 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ 10 страница
XXXIV
На заре разведка, посланная к Красному яру, вернулась с известием, чтокрасных не обнаружено до Еланской грани и что Петро Мелехов с десятьюказаками лежат, изрубленные, там же, в вершине яра. Григорий распорядился посылкой за убитыми подвод, доночевывать ушел кХристоне. Выгнали его из дому бабьи причитания по мертвому, дурной плач вголос Дарьи. До рассвета просидел он в Христониной хате около пригрубка.Жадно выкуривал папироску и, словно боясь остаться с глазу на глаз сосвоими мыслями, с тоской по Петру, снова, торопясь, хватался за кисет, -до отказа вдыхая терпкий дым, заводил с дремавшим Христоней посторонниеразговоры. Рассвело. Оттепель началась с самого утра. Часам к десяти наунавоженной дороге показались лужи. С крыш капало. Голосили по-весеннемукочета, где-то, как в знойный полдень, одиноко кудахтала курица. На сугреве, на солнечной стороне базов, терлись о плетни быки. Ветромнесло с бурых спин их осекшийся по весне волос. Пахло талым снегом пряно ипресно. Покачиваясь на голой ветке яблони около Христониных ворот,чурликала крохотная желтопузая синичка-зимнуха. Григорий стоял около ворот, ждал появления с бугра подвод и невольнопереводил стрекотание синицы на знакомый с детства язык. "Точи-плуг!Точи-плуг!" - радостно выговаривала синичка в этот ростепельный день, а кморозу - знал Григорий - менялся ее голос: скороговоркой синицасоветовала, и получалось также похоже: "Обувай-чирики! Обувай-чирики!" Григорий перебрасывал взгляд с дороги на скачущую зимнуху. "Точи-плуг!Точи-плуг!" - выщелкивала она. И нечаянно вспомнилось Григорию, как вместес Петром в детстве пасли они в степи индюшат, и Петро, тогда белоголовый,с вечно облупленным курносым носом, мастерски подражал индюшиномубормотанию и так же переводил их говор на свой детский, потешный язык. Онискусно воспроизводил писк обиженного индюшонка, тоненько выговаривая:"Все в сапожках, а я нет! Все в сапожках, а я нет!" И сейчас же, выкатываяглазенки, сгибал в локтях руки, - как старый индюк, ходил боком, бормотал:"Гур! Гур! Гур! Гур! Купим на базаре сорванцу сапожки!" Тогда Григорийсмеялся счастливым смехом, просил еще погутарить по-индюшиному, упрашивалпоказать, как озабоченно бормочет индюшиный выводок, обнаруживший в травекакой-нибудь посторонний предмет вроде жестянки или клочка материи... В конце улицы показалась головная подвода. Сбоку шел казак. Следом запервой выползали вторая и третья. Григорий смахнул слезу и тихую улыбкунепрошеных воспоминаний, торопливо пошел к своим воротам: мать,обезумевшую от горя, хотел удержать в первую страшную минуту и недопустить к подводе с трупом Петра. Рядом с передней подводой шагал безшапки Алешка Шамиль. Обрубком руки он прижимал к груди папаху, в правойдержал волосяные вожжи. Григорий, не задержавшись взглядом на лице Алешки,глянул на сани. На соломенной подстилке, лицом вверх, лежал Мартин Шамиль.Лицо, зеленая гимнастерка на груди и втянутом животе залиты смерзшейсякровью. На второй подводе везли Маныцкова. Изрубленным лицом уткнут он всолому. У него зябко втянута в плечи голова, а затылок срезан начистоумелым ударом: черные сосульки волос бахромой окаймляли обнаженныечерепные кости. Григорий глянул на третью подводу. Он не узнал мертвого,но руку с восковыми, желтыми от табака пальцами приметил. Она свисала ссаней, чертила талый снег пальцами, перед смертью сложенными для крестногознамения. Мертвый был в сапогах и шинели; даже шапка лежала на груди.Лошадь четвертой подводы Григорий схватил за уздцы, на рысях ввел ее водвор. Следом вбегали соседи, детишки, бабы. Толпа сгрудилась околокрыльца. - Вот он, наш любушка Петро Пантелеевич! Отходил по земле, - сказалкто-то тихонько. Без шапки вошел в ворота Степан Астахов. Невесть откуда появились дедГришака и еще трое стариков. Григорий растерянно оглянулся: - Давайте понесем в курень... Подводчик взялся было за ноги Петра, но толпа молча расступилась,почтительно дала дорогу сходившей с порожков Ильиничне. Она глянула на сани. Мертвенная бледность полосой легла у ней на лбу,покрыла щеки, нос, поползла по подбородку. Под руки подхватил ее дрожавшийПантелей Прокофьевич. Первая заголосила Дуняшка, ей откликнулись в десятиконцах хутора. Дарья, хлопнув дверьми, растрепанная, опухшая, выскочила накрыльцо, рухнула в сани. - Петюшка! Петюшка, родимый! Встань! Встань! У Григория чернь в глазах. - Уйди, Дашка! - не помня себя, дико закричал он и, не рассчитав,толкнул Дарью в грудь. Она упала в сугроб. Григорий быстро подхватил Петра под руки, подводчик- за босые щиколотки, но Дарья на четвереньках ползла за ними на крыльцо,целуя, хватая негнущиеся, мерзлые руки мужа. Григорий отталкивал ее ногой,чувствовал, что еще миг - и он потеряет над собой власть. Дуняшка силкомоторвала Дарьины руки, прижала обеспамятевшую голову ее к своей груди. Стояла на кухне выморочная тишина. Петро лежал на полу странномаленький, будто ссохшийся весь. У него заострился нос, пшеничные усыпотемнели, а все лицо строго вытянулось, похорошело. Из-под завязокшаровар высовывались босые волосатые ноги. Он медленно оттаивал, под нимстояла лужица розоватой воды. И чем больше отходило промерзшее за ночьтело, - резче ощущался соленый запах крови и приторно-сладкий васильковыйтрупный дух. Пантелей Прокофьевич стругал под навесом сарая доски на гроб. Бабывозились в горенке около не приходившей в память Дарьи. Изредка оттудаслышался чей-нибудь резкий истерический всхлип, а потом ручьисто журчалголос свахи Василисы, прибежавшей "делить" горе. Григорий сидел на лавкепротив брата, крутил цигарку, смотрел на желтое по краям лицо Петра, наруки его с посинелыми круглыми ногтями. Великий холод отчуждения уже делилего с братом. Был Петро теперь не своим, а недолгим гостем, с которымпришла пора расстаться. Лежит сейчас он, равнодушно привалившись щекой кземляному полу, словно ожидая чего-то, с успокоенной таинственнойполуулыбкой, замерзшей под пшеничными усами. А завтра в последнюю путинусоберут его жена и мать. Еще с вечера нагрела ему мать три чугуна теплой воды, а женаприготовила чистое белье и лучшие шаровары с мундиром. Григорий - брат егооднокровник - и отец обмоют отныне не принадлежащее ему, не стыдящееся засвою наготу тело. Оденут в праздничное и положат на стол. А потом придетДарья, вложит в широкие, ледяные руки, еще вчера обнимавшие ее, ту свечу,которая светила им обоим в церкви, когда они ходили вокруг аналоя, - иготов казак Петро Мелехов к проводам туда, откуда не возвращаются напобывку к родным куреням. "Лучше б погиб ты где-нибудь в Пруссии, чем тут, на материных глазах!"- мысленно с укором говорил брату Григорий и, взглянув на труп, вдругпобелел: по щеке Петра к пониклой усине ползла слеза. Григорий дажевскочил, но, всмотревшись внимательней, вздохнул облегченно: не мертваяслеза, а капелька с оттаявшего курчавого чуба упала Петру на лоб, медленноскатилась по щеке.XXXV
Приказом командующего объединенными повстанческими силами Верхнего ДонаГригорий Мелехов назначен был командиром Вешенского полка. Десять сотенказаков повел Григорий на Каргинскую. Предписывал ему штаб во что бы то нистало разгромить отряд Лихачева и выгнать его из пределов округа, с темчтобы поднять все чирские хутора Каргинской и Боковской станиц. И Григорий 7 марта повел казаков. На оттаявшем бугре, покрытом чернымиголызинами, пропустил он мимо себя все десять сотен. В стороне от шляха,избоченясь, горбатился он на седле, туго натягивал поводья, сдерживалгорячившегося коня, а мимо походными колоннами шли сотни обдонскиххуторов: Базков, Белогорки, Ольшанского, Меркулова, Громковского,Семеновского, Рыбинского, Водянского, Лебяжьего, Ерика. Перчаткой гладил Григорий черный ус, шевелил коршунячьим носом, из-подкрылатых бровей угрюмым, осадистым взглядом провожал каждую сотню.Множество захлюстанных конских ног месило бурую толочь снега. Знакомыеказаки, проезжая, улыбались Григорию. Над папахами их слоился и таялтабачный дымок. От лошадей шел пар. Примкнул Григорий к последней сотне. Версты через три встретил ихразъезд. Урядник, водивший разъезд, подскакал к Григорию: - Отступают красные по дороге на Чукарин! Боя лихачевский отряд не принял. Но Григорий кинул в обход три сотниказаков и так нажал с остальными, что уже по Чукарину стали бросатькрасноармейцы подводы, зарядные ящики. На выезде из Чукарина, возле убогойцерковенки, застряла в речке лихачевская батарея. Ездовые обрубилипостромки, через левады ускакали на Каргинскую. Пятнадцать верст от Чукарина до Каргинской казаки прошли без боя.Правее, за Ясеновку, разъезд противника обстрелял разведку вешенцев. Натом дело и кончилось. Казаки уже начали пошучивать: "До Новочеркасскапойдет!" Григория радовала захваченная батарея. "Даже замки не успелипопортить", - пренебрежительно подумал он. Быками выручали застрявшиеорудия. Из сотен в момент набралась прислуга. Орудия шли в двойнойупряжке: шесть пар лошадей тянули каждое. Полусотня, назначенная вприкрытие, сопровождала батарею. В сумерках налетом забрали Каргинскую. Часть лихачевского отряда споследними тремя орудиями и девятью пулеметами была взята в плен.Остальные красноармейцы вместе с Каргинским ревкомом успели хуторамибежать в направлении Боковской станицы. Всю ночь шел дождь. К утру заиграли лога и буераки. Дороги сталинепроездны: что ни ложок - ловушка. Напитанный водой снег проваливался доземли. Лошади стряли, люди падали от усталости. Две сотни под командой базковского хорунжего Ермакова Харлампия,высланные Григорием для преследования отступающего противника, переловилив сплошных хуторах - Латышевском и Вислогузовском - около тридцатиотставших красноармейцев; утром привели их в Каргинскую. Григорий стал на квартире в огромном доме местного богача Каргина.Пленных пригнали к нему во двор. Ермаков пошел к Григорию, поздоровался. - Взял двадцать семь красных. Тебе там вестовой коня подвел. Заразвыезжаешь, что ль? Григорий подпоясал шинель, причесал перед зеркалом свалявшиеся подпапахой волосы, только тогда повернулся к Ермакову: - Поедем. Выступать сейчас. На площади устроим митинг - и в поход. - Нужен он, митинг! - Ермаков повел плечом, улыбнулся. - Они и безмитинга уже все на конях. Да вон, гляди! Это не вешенцы подходят сюда? Григорий выглянул в окно. По четыре в ряд, в прекрасном порядке шлисотни. Казаки - как на выбор, кони - хоть на смотр. - Откуда это? Откуда их черт принес? - радостно бормотал Григорий, набегу надевая шашку. Ермаков догнал его у ворот. К калитке уже подходил сотенный командир передней сотни. Он почтительнодержал руку у края папахи, протянуть ее Григорию не осмелился. - Вы - товарищ Мелехов? - Я. Откуда вы? - Примите в свою часть. Присоединяемся к вам. Наша сотня сформированаза нынешнюю ночь. Это - с хутора Лиховидова, а другие две сотни - сГрачева, с Архиповки и Василевки. - Ведите казаков на площадь. Там зараз митинг будет. Вестовой (Григорий взял в вестовые Прохора Зыкова) подал ему коня, дажестремя поддержал. Ермаков как-то особенно ловко, почти не касаясь луки игривы, вскинул в седло свое сухощавое железное тело, спросил, подъезжая ипривычно оправляя над седлом разрез шинели: - С пленниками как быть? Григорий взял его за пуговицу шинели, близко нагнулся, клонясь с седла.В глазах его сверкнули рыжие искорки, но губы под усами, хоть и зверовато,а улыбались. - В Вешки прикажи отогнать. Понял? Чтоб ушли не дальше вон энтогокургана! - Он махнул плетью в направлении нависшего над станицей песчаногокургана, тронул коня. "Это им за Петра первый платеж", - подумал он, трогая рысью, и безвидимой причины плетью выбил на крупе коня белесый вспухший рубец.XXXVI
Из Каргинской Григорий повел на Боковскую уже три с половиной тысячисабель. Вдогон ему штаб и окрисполком слали нарочными приказы ираспоряжения. Один из членов штаба в частной записке витиевато просилГригория: "Многоуважаемый товарищ Григорий Пантелеевич! До нашего сведенияковарные доходят слухи, якобы ты учиняешь жестокую расправу над пленнымикрасноармейцами. Будто бы по твоему приказу уничтожены - сиречь порубаны -тридцать красноармейцев, взятые Харлампием Ермаковым под Боковской. Средиозначенных пленных, по слухам, был один комиссаришка, коий мог нам оченьпригодиться на предмет освещения их сил. Ты, дорогой товарищ, отмениприказ пленных не брать. Такой приказ нам вредный ужасно, и казаки вродероптают даже на такую жестокость и боятся, что и красные будут пленныхрубить и хутора наши уничтожать. Командный состав тоже препровождайживьем. Мы их потихоньку будем убирать в Вешках либо в Казанской, а тыидешь со своими сотнями, как Тарас Бульба из исторического романа писателяПушкина и все предаешь огню и мечу и казаков волнуешь. Ты остепенись,пожалуйста, пленных смерти не предавай, а направляй к нам. В вышеуказанноми будет наша сила. А за сим будь здоров. Шлем тебе низкий поклон и ждемуспехов." Письмо Григорий, не дочитав, разорвал, кинул под ноги коню. Кудинову наего приказ: "Немедленно развивай наступление на юг, участок Крутенький - Астахове -Греково. Штаб считает необходимым соединиться с фронтом кадетов. Впротивном случае нас окружат и разобьют", - не сходя с седла, написал: "Наступаю на Боковскую, преследую бегущего противника. А на Крутенькийне пойду, приказ твой считаю глупым. И за кем я пойду наступать наАстахово? Там, окромя ветра и хохлов, никого нет." На этом официальная переписка его с повстанческим центром закончилась.Сотни, разбитые на два полка, подходили к граничащему с Боковской хуторуКонькову. Ратный успех еще в течение трех дней не покидал Григория. С боемзаняв Боковскую, Григорий на свой риск тронулся на Краснокутскую. Искрошилнебольшой отряд, заградивший ему дорогу, но взятых пленных рубить неприказал, отправил в тыл. 9 марта он уже подводил полки к слободе Чистяковка. К этому временикрасное командование, почувствовав угрозу с тыла, кинуло на восстаниенесколько полков и батарей. Под Чистяковкой подошедшие красные полкицокнулись с полками Григория. Бой продолжался часа три. Опасаясь "мешка",Григорий оттянул части к Краснокутской. Но в утреннем бою 10 мартавешенцев изрядно потрепали красные хоперские казаки. В атаке и контратакесошлись донцы с обеих сторон, рубанулись, как и надо, и Григорий, потерявв бою коня, с разрубленной щекой, вывел полки из боя, отошел до Боковской. Вечером он допросил пленного хоперца. Перед ним стоял немолодой казакТепикинской станицы, белобрысый, узкогрудый, с клочьями красного банта наотвороте шинели. На вопросы он отвечал охотливо, но улыбался туго и как-товкось. - Какие полки были в бою вчера? - Наш Третий казачий имени Стеньки Разина. В нем почти все Хоперскогоокруга казаки. Пятый Заамурский. Двенадцатый кавалерийский и ШестойМценский. - Под чьей общей командой? Говорят, Киквидзе [Киквидзе ВасилийИсидорович (1894-1919) - революционер, коммунист, герой гражданской войны,командир дивизии; погиб в бою 11 февраля 1919 года] вел? - Нет, товарищ Домнич сводным отрядом командовал. - Припасов много у вас? - Черт-те сколько! - Орудий? - Восемь, никак. - Откуда сняли полк? - С Каменских хуторов. - Объяснили, куда посылают? Казак помялся, но все же ответил. Григорию захотелось проведать онастроении хоперцев. - Что гутарили промеж себя казаки? - Неохота, мол, идтить... - Знают в полку, против чего мы восстали? - Откеда же знать-то? - Почему же неохотно шли? - Дык казаки же вы-то! А тут надоело пестаться с войной. Мы ить как скрасными пошли - и вот досе. - У нас, может, послужишь? Казак пожал узкими плечами. - Воля ваша! Оно бы неохота... - Ну, ступай. Пустим к жене... Наскучал небось? Григорий, сузив глаза, посмотрел вслед уходившему казаку, позвалПрохора. Долго курил, молчал. Потом подошел к окну, стоя спиной к Прохору,спокойно приказал: - Скажи ребятам, чтоб вон энтого, какого я зараз допрашивал, потихонькуувели в сады. Казаков красных я в плен не беру! - Григорий крутоповернулся на стоптанных каблуках. - Нехай зараз же его... Ходи! Прохор ушел. С минуту стоял Григорий, обламывая хрупкие веточки геранейна окне, потом проворно вышел на крыльцо. Прохор тихо говорил с казаками,сидевшими на сугреве под амбаром. - Пустите пленного. Пущай ему пропуск напишут, - не глядя на казаков,сказал Григорий и вернулся в комнату, стал перед стареньким зеркалом,недоуменно развел руками. Он не мог объяснить себе, почему он вышел и велел отпустить пленного.Ведь испытал же он некоторое злорадное чувство, что-то похожее наудовлетворение, когда с усмешкой про себя проговорил: "Пустим к жене...Ступай", - а сам знал, что сейчас позовет Прохора и прикажет хоперцастукнуть в садах. Ему было слегка досадно на чувство жалости, - что же иное, как небезотчетная жалость, вторглось ему в сознание и побудило освободить врага?И в то же время освежающе радостно... Как это случилось? Он сам не могдать себе отчета. И это было тем более странно, что вчера же сам онговорил казакам: "Мужик - враг, но казак, какой зараз идет с красными,двух врагов стоит! Казаку, как шпиону, суд короткий: раз, два - и в божьиворота". С этим неразрешенным, саднящим противоречием, о восставшим чувствомнеправоты своего дела Григорий и покинул квартиру. К нему пришли командирЧирского полка - высокий атаманец с неприметными, мелкими, стирающимися впамяти чертами лица и двое сотенных. - Подвалили ишо подкрепления! - улыбаясь, сообщил полковой. - Тритысячи конных с Наполова, о Яблоневой речки, с Гусынки, окромя двух сотенпеших. Куда ты их будешь девать, Пантелевич? Григорий повесил маузер и щегольскую полевую сумку, доставшиеся отЛихачева, вышел на баз. Тепло грело солнце. Небо было по-летнему высоко исине, и по-летнему шли на юг белые барашковые облака. Григорий на проулкесобрал всех командиров посовещаться. Сошлось их около тридцати человек,расселись на поваленном плетне, загулял по рукам чей-то кисет" - Какие будем планы строить? Каким родом нам резануть вот эти полки,что потеснили нас от Чистяковки, и куда будем путя держать? - спросилГригорий и попутно передал содержание приказа Кудинова. - А сколько их супротив нас? Дознался у пленного? - помолчав, спросилодин из сотенных. Григорий перечислил полки, противостоящие им, бегло подсчитал вероятноечисло штыков и сабель противника. Помолчали казаки. На совете нельзя быловыступать с глупым, необдуманным словом. Грачевский сотенный так и сказал: - Погоди трошки, Мелехов! Дай подумать. Это ить не палашом секануть.Как бы не прошибиться. Он же первый и заговорил. Григорий выслушал всех внимательно. Мнение большинства высказавшихсясводилось к тому, чтобы не зарываться далеко даже в случае успеха и вестиоборонительную войну. Впрочем, один из чирцев горячо поддерживал приказкомандующего повстанческими силами, говорил: - Нам нечего тут топтаться. Пущай Мелехов ведет нас к Донцу. Что вы -ума решились? Нас кучка, за плечами вся Россия. Как мы могем устоять?Даванут нас - и пропали! Надо пробиваться! Хучь и чудок у нас патрон, номы их добудем. Рейду надо дать! Решайтесь! - А народ куда денешь? Баб, стариков, детишков? - Нехай остаются! - Умная у тебя голова, да дураку досталась! До этого сидевшие на краю плетня командиры шепотом говорили оподступавшей весенней пахоте, о том, что станется с хозяйствами, ежелипридется идти на прорыв, но после речи чирца загорланили все. Совещаниеразом приняло бурный характер какого-нибудь хуторского схода. Вышеостальных поднял голос престарелый казак с Наполова: - От своих плетней не пойдем! Я первый уведу свою сотню на хутор!Биться, так возле куреней, а не чужую жизню спасать! - Ты мне на горло не наступай! Я рассуждаю, а ты - орать! - Да что и гутарить! - Пущай Кудинов сам идет к Донцу! Григорий, выждав тишины, положил на весы спора решающее слово: - Фронт будем держать тут! Станет с нами Краснокутская - будем и ееоборонять! Идтить некуда. Совет покончился. По сотням! Зараз же выступаемна позиции. Через полчаса, когда густые лавы конницы нескончаемо потекли по улицам,Григорий остро ощутил горделивую радость: такой массой людей он ещеникогда не командовал. Но рядом с самолюбивой радостью тяжко ворохнулись внем тревога, терпкая горечь: сумеет ли он водить так, как надо? Хватит лиу него умения управлять тысячами казаков? Не сотня, а дивизия была в егоподчинении. И ему ли, малограмотному казаку, властвовать над тысячамижизней и нести за них крестную ответственность. "А главное - против коговеду? Против народа... Кто же прав?" Григорий, скрипя зубами, провожал проходившие сомкнутым строем сотни.Опьяняющая сила власти состарилась и поблекла в его глазах. Тревога,горечь остались, наваливаясь непереносимой тяжестью, горбя плечи.XXXVII
Поиск по сайту: