Прибавление 5 страница

Ричард Джеффриз 1848-1887

одился 6 ноября 1848 года. Умер 14 августа 1887 года. Я привожу этот случай потому, что Джеффриз много лет провел в сумерках космического сознания, но солнце не осияло его. В этом отношении описываемый случай занимателен для всех интересующихся темой этой книги. Случай этот еще интереснее ввиду того, что Джеффриз написал автобиографию, где дает очень откровенный рассказ о своей духовной жизни до тридцатипятилетнего возраста. Кажется, сумерки космического сознания стали рассветать для него, и допустимо, что у него, хотя и на мгновение, было бы полное космическое сознание в типическом возрасте, если бы, когда ему было тридцать три года [ 105], он не захворал и болезнь не мучила его до самой смерти. Он умер на тридцать девятом году. В книге его отразилась высшая ступень духовной жизни, на какую был способен Джеффриз, — высота большая, чем самосознательная, и ниже высоты космического сознания.

Книгу, конечно, стоит прочесть всю, но для нашей специальной цели совершенно достаточно нижеприведенных выдержек.

«История моего сердца начина- _в восемнадцать лет Джеффриз ется лет семнадцать тому назад вступает в сумерки космического [105:1]. Мне было не больше во- сознания. Но ни тогда, ни после у семнадцати лет, когда во вселен- _{него не} б_{ЫЛ0 К0СМИ}ческих явлений, ной я почувствовал внутренний, характеризующих вступление в об-таинственный смысл, и неопре- _ласть космического сознания, деленные желания проникли в мой ум [105:181].

Я был совершенно один: земля, солнце и я. Лежа на траве, я, в душе моей, говорил земле, солнцу, воздуху и далеким, невидимым морям. Я думал о незыблемости земли — я чувствовал, как она несла меня; сквозь траву я чувствовал какое-то влияние, как будто вели

кая земля говорила со мной. Я думал о блуждающем воздухе — его чистоте, которая есть его красота. Воздух прикасался ко мне и давал мне нечто свое [105:4]. Я молился всему этому. Я чувствовал неописуемое движение души [105:5].

Я думал о своем внутреннем существовании, о том сознании, которое называется душой. Я бросил на весы судьбы всю силу тела, ума и души; я напрягся; я боролся, работал, трудился в мощи молитвы. Молитва — это

Джеффриз все время стремится, хочет, но не может схватить и борется. Он напряженно чувствует, что есть что-то бесконечно желанное как раз около протянутой руки, но никак не может прикоснуться к этому.

движение души — не была сама

по себе направлена к чему-нибудь определенному. Это была страсть. Я зарыл лицо в траву; я был в совершенной прострации; я был побежден й унесен куда-то [105:7].

Если бы какой-нибудь пастух случайно увидел меня лежащим на траве, он, вероятно, подумал бы, что я прилег отдохнуть на несколько минут. Кто мог бы вообразить, что за вихрь страсти бушевал во мне, когда я лежал там! Я был совершенно измучен, когда дошел до дома [105:8].

0 подобных местах Солт [172:53] говорит:

Глубоко охваченный горним небом, прочувствовав дивную красоту дня, вспоминая старое, старое море, которое (так мне казалось) было как раз за горизонтом, я почувствовал себя затерявшимся во вселенной, поглощенным ею. Мое чувство проникало глубоко подо мной в землю и вверх, высоко в небо и еще дальше и дальше — к солнцу, к звездам. Еще дальше, все дальше: за звезды, в пустоту пространства. И я потерял

«Джеффриз здесь пишет открыто, как человек, получивший внутреннее откровение красоты вселенной». Но обратите внимание: его любовь к природе очень сильна, но она лишь желание, стремление к чему-то, желание неудовлетворенное. Пожалуй, сущность космического сознания, с точки зрения интеллекта, состоит в ощущении единства субъекта и объекта. Вспомните изречение Вага-Санейи-Самхита-упанишады [193:173]: «Странный, трудный, но верный парадокс я даю: материальные предметы и незримая душа составляют одно целое». Гаутама говорит, что «внутри не возник глаз, чтоб угадывать знание, понимание, мудрость, озаряющую путь истинный, свет, разгоняющий мрак».

свою субъективную обособленность, и я сам стал казаться частью целого [105:8-9].

Все время я изо всех сил молился, чтобы я мог иметь в моей душе ее интеллектуальную часть — мысль, идею [105:17]. Смотрите! Этот момент дает мне всю мысль, всю идею; душа всецело выражена в Космосе, окружающем меня [105:18]. Он дает мне полноту жизни — такую полноту, как морю, солнцу, земле, воздуху. Он дает мне величие и совершенство души выше всего. Дает мне невыразимое желание, подымающееся во мне, как волна прилива. Дает мне со всей мощью океана [105:103]. Я чувствую бесконечную жизнь души. Я чувствую существование Космоса мысли [105:51]. Я верю в человеческий образ. Дайте мне найти что-нибудь, какой-нибудь способ, которым этот образ вылился бы в совершенную красоту. Красота человеческого образа — как стрела: она растет так же, как увеличивается расстояние, пролетаемое стрелой в зависимости от увеличения силы лука. Идея, заложенная в образе человека, в состоянии безгранично расширяться, красота его образа может беспредельно увеличиваться. В моей молитве я просил, чтобы мне было открыто, как жить разуму, внутреннему сознанию, как душе жить так, чтобы это было не теоретическое существование, а настоящая полная жизнь [105:30].

Когда я распознаю мое внут- у него есть ощущение вечной жиз-

реннее сознание, мне кажется, _{ни Ему каЖ}ется, что он не умрет,

смерть не может простираться на _{Есш 6ь1} Джеффриз обладал кос-

личность. Распадение тела на со- _МИческим сознанием, то он приоб-

ставные части не открывает не- _{щился 6ь| к вечной жизни бес}_

проходимой пропасти, бездонно- смертие для него не казалось бы, а

го провала, отделяющего нас от существовало, жизни; дух не делается сразу недоступным, удаляясь на безграничное расстояние [105:34].

Для меня все сверхъестественно [105:42]. Невозможно низвести законы мышления до законов, управляющих жизнью дерева [105:42].

Когда я думаю, что в данный момент я нахожусь в вечном «теперь», которое всегда было и будет, когда я вспоминаю, что в данный момент я нахожусь между бессмертными предметами, что,

вероятно, здесь есть души, настолько же безгранично превосходящие мою душу, как она превосходит кусок дерева, — что же тогда «чудо»? [105:44]

Я чувствую, что нахожусь на границе неизвестной жизни. Я почти касаюсь ее. Я — на рубеже сил, которые я мог бы схватить, если бы существование мое было безгранично [105:45]. Часто все мое существо наполнялось экстазом тонкого наслаждения всей вселенной. Мне нужно больше идей о жизни души. Я уверен, остается

Он чувствует, что не достиг, что есть что-то, чего он не в состоянии получить. Он никогда не чувствует полного удовлетворения, но лишь на одно молниеносно краткое мгновение. Над кем поднялось солнце космического сознания — кто достиг нирваны — Царствия Небесного, тот уже успокоился и счастлив.

найти еще много этих идей. Громадная жизнь — вся цивилизация находится как раз за порогом обыкновенной мысли [105:48].

Существует Сущность, Душа — Сущность, но ее еще не признают [105:48].

Душа — космическое чувство. Джеффриз предощущал его, но не получил.

У человека есть душа, но мне кажется, она еще в выморочном состоянии (без хозяина). С помощью этой души человек раскроет то, что теперь считает сверхъестественным [105:144].

Всем сердцем моим я верую в тело, в плоть; я верую, что его надо нарастить, сделать гораздо прекраснее всеми средствами [105:30]. Я верю, что члены тела могут быть устроены сильнее, совершеннее, выносливее. Я верю, что наружность может быть еще прекраснее, сложение — изящнее, движения — грациознее [105:29]. Я убежден, что всякий аскетизм — самое подлое богохульство: богохульство по отношению ко всему роду человеческому. Я верю в плоть и тело, достойные поклонения [105:114].

Как могу я соответственно вы- Это место совершенно ясно дока-разить свое презрение в адрес зывает, что у Джеффриза не было изречений, что все направлено к космического сознания: он не знал лучшему, что все кончится муд- космического порядка, не видел ро, благодетельно, что все на- «цепи причин» и «вечных колес», правляется человеческим разумом! Это отчаянная ложь и преступление против человечества [105:134].

Ничто не развивается. В природе эволюции не больше, чем какого-либо предопределенного плана. Смотря на природу лицом к лицу, а не изучая ее по книгам, я пришел к убеждению, что в ней нет ни плана, ни эволюции. Что в ней есть, какая была причина, как, почему — все это еще неизвестно. Очевидно, ничего такого и не было [105:126]. Ни в одном живом существе нет ничего человеческого. Вся природа, вся доступная для нашего наблюдения вселенная — против человека, она вне его и не имеет ничего общего с человеком [ 105:62]. В природе, во вселенной нет ничего человеческого, все направлено против человека, нет никакого плана, формы, цели —ввиду всего этого я прихожу к заключению, что нет божества, которое имело бы что-нибудь общее с природой [105:63]. То же самое относится и к взаимным отношениям людей, к обычным событиям человеческой жизни, где все — игра случая [ 105:64]. Очевидно, и здесь нет от- _{Так Блейк шорт о6} «_{Иерусали}_ ветственного божества [105:66]. _М8в. _{вЯ ттш эту П(шу пад}

Я был вынужден написать все это непреодолимым побуждением, с молодых лет заставлявшим меня сделать это. Я пишу совсем не для того, чтобы убеждать, еще менее того из-за выгоды — конечно, мне больше вреда, чем выгоды от моих писаний. Мое сердце потребовало этого, и я выразил свои убеждения [105:181]. Самое большое затруднение, испытанное мной, — недостаток слов для выражения мыслей» [105:184].

КМ. К.

еобходимо заметить, что г-жа К. М. К., описывая явления, наблюдаемые ею над собой, не знала ни одного аналогичного случая, руководствуясь которым она стала бы приноравливать подробности своего рассказа. (То же самое, впрочем, вообще надо сказать и про все прочие случаи, приводимые в этой книге.) Вне всякого сомнения, рассказ г-жи К. М. К. совершенно точно, просто и прямодушно, насколько было в ее силах, описывает ее душевные переживания во время наблюдаемого ею над собой явления.

«Я родилась в 1844 году. Говорят, что в детстве я никогда не казалась ребенком: я всегда была задумчива не по летам. Не могу припомнить, было ли время, когда я не думала о Боге и не удивлялась Ему. Красота, возвышенность природы с раннего детства запали мне в душу. Я ходила в церковь и в воскресную школу, внимательно слушала молитвы и проповеди, думала о них гораздо больше, чем могли бы предположить. Проповеди были старомодные — пресвитерианские — все больше о Страшном Суде, о безвыходном положении грешников, о непрощаемых грехах и все в этом роде — о вещах страшных для серьезного ребенка с живым воображением. С годами я все больше и больше задумывалась и все больше становилась в тупик. Я горькими слезами плакала над страстями Господними — мне жаль было, что мои грехи пригвоздили Его к кресту. Как Он был Богом, этого я не могла понять, но не сомневалась, что это верно. Библию, катехизис и особенно «Исповедание веры» я учила не только по обязанности, но и потому, что чувствовала, что там я найду истину. Как ужасно я была потрясена, когда узнала, что язычник без Евангелия не может быть спасен! Жестокость, несправедливость этого заставили меня почти возненавидеть Бога — зачем Он так создал мир? Однако я постаралась присоединиться к взглядам церкви, думая, что это умиротворит, успокоит меня. Но хотя тут я чувствовала себя безопаснее, однако я ни на йоту не чувствовала себя удовлетворенной. В семье стали получать довольно либеральную духовную газету — я тогда была еще совсем девочкой, — я читала ее, и это чтение до некоторой степени успокаивало меня: чтение разъяснило мне, что узкая доктрина, в которой я была воспитана, не составляет всего христианского вероучения. В то время из книг я больше всего любила «Потерянный рай», Поллок «Поток времени» и «Путешествие пилигрима». Хотя надо сказать, «Поток времени» надолго расстроил меня. Громадность, величие Бога, ощущаемого мной в природе, я никак не могла согласовать с Богом, как его описывает Библия. Я всячески старалась достигнуть этого, но тщетно, и конечно, вследствие этого я наконец стала чувствовать себя грешным скептиком. Так шли мои молодые годы, и хотя я была наружно счастлива, полна жизни, как и другие девушки, внутри меня всегда точила эта змея — во мне всегда звучала нота глубокой печали. Часто ночью я гуляла, вглядываясь в глубокое небо, в эти молчаливые бездны, глядела с невыразимым желанием получить ответ на мои немые внутренние вопросы, часто я падала на землю в агонии желания. Но если звезды и знали тайну, они не раскрыли ее мне. Мое состояние духа было обычно: какое множество средних девушек живут обычной, «средней» жизнью, а идеалы и желания у них куда выше, чем можно надеяться удовлетворить их. На двадцать втором году я вышла замуж. Лет через десять после этого перемена места заставила меня изменить прежний образ жизни. Появились новые знакомые, новые интересы. Мне пришлось прийти в соприкосновение с людьми более свободного образа мыслей. Вскоре я принялась за чтение книг и журналов («Ежемесячник общедоступной науки» и т. д.), которые я находила у моих новых знакомых. Первая серьезная книга была Тиндалля «Belfast Address». Она была для меня настоящим откровением. Начиная с этого времени у меня появилось представление об эволюции, и мало-помалу преж ние представления начали уступать место рационалистическим идеям, более согласовавшимся с моими личными ощущениями. Вопросы плана, целесообразности природы, бессмертия личности и т. п. я предоставила уже науке: пусть разрешает их, если они поддаются решению. Я сделалась агностиком.

Я успокоилась на этом, но, по правде говоря, я не была совершенно удовлетворена. У меня не хватало в жизни чего-то, что, казалось мне, должно быть в ней: глубины моей собственной природы — не измерены; высоты, которые я вижу, — не достигнуты. Пропасть между тем, кем я была и кем мне необходимо быть, — пропасть глубокая, широкая. Но я видела, что и у других людей существует та же пропасть: я подчинилась моей доле, как общей участи. Но теперь в мою жизнь, уже перешедшую за половину, уже, по-видимому, худо или хорошо сложившуюся, суждено было войти новому элементу, изменившему меня, мою жизнь и окружающий меня мир. Душе — моему более глубокому «я» — было суждено пробудиться и потребовать того, что ей принадлежит! Суждено было пробудиться непреодолимой силе и смертным борением сорвать завесу, за которой природа скрывает свои тайны. Тяжелая болезнь — крайнее изнеможение тела, духа и чувств — открыла мне глубины моей собственной природы. Много месяцев спустя я до известной степени поправилась, но была по-прежнему глубоко неспокойна. Сила, давшая мне возможность перенести страдания, дала мне и сострадание ко всем страдальцам. То, что я до болезни думала о жизни и что после, — было все равно что булавочный укол по сравнению с ударом кинжалом. Я жила на поверхности: теперь я ушла в глубину. По мере того как я погружалась все глубже и глубже, перегородки между мной и людьми падали, углублялось ощущение общности со всем живым. Теперь я была придавлена двойным бременем. Да что же, будет ли у меня наконец когда-нибудь покой или отдых? Казалось, что нет, не будет. В жизни много хорошего: хозяйство, муж, дети, друзья — но я с тоской думала о времени, оставшемся мне до смерти, когда наконец я буду свободна.

Уолт Уитмен в своих «Leaves of Grass» с чудесной силой и возвышенностью изобразил эту фазу умственного и духовного развития, описал ее так, как может сделать это человек, глубоко видящий свою собственную'природу. В его дивных поэмах говорит сама природа. Она кричит от боли, от страсти жизни. Пламенные слова — как поток лавы несутся из кратера вулкана; это не только его голос — это голос всего скованного человечества, старающегося разбить свои оковы. Как хорошо прильнуть к такой огромной душе! Чувствовать это нежное человеческое сострадание! Подумайте, что за мужество было у этого человека, если посмотреть, каких высот он достиг и каким путем он шел!

Я пропущу промежуток между этим временем и сентябрем 1893 года; он не важен — была все та же внутренняя борьба. Теперь постараюсь как можно лучше описать самое главное событие моей жизни, так как, несомненно, оно касается всех дальнейших происшествий и является результатом ряда лет страстных исканий.

Я увидела, что мне было гораздо хуже, чем я думала. Боль, состояние внутреннего напряжения были так велики, что я чувствовала себя как слизняк, переросший свою раковину, и не могла уйти из самой себя. Что со мной было — я не знала, разве лишь что это было страстное желание свободы, большей жизни, более глубокой любви. Казалось, в природе не было ответа на эту бесконечную нужду. Огромный прилив прокатился надо мной — беззаботный, безжалостный. Вся моя сила ушла, все ресурсы израсходованы, ничего не оставалось, как подчиниться. Я сказала себе: тут должна быть какая-нибудь причина для этого — должна быть, даже если я не могу понять ее. Пусть сила, у которой я в руках, делает со мной все, что ей угодно! После этого решения прошло немало времени, пока наконец я подчинилась совершенно. Между тем я, всеми внутренними чувствами, старалась найти это начало, каково бы оно ни было, которое будет властвовать надо мной, когда я уступлю ему свое место.

Наконец с какой-то странной рас- «Я ухожу сама от себя». Карпен-тущей силой моей слабости я ре- тер [56:166] говорит, что ин-шила: я ухожу сама от себя! К мое- дийские йоги самым главным му великому изумлению, спустя для достижения чудесных сил, немного времени я ощутила фи- или сиддхи, считают подавление зическое облегчение, покой, как мысли и уничтожение планов, будто пропала какая-то напря- намерений, женность. До этого времени я никогда еще не ощущала такого совершенного физического здоровья. Я дивилась этому. Какой прекрасный яркий день! Я смотрела на небо, холмы, реку — и была поражена, как раньше я не замечала божественной красоты мира! Ощущение роста, легкости все увеличивалось, все приняло довольный вид, все стало уместным. За обедом я заметила: «Сегодня я как-то странно счастлива!» Если бы я тогда догадалась, какая огромная перемена происходит во мне, конечно, я бросила бы работу и вся отдалась созерцанию того, что во мне совершалось. Но все происходившее казалось до такой степени просто, естественно (несмотря на всю его чудесность), что я продолжала жить как всегда. Свет и цвета пылали, атмосфера содрогалась и вибрировала около и внутри меня. Повсюду все было совершенно спокойно и радостно, и, что всего удивительнее, у меня появилось ощущение присутствия чего-то великого, всепроникающего, милостивого, магнетического. Жизнь и радость так возросли во мне, что к вечеру я места не могла найти, ходила из комнаты в комнату, не зная, что мне с собой делать. Я рано ушла в свою комнату, чтобы остаться одной. Объективные явления скоро прекратились и начались субъективные: я видела и понимала высшую идею, вложенную в предметы, причину всего, что до этого времени было скрыто от меня, темно для меня. С подавляющим величием перед моим изумленным взором мгновенно раскрылась великая истина, что жизнь, что эволюция духа, что теперешняя жизнь — лишь звено в цепи развития духа. Да будут благословенны столетия страданий, ибо через них очищается дух и приводит нас к этому! Ощущение надвигающегося величия все усиливалось. Вдруг быстрая волна неизъяснимого блеска и величия накатилась на меня, и я была охвачена, поглощена ею. Я чувствовала, что я ухожу, теряю самое себя. Затем меня охватил сладостный испуг. Я теряла сознание, теряла свою личность, но не могла удержать самое себя. Далее — состояние восторга, такого сильного, что вселенная остановилась, и я дивилась невыразимому величию ее зрелища! Только Один во всей бесконечной вселенной! Вселюбящий и Всесовершенный! Совершеннейшая Мудрость, Истина, Любовь и Чистота! Во время этого восхищения появилось прозрение. В это дивное мгновение высшей благости снизошло озарение. Внутренним зрением я видела атомы или молекулы, из которых, по-видимому, состоит вселенная — я не знаю, материальны или духовны они, — я видела, как они перестраивались, я видела, как космос в его вечной, постоянной жизни переходит от порядка к порядку — это от порядка к порядку. С какой ра- космическое видение Славы достыо я убедилась, что в цепи нет Брамы — чувство или созна-перерыва, все звенья на своем мес- _Ние космоса, заложенного те, все происходит там и тогда, где и _в основании всей вселенной,

когда следует. Миры, системы — все спаялось, слилось в одно гармоничное целое. Жизнь вселенной тождественна со всеобщей любовью!

точно так же, как чувство или сознание «себя» является центральным о>актом нынешнего человечества. Это — «Цепь Причин» — Будды, «Вечные колеса» — Данте, «Размеренное, совершенное движение, процессия вселенной» — Уитмена [193:85].

Я не знаю, как долго длилось состояние этого напряженного восторга, — он показался мне вечностью, а быть может, он длился всего лишь несколько мгновений. Затем наступило расслабление, слезы счастья и востор-

Хуан Иепес говорит: «Иногда божественный свет с такой силой ударяет в душу, что не замечаешь тьмы и не обращаешь внимания на свет; душа делается бессознательной по отношению ко всему, что она знает, и теряешься в забвении, не зная, где она, что с ней, не замечая течения времени» [203:127].

га. Я спасена. Я была на широкой дороге вверх, на пути, по которому окровавленными ногами шло и идет человечество с бессмертной надеждой в сердце и песней любви и веры на устах. Теперь я поняла истины древние, вечные, но все еще свежие, новые и сладостные, как утренний рассвет. Я не могу сказать, сколько времени продолжалось видение. Я проснулась утром с легкой головной болью, но духовное чувство было так сильно, что то, что принято называть действительностью, казалось мне как в тумане, нереальным. Моя точка зрения совершенно изменилась. Все старое ушло, и все сделалось новым. Идеал сделался реальностью, а прежние реальности сделались расплывчатыми, туманными, потеряв свою былую осязательность.

Эта туманная нереальность внешних предметов не длилась много дней. Все стремления сердца были удовлетворены, все вопросы были разрешены, я бесконечно любила и была бесконечно любима! Вселенная, как вал прилива, лилась во мне волнами радости и веселья, обливая меня потоками благоухающего успокоения.

Все стремления сердца были удовлетворены: уничтожение страстей и желаний, присущих самосознательной жизни (отсюда происходит слово «нирвана»), является одной из типических черт Царствия Небесного — космического чувства, как это мы уже неоднократно видели. Эта черта заметна в каждом настоящем случае космичес-

13 -8397 Бёкк

кого озарения, но нигде она не выражена лучше, чем в Евангелии: Иисус сказал ей: «Если бы ты знала дар Божий, и кто говорит тебе: дай Мне пить, то ты сама стала бы просить у Него, и Он дал бы тебе воду живую». Женщина говорит ему: «Господин! Тебе и почерпнуть нечем; а колодец глубок: откуда же ты возьмешь воду живую?» Иисус сказал ей в ответ: «Всякий пьющий воду сию возжаждет опять; а кто испьет воды, которую Я дам ему, тот не возжаждет, во век; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную» (Иоан. IV, 10-14).

Это передает действительное состояние. Безграничная любовь и нежность, казалось, действительно, лилась ко мне потоком мирры, залечивая все ушибы и раны. Что за глупость, что за ребячество наша блажь и недовольство в присутствии этого светлого величия! Теперь я поняла, что страдание — это цена, которую надо заплатить за все то, что стоит иметь; что страдания каким-то таинственным образом очищают нас, утончают наши ощущения, этим самым делая для нас более доступными высшие и тончайшие проявления природы. Если это правильно для одного, то это правильно и для всех. Чувствуя и зная это, я не прихожу в отчаяние, как прежде, но я молчу, сижу и смотрю на все скорби мира, на все ничтожество и безумные страдания.

Милая вечная улыбка на ли- Данте, при тех же обстоятельствах, ска-це природы. Нет ничего, что зал: то, что я видел, казалось мне улыб-могло бы сравниться с этой кой вселенной. О радость! О неизглади-улыбкой, — такой радост- мое счастье! ный отдых. Милая простота, как бы с любовью говорящая нам: «Все хорошо теперь, прежде и всегда». Мне кажется, что «субъективный свет» — явление или электрическое, или магнетическое: при нем освобождается какая-то сила в мозгу и в нервной системе. Происходит нечто вроде взрыва — огонь, горящий в груди, переходит в подымающееся пламя. Спустя недели после описанного озарения я часто видела электрические искры перед глазами. Мой субъективный свет не был нечто видимое: ощущение это было совершенно отлично от эмоции — это была сама эмоция, экстаз. Это было веселье, восторг любви до такой степени сильный, что он превратился в океан живого, ритмически волнующегося света, яркость которого затмила сеет солнца. Его сияние, теплота и нежность наполняли вселенную. Этот

бесконечный океан был вечная любовь, «Затмила свет солнца».

душа природы и все — одна бесконечная Ап. Павел говорит: «Пре-

улыбка! ^выше света солнца».

Магомет видел «поток света такой невыносимой яркости, что он упал в обморок». Иепес после субъективного света почти что ослеп на несколько дней. У Данте «внезапно, казалось, день прибавлен был ко дню, как будто тот, кто был способен сделать это, возвел на небеса другое солнце». Уитмен был ошеломлен «другим, неизъяснимым солнцем», «узнал все орбиты и более яркие, неведомые миры».

Больше всего меня удивляло то, что начиная с того сентября у меня все усиливалось ощущение присутствия Святого. Вся природа будто благоговейно затаила дыхание. Временами это ощущение с такой силой овладевало мной, что мне делалось душно, больно. Я не изумилась бы, если бы горы и холмы вдруг разразились гимном хвалы Господу. Иногда мне казалось, что они должны сделать это, чтобы облегчить меня.

«Разодранная завеса», «святая святых», «херувимы со сложенными крыльями», «шатер» и «храмы» — я вижу теперь, что это лишь символы, попытки человека выразить это внутреннее состояние. Природа касалась меня слишком сильно; иногда это угнетало меня; меня истощала такая крайняя экзальтация, и я была рада, если выдавался хоть один обыкновенный день. Я почти со страхом думала о лете. Когда настало лето, то свет и богатство красок, хотя они и были восхитительны, было почти свыше моих сил. Мы думаем, что мы видим, но на самом деле — мы слепы. Если бы мы были в состоянии видеть!

Однажды мои глаза раскры- Такой же случай рассказывают о Бёме: лись на момент. Это было ут- «Он сидел на лужайке и, глядя на тра-ром в начале лета 1894 года, вы и злаки, видел их сущность, упо-Я вышла, счастливая, доволь- требление и свойства» [40:15]. ная, посмотреть на цветы, зарыться лицом в душистый горошек и с наслаждением вдыхать в себя его аромат, посмотреть, как ярки и разнообразны цветы. Удовольствие перешло в восхищение.

Я задрожала от восторга, и только я стала удивляться такому ощущению, как вдруг внутри меня открылась завеса, и я увидела, что цветы живут и что у них есть сознание. Они движутся! От них отделяются электрические искры! Это было откровение! Я не могу описать, что я испытала при этом видении. Я повернулась и пошла домой в несказанном благоговейном ужасе.

У меня было — да и теперь еще есть, хотя и слабее, чем раньше, — странное ощущение внутри, над надбровными дугами, над глазами, как будто в этом месте пропало напряжение, ощущение увеличения объема. Это — чисто физическое ощущение. Умственное ощущение — чувство величия, благостности, особенно сильно заметное, когда я бываю на возду- «Когда я бываю на воздухе» — Кар-хе. Вышеописанное явление пентер говорит, что, когда он записы-сопровождалось ясно выра- вал мысли и чувства, диктуемые кос-женным и странным ощуще- мическим сознанием, он нашел, что нием, как будто я нахожусь в _ему необходимо писать под открытым центре, что я сама — центр. небом. Ощущение выражалось в том,

что я чувствовала себя окруженной со всех сторон мягчайшими подушками, которые всюду касались меня. Куда бы я ни двинулась — они окружали меня. Подушки, на которых удобно покоилось каждое усталое место тела, так что, хотя я и сознавала это легчайшее прикосновение, оно нисколько не затрудняло движений, хотя в то же самое время оно было такой же постоянной и прочной опорой, как вселенная. Это были «вечные объятия». Наконец я была у тихой пристани. Но какой? Была ли она вне меня?

Поиск по сайту: