 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ 9 страница
XXIX
На рассвете, измученный, Кошевой въехал в хутор Большой Усть-Хоперскойстаницы. Его остановила застава 4-го Заамурского полка. Двоекрасноармейцев отвели его в штаб. Какой-то штабной долго и недоверчиворасспрашивал его, пытался путать, задавая вопросы, вроде того: "А кто увас был председателем ревкома? Почему документов нет?" - и все прочее вэтом духе. Мишке надоело отвечать на глупые вопросы. - Ты меня не крути, товарищ! Меня казаки не так крутили, да ничего невышло. Он завернул рубаху, показал пробитый вилами бок и низ живота. Хотел ужепугануть штабного печеным словом, но в этот момент вошел Штокман. - Блудный сын! Чертушка! - Бас его сорвался, руки облапили Мишкинуспину. - Что ты его, товарищ, распытываешь? Да ведь это же наш парень! Дочего ты глупость спорол! Послал бы за мной или за Котляровым, вот и все, иникаких вопросов... Пойдем, Михаил! Но как ты уцелел? Как ты уцелел, скажимне? Ведь мы тебя вычеркнули из списка живых. Погиб, думаем, смертьюгероя. Мишка вспомнил, как брали его в плен, беззащитность свою, винтовку,оставленную в санях, - мучительно, до слез покраснел.XXX
В Татарском в день приезда Григория уже сформировались две сотниказаков. На сходе постановили мобилизовать всех способных носить оружие,от шестнадцати до семидесяти лет. Многие чувствовали безнадежностьсоздавшегося положения: на север была враждебная, ходившая подбольшевиками Воронежская губерния и красный Хоперский округ, на юг -фронт, который, повернувшись, мог лавиной своей раздавить повстанцев.Некоторые особенно осторожные казаки не хотели брать оружия, но ихзаставляли силой. Наотрез отказался воевать Степан Астахов. - Я не пойду. Берите коня, что хотите со мной делайте, а я не хочувинтовку брать! - заявил он утром, когда в курень к нему вошли Григорий,Христоня и Аникушка. - Как это не хочешь? - шевеля ноздрями, спросил Григорий. - А так, не хочу - и все! - А ежели красные заберут хутор, куда денешься? С нами пойдешь илиостанешься? Степан долго переводил пристальный посвечивающий взгляд с Григория наАксинью, ответил, помолчав: - Тогда видно будет... - Коли так - выходи! Бери его, Христан! Мы тебя зараз к стенкеприслоним! - Григорий, стараясь не глядеть на прижавшуюся к печке Аксинью,взял Степана за рукав гимнастерки, рванул к себе. - Пойдем, нечего тут! - Григорий, не дури... Оставь! - Степан бледнел, слабо упирался. Его сзади обнял нахмуренный Христоня, буркнул: - Стал быть, пойдем, ежели ты такого духу. - Братцы!.. - Мы тебе не братцы! Иди, говорят! - Пустите, я запишусь в сотню. Слабый я от тифу... Григории криво усмехнулся, выпустил рукав Степановой гимнастерки. - Иди получай винтовку. Давно бы так! Он вышел, запахнув шинель, не попрощавшись. Христоня не постеснялсяпосле случившегося выпросить у Степана табаку на цигарку и еще долгосидел, разговаривал, как будто между ними ничего и не было. К вечеру из Вешенской привезли два воза оружия: восемьдесят четыревинтовки и более сотни шашек. Многие достали свое припрятанное оружие.Хутор выставил двести одиннадцать бойцов. Полтораста конных, остальныепластуны. Еще не было единой организации у повстанцев. Хутора действовали покаразрозненно: самостоятельно формировали сотни, выбирали на сходкахкомандиров из наиболее боевых казаков, считаясь не с чинами, а сзаслугами; наступательных операций не предпринимали, а лишь связывались ссоседними хуторами и прощупывали конными разведками окрестности. Командиром конной сотни в Татарском еще до приезда Григория выбрали,как и в восемнадцатом году, Петра Мелехова. Командование пешей сотнейпринял на себя Латышев. Батарейцы во главе с Иваном Томилиным уехали наБазки. Там оказалось брошенное красными полуразрушенное орудие, безпанорамы и с разбитым колесом. Его-то и отправились батарейцы чинить. На двести одиннадцать человек привезли из Вешенской и собрали по хуторусто восемь винтовок, сто сорок шашек и четырнадцать охотничьих ружей.Пантелей Прокофьевич, освобожденный вместе с остальными стариками измоховского подвала, вырыл пулемет. Но лент не нашлось, и пулемета сотня навооружение не приняла. На другой день к вечеру стало известно, что из Каргинской идет наподавление восстания карательный отряд красных войск в триста штыков подкомандой Лихачева, при семи орудиях и двенадцати пулеметах. Петро решилвыслать в направлении хутора Токина сильную разведку, одновременно сообщивв Вешенскую. Разведка выехала в сумерках. Вел Григорий Мелехов тридцать два человекататарцев. Из хутора пошли наметом, да так и гнали почти до самого Токина.Верстах в двух от него, возле неглубокого яра, при шляху, Григорий спешилказаков, расположил в ярке. Коноводы отвели лошадей в лощинку. Лежал тамглубокий снег. Лошади, спускаясь, тонули в рыхлом снегу по пузо; чей-тожеребец, в предвесеннем возбуждении, игогокал, лягался. Пришлось послатьна него отдельного коновода. Трех казаков - Аникушку, Мартина Шамиля и Прохора Зыкова - Григорийпослал к хутору. Они тронулись шагом. Вдали под склоном синели, уходя наюго-восток широким зигзагом, токийские левады. Сходила ночь. Низкие облакавалили над степью. В яру молча сидели казаки. Григорий смотрел, каксилуэты трех верховых спускаются под гору, сливаются с черной хребтинойдороги. Вот уже не видно лошадей, маячат одни головы всадников. Скрылись иони. Через минуту оттуда горласто затарахтел пулемет. Потом, тоном выше,тенористо защелкал другой - видимо, ручной. Опорожнив диск, ручной умолк,а первый, передохнув, ускоренно кончил еще одну ленту. Стаи пуль рассевомшли над яром, где-то в сумеречной вышине. Живой их звук бодрил, был весели тонок. Трое скакали во весь опор. - Напхнулись на заставу! - издали крикнул Прохор Зыков. Голос егозаглушило громом конского бега. - Коноводам изготовиться! - отдал Григорий приказ. Он вскочил на гребень яра, как на бруствер, и, не обращая внимания напули, с шипом зарывавшиеся в снег, пошел навстречу подъезжавшим казакам. - Ничего не видали? - Слышно, как завозились там. Много их, слыхать по голосам, -запыхавшись, говорил Аникушка. Он прыгнул с коня, носок сапога заело стремя, и Аникушка заругался,чикиляя, при помощи руки освобождая ногу. Пока Григорий расспрашивал его, восемь казаков спустились из яра влощину; разобрав коней, ускакали домой. - Расстреляем завтра, - тихо сказал Григорий, прислушиваясь кудаляющемуся топоту беглецов. В яру оставшиеся казаки просидели еще с час, бережно храня тишину,вслушиваясь. Под конец кому-то послышался цокот копыт. - Едут с Токина... - Разведка! - Не могет быть! Переговаривались шепотом. Высовывая головы, напрасно пыталисьразглядеть что-нибудь в ночной непроницаемой наволочи. Калмыцкие глазаФедора Бодовскова первые разглядели. - Едут, - уверенно сказал он, снимая винтовку. Носил он ее по-чудному: ремень цеплял на шею, как гайтан креста, авинтовка косо болталась у него на груди. Обычно так ходил он и ездил,положив руки на ствол и на ложу, будто баба на коромысло. Человек десять конных молча, в беспорядке ехали по дороге. Напол-лошади впереди выделялась осанистая, тепло одетая фигура. Длинныйкуцехвостый конь шел уверенно, горделиво. Григорию снизу на фоне серогонеба отчетливо видны были линии конских тел, очертания всадников, дажеплоский, срезанный верх кубанки видел он на ехавшем впереди. Всадники былив десяти саженях от яра; такое крохотное расстояние отделяло казаков отних, что казалось, они должны бы слышать и хриплые казачьи дыхи, и частыйзвон сердец. Григорий еще раньше приказал без его команды не стрелять. Он, какзверобой в засаде, ждал момента расчетливо и выверенно. У него уже созрелорешение: окликнуть едущих и, когда они в замешательстве собьются в кучу, -открыть огонь. Мирно похрустывал на дороге снег. Из-под копыт выпорхнула желтымсветлячком искра; должно, подкова скользнула по оголенному кремню. - Кто едет? Григорий легко, по-кошачьи выпрыгнул из яра, выпрямился. За ним сглухим шорохом высыпали казаки. Произошло то, чего никак не ожидал Григорий. - А вам кого надо? - без тени страха и удивления спросил густой сиплыйбас переднего. Всадник повернул коня, направляя его на Григория. - Кто такой?! - резко закричал Григорий, не трогаясь с места,неприметно поднимая в полусогнутой руке наган. Тот же бас зарокотал громовито, гневно: - Кто смеет орать? Я - командир отряда карательных войск! Уполномоченштабом Восьмой красной армии задавить восстание! Кто у вас командир? Датьмне его сюда! - Я командир. - Ты? А-а-а... Григорий увидел вороную штуку во вскинутой вверх руке всадника, успелдо выстрела упасть; падая, крикнул: - Огонь! Тупоносая пуля из браунинга цвенькнула над головой Григория. Посыпалисьоглушающие выстрелы с той и с другой стороны. Бодовсков повис на поводьяхконя бесстрашного командира. Потянувшись через Бодовскова, Григорий,удерживая руку, рубнул тупяком шашки по кубанке, сдернул с седлагрузноватое тело. Схватка кончилась в две минуты. Трое красноармейцевускакали, двух убили, остальных обезоружили. Григорий коротко допрашивал взятого в плен командира в кубанке, тыча вразбитый рот ему дуло нагана: - Какая твоя фамилия, гад? - Лихачев. - На что ты надеялся, как ехал с девятью охранниками? Ты думал, казакина колени попадают? Прощения будут просить? - Убейте меня! - С этим успеется, - утешал его Григорий. - Документы где? - В сумке. Бери, бандит!.. Сволочь! Григорий, не обращая внимания на ругань, сам обыскал Лихачева, достализ кармана его полушубка второй браунинг, снял маузер и полевую сумку. Вбоковом кармане нашел маленький, обтянутый пестрой звериной шкуройпортфель с бумагами и портсигар. Лихачев все время ругался, стонал от боли. У него было простреленоправое плечо, Григорьевой шашкой сильно зашиблена голова. Был он высок,выше Григория ростом, тяжеловесен и, должно быть, силен. На смугломсвежевыбритом лице куцые широкие черные брови разлаписто и властносходились у переносицы. Рот большой, подбородок квадратный. Одет Лихачевбыл в сборчатый полушубок, голову его крыла черная кубанка, помятаясабельным ударом, под полушубком на нем статно сидели защитный френч,широченные галифе. Но ноги были малы, изящны, обуты в щегольские сапоги слаковыми Голенищами. - Снимай полушубок, комиссар! - приказал Григорий. - Ты - гладкий.Отъелся на казачьих хлебах, небось, не замерзнешь! Пленным связали руки кушаками, недоуздками, посадили на их же лошадей. - Рысью за мной! - скомандовал Григорий и поправил на себе лихачевскиймаузер. Ночевали они на Базках. На полу у печи, на соломенной подстилке стонал,скрипел зубами, метался Лихачев. Григорий при свете лампы промыл иперевязал ему раненое плечо. Но от расспросов отказался. Долго сидел застолом, просматривая мандаты Лихачева, списки вешенскихказаков-контрреволюционеров, переданные Лихачеву бежавшим Ревтрибуналом,записную книжку, письма, пометки на карте. Изредка посматривал наЛихачева, скрещивал с ним взгляды, как клинки. Казаки, ночевавшие в этойхате, всю ночь колготились, выходили к лошадям и курить в сенцы, лежаразговаривали. Забылся Григорий на заре, но вскоре проснулся, поднял со столаотяжелевшую голову. Лихачев сидел на соломе, зубами развязывая бинт,срывая повязку. Он взглянул на Григория налитыми кровью, ожесточеннымиглазами. Белозубый рот его был оскален мучительно, как в агонии, в глазахсветилась такая мертвая тоска, что у Григория сон будто рукой сняло. - Ты чего? - спросил он. - Какого тебе... надо! Смерти хочу! - зарычал Лихачев, бледнея, падаяголовой на солому. За ночь он выпил с полведра воды. Глаз не сомкнул до рассвета. Утром Григорий отправил его на тачанке в Вешенскую с кратким донесениеми всеми отобранными документами.XXXI
В Вешенской к красному кирпичному зданию исполкома резво подкатилатачанка, конвоируемая двумя конными казаками. В задке полулежал Лихачев.Он встал, придерживая руку на окровавленной повязке. Казаки спешились;сопровождая его, вошли в дом. С полсотни казаков густо столпились в комнате временно командующегообъединенными повстанческими силами Суярова. Лихачев, оберегая руку,протолкался к столу. Маленький, ничем не примечательный, разве толькоредкостно ехидными щелками желтых глаз, сидел за столом Суяров. Он кроткоглянул на Лихачева, спросил: - Привезли голубя? Ты и есть Лихачев? - Я. Вот мои документы. - Лихачев бросил на стол завязанный в мешокпортфель, глянул на Суярова неприступно и строго. - Сожалею, что мне неудалось выполнить моего поручения - раздавить вас, как гадов! Но СоветскаяРоссия вам воздаст должное. Прошу меня расстрелять. Он шевельнул простреленным плечом, шевельнул широкой бровью. - Нет, товарищ Лихачев! Мы сами против расстрела восстали. У нас нетак, как у вас, - расстрелов нету. Мы тебя вылечим, и ты ишо, может,пользу нам принесешь, - мягко, но поблескивая глазами, проговорил Суяров.- Лишние, выйдите отсель. Ну, поскореича! Остались командиры Решетовской, Черновской, Ушаковской, Дубровской иВешенской сотен. Они присели к столу. Кто-то пихнул ногой табуретЛихачеву, но тот не сел. Прислонился к стене, глядя поверх голов в окно. - Вот что, Лихачев, - начал Суяров, переглядываясь с командирами сотен.- Скажи нам: какой численности у тебя отряд? - Не скажу. - Не скажешь? Не надо. Мы сами из бумаг твоих поймем. А нет -красноармейцев из твоей охраны допросим. Ишо одно дело попросим (Суяровналег на это слово) мы тебя: напиши своему отряду, чтобы они шли в Вешки.Воевать нам с вами не из чего. Мы не против Советской власти, а противкоммуны и жидов. Мы отряд твой обезоружим и распустим по домам. И тебявыпустим на волю. Одним словом, пропиши им, что мы такие же трудящиеся ичтоб они нас не опасались, мы не супротив Советов... Плевок Лихачева попал Суярову на седенький клинышек бородки. Суяровбороду вытер рукавом, порозовел в скулах. Кое-кто из командиров улыбнулся,но чести командующего защитить никто не встал. - Обижаешь нас, товарищ Лихачев! - уже с явным притворством заговорилСуяров. - Атаманы, офицеры над нами смывались, плевали на нас, и ты -коммунист - плюешься. А все говорите, что вы за народ... Эй, кто таместь?.. Уведите комиссара. Завтра отправим тебя в Казанскую. - Может, подумаешь? - строго спросил один из сотенных. Лихачев рывком поправил накинутый внапашку френч, пошел к стоявшему удвери конвоиру. Его не расстреляли. Повстанцы же боролись против "расстрелов играбежей"... На другой день погнали его на Казанскую. Он шел впередиконных конвоиров, легко ступая по снегу, хмурил куцый размет бровей. Но влесу, проходя мимо смертельно-белой березки, с живостью улыбнулся, стал,потянулся вверх и здоровой рукой сорвал ветку. На ней уже набухалимартовским сладостным соком бурые почки; сулил их тонкий, чуть внятныйаромат весенний расцвет, жизнь, повторяющуюся под солнечным кругом.Лихачев совал пухлые почки в рот, жевал их, затуманенными глазами гляделна отходившие от мороза, посветлевшие деревья и улыбался уголком бритыхгуб. С черными лепестками почек на губах он и умер: в семи верстах отВешенской, в песчаных, сурово насупленных бурунах его зверски зарубиликонвойные. Живому выкололи ему глаза, отрубили руки, уши, нос, искрестилишашками лицо. Расстегнули штаны и надругались, испоганили большое,мужественное, красивое тело. Надругались над кровоточащим обрубком, апотом один из конвойных наступил на хлипко дрожавшую грудь, на поверженноенавзничь тело и одним ударом наискось отсек голову,XXXII
Из-за Дона, с верховьев, со всех краев шли вести о широком разливевосстания. Поднялось уже не два станичных юрта. Шумилинская, Казанская,Мигулинская, Мешковская, Вешенская, Еланская, Усть-Хоперская станицывосстали, наскоро сколотив сотни; явно клонились на сторону повстанцевКаргинская, Боковская, Краснокутская. Восстание грозило перекинуться и всоседние Усть-Медведицкий и Хоперский округа. Уже начиналось брожение вБукановской, Слащевской и Федосеевской станицах; волновались окраинные кВешенской хутора Алексеевской станицы... Вешенская, как окружная станица,стала центром восстания. После долгих споров и толков решили сохранитьпрежнюю структуру власти. В состав окружного исполкома выбрали наиболееуважаемых казаков, преимущественно молодых. Председателем посадиливоенного чиновника артиллерийского ведомства Данилова. Были образованы встаницах и хуторах советы, и как ни странно, осталось в обиходе даже,некогда ругательное, слово "товарищ". Был кинут и демагогический лозунг:"За Советскую власть, но против коммуны, расстрелов и грабежей".Поэтому-то на папахах повстанцев вместо одной нашивки или перевязки -белой - появлялись две: белая накрест с красной... Суярова на должности командующего объединенными повстанческими силамисменил молодой - двадцативосьмилетний - хорунжий Кудинов Павел,георгиевский кавалер всех четырех степеней, краснобай и умница. Отличалсяон слабохарактерностью, и не ему бы править мятежным округом в такоебуревое время, но тянулись к нему казаки за простоту и обходительность. Аглавное, глубоко уходил корнями Кудинов в толщу казачества, откуда шелродом, и был лишен высокомерия и офицерской заносчивости, обычносвойственной выскочкам. Он всегда скромно одевался, носил длинные, вкружок подрезанные волосы, был сутуловат и скороговорист. Сухощавоедлинноносое лицо его казалось мужиковатым, не отличимым ничем. Начальником штаба выбрали подъесаула Сафонова Илью, и выбрали лишьпотому, что парень был трусоват, но на руку писуч, шибко грамотен. Пронего так и сказали на сходе: - Сафонова в штаб сажайте. В строю он негож. У него и урону большебудет, не оберегет он казаков, да и сам, гляди, наломает. Из него вояка,как из цыгана поп. Малый ростом, кругловатого чекана, Сафонов на такое замечаниеобрадованно улыбнулся в желтые с белесым подбоем усы и с великой охотойсогласился принять штаб. Но Кудинов и Сафонов только оформляли то, что самостоятельно вершилосьсотнями. В руководстве связанными оказались у них руки, да и не по ихсилам было управлять такой махиной и поспевать за стремительным взмывомсобытий. 4-й Заамурский конный полк, с влившимися в него большевикамиУсть-Хоперской, Еланской и, частью, Вешенской станиц, с боем прошел рядхуторов, перевалил Еланскую грань и степью двигался на запад вдоль Дона. 5 марта в Татарский прискакал с донесением казак. Еланцы срочнотребовали помощи. Они отступали почти без сопротивления: не было патронови винтовок. На их жалкие выстрелы заамурцы засыпали их пулеметным дождем,крыли из двух батарей. В такой обстановке некогда было дожидатьсяраспоряжений из округа. И Петро Мелехов решил выступить со своими двумясотнями. Он принял командование и над остальными четырьмя сотнями соседниххуторов. Поутру вывел казаков на бугор. Сначала, как водится, цокнулисьразведки. Вой развернулся позже. У Красного лога, в восьми верстах от хутора Татарского, где когда-тоГригорий с женой пахал, где в первый раз признался он Наталье, что нелюбит ее, - в этот тусклый зимний день на снегу возле глубоких Яровспешивались конные сотни, рассыпались цепи, коноводы отводили подприкрытие лошадей. Внизу, из вогнутой просторной котловины, в три цепи шликрасные. Белый простор падины был иссечен черными пятнышками людей. Кцепям подъезжали подводы, мельтешили конные. Казаки, отделенные отпротивника двумя верстами расстояния, неспешно готовились принимать бой. На своем сытом, слегка запаренном коне, от еланских, уже рассыпавшихсясотен, подскакал к Григорию Петро. Он был весел, оживлен. - Братухи! Патроны приберегайте! Бить, когда отдам команду... Григорий,отведи свою полусотню сажен на полтораста влево. Поторапливайся! Коноводыпущай в кучу не съезжаются! - Он отдал еще несколько последнихраспоряжений, достал бинокль. - Никак, батарею устанавливают на Матвеевомкургане? - Я давно примечаю: простым глазом видать. Григорий взял из его рук бинокль, вгляделся. За курганом, с обдутойветрами макушей, - чернели подводы, крохотные мелькали люди. Татарская пехота, - "пластунки", как их шутя прозвали конные, -несмотря на строгий приказ не сходиться, собирались толпами, делилисьпатронами, курили, перекидывались шутками. На голову выше мелковатыхказаков качалась папаха Христони (попал он в пехоту, лишившись коня),краснел треух Пантелея Прокофьевича. В пехоте гуляли большинство старикови молодятник. Вправо от несрезанной чащи подсолнечных будыльев версты наполторы стояли еланцы. Шестьсот человек было в их четырех сотнях, но почтидвести коноводили. Треть всего состава скрывалась с лошадьми в пологихотножинах Яров. - Петро Пантелевич! - кричали из пехотных рядов. - Гляди, в бою небросай нас, пеших. - Будьте спокойные! Не покинем, - улыбался Петро и, посматривая намедленно подвигавшиеся к бугру цепи красных, начал нервно поигрыватьплеткой. - Петро, тронь сюда, - попросил Григорий, отходя от цепи в сторону. Тот подъехал. Григорий, морщась, с видимым недовольством сказал: - Позиция мне не по душе. Надо бы минуть эти яры. А то обойдут нас сфлангу - беды наберемся. А? - Чего ты там! - досадливо отмахнулся Петро. - Как это нас обойдут! Я влизерве оставил одну сотню, да на худой конец и яры сгодятся. Они непомеха. - Гляди, парень! - предостерегающе кинул Григорий, не в последний разбыстро ощупывая глазами местность. Он подошел к своей цепи, оглядел казаков. У многих на руках уже не быловарежек и перчаток. Припекло волнение - сняли. Кое-кто нудился: то шашкупоправит, то шпенек пояса передвинет потуже. - Командир наш слез с коня, - улыбнулся Федот Бодовсков и насмешливочуть покивал в сторону Петра, развалисто шагавшего к цепям. - Эй ты, генерал Платов! - ржал однорукий Алешка Шамиль, вооруженныйтолько шашкой. - Прикажи донцам по чарке водки! - Молчи, водошник! Отсекут тебе красные другую руку, чем до ртапонесешь? Из корыта придется хлебать. - Но-но! - А выпил бы, недорого отдал! - вздыхал Степан Астахов и даже русый усзакручивал, скинув руку с эфеса. Разговоры по цепи шли самые не подходящие к моменту. И разом смолкли,как только за Матвеевым курганом октавой бухнуло орудие. Густой полновесный звук вырвался из жерла комком и долго таял надстепью, как белая пенка дыма, сомкнувшись с отчетливым и укороченно-резкимтреском разрыва. Снаряд не добрал расстояния, разорвался в полуверсте отказачьей цепи. Черный дым в белом лучистом оперенье снега медленновзвернулся над пашней, рухнул, стелясь и приникая к бурьянам. Сейчас же вкрасной цепи заработали пулеметы. Пулеметные очереди выстукивали ночнойколотушкой сторожа. Казаки легли в снег, в бурьянок, в щетинистыебезголовые подсолнухи. - Дым дюже черный! Вроде как от немецкого снаряду! - крикнул ПрохорЗыков, оглядываясь на Григория. В соседней Еланской сотне поднялся шум. Ветром допахнуло крик: - Кума Митрофана убило! Под огнем к Петру подбежал рыжебородый рубежинский сотенный Иванов. Онвытирал под папахой лоб, задыхался: - Вот снег - так снег! До чего стрямок - ног не выдернешь! - Ты чего? - настропалился, сдвигая брови, Петро. - Мысля пришла, товарищ Мелехов! Пошли ты одну сотню низом, к Дону.Сними с цепи и пошли. Нехай они низком опушаются и добегут до хутора, аоттель вдарют в тыл красным. Они обозы, небось, побросали... Ну какая тамохрана? Опять же панику наведут. "Мысля" Петру понравилась. Он скомандовал своей полусотне стрельбу,махнул рукой стоявшему во весь рост Латышеву и валко зашагал к Григорию.Объяснил, в чем дело, коротко приказал: - Веди полусотню. Нажми на хвост! Григорий вывел казаков, в лощине посадились верхом, шибкой рысьюзапылили к хутору. Казаки выпустили по две обоймы на винтовку, примолкли. Цепи красныхлегли. Захлебывались чечеткой пулеметы. У одного из коноводов вырвалсяраненный шальной пулей белоногий конь Мартина Шамиля и, обезумев,промчался через цепь рубежинских казаков, пошел под гору к красным.Пулеметная струя резанула его, и конь на всем скаку высоко вскинул задком,грянулся в снег. - Цель в пулеметчиков! - передавали по цепи Петров приказ. Целили. Били только искусные стрелки - и нашкодили: невзрачныйказачишка с Верхне-Кривского хутора одного за другим переметил пулями трехпулеметчиков, и "максим" с закипевшей в кожухе, водой умолк. Но перебитуюприслугу заменили новые. Пулемет опять зарокотал, рассеивая смертныесемена. Залпы валились часто. Уже заскучали казаки, все глубже зарываясь вснег. Аникушка докопался до голенькой земли, не переставая чудить.Кончились у него патроны (их было пять штук в зеленой проржавленнойобойме), и он изредка, высовывая из снега голову, воспроизводил губамизвук, очень похожий на высвист, издаваемый сурком в момент испуга. - Агхю!.. - по-сурчиному вскрикивал Аникушка, обводя цепь дурашливымиглазами. Справа от него до слез закатывался Степан Астахов, а слева сердитоматил Антипка Брех. - Брось, гадюка! Нашел час шутки вышучивать! - Агхю!.. - поворачивался в его сторону Аникушка, в нарочитом испугеокругляя глаза. В батарее красных, вероятно, ощущался недостаток в снарядах: выпустивоколо тридцати снарядов, она смолкла. Петро нетерпеливо поглядывал назад,на гребень бугра. Он послал двух вестовых в хутор с приказом, чтобы всевзрослое население хутора вышло на бугор, вооружившись вилами, кольями,косами. Хотелось ему задать красным острастку и тоже рассыпать три цепи. Вскоре на кромке гребня появился и повалил под гору густыми толпаминарод. - Гля, галь черная высыпала! - Весь хутор вышел. - Да там, никак, и бабы! Казаки перекрикивались, улыбались. Стрельбу прекратили совсем. Состороны красных работало лишь два пулемета да изредка прогромыхивализалпы. - Жалко, батарея ихняя приутихла. Кинули б один снаряд в бабье войско,вот поднялося бы там! С мокрыми подолами бегли бы в хутор! - судовольствием говорил безрукий Алешка, видимо, всерьез сожалея, что побабам не кинут красные ни одного снаряда. Толпы стали выравниваться, дробиться. Вскоре они растянулись в двеширокие цепи. Стали. Петро не велел им подходить даже на выстрел к казачьей цепи. Но однопоявление их произвело на красных заметное воздействие. Красные цепи сталиотходить, спускаясь на днище падины. Коротко посоветовавшись с сотенными,Петро обнажил правый фланг, сняв две цепи еланцев, - приказал им в конномстрою идти на север, к Дону, чтобы там поддержать наскок Григория. Сотнина виду у красных выстроились на той стороне Красного яра, пошли на низ кДону. Стрельба по отступавшим красным цепям возобновилась. В это время из "резерва", составленного из баб, стариков и подростков,в боевую цепь проникло несколько баб поотчаянней и гурт ребятишек. Сбабами заявилась и Дарья Мелехова. - Петя, дай я стрельну по красному! Я ж умею винтовкой руководствовать. Она и в самом деле взяла Петров карабин; с колена, по-мужски, уверенноприжав приклад к вершине груди, к узкому плечу, два раза выстрелила. А "резерв" зябнул, постукивая ногами, попрыгивал, сморкался. Обе цепишевелились, как от ветра. У баб синели щеки и губы; под широкими подоламиюбок охально хозяйничал мороз. Ветхие старики вовсе замерзли. Многих изних, в том числе и деда Гришаку, под руки вели на крутую гору от хутора.Но здесь, на бугре, доступном вышним ветрам, от далекой стрельбы и холодастарики оживились. В цепи шли между ними нескончаемые разговоры о прежнихвойнах и боях, о тяжелой нынешней войне, где сражаются брат с братом, отецс сыном, а пушки бьют так издалека, что простым оком и не увидишь их...XXXIII
Поиск по сайту: