Определения. — Этот, что ли, бугай, — ваш новый санитар?

— Этот, что ли, бугай, — ваш новый санитар?

— Плечики годятся. На пьющего не похож. Скорее боль­ной. Или новый ординатор.

— Вид довольно нахальный.

— Ничего, скоро узнает, что такое депрессия первогодков.

У молодого человека, к которому относились замечания, был неплохой слух. А происходило дело двадцать лет назад, в холле у кабинета главврача одной из крупнейших московских психиатрических клиник. Замечания исходили от двух хруп­ких женщин в белых халатах, стоявших у окна. Вышел мелки­ми шажками, сел некто, странно посмеивающийся, и от скрылись за дверью кабинета, даже не посмотрев в сторону предполагаемого непьющего, который еще примерно час ма­ялся, размышляя, что бы это могло значить — депрессия пер­вогодков и неужели у него и впрямь нахальные плечи.

Наконец его встретила, сидючи за столом с тремя телефо­нами, элегантная дама с мягкой улыбкой и твердым выраже­нием глаз.

— Очень хорошо, что вы к нам пришли, очень приятно... У нас не хватает врачей. Мы знаем, что у вас есть интерес к науке. Но учтите, молодому врачу необходима прежде всего практика. Три года как минимум придется отработать. У нас многим нравится. Какие пожелания?

— Направьте меня, пожалуйста, в буйное отделение.

— Что-что, как вы сказали?..

— В буйное.

— Вы отстали от жизни, коллега. Буйных у нас нет. Это устарелое понятие. Времена смирительных рубашек давно миновали.

— А... А какие?

— Есть острые отделения для первичных больных, муж­ское и женское. Есть и острые для хроников. У некоторых больных в этих отделениях, и в других тоже, иногда бывают состояния психомоторного возбуждения. У нас достаточно фармакологических средств. Приходится, конечно, иногда и... (Телефонный звонок). Да... Да... Ну, и что же вам не понятно? Швы немедленно... Вызывайте из первой городской... Ребро или ключица?.. Ну, разбирайтесь... Нет... Пока замены не найдете, не подпишу. (Отбой). Вот видите, санитаров тоже не хватает. Значит, так: в острое мужское. Первичное или хрони­ческое? В обоих нужны врачи мужского пола.

— В первичное.

— Прекрасно, это как раз то, что нам нужно. У вас нет увечий? Спортом занимаетесь?.. Наш Григорий Николаевич, зав. отделением, международный мастер спорта по самбо. Ну, пожалуйста, идите. И гордитесь званием психиатра. Психиат­рия — королева медицины, кто это сказал?

— М-м... Не помню.

— Шарко. Душ Шарко знаете? Ну, как говорится, ни пуха ни пера... Халат получите у сестры-хозяйки.

Она, естественно, шутила.

Итак, определения.

Невропатолог (невролог). Врач по нервным болез­ням. В обычной нашей поликлинической практике именно к нему первому попадает пациент, у которого врач другой спе­циальности (терапевт, хирург, отоларинголог и др.) не находит ничего «своего», а вместе с тем что-то все-таки есть... Как правило, однако, и невропатолог ничего не находит, и возни­кает вопрос, не пойти ли дальше, во владения вышеупомянутой королевы. Почему-то к ней, надо заметить, не очень рвутся.

В обыденном сознании «нервное» и «психическое» разгра­ничиваются нечетко — да и в медицине тоже не удалось до сих пор установить ясных границ. Невропатолог — специалист по нервно-мозговой карте, географ мозга, и вместе с тем инже­нер-ремонтник. Всевозможные параличи и нарушения чувст­вительности — его родная стихия, наряду со всеобщим любим­цем — радикулитом. В ведении невропатолога все те случаи, когда болезнь непосредственно связана с поражением того или иного участка нервной системы, той или иной точки. Там же, где такая связь не обнаруживается или неоднозначна, начинается сфера, общая с психиатрией.

Психоневролог. Нечто промежуточное между не­вропатологом и психиатром. Врачи, так именуемые, обычно работают с детьми, выявляют у них разные формы умственной отсталости и мозговых нарушений («органики»). Если «органи­ки» нет или мало, но имеются явные психические расстройст­ва, ребенка стремятся направить к узкопрофильному специа­листу — детскому психиатру. И здесь границы сугубо условны.

Психиатр. Врач, лечащий людей с психическими рас­стройствами и психическими болезнями (душевными заболе­ваниями). «Расстройство» и «болезнь» — не одно и то же. Расстройство психики может произойти, например, в резуль­тате травмы, отравления, закупорки мозгового сосуда, отсут­ствия или избытка общения, а то и от чересчур резкой смены погоды. Болезнь же — нечто более самостоятельное, склонное к определенным фазам, к последовательной смене призна­ков — тому, что называют «течением». Иначе: не всякий, имеющий психические расстройства, психически болен, и не всякий психически больной обнаруживает психические рас­стройства. Несовпадение внешнего и внутреннего... В нем вся сложность.

Мозг, говорим мы, есть орган психики, тело — «дом души». И значит, по логике вещей, всякая душевная болезнь, всякое нарушение психики должно быть связано с какими-то наруше­ниями работы мозга. Но удивительно: картина, рисуемая ис­следованиями, к такому выводу не подводит. Есть множество случаев, когда повреждения мозга огромны, а нарушений пси­хики никаких или они незначительные. И наоборот: тяжелей­шие психические расстройства, а мозг, как ни взгляни, в полном порядке, прекрасные биотоки...

Мы еще мало знаем, как именно рождает мозг чувства, мысли, память, регулирует поведение. Но дело, наверное, и в другом: события, именуемые душевной жизнью или психиче­ской деятельностью, происходят на особом уровне. Психика и ее домоправительница материя, включая и вещество мозга, обладают некоторой взаимной свободой, тем большей, чем выше развитие.

Дом — не тюрьма. Будь дело иначе, никакая психотерапия не была бы возможна.

Обычные места работы психиатров: психиатрическая боль­ница (клиника), психоневрологический диспансер (амбулато­рия, помощь и наблюдение на дому), специальные отделения, кабинеты и консультативные ставки в некоторых медицин­ских и иных учреждениях.

Но что же считать психическим нарушением (отклонением, расстройством, болезнью) и что нормой? Вопрос о норме воистину самый больной вопрос. Когда человек среди бела дня видит чертей или слышит обращенную лично к нему радиопе­редачу с планеты Марс, когда он выбегает на улицу в нижнем белье, утверждая при этом, что дважды два равняется сково­родке, — дело как будто бы ясное. (Хотя, конечно, совсем не ясное). Когда настроение без явных на то причин падает настолько, что человек не в состоянии двинуться с места и день, и другой, и третий, и не может думать ни о чем, кроме ухода из жизни, — ясно, это депрессия (хотя и не ясно, откуда взявшаяся), и психиатр обязан такого человека принять, по­нять и лечить.

Но столь грубые и явные отклонения, как и всякие крайно­сти, возникают не часто. Гораздо многочисленнее состояния, обозначаемые термином «пограничные»... Да, именно, речь идет о рубежах нормы и патологии: не болезнь, но и не здоровье; не явная ненормальность, но все-таки отклонение; не то, чтобы психопат, но очень уж тяжелый характер; не законченный алкоголик, но на пути к этому... То ли из-за подавленности обстоятельствами, то ли из-за внутренней дис­гармонии, то ли по обеим причинам сразу...

Кстати, эта самая «депрессия первогодков». Потом я уз­нал — так больничные психиатры обозначают довольно обыч­ные состояния, возникающие у необстрелянных. Начинает казаться, что мир только и делает, что болеет психически, что все пациенты неизлечимы и что сам тоже вот-вот... Адаптация к профессиональной вредности, вам понятно. Проходит меся­ца через два — три — четыре, у кого как.

Эта сумеречная, размытая область по традиции именуется еще «малой психиатрией» в отличие от «большой» — больнич­ной, клинической; но по частоте и разнообразию случаев как раз «малая психиатрия» и оказывается самой большой. В этом убедился и я, когда, отработав в больнице и закончив аспиран­туру в другой клинике, перешел на амбулаторную практику в диспансер. Тут стало особенно ясно, что мир психиатрии не отделен от остального, не заперт на семь замков, что замки, если и есть, искусственны...

В диспансере мне удалось организовать кабинет психотера­пии. А рядом трудились участковые психиатры, консультиро­вали невропатолог, нейрохирург, нарколог, логопед. Выходя на улицу после рабочего дня, я уже не ощущал слишком большой разницы между работой и жизнью. Может быть, и это была профессиональная иллюзия.

Существуют ли абсолютно нормальные люди? Обязан ли психиатр знать психологию? Должен ли сам иметь здоровую психику? И что такое, в конце концов, норма — то же, что показатели статистического большинства, нечто среднее, наи­более вероятное и часто встречающееся? Или что-то другое, присущее человеку, вот этому человеку, вне всяких сравне­ний?

Принимая до 30 пациентов за день (так полагалось в дис­пансере), я пытался задумываться и об этом. Но времени оставалось мало...

Психолог. Специалист по нормальной (условно говоря) психике. Практически — званием обязуемый разбираться лишь в какой-то ограниченной сфере, ориентирующийся лишь в узком уголке психической вселенной. И если действительно ориентирующийся, то это уже великое достижение.

По книгам, периодике и личным контактам я уже много лет пытаюсь быть в курсе развития психологии. И много уже лет понимаю, что дело это вполне безнадежное. Ибо уже давно психология, наподобие физики, математики и других крупных наук, разветвилась на огромное множество отраслей, направ­лений, школ и специальностей, теоретических и приклад­ных, — одно их перечисление могло бы, вероятно, составить целую книгу. Инженерная психология, педагогическая психо­логия, социальная психология... Вавилонская башня. Как это обычно, к сожалению, и для других наук, представители отрас­левых дисциплин постепенно все больше отгораживаются друг от друга. Сложная терминология и системы понятий, колос­сальный объем данных, экспериментов, гипотез... На научных заседаниях психологов я не раз слышал споры о том, чем же, наконец, должна заниматься психология, какой такой предмет изучать. А «предмет», мне казалось, находится совсем рядом и даже ближе...

При некоторых наших научно-психологических учрежде­ниях созданы коллективы, исследующие производственные и семейные взаимоотношения, проблемы контактов и одиноче­ства, причем исследуемым пробуют оказывать и консультатив­ную помощь. Бывает, что психологам не нравится место, куда их направляют (какое-нибудь КБ); тем не менее редко встре­тишь психолога, который пожалел бы о выборе профессии.

В нашем университетском курсе психологии есть и под-ветвь «медицинская психология», изучающая психику больных и психологическую ситуацию «больной — врач». После такой специализации психологи могут работать в медицинских уч­реждениях и помогать врачам.

Врач-психолог. Время бежит быстро — пока я соби­рался вам писать, с запозданием узнал, что врачи-психологи на вполне законных основаниях, так именно и называясь, прико­мандировываются к отдельным перспективным спортсменам. «Врач-психогигиенист» — один из синонимов.

Статус этой специальности в широком смысле ждет все-та­ки уточнения. По идее врач-психолог должен пройти как медицинскую, так и психологическую подготовку, понимать как болезнь, так и здоровье (и телесное, и душевное), да еще приобрести особые навыки общения и воздействия на людей (см. выше и ниже определения психотерапевта). Но на деле получить эти два огромных образования очень трудно: на это уйдет едва ли не треть жизни. Ведь врач, не имеющий хотя бы пяти лет стажа, — еще не врач, а психолог без опыта разнооб­разного и длительного общения — еще не психолог.

Есть страны, где узаконена специальность «психолог-кон­сультант» или «психолог-практик». Люди, так себя называющие, не обязательно с врачебным дипломом, берутся помогать своим подопечным в разрешении разного рода личных про­блем. Неумение управлять собой и организовывать свою жизнь, завязывать и поддерживать отношения, дисгармонии характера, сексуальные трудности, всевозможные страхи и комплексы неполноценности, одиночество, пристрастие к ал­коголю или наркотикам, потеря смысла жизни...

Человеку, сознает он это сам или нет, нужно, чтобы его поняли и утешили, вдохновили и просветили; чтобы разобра­лись в его конфликтах, научили понимать других и руководить собой; чтобы не только дали совет, но и помогли его выпол­нить... Довоспитание и перевоспитание, доучивание жизни и переучивание, духовная поддержка и духовное руководство — ни много ни мало. Вот что требуется от понимающего, назовем ли мы его психиатром, врачом-психологом, воспитателем, дру­гом или, как называют индусы, «гуру» — учителем, пастырем. Но одно дело — что требуется, другое — что предлагается...

Границы между действительно квалифицированной по­мощью, простым человеческим содействием и шарлатанством провести сложно, и суть не в названии, а в содержании духовной работы, которое никогда не вместится ни в какую номенклатуру.

(Я чувствую, что этот беглый обзор более дразнит вас сложностью, чем проясняет положение вещей, но мы стесне­ны местом и временем).

Психотерапевт. В буквальном переводе то же, что и «психиатр», — «врачующий душу». Так бы оно и должно было быть — одно и то же, но на практике получается разница... Мне представляется, что психиатр непременно должен быть и психотерапевтом; но психотерапевтом может быть и врач любой другой специальности, и даже, если слегка расширить понятие, не обязательно врач. «Может» и «должен»: между этим тоже не нахожу границ...

В диспансерном психотерапевтическом кабинете ко мне сразу же валом повалили такие сложные и разнообразные пациенты — на первый, да и на второй взгляд люди совершен­но нормальные (и это несмотря на «профильность» учрежде­ния), — что пришлось срочно обложиться справочниками и учебниками, обновить пути в Ленинскую и медицинскую биб­лиотеки... Разумеется, никто уже не ждет той универсально­сти, что требовалась когда-то от земских врачей — они были одновременно и терапевтами, и хирургами, и акушерами-гинекологами, и психиатрами, — теперь это утопия, сказка, но все-таки...

И главная трудность: вместе с больными и их болезнями в кабинет мой уже совсем без стеснения ворвались их личные проблемы и житейские дела, их духовные кризисы, тупики и искания, не определяемые никакими научно-медицинскими терминами. Не испугаться отчасти помогло то, что мой жиз­ненно-ролевой опыт врачебной деятельностью не замкнулся. В студенческий и аспирантский периоды, да и позднее, я много ездил и путешествовал, успел поработать сельскохозяйствен­ным рабочим на целине, отбыл службу в армии, был лесосплав-щиком, грузчиком, преподавателем медучилища, литконсуль-тантом, лектором, газетным корреспондентом, переводчиком и т. д., включая и довольно утомительную должность киноак­тера (сыграл роль больного в учебном фильме по психиатрии). Все это были кратковременные, но очень полезные врезки в основной курс. Ибо, когда я наконец понял, что настоящая моя профессия называется человековедением, и никак иначе, — тогда ясно открылось и то, что даже такая, казалось бы, безмерно насыщающая в этом смысле специальность, как врач-психотерапевт, имеет свою узость; что и это — лишь «точка зрения», щелка в человеческий космос. А главным методом получения достоверной информации о человеке всег­да было и остается бытие им — тот самый Метод Собственной Шкуры.

Кому и зачем

Вы спросили, как пишутся эти книги. Да вот как сейчас: берешь бумагу и ручку — и пишешь. А потом пере­писываешь квантум сатис (сколько потребуется), правишь и опять переписываешь.

Хорошо, что кроме дня есть и ночь.

Что еще добавить?.. Да, желательно еще знать — кому пишешь и зачем.

Недавно открыл у Ахматовой:

...А каждый читатель как тайна, Как в землю закопанный клад, Пусть самый последний, случайный, Всю жизнь промолчавший подряд.

Там все, что природа запрячет, Когда ей угодно, от нас. Там кто-то беспомощно плачет В какой-то назначенный час.

И сколько там сумрака ночи, И тени, и сколько прохлад, Там те незнакомые очи До света со мной говорят.

За что-то меня упрекают И в чем-то согласны со мной... Так исповедь льется немая, Беседы блаженнейший зной.

Потребность писать можно отнести к проявлениям более древней потребности говорить. Основная разница в том, что пишущий обращается к невидимому собеседнику. А в случае публикации — и к невидимому, и к многоликому.

Можно хорошо знать своего Невидимку или воображать, что знаешь, — в любом случае результат никогда полностью не предсказуем.

В семь лет я написал свой первый рассказ — чистую выдум­ку про охоту на леопарда; придумал себе заодно и родного брата, которого не хватало. До сих пор я считаю этот рассказ своим самым удачным произведением. Адресат, Невидимка, в нем был только один — некий мальчик, может быть, живой до сих пор...

Одно время я думал, что вся разница между книгой и письмом состоит лишь в том, что письмо, личное письмо, делается открытым, письмом для многих. Письмо поболее обыкновенного — вот и книга. Человек в единственном числе обращается к человеку во множественном. Это может иметь вид рассказа, статьи, очерка, пьесы, романа... Вопрос в этом самом «кому и зачем». Если он решается удачно, все в порядке. Решен ли — судит человек во множественном числе...

Но в том-то и фокус, что всякий раз — только в един­ственном.

«...Ваши книги показались мне примитивными, скуч­ными и растянутыми, как изображение на резине. Со­вершенно очевидно, что вы пишете даже не ради често­любия, а просто для заработка».

Поиск по сайту: