наметом поскакал кКлимовке. На гребне бугра, южной стороной сползавшего в Климовку, насекунду он попридержал коня, всматриваясь. По хутору скакали и бежалиотступавшие конные и пешие красноармейцы, вскачь неслись двуколки и бричкиобоза первого разряда. Григорий полуобернулся к сотне: - Шашки вон! В атаку! Братцы, за мной! - Легко выхватил шашку, первыйзакричал: - Ура-а-а-а!.. - и, испытывая холодок и знакомую легкость вовсем теле, пустил коня. В пальцах левой руки дрожали, струной натянутые,поводья, поднятый над головой клинок со свистом рассекал струю встречноговетра. Огромное, клубившееся на вешнем ветру белое облако на минуту закрылосолнце, и, обгоняя Григория, с кажущейся медлительностью по бугру поплыласерая тень. Григорий переводил взгляд с приближающихся дворов Климовки наэту скользящую по бурой непросохшей земле тень, на убегающую куда-товперед светло-желтую, радостную полоску света. Необъяснимое инеосознанное, явилось вдруг желание догнать бегущий по земле свет.Придавив коня, Григорий выпустил его во весь мах, наседая, сталприближаться к текучей грани, отделявшей свет от тени. Несколько секундотчаянной скачки - и вот уже вытянутая голова коня осыпана севомсветоносных лучей, и рыжая шерсть на ней вдруг вспыхнула ярким, колющимблеском. В момент, когда Григорий перескакивал неприметную кромку тучевойтени, из проулка туго защелкали выстрелы. Ветер стремительно нес хлопьязвуков, приближая и усиливая их. Еще какой-то неуловимый миг - и Григорийсквозь сыплющийся гул копыт своего коня, сквозь взвизги пуль и завывающийв ушах ветер перестал слышать грохот идущей сзади сотни. Из его слухабудто выпал тяжелый, садкий, сотрясающий непросохшую целину скок массылошадей, - как бы стал удаляться, замирать. В этот момент встречнаястрельба вспыхнула, как костер, в который подбросили сушняку; взвыли стаипуль. В замешательстве, в страхе Григорий оглянулся. Растерянность и гневсудорогами обезобразили его лицо. Сотня, повернув коней, бросив его,Григория, скакала назад. Невдалеке командир вертелся на коне, нелепо махаяшашкой, плакал и что-то кричал сорванным, осипшим голосом. Только двоеказаков приближались к Григорию, да еще Прохор Зыков, на коротком поводузавернув коня, подскакивал к командиру сотни. Остальные врассыпную скакалиназад, кинув в ножны шашки, работая плетьми. Только на единую секунду Григорий укоротил бег коня, пытаясь уяснить,что же произошло позади, почему сотня, не понесши урону, неожиданноударилась в бегство. И в этот короткий миг сознание подтолкнуло: неповорачивать, не бежать - а вперед! Он видел, что в проулке, в ста саженяхот него, за плетнем, возле пулеметной тачанки суетилось человек семькрасноармейцев. Они пытались повернуть тачанку дулом пулемета на атакующихих казаков, но в узком проулке это им, видимо, не удавалось: пулеметмолчал, и все реже хлопали винтовочные выстрелы, все реже обжигал слухГригория горячий посвист пуль. Выправив коня, Григорий целился вскочить вэтот проулок через поваленный плетень, некогда отгораживавший леваду. Оноторвал взгляд от плетня и как-то внезапно и четко, будто притянутыхбиноклем, увидел уже вблизи матросов, суетливо выпрягавших лошадей, ихчерные, изляпанные грязью бушлаты, бескозырки, туго натянутые, делавшиелица странно круглыми. Двое рубили постромки, третий, вобрав голову вплечи, возился у пулемета, остальные стоя и с колен били в Григория извинтовок. Доскакивая, он видел, как руки их шмурыгали затворы винтовок, ислышал резкие, в упор, выстрелы. Выстрелы так быстро чередовались, такскоро приклады взлетывали и прижимались к плечам, что Григория, всегомокрого от пота, опалила радостная уверенность: "Не попадут!" Плетень хрястнул под копытами коня, остался позади. Григорий заносилшашку, сузившимися глазами выбирая переднего матроса. Еще одна вспышкастраха жиганула молнией: "Вдарют в упор... Конь - в дыбки...запрокинется... убьют!" Уже в упор два выстрела, словно издалека - крик:"Живьем возьмем! Впереди - оскал на мужественном гололобом лице,взвихренные ленточки бескозырки, тусклое золото выцветшей надписи наоколыше... Упор в стременах, взмах - и Григорий ощущает, как шашка вязкоидет в мягко податливое тело матроса. Второй, толстошеий и дюжий, успелпрострелить Григорию мякоть левого плеча и тотчас же упал под шашкойПрохора Зыкова с разрубленной наискось головой. Григорий повернулся наблизкий щелк затвора. Прямо в лицо ему смотрел из-за тачанки черный глазоквинтовочного дула. С силой швырнув себя влево, так, что двинулось седло икачнулся хрипевший, обезумевший конь, уклонился от смерти, взвизгнувшейнад головой, и в момент, когда конь прыгнул через дышло тачанки, зарубилстрелявшего, рука которого так и не успела достать затвором второй патрон. В непостижимо короткий миг (после в сознании Григория он воплотился вдлиннейший промежуток времени) он зарубил четырех матросов и, не слышакриков Прохора Зыкова, поскакал было вдогон за пятым, скрывшимся заповоротом проулка. Но наперед ему заскакал подоспевший командир сотни,схватил Григорьева коня под уздцы. - Куда?! Убьют!.. Там, за сараями, у них другой пулемет! Еще двое казаков и Прохор, спешившись, подбежали к Григорию, силойстащили его с коня. Он забился у них в руках, крикнул: - Пустите, гады!.. Матросню!.. Всех!.. Ррруб-лю!.. - Григорий Пантелеевич! Товарищ Мелехов! Да опомнитесь вы! - уговаривалего Прохор. - Пустите, братцы! - уже другим, упавшим голосом попросил Григорий. Его отпустили. Командир сотни шепотом оказал Прохору: - Сажай его на коня и поняй в Гусынку: он, видать, заболел. А сам, было, пошел к коню, скомандовал сотне: - Сади-и-ись!.. Но Григорий кинул на снег папаху, постоял, раскачиваясь, и вдругскрипнул зубами, страшно застонал и с исказившимся лицом стал рвать насебе застежки шинели. Не успел сотенный и шага сделать к нему, какГригорий - как стоял, так и рухнул ничком оголенной грудью на снег. Рыдая,сотрясаясь от рыданий, он, как собака, стал хватать ртом снег, уцелевшийпод плетнем. Потом, в какую-то минуту чудовищного просветления, попыталсявстать, но не смог и, повернувшись мокрым от слез, изуродованным больюлицом к столпившимся вокруг него казакам, крикнул надорванным, дикопрозвучавшим голосом: - Кого же рубил!.. - И впервые в жизни забился в тягчайшем припадке,выкрикивая, выплевывая вместе с пеной, заклубившейся на губах: - Братцы,нет мне прощения!.. Зарубите, ради бога... в бога мать... Смерти...предайте!.. Сотенный подбежал к Григорию, со взводным навалились на него, оборвалина нем ремень шашки и полевую сумку, зажали рот, придавили ноги. Но ондолго еще выгибался под ними дугой, рыл судорожно выпрямлявшимися ногамизернистый снег и, стоная, бился головой о взрытую копытами, тучную,сияющую черноземом землю, на которой родился и жил, полной мерой взяв изжизни - богатой горестями и бедной радостями - все, что было емууготовано. Лишь трава растет на земле, безучастно приемля солнце и непогоду,питаясь земными жизнетворящими соками, покорно клонясь под гибельнымдыханием бурь. А потом, кинув по ветру семя, столь же безучастно умирает,шелестом отживших былинок своих приветствуя лучащее смерть осеннеесолнце...XLV
На другой день Григорий, передав командование дивизией одному из своихполковых командиров, в сопровождения Прохора Зыкова поехал в Вешенскую. За Картинской, в Рогожкинском пруду, лежавшем в глубокой котловине,густо плавали присевшие на отдых казарки. Прохор указал по направлениюпруда плетью, усмехнулся: - Вот бы, Григорь Пантелеевич, подвалить дикого гусака. То-то вокругнего мы ба самогону выпили! - Давай подъедем поближе, я попробую из винтовки. Когда-то я неплохострелял. Они спустились в котловину. За выступом бугра Прохор стал с лошадьми, аГригорий снял шинель, поставил винтовку на предохранитель и пополз помелкому ярку, щетинившемуся прошлогодним серым бурьяном. Полз он долго,почти не поднимая головы; полз как в разведке к вражескому секрету, кактогда, на германском фронте, когда около Стохода снял немецкого часового.Вылинявшая защитная гимнастерка сливалась с зеленовато-бурой окраскойпочвы; ярок прикрывал Григория от зорких глаз сторожевого гусака,стоявшего на одной ноге возле воды, на коричневом бугорке вешнего наплава.Подполз Григорий на ближний выстрел, чуть приподнялся. Сторожевой гусакповорачивал серую, как камень, змеиного склада голову, настороженнооглядывался. За ним иссера-черной пеленой вроссыпь сидели на воде гуси,вперемежку с кряквами и головатыми нырками. Тихий гогот, кряканье,всплески воды доносило от пруда. "Можно с постоянного прицела", - подумалГригорий, с бьющимся сердцем прижимая к плечу приклад винтовки, беря намушку сторожевого гусака. После выстрела Григорий вскочил на ноги, оглушенный хлопаньем крыльев,гагаканьем гусиной станицы. Тот гусь, в которого он стрелял, суетливонабирал высоту, остальные летели над прудом, клубясь густою кучей.Огорченный Григорий прямо по взвившейся станице ударил еще два раза,проследил взглядом, не падает ли какой, и пошел к Прохору. - Гляди! Гляди!.. - закричал тот, вскочив на седло, стоя на нем во весьрост, указывая плетью по направлению удалявшейся в голубеющем просторегусиной станицы. Григорий повернулся и дрогнул от радости, от охотничьего волнения: одингусь, отделившись от уже построившейся гусиной станицы, резко шел наснижение, замедленно и с перебоями работал крыльями. Поднимаясь нацыпочки, приложив ладонь к глазам, Григорий следил за ним взглядом. Гусьлетел в сторону от встревоженно вскричавшейся стаи, медленно снижаясь,слабея в полете, и вдруг с большой высоты камнем ринулся вниз, толькобелый подбой крыла ослепительно сверкнул на солнце. - Садись! Прохор, с улыбкой во весь рот, подскакал и кинул повод Григорию. Онинаметом выскочили на бугор, промчались рысью саженей восемьдесят. - Вот он! Гусь лежал, вытянув шею, распластав крылья, словно обнимал напоследокэту неласковую землю. Григорий, не сходя с коня, нагнулся, взял добычу. - Куда же она его кусанула? - любопытствовал Прохор. Оказалось, пуля насквозь пробила гусю нижнюю часть клюва, вывернулавозле глаза кость. Смерть уже в полете настигла и вырвала его изпостроенной треугольником стаи, кинула на землю. Прохор приторочил гуся к седлу. Поехали. Через Дон переправились на баркасах, оставив коней в Базках. В Вешенской Григорий остановился на квартире у знакомого старика,приказал тотчас же жарить гуся, а сам, не являясь в штаб, послал Прохораза самогоном. Пили до вечера. В разговоре хозяин обмолвился жалобой: - Дюже уж, Григорий Пантелеевич, засилие у нас в Вешках начальствозабрало. - Какое начальство? - Самородное начальство... Кудинов, да и другие. - А что? - Иногородних все жмут. Кто с красными ушел, так из ихних семей бабсажают, девчатишек, стариков. Сваху мою за сына посадили. А это вовсе ни кчему! Ну хучь бы вы, к примеру, ушли с кадетами за Донец, а красные бывашего папашу, Пантелея Прокофича, в кутузку загнали, - ить это женеправильно было бы? - Конечно! - А вот тутошние власти сажают. Красные шли, никого не обижали, а этиособачились, остервились, ну, удержу им нету! Григорий встал, чуть качнулся, потянувшись к висевшей на кроватишинели. Он был лишь слегка пьян. - Прохор! Шашку! Маузер! - Вы куда, Григорь Пантелевич? - Не твое дело! Давай, что сказал. Григорий нацепил шашку, маузер, застегнул и подпоясал шинель,направился прямо на площадь, к тюрьме. Часовой из нестроевых казаков,стоявший у входа, было преградил ему дорогу. - Пропуск есть? - Пусти! Отслонись, говорят! - Без пропуску не могу никого впущать. Не приказано. Григорий не успел и до половины обнажить шашку, как часовой юркнул вдверь. Следом за ним, не снимая руки с эфеса, вошел в коридор Григорий. - Дать мне сюда начальника тюрьмы! - закричал он. Лицо его побелело, горбатый нос хищно погнулся, бровь избочилась... Прибежал какой-то хроменький казачишка, исправлявший должностьнадзирателя, выглянул мальчонка-писарь из канцелярии. Вскоре появился иначальник тюрьмы, заспанный, сердитый. - Без пропуска - за это, знаешь?! - загремел он, но, узнав Григория ивсмотревшись в его лицо, испуганно залопотал: - Это вы, ваше... товарищМелехов? В чем тут дело? - Ключи от камер! - От камер? - Я тебе что, по сорок раз буду повторять? Ну! Давай ключи, собачийклеп! Григорий шагнул к начальнику, тот попятился, но сказал довольно-такитвердо: - Ключей не дам. Не имеете права! - Пра-а-ва-а?.. Григорий заскрипел зубами, выхватил шашку. В руке его она с визгомописала под низким потолком коридора сияющий круг. Писарь и надзирателиразлетелись, как вспугнутые воробьи, а начальник прижался к стене, самбелее стены, сквозь зубы процедил: - Учиняйте! Вот они, ключи... А я буду жаловаться. - Я тебе учиню! Вы тут, по тылам, привыкли!.. Храбрые тут, баб и дедовсажать!.. Я вас всех тут перетрясу! Езжай на позицию, гад, а то заразсрублю! Григорий кинул шашку в ножны, кулаком ударил по шее перепуганногоначальника; коленом и кулаками толкая его к выходу, орал: - На фронт!.. Сту-пай!.. Сту-пай!.. Такую вашу... Тыловая вша!.. Вытолкав начальника и услышав шум на внутреннем дворе тюрьмы, онприбежал туда. Около входа на кухню стояло трое надзирателей; один дергалприржавевший затвор японской винтовки, горячей скороговоркой выкрикивал: -...Нападение исделал!.. Отражать надо!.. В старом уставе как? Григорий выхватил маузер, и надзиратели наперегонки покатились подорожкам в кухню. - Вы-хо-ди-и-и!.. По домам!.. - зычно кричал Григорий, распахивая дверигусто набитых камер, потрясая связкой ключей. Он выпустил всех (около ста человек) арестованных. Тех, которые избоязни отказались выйти, силой вытолкал на улицу, запер пустые камеры. Около входа в тюрьму стал скопляться народ. Из дверей на площадь валилиарестованные; озираясь, согнувшись, шли по домам. Из штаба, придерживаяшашки, бежали к тюрьме казаки караульного взвода; спотыкаясь, шел самКудинов. Григорий покинул опустевшую тюрьму последним. Проходя через раздавшуюсятолпу, матерно обругал жадных до новостей, шушукающихся баб и, сутулясь,медленно пошел навстречу Кудинову. Подбежавшим казакам караульного взвода,узнавшим и приветствовавшим его, крикнул: - Ступайте в помещение, жеребцы! Ну, чего вы бежите, запалились? Марш! - Мы думали, в тюрьме бунтуются, товарищ Мелехов! - Писаренок прибег, говорит: "Налетел какой-то черный, замки сбивает!" - Лживая тревога оказалась! Казаки, посмеиваясь и переговариваясь, повернули обратно. Кудиновторопливо подходил к Григорию, на ходу поправляя длинные, выбившиесяиз-под фуражки волосы. - Здравствуй, Мелехов. В чем дело? - Здорово, Кудинов! Тюрьму вашу разгромил. - На каком основании? Что такое? - Выпустил всех - и все... Ну, чего глаза вылупил? Вы тут на какихоснованиях иногородних баб да стариков сажаете? Это что ишо такое? Тыгляди у меня, Кудинов! - Самовольничать не смей. Это са-мо-у-правство! - Я тебе, в гроб твою, посамовольничаю! Я вот вызову зараз свой полкиз-под Каргинской, так аж черт вас тут возьмет! Григорий вдруг схватил Кудинова за сыромятный кавказский поясок, шатая,раскачивая, с холодным бешенством зашептал: - Хочешь зараз же открою фронт? Хочешь зараз вон из тебя душу выпущу?Ух, ты!.. - Григорий скрипнул зубами, отпустил тихо улыбавшегося Кудинова.- Чему скалишься? Кудинов поправил пояс, взял Григория под руку: - Пойдем ко мне. И чего ты вскипятился? Ты бы на себя сейчас поглядел:на черта похож... Мы, брат, по тебе тут соскучились. А что касается тюрьмы- это чепуха... Ну, выпустил, какая же беда?.. Я скажу ребятам, чтобы онидействительно приутихли. А то волокут всех бабенок иногородних, у какихмужья в красных... Но зачем вот ты наш авторитет подрываешь? Ах, Григорий!До чего ты взгальный! Приехал бы, сказал бы: "Так и так, мол, надо тюрьмуразгрузить, выпустить таких-то и таких-то". Мы бы по спискам рассмотрели икое-кого выпустили. А ты - всех гамузом! Да ведь это хорошо, что у насважные преступники отдельно сидят, а если б ты и их выпустил? Горячка ты!- Кудинов похлопал Григория по плечу, засмеялся: - А ведь ты вот при такомслучае, поперек скажи тебе - и убьешь. Или, чего доброго, казаковвзбунтуешь... Григорий выдернул свою руку из руки Кудинова, остановился околоштабного дома. - Вы тут все храбрые стали за нашими спинами! Полну тюрьму понасажалилюдей... Ты бы свои способности там показал, на позициях! - Я их, Гриша, в свое время не хуже тебя показывал. Да и сейчас садисьты на мое место, а я твою дивизию возьму... - Нет уж, спасибочко! - То-то и оно! - Ну, мне с тобой дюже долго не об чем гутарить. Я зараз еду домойотдохнуть недельку. Я захворал что-то... А тут плечо мне трошки поранили. - Чем захворал? - Тоской, - криво улыбнулся Григорий. - Сердце пришло в смятению... - Нет, не шутя, что у тебя? У нас есть такой доктор, что, может, даже ипрофессор. Пленный. Захватили его наши за Шумилинской, с матросами ездил.Важный такой, в черных очках. Может, он поглядел бы тебя? - Ну его к черту! - Так что же, поезжай отдохни. Дивизию кому сдал? - Рябчикову. - Да ты погоди, куда ты спешишь? Расскажи, какие там дела? Ты, говорят,рубанул-таки? Мне вчера ночью передавал кто-то, будто ты матросов подКлимовкой нарубил несть числа. Верно? - Прощай! Григорий пошел, но, отойдя несколько шагов, стал вполоборота, окликнулКудинова: - Эй! Ежели поимею слух, что опять сажаете... - Да, нет, нет! Пожалуйста, не беспокойся! Отдыхай! День уходил на запад, вослед солнцу. С Дона, с разлива потянулохолодом. Со свистом пронеслась над головой Григория стая чирков. Он ужевходил во двор, когда сверху, вниз по Дону, откуда-то с Казанского юрта поводе доплыла октава орудийного залпа. Прохор быстренько заседлал коней; ведя их в поводу, спросил: - Восвоясы дунем? В Татарский? Григорий молча принял повод, молча кивнул головой.XLVI
Поиск по сайту: