ПОД ТЯЖЕСТЬЮ РОДИТЕЛЬСКОЙ СЛАВЫ Наследные принцы

Жил-был наследник престола (в странах немецкого языка людей его происхож­дения звали кронпринцами). Мальчику хотелось играть, бегать, общаться с теми детьми, которые ему нравились, а не с теми, кого приставляли к нему услужливые, но строгие гувернеры. Всего этого он был лишен. Родители, конечно, любили его, но высокие государственные соображения и недостаток свободного времени не позволяли им общаться со своим сыном в такой степени, как этого хотелось и им, и ему. Казенная, холодная атмосфера родительского дома привела к тому, что мальчик стал избегать своей семьи, в нем нарастал внутренний протест против этой бездушной обстановки. Ему хотелось тепла и любви, но не безжалостного, формального, по сути бесчеловечного отношения к нему. Особенно отрицатель­но он относился к своим родителям, которых винил во всех собственных и чужих несчастьях.

Вырос кронпринц человеком раздражительным, нетерпеливым, эгоистичным, пе­реполненным болезненными амбициями и комплексами. Однажды он решил по­кинуть родительский дом и вести жизнь обычного человека. Но хвост из тра­диций и обязанностей, тянувшийся за ним в силу его особого происхождения, не позволил ему получить долгожданную свободу. Не вытерпев всего этого, импуль­сивный и быстро впадающий в состояние паники молодой человек покончил с собой в обществе своей возлюбленной. Случилось это в маленьком курортном местеч­ке Майерлинг в конце XIX века.

В свое время эта романтическая история прогремела на всю Европу, о ней написано много романов, поставлено несколько кино­фильмов. Людей привлекла не только индивидуальная судьба одного из бесчисленных Габсбургов, но главным образом его протест против мертвящих, сухих, лишенных тепла семейных отношений, разру­шающих в личности все самое доброе, несовместимых с естествен­ными движениями нормальной человеческой души.

18 января 1986 года газета «Советская культура» поместила статью директора школы из Днепропетровска В. Блажкунова «Нас­ледные принцы?». В статье много интересных, разумных сужде­ний, которые с точки зрения медицины абсолютно верны.

«Удручает,— пишет автор,— какое-то бессмысленное рвение одаривать детей дорогими вещами. «Все лучшее — детям!» вовсе не означает, что им нужно как можно больше, до пресыщения... В некоторых семьях «все лучшее — детям» приобре­ло какой-то гипертрофированный, извращенный смысл и звучит уже так: все де­фицитное, дорогостоящее — детям... Часто ли встретишь отца, мать, которые бы ска­зали сыну-бездельнику: «Иди на производство, узнай себя в труде, потом посту лишь в вуз». Нет! Найдут любое место — то, что полегче и возле теплой батареи, но только не в рабочий коллектив... Недавно, слушая лектора, который с доволь иой улыбкой поведлл о том, что желания наших детей исполняются мгновенно, как в сказке, я с грустью подумал: как р. плохой сказке. Потому что в хорошей герою, чтобы достичь желаемого, надо пройти многие версты, преодолеть коварство, проявить ловкость, смекалку, отвагу и мужество, победить Чудо-юдо и Кощея Бессмертного.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Без труда не выловишь... Стоп! Видать, устарела пословица. Ведь имеют наши дети и рыбку, и посуществен­нее — и без всякого труда, без всякой смекалки, а уж мужество и вовсе им не требует­ся. Любой сказочный герой позавидовал бы сегодняшнему «наследному принцу». Еще бы! Ведь желания его исполняются мгновенно, как... Чуть было не сказал: как в сказке.

А может, и не завидовал бы?»

Да, детей, которые воспитываются примерно так же, еще много, и позавидовать этим девочкам и мальчикам ни в коем случае нельзя. Этот вид уродливого воспитания обнаруживается чаще всего у детей, живущих в зажиточных семьях, члены которых занимают высокое положение в обществе. Родители, слишком много времени уделяя своей карьере, не занимаются достаточное время со своими детьми, отделываясь от них подарками. Дети, воспитывающиеся та­ким образом, вместо того, чтобы получать от родителей ласку, тепло и заботу, получают от них суррогаты любви. Родители перепору­чают воспитание своих детей родственникам, репетиторам или слу­чайным людям, лишь бы дети не мешали им работать. Таким де­тям, конечно, приятно, что их родители занимают выдающееся положение в обществе, упоминаются в печати и т. д., но мечтают они о простых радостях, которых лишены, о том, чтобы, например, поехать с родителями за город, поговорить по душам и т. д. По­добное дисгармоничное воспитание отражается на психике детей, мешает им чувствовать себя счастливыми и нужными другим людям не только из-за общественного положения их родителей.

Родители такого современного кронпринца, которому в жизни потом будут раскрыты все дороги в силу их высокого положения, думают, что они дают своему ребенку все, что вообще вряд ли мож­но лучше воспитывать детей. Они искренне удивляются, почему их дети зачатую вырастают безвольными и нерешительными, часто находятся к ним в резкой оппозиции, убегают из дома, который даже не полная, а переполненная чаша. Нет, человеку нужно теп­ло, человеческое участие, а это никакими подделками не заменишь. Конечно, социально-психологические различия в разных странах накладывают существенный отпечаток на воспитание подобных кронпринцев. Дело не столько в материальном благосостоянии роди­телей и их высоком положении в обществе, сколько в том, как они воспитывают детей. Там, где детям с раннего детства приви­ваются навыки самостоятельности и ответственности, где дети ли­шаются возможности злоупотреблять заработанными их родителями средствами, где родители не ограждают своих детей от сверстников из менее высокопоставленных семей, там дети вырастают нормаль­ными. Если же в семье царит культ денег и связей, то таким детям вряд ли можно завидовать — за карьеризм и душевную черствость своих родителей им еще придется долго расплачиваться.

Точный диагноз. «Судьбы, разбитые вдребезги (судьбы детей кинозвезд н миллионеров)» — так называлась статья французского журналиста Пьера Рея, помещенная осенью 1986 года в ежене­дельнике «Пари-матч». Вот отрывки из нее.

«Как гласит пословица, у пьющих родителей дети спиваются. Родители прово­дят время в банкетных залах роскошных особняков, на киностудиях, отдыхают на экзотических островах. Их дети не вылезают из полицейских участков, нарко­логических клиник, залов судебных заседаний, а загородными резиденциями им слу­жат психиатрические лечебницы. С ноздрями, забитыми кокаином, со льдом в сердце, с револьвером у виска, с судьбой, разбитой вдребезги, эти «сыновья» являются в то же время беспризорными. Или детьми, которых родители замечают лишь по воскресеньям.

Полистайте журналы. Гриффии О'Нил, сын Райана О'Нила, отправился ка­таться на катере с Хуан-Карло Копполой, сыном известного кинорежиссера. Обоим по 20 лет. Дело происходит в штате Мэриленд, где Ф. Коппола снимал фильм «Каменные сады». Катер как бешеный летит по Саут-ривер. У руля — Гриффин. На такой скорости он не смог отвернуть в сторону от стального троса, протянутого между двумя баржами. Хуан-Карло убит на месте, Гриффин ранен. Следователю он скажет, что катером управлял Хуан-Карло. Этой лжи предшествовали нарко­тики, воровство, побеги из дома, аресты полицией, тюрьма, лечение от наркома­нии. Однажды он сказал: «С тех пор как мне исполнилось 8 лет, я провожу боль­шинство ночей, убеждая себя, что мне нужно заснуть. Но это отнюдь не всегда мне удается».

Никто никогда не видел улыбки на губах Лизы-Марии Пресли, 18-летней до­чери Элвиса и Присциллы. На ветровое стекло своей старой, полуразвалившейся «Тойоты» она прилепила наклейку. «Роза — красная, фиалка — лиловая, а я — шизовая». Когда ей исполнится 25 лет, она получит 50 миллионов долларов, за­вещанных ей отцом. Уже известно, что эти деньги, вероятнее всего, пополнят кассу религиозной секты «Сьентологическая церковь», приютившей Лизу-Марию уже не­сколько лет назад.

Месяцев шесть назад в одном из кварталов Лас-Пальмаса, служащем приста­нищем опустившимся наркоманам и бродягам, в куче старых картонных коробок было обнаружено тело 19-летней девушки, умершей от чрезмерной дозы наркотика. Фамилия ее была Хьюз. Такое же название носит сеть самых известных в США супер­маркетов, которую она должна была унаследовать. Девушка, родившаяся в зо­лотой распашонке, видимо, не вынесла этого вакуума чувств, порожденного уве­ренностью в обладании колоссальным состоянием. Что же, не она первая, не она и последняя.

История Голливуда отмечена длинной чередой трагических эпизодов, связанных со «звездными мальчиками и девочками», которые, чтобы обрести хотя бы на один день свое «Я», имеют один-единственный выход — умереть. Газеты, упомянув в первый и последний раз их имена в рубрике «Происшествия», признают наконец их ин­дивидуальность, тайну, которую они унесли с собой в могилу. Джонатан Пек, сын Грегори Пека, пустил себе пулю в лоб. Скотт Ньюмен, сын Пола Ньюмена, по­кончил с собой, приняв смертельную дозу наркотика. Майкл Бойер, сын Чарлза Бойера, застрелился, играя в «русскую рулетку». Лиза Минелли, дочь Джуди Гарланд и Винсента Минелли, в свое время переходила из одной наркологической клиники в другую.

Кого-то из них любили больше, кого-то меньше. Кто-то получил хорошее образование, а кто-то нет. Не в этом суть. Главное, что их объединяет,— это слава и гигантские состояния отцов и матерей, громкие фамилии, в тяжкой тени которых они существуют. Они могут сравняться со своими родителями, превзойти их, вселить в них отчаяние и даже убить, а затем покончить с собой. Но им никогда не вырваться из тесного круга, очерченного личностью родителей, в который каждый из них вынужден вписывать свою судьбу.

Если вы хотите нанести наибольший вред ребенку, завалите его кучей вещей, которых он не просит, и в то же время лишите его малейшей возможности достичь того, к чему он стремится. В шесть лет смесь из горностаевых шуб, шоферов, изумрудов, породистых щенков, электронных игрушек, ливрейных лакеев может оказаться смертельной. Ведь самая страшная из нехваток — нехватка нехватки! Отсутствие желаний. Или хуже того — желание настолько естественное, что о нем никогда не говорят вслух: любите меня!

Но в Голливуде нежность (эта роскошь бедняков) уже давно вышла из употребления. Это город более жесткий, чем бриллиант, который он избрал

своей эмблемой. Всем здесь не хватает времени для своего ближнего. Все гово­рят, и никто никого не слушает. Все хотят получать, и никто не хочет давать. Каждому свое гетто: собаки — в конурах, дети — в школах, престарелые кино­звезды — в белых мраморных дворцах. Родиться в сорочке, ходить в соболях и по­мереть как дурак! Богатство, основанное на единственном слове «иметь», ужасно.

Осторожно, на вас смотрят дети! Они окидывают презрительным холодным взглядом этих известных всей планете кинозвезд, которые любят их при посред­ничестве репетиторов и гувернанток. В этом смысле Голливуд возродил традицию древнегреческих плакальщиц, которым платили за то, что они стенали вместо тех, кто должен был испытывать горе.

Кое-кому удастся вырваться из этого круга. Например, Джейн Фонда. У всех на устах пример семьи Кирка Дугласа. Его старший сын Микаэл столь же знаменит, сколь и отец, а двое его братьев являют собой образец успеха и уравновешенности. На этом исключения не кончаются. Мне известны еще два. Оба человека красивы, обоим по 20 лет. Я знал лишь их имена: Микаэл и Алина. Он с улыбкой признался мне, что зарабатывает на бензоколонке. Она пыталась продавать свои рисунки. Сидя за столом, они не сводили глаз друг с друга. Мы были уже давно знакомы, когда я узнал их фамилии: Микаэл Вилдинг, сын Элизабет Тэйлор, и Алина Гетти, внучка самого богатого человека планеты Поля Гетти. Да, так оно и было. Но они любили друг друга».

Пьер Рей правильно расставляет акценты в своей статье, она взвешена и разумна. Не все выдерживают испытание славой и капи­талом своих отцов, хотя и тут возможны исключения. Жалко эти несчастные создания, раздавленные авторитетом родителей.

Родители всегда необходимы ребенку, их помощь сыну или дочери будет идеальной, если они будут находить время для глубо­кого общения с ребенком.

Раненое сердце. «За тяжелый характер родителей, за их поведе­ние, эгоизм, раздоры, за их капризы расплачиваются в первую очередь дети. Все это может настолько исковеркать психику ребенка, что порой уже трудно понять, что в ней отчего, и еще труднее помочь такому человеку, даже если за дело возьмется самый сердеч­ный, разумный и знающий психиатр».

Когда я начал этими словами одну из своих лекций,— сразу вспомнил человека, который стал глубоко несчастен из-за своих родителей, бремя славы которых он несет всю свою долгую и труд­ную жизнь.

Он родился, когда они — молодые, уверенные в своей гениальности — искали пути в жизни, метались, мучились, не знали, чего же им надо. В конце концов каждый из них нашел что-то такое, что их в минимальной степени устраивало, но пока они искали себя, ребенок был позабыт-позаброшен, никому не нужен — ив первую очередь его родителям. Они к тому времени разошлись, друг с другом не виделись, а о мальчике забыли, он годами вообще не получал от них никаких известий. Ребенок мучительно переживал свое двусмысленное состояние. С одной стороны, все знали, что он сын известных людей, которым людская молва приписы­вала все существующие и несуществующие достоинства. Да если бы можно было хотя бы чуть-чуть поверить тому, что родители писали в своих сочинениях, то они были действительно чуть ли не ангелами, сошедшими на землю, чтобы научить грешных людей жить по законам красоты, добра и справедливости. Но уж кто-кто. а сын-то знал, что все это не так, что его родители — патологически эгоистичные люди, глубоко равнодушные ко всему, что не связано с удовлетворением их твор­ческих устремлений. Он-то знал, что и отец и мать, так красочно поучающие человечество, как надо жить, на самом деле ведут себя диаметрально противополож­но тому, что они проповедуют.

Ребенок носил их фамилию и тем самым был в глазах посторонних самым близким человеком своим знаменитым родителям, но как он мог сказать чужим людям, что его родители давно его забыли, что они не хотят его видеть, что он живет в чужом городе, находится на содержании у дальних родственников, которые при всей своей доброте и отзывчивости, в общем, люди интеллектуально ограниченные и недалекие.

Шли годы. Отец случайно погиб. Мать, сменив немало любовников, с каждым из которых она быстро расходилась, так как не могла ничего делать по хозяйству и была способна лишь рассуждать о красоте и добре, оказалась в качестве при­живалки в одном семействе, где могла сколько угодно записывать свои фантазии и выдавать их за последние откровения, могущие помочь погрязшему в разврате и цинизме человечеству. Сын закончил среднюю школу. К этому времени умерли его благодетели, он остался один, на все его письма мать не отвечала. Чем больше окружающие интересовались его матерью, чем больше восхищались ее художествен­ными творениями, тем больше в сыне нарастало раздражение против матери, протест против ее двуличия, эгоизма и равнодушия к своим родительским обязанностям. «Тебя никто не заставлял меня рожать, но уж коль родила, то хотя бь1 символически уделяй мне внимание; волчица и та никогда не бросает в беде своего детеныша, а ты великая женщина, поучаешь человечество, развлекаешь его и совершенствуешь своими художественными произведениями, но к единственному своему ребенку относишься как к врагу, как к существу, отрывающему тебя от твоих литературных дел, от любовников, от свободы»,— так рассуждал этот юноша.

В 18 лет он приехал в столицу, пошел к матери, которую не видел более 5 лет и от которой получал в лучшем случае 1—2 письма в год.

Но она даже отказалась принять его и разрешить ему переночевать. По существу она выгнала сына на улицу и запретила ему впредь к ней приходить. Он жил где попало, общался со случайными людьми, голодал, в конце концов попал в тюрьму, просидел несколько лет, вернулся, но мать вообще запретила ему даже звонить ей. В своих произведениях она показывала, как горевала по поводу ареста сына, как плачет ее материнское сердце, как несправедлива жизнь и пр. А на самом деле все было не так. Чем больше легенд создавалось о ее взаимоотноше­ниях с сыном (а сама мать вовсю их идеализировала), чем больше молва жалела этого молодого человека как жертву обстоятельств, тем больше сын мучился из-за несоответствия всего того, что было, с тем, как это представляла в своих сочинениях мать и восхищающиеся ею люди. Произведения ее действительно были прекрасными, они жили уже самостоятельной жизнью, независимо от их создательницы. Миллионы людей воспринимали жизнь родителей героя этого рассказа и его самого сквозь призму этих произведений, которые в конечном итоге ни в какой степени не соответ­ствовали действительности. Сын стал пленником легенд, он мучился из-за этого, был одинок и несчастен. «Не могу же я всем говорить, что все это не так, что я с голоду подыхал, а мать на меня не обращала внимания! О том, как было все на самом деле, знаю я, известно это и двум-трем десяткам близких к матери людей, видевших ее истинное отношение ко мне, но и они и я вынуждены молчать, чтобы не позорить известную писательницу, а потом мы умрем, и в истории останется лишь версия матери, а истина забудется, никто не захочет ее, она никому не нужна. Но пока я не умер, я мучаюсь из-за этого, я отказался от фамилии своих родителей, лишь бы меня не путали с ними. Я всю жизнь страдаю из-за них, на самом деле они мне чужие люди».

Шли годы. Герой этого рассказа в конце концов добился своего, стал извест­ным и уважаемым человеком, но в то же время к нему обращаются сотни людей не как к самостоятельной и яркой личности, а как к сыну известных родителей. Эти люди восхищаются его матерью и отцом, они их искренне любят за их произведе­ния и хотят, чтобы сын давал им еще больше информации, подтверждающей величие и совершенство его родителей. Все это глубоко мучало его, но что он мог поделать, кроме того что выгонять из своего дома всех, кто восторженно задавал ему вопросы о родителях?

Из-за этого о нем сложилась слава как о неприветливом, завистливом, ревнивом человеке, которого совершенно заслуженно не любила его мать. Близкие же люди, зная истинные взаимоотношения матери и сына, все понимали, но: «Против истории не пойдешь, а история работает на мать. Через 100 лет, когда все умрут, останутся

ее произведения, из которых читатели узнают не то, как все было на самом деле, а то, что хотела мать».

Мать умерла, после похорон множество людей выражали сыну соболез­нование, говорили о его тяжелой утрате и т. д. Это его бесило в еще большей степени, чем расспросы о его родителях.

Сейчас это пожилой человек. Он еще более замкнулся, мучает­ся из-за того, что многие считают его только наследником знамени­тых родителей, без конца о них расспрашивают, что его взаимоотно­шения с отцом и матерью все больше обрастают украшательскими легендами, что люди больше верят мифам, а в истине не нуждаются.

Все эти переживания — стержень его личности, они определяют его поведение, отношения с людьми, систему ценностей. Он раб несоответствия правды и легенд, а это делает его внутренне раздво­енным, измученным, живущим не в ладу с собой и временем.

Знали ли родители, родившие его много десятков лет назад, на что они обрекли своего единственного ребенка? Они, так часто цитировавшие слова Достоевского о том, что будь проклят мир, в основании которого лежит хотя бы одна детская слезинка, сами обрекли своего сына на эти слезы, они изуродовали его характер, превратили в нелюдима и мизантропа. Фанатичные поклонники красоты и милосердия, эти люди любили все человечество, но не способны были хотя бы на капельку отрешиться от своих эгоисти­ческих устремлений, чтобы как-то скрасить жизнь ненужного, чужого им ребенка, свою необыкновенную любовь к которому они так замечательно воспевали.

Поэтому, дорогие читатели, когда вы думаете над тем, почему у некоторых великих людей дети никчемны, слабовольны, ненавидят своих родителей, позорят их и т. д., в то время как их родители истекали великолепными строками, из которых сквозила их незем­ная любовь к своим неблагодарным детям, вспомните, пожалуйста, эту историю, и знайте, что из двух правд — правды жизни и правды искусства — для нормальных людей важнее и существеннее правды жизни не может быть. Поэтому постарайтесь в жизни относиться к своим детям иначе, чем это делали те, для кого важнее правда искусства.

ИЗБИВАЕМЫЕ ДЕТИ

Поиск по сайту: