Кто повинен в ООД?

Жители этого небольшого городка были потрясены: 14-летний подросток убил свою мать. Иногда в газетах пишут, что тот или иной подросток убил отца: не вынес его пьянства, драк, обид. Но мать! Нет, что-то тут не то: может, сын душевнобольной?

Через несколько месяцев было сообщено, что мальчик побывал на судебно-психиатрической экспертизе в Москве и судебные психиатры не нашли у него ни шизофрении, ни слабоумия, ни эпилепсии, ни других нарушений, традиционно отно­сящихся к признакам душевной болезни, а расценили подростка как психически здорового человека. Правда, со своими личностными особенностями, но у кого их

нет? Да и не ясно, отчего они возникли: от природы или от жизни в доме матери.

Когда подростка спросили, почему он совершил это «особо опасное действие» (ООД — на языке юристов и судебных психиатров), мальчик злобно ответил: «Так дальше продолжаться не могло, я измучился с ней».

И действительно, весь город знал, что мать пьет, что она превратила свою квартиру в притон, что за глоток вина она чуть ли не на виду всего города отдавалась первому попавшемуся, не стыдилась не то что сына, а даже случайных прохожих и соседей.

Убийца винил во всем не себя и даже не мать, а окружающих людей: как же они вовремя не протянули ей руку помощи, почему отмахивались от его просьб о помощи матери? Ведь он и в милицию ходил, и в райисполком, и в другие организации. Везде просил полечить мать, везде его выслушивали, обещали помочь, но никто палец о палец не ударил, чтобы попытаться вернуть к жизни спившуюся, опустив­шуюся женщину. Весь этот клубок причин и следствий, приведших мальчика в конце концов в тюремную камеру, начал образовываться давно, когда мальчик еще и в школе не учился.

Кто его отец, мальчик не знал. Мать каждый раз называла очередного своего сожителя: приведет нового и объявляет, что на самом деле он и есть отец мальчика, а предыдущий самозванец. Пока очередной сожитель — такой же алкоголик, как и мать, не пропивал все ее деньги, всю мебель, он не уходил. Потом, когда сожитель ее покидал, мать плакала, обещала сыну не пить. И в самом деле, несколько недель она держалась (порой и несколько месяцев), деньги все шли в дом, комната вновь приобретала человеческий вид. Но объявлялся очередной сожи­тель — и все шло прахом.

Все это отражалось на психике ребенка. Не по годам информированный об интимных сторонах жизни взрослых людей, он жалел мать и одновременно не­навидел ее. Особенно, когда очередной сожитель выгонял его из комнаты, иногда даже на мороз. Мальчик плакал, стыдил мать. Со временем понизилось настроение, ходил всегда хмурый, боялся показаться ребятам на глаза, ведь все знали о его позорном житье-бытье.

Когда подрос, уже где-то с 8—9 лет, все свободное время проводил в фантазиях о том, как он выгонет из дома сожителей матери, как отведет ее в милицию, чтобы ее направили на лечение от пьянства, как она вернется здоровой и они начнут хорошую, радостную жизнь. Подобные сцены снились ему и по ночам. Но когда просыпал­ся, видел печальную картину полного распада семейных отношений, абсолютную атрофию у матери элементарных родительских чувств и обязанностей.

В 13—14 лет стал активнее фантазировать, как он собственноручно поубивает сожителей, но настроение падало, чувство безысходности одолевало, надежд на будущее не было: мать спилась, никто ее не хотел лечить. Соседи и бывшие сослуживцы походили по кабинетам, наталкиваясь везде на стену равнодушия и дема­гогии, потом и они махнули рукой на судьбу матери героя нашего рассказа,— в конце концов пусть сама и расхлебывает заваренную ею кашу.

Когда мать привела очередного собутыльника и тот стал гнать мальчика из дому (дескать, не мешай нам делать то, что мы захотим), мальчик схватил собутыльника за плечи и поволок его к двери. Но тут мать закричала: «Как ты смеешь его выгонять, он мне дороже тебя, сам уходи». Кровь ударила подростку в голову, он весь сжался от обиды, от горя, от предательства. Он уже не соображал, что творил. Бросил собутыльника, схватил кухонный нож и всадил его в шею матери. Брызнула кровь, он хотел перевязать мать, отвести ее в поликлинику, но тут вспомнил, как она гнала его из дому, и все ради подзаборного случайного пьянчужки, с которым она через 10—15 минут улеглась бы в постель, не обращая никакого внимания на сына. Когда подумал обо всем этом, мысль помогать матери мгновенно улетучилась. На душе была одна злость. Нет, было еще и чувство какого-то облегчения: наконец-то кончится эта сумасшедшая, эта мерзкая, унизительная Жизнь.

Соседи вызвали милицию. Пришел милиционер, увидал мальчишку, сидящего у грязного стола, почти уже окоченевшую мать, спросил, где собутыльник (тот сбежал, и имя его неизвестно), и увез мальчика в камеру предварительного заключения. На допросе он все подробно рассказал, а в конце спросил следователя: как бы вы

поступили на моем месте? Тот помолчал, потом раздраженно ответил: каждый сам себе выбирает место.

Мальчик знал, что как несовершеннолетний он не будет судим сурово, что в общем его жизнь как-то наладится. Как сложилась его дальнейшая судьба, я не знаю, но надеюсь, что она будет куда более светлой, чем до совершения этого преступ­ления.

Итак, кто же повинен в ООД? Всегда взрослые, и в основном родители. Что здесь посоветовать? В каждом конкретном случае совет будет конкретным, поэтому я воздержусь от общих рекомендаций.

К счастью, особо опасных действий детей и подростков, по поводу которых они попадают к психиатру, очень мало. В основном они обращаются к врачу в связи с совсем другими расстройствами. В частности, с теми, о которых мы расскажем ниже.

Поиск по сайту: