Глава 2. Школьные годы

Ли ЯКОККА

УИЛЬЯМ НОВАК

Карьера Менеджера

Вместо предисловия

Решение написать автобиографию пришло ко мне после бесконечных расспросов о том, почему Генри Форд меня уво­лил и как я смог возродить к жизни корпорацию «Крайслер». Я был не в состоянии отвечать достаточно быстро и убедитель­но на эти постоянные вопросы. «Все ответы вы прочтете в моей книге» — таким был мой ответ любопытной публике. Со временем я и сам поверил в собственные слова. Время не оста­вило мне выбора — я должен был написать эту давно обещан­ную книгу.

Я вовсе не ставил перед собой цель прославиться, посколь­ку был достаточно знаменитым благодаря рекламе фирмы «Крайслер». Особенного богатства от этого издания я тоже не ждал, имея к тому же достаточно материальных благ, которых вполне хватало человеку не алчному. Поэтому абсолютно весь гонорар я передал в дар Джослинскому диабетическому центру в Бостоне.

Надо сказать, что я вовсе не имел желания отомстить Генри Форду за свое увольнение, а предпочел применить старый амери­канский способ: компания «Крайслер» завоевала на рынке прочные позиции именно благодаря мне. Истина состоит в том, что написал я эту книгу для того, чтобы освежить в памяти подлинный ход событий и рассказать правдивую историю моей деятельности в компаниях «Форд» и «Крайслер».

Во время работы над книгой мне пришлось как бы заново пережить собственную жизнь. Это происходило еще и потому, что во время моих выступлений в университетах и школах бизнеса я постоянно вспоминал свои молодые годы и тех, с кем начинал путь в автоиндустрии. По большому счету книга эта посвящена бизнесу сегодняшней Америки. Если мне удалось убедить вас, что ради некоторых идей стоит самозабвенно жить и работать, — мой труд не пропал даром.

Вступление

Вы прочтете рассказ о человеке, которому в жизни выпало больше успехов, нежели он заслужил. Ради справедливос­ти надо сказать, что трудности мою судьбу также не мино­вали. Когда я осмысливаю тридцать восемь лет пребыва­ния в автоиндустрии, то понимаю, что все же «главный день» моей жизни достаточно далек от новых моделей автомобилей, собственной головокружительной карьеры, мировой известности и богатства.

Я начинал свой жизненный путь, будучи сыном иммигрантов. Став президентом «Форд мотор компани», я чувствовал себя на вершине Эвереста. Однако судьба словно предостерегала меня: «Не торжествуй. Это еще не все. Ты еще узнаешь, что значит упасть с вершины». Во­семь лет я занимал пост президента компании «Форд», а в общем служил в этой компании тридцать два года. До это­го я нигде не работал. 13 июля 1978 года произошло мое внезапное увольнение, хотя официально срок моей службы истекал через три месяца. По условиям этой весь­ма скоропалительной «отставки», мне должны были пре­доставить какую-нибудь должность на время поисков дру­гой работы. Признаюсь, от сознания всего случившегося я чувствовал себя весьма скверно. Казалось, что душа моя вывернута наизнанку.

15 октября был завершающим днем моего пребывания на посту' президента компании. По иронии судьбы именно в этот день мне исполнилось 54 года. Мой шофер в последний раз отвез меня в международную штаб-квартиру «Форд мотор» в Дирборне. Жена Мэри и две дочери, Кэти и Лия, ужасно страдали в эти последние меся­цы. Видя боль, которую они испытывали, я приходил в ярость, хотя понимал, что сам виноват в том, что со мной произошло. Но в чем же были виноваты Мэри и девочки? Почему деспот, чье имя было начертано на здании штаб-квартиры компании, избрал их в жертву? Даже сейчас, по прошествии достаточно большого отрезка времени, во мне вспыхивает прежнее чувство ярости. Я понимаю, что Никогда не прошу Генри Форда именно за то, что он заставил страдать моих детей.

Мое новое место службы находилось в мрачном склад­ском помещении на Телеграф-роуд. Расположено оно было всего лишь в пяти милях от международной штаб-квартиры фирмы «Форд», но для меня это было все равно что отправиться на Луну. Добравшись до нового места службы, я даже не знал, где можно припарковать автомо­биль. Встретить меня собралась довольно большая толпа людей. Они и показали мне место, где можно поставить машину. Я понял, что кто-то уже успел известить средства массовой информации, когда и куда приедет работать смещенный президент «Форд мотор». Как только я вышел из автомобиля, подскочивший репортер ткнул мне в лицо микрофон и спросил: «Как вы чувствуете себя, отправля­ясь работать на этот склад после восьми лет президен­тства?». Что я мог ему сказать? Что я с трудом соображаю, что вообще происходит вокруг меня? Наконец мне все-та­ки удалось сосредоточиться и сказать правду: «Мне кажет­ся — я по уши в дерьме».

Крошечная комнатушка с маленьким столом и теле­фоном на нем — это был мой новый «кабинет». Секретар­ша, Дороти Кар, была уже здесь. Сквозь слезы она молча смотрела на меня, на треснувший линолеум, которым был устлан пол, на две одиноко стоявшие чашки на столе. А ведь еще вчера мы трудились в совершенно иной обста­новке. Роскошнейший кабинет президента напоминал номер шикарной гостиницы. К тому же я имел собствен­ные апартаменты для отдыха и даже персональную ванную комнату. В любое время меня обслуживали офи­цианты в специальной униформе. Однажды эти апарта­менты посетили мои родственники из Италии. Я пригла­сил их специально, чтобы показать условия моей работы.

Их впечатление от увиденного было потрясающим — им показалось, будто они находятся в раю. Стоя в этой кро­шечной комнате с треснувшим линолеумом на полу, я чувствовал себя как бы в миллионах миль от тех апарта­ментов. Через несколько минут после моего приезда с ви­зитом вежливости заглянул заведующий складом. Он предложил мне чашку кофе из стоящего на складе автома­та. Это было достаточно благородно с его стороны. Мы оба испытывали чувство неловкости, понимая, несообраз­ность моего пребывания в этом помещении. Эта была месть судьбы, своеобразная ссылка на далекий остров. Че­рез некоторое время меня пронзила мысль, что я вовсе не обязан здесь оставаться. Ведь дома есть телефон, да и почту могут доставлять на дом. В то же утро я покинул это новое место работы, чтобы больше никогда туда не возвращаться.

В какое унизительное положение поставили меня на прощание! Это было хуже даже самого факта увольнения. И чем больше я это понимал, тем сильнее во мне закипало желание кого-нибудь прикончить. Только кого именно, я еще четко не определил — то ли Генри Форда, то ли само­го себя. Хотя истины ради надо признать: я все же пони­мал, что убийство или самоубийство — не выход из ситуа­ции. Все случившееся подействовало на меня так, что я стал пить больше обычного, и руки мои начали дрожать. Ощущение было подобно тому, когда человек просто-напросто разваливается. Пока я шел по жизненному пути, мне попадалось множество узких тропинок. Но сейчас я оказался на широкой развилке и мне предстояло сделать выбор дальнейшего пути. Настал момент критического испытания, момент истины. Я оказался перед дилеммой и усиленно раздумывал, как поступить. Может, стоило сдаться и удалиться на покой? Ведь в свои 54 года я уже многого достиг.

Мое материальное положение было достаточно ста­бильным, и я мог себе позволить провести остаток жизни на площадке для игры в гольф. Раздумывая над собствен­ным положением, я пришел к выводу, что это было бы очень несправедливо. Я должен был взять себя в руки и найти новое дело. И это оказался именно тот момент, когда из несчастья получается что-то совершенно новое и очень важное. Хоть будущее мое рисовалось в довольно мрачном свете, я все же твердо решил схватить судьбу за шиворот и крепко встряхнуть ее. Даже и сейчас, по про­шествии длительного времени, я убежден, что именно то утро на складе толкнуло меня к неожиданному повороту судьбы — я согласился занять пост президента корпора­ции «Крайслер». Достаточно мужественно и спокойно я переносил свою личную боль. Но победить чувство наро­читого публичного унижения было гораздо труднее. Меня душил гнев, и я должен был сделать выбор: убить свою личность либо обратить рождаемую гневом энергию на создание нового дела, достижение новой вершины. Жена Мэри поддерживала меня в этом. Она постоянно тверди­ла: «Не стоит сходить с ума. Лучше все-таки заняться де­лом». Да и сам я понимал, что во время тяжелого стресса и несчастья свои эмоции и энергию лучше направлять на созидание чего-то нового. Но в жизни, как мы знаем, не вое так просто.

Случилось так, что я попал из огня да в полымя. Ровно через год после моего вступления в корпорацию «Крайслер» она оказалась на грани банкротства. Уже в этот первый год службы я не раз с удивлением думал о том, как я мог позволить вовлечь себя в такую заваруху. Плохо быть уволенным из компании «Форд мотор», но го­раздо хуже оказаться на дне с таким титаном, как «Край­слер». Но «Крайслер» выжил в игре со смертью. Я снова стал героем. Моя решительность, помощь многих надеж­ных и добрых людей, везение, наконец, помогли мне воскреснуть.

А сейчас читайте эту историю.

Часть I.

«СДЕЛАНО В АМЕРИКЕ»

Глава 1. Семья

В 1902 году мой отец, Никола Якокка, приехал в США. Ему было всего лишь 12 лет. Это был нищий, одинокий и запуганный мальчик. Вспоминая события тех далеких лет, он говорил: «Единственное, в чем я был уверен, ступив на новый континент, — это то, что земля круглая». И слова эти были сказаны неспроста. Другой итальянский парень опередил его на 410 лет почти день в день. Как известно, это был Христофор Колумб.

Первое, что увидел отец, когда корабль вошел в нью-йоркскую гавань, — это статуя Свободы, символ надежды миллионов иммигрантов. В следующий (второй) приезд в Америку он смотрел на статую Свободы глазами нового гражданина США. В этот момент с ним была молодая жена, моя будущая мать, и большая надежда на будущее. Никола и Антуанетта видели Америку страной свободы, где имелась реальная возможность осуществить свои пла­ны. Здесь действительно были все условия для того, чтобы человек стал тем, кем хочет, но только при условии, если он готов во имя этого неустанно трудиться и не отступать от своей цели ни на шаг. Это был единственный, но главный урок, который отец преподал своей семье. Смею надеяться, что последовал его примеру и моя собственная семья имела такой же урок от меня.

Детство моё прошло в Аллентауне, штат Пенсильва­ния. Семья была очень дружной, и многим нашим друзьям и знакомым казалось, что мы просто неотделимы друг от друга. Воспитывая меня и мою сестру Делли, родители всегда подчеркивали, что дети играют очень важную роль в жизни семьи наряду со взрослыми. А потому все пору­чения, как и всякие другие дела, должны выполнять со­вместно. Всякие поручения по дому не должны воспри­ниматься как чрезмерно трудные или неприятные: Отец был очень занятым человек, но для общения с нами вре­мя находил всегда. Мать с особой тщательностью вела домашнее хозяйство. Она с удовольствием готовила для нас вкуснейшие блюда. Даже сейчас, когда я ее навещаю, она готовит мои любимые куриный бульон с фрикадель­ками из телятины и равиоли с творогом. Не ошибусь, если скажу, что она — одна из самых искусных неаполи­танских поварих.

С отцом я был достаточно близок. Он очень гордился моими успехами в школе. Когда я получил первое место в конкурсе по правописанию, он был чрезвычайно счаст­лив. Впоследствии отец первым узнавал о моем очередном повышении в должности. Этой радостной вестью он тут же делился со своими друзьями. Каждый раз, когда в компании «Форд» появлялась новая модель легкового автомобиля, первым желал сесть за руль мой отец. Я до сих пор не могу быть уверенным, кто из нас был более взволнован и счастлив, когда в 1970 году меня назначили на пост президента «Форд мотор компани».

Как и большинство итальянцев, мои родители не стеснялись открыто выражать свои чувства, не только дома, но и на людях. Многие мои друзья, желая выглядеть мужественными и самостоятельными, никогда не позво­ляли себе обнять своих отцов на людях.

Мне же это представлялось абсолютно естественным и при первой же возможности я обнимал и целовал отца. Его изобретательность и неугомонность не имели границ. Он должен был постоянно испытывать что-либо новое. Однажды купил пару саженцев фигового дерева и сумел их Вырастить в условиях сурового климата Аллентауна. Первым в городе он купил мотоцикл, старый «Харли Дэвидсон», на котором лихо разъезжал по немощеным ули­цам нашего маленького городка. Правда, они с мотоцик­лом не очень-то ладили друг с другом, поскольку отец постоянно с него падал. В конце концов он вынужден был избавиться от своего мучителя. В дальнейшем он предпо­читал только четырехколесное моторизованное средство передвижения.

У многих моих друзей были велосипеды. Мне же его не покупали из-за этого проклятого мотоцикла. Покатать­ся мне очень хотелось, и я выпрашивал велосипед у това­рищей. Зато когда мне исполнилось шестнадцать, отец разрешил мне водить автомобиль. В результате я оказался в Аллентауне единственным юношей, пересевшим сразу с трехколесного детского велосипеда на автомобиль «Форд». Автомобили были большой страстью отца. Он стал вла­дельцем одной из первых машин «Модель Т».

Он не только управлял автомобилем (а делать это умели очень немногие жители Аллентауна), но постоянно ко­пался в механизме, размышляя над его усовершенствова­нием. Подобно некоторым автолюбителям того времени, он собирал спущенные шины и экспериментировал с ними. Многие годы он был занят поиском возможности про­ехать лишние мили со спущенным колесом. В моей памяти это осталось навсегда. Как только в технологии производ­ства шин появляется новинка, я сразу же вспоминаю отца. Итальянец по происхождению, он был влюблен в Америку. Именно поэтому много сил и энергии отец вкладывал в дела, направленные на достижение «американской мечты». Во время первой мировой войны он пошел в армию доб­ровольцем. Позднее признавался, что сделал это по двум причинам: во-первых, из чувства патриотизма; во-вторых, чтобы получить возможность распорядиться судьбой по своему усмотрению. Много усилий отец потратил на то, чтобы попасть в Америку и получить гражданство США. Именно поэтому его страшила перспектива оказаться снова в Европе и сражаться в Италии или во Франции. Поскольку отец умел водить автомобили, ему повезло. Он был направлен обучать водителей санитарных машин в армейский учебный центр, расположенный в нескольких милях от собственного дома.

Родился Никола Якокка на юге Италии, в городке Сан-Марко, что в двадцати пяти милях к северо-востоку от Неаполя, в области Кампанья. Как и каждый имми­грант, он был полон надежд и мечтаний о карьере. Попав в Америку, он жил вначале у своего сводного брата в Гарретте, штат Пенсильвания. Всего лишь один день он про­работал на угольной шахте. Эта работа была, по его мне­нию, отвратительной. «Это был единственный день в моей жизни, когда я работал на кого-то другого», — лю­бил говорить мой отец. Вскоре он переехал в Аллентаун, где жил другой его брат. Отец перепробовал много разных работ, но в основном был учеником сапожника.

Накопив достаточно денег, в 1921 году он отправился в Сан-Марко чтобы забрать оттуда свою овдовевшую мать. Обстоятельства сложились так, что в Америку он вернулся не только со своей матерью, с ним уехала и моя будущая мать. За несколько дней пребывания в Италии этот тридцатилетний холостяк влюбился в семнадцати­летнюю дочь местного сапожника. Через несколько не­дель они поженились и уехали. Пресса писала позже, будто новобрачные отправились в курортное местечко Лидо вблизи Венеции, чтобы провести там медовый ме­сяц. С этим будто бы связано мое имя Лидо. Это действи­тельно достаточно забавно, но нисколько не соответству­ет истине. Мой отец действительно ездил в Лидо, но было это еще до свадьбы. Да и ездил он туда с моим дя­дей, братом матери. Так что эта история — чистый вымы­сел журналистов.

Обратный путь в Америку был нелегким. На пароходе моя мать внезапно заболела брюшным тифом и время пе­реезда провела в изоляторе.

К моменту прибытия на Эллис-Айленд у нее выпали все волосы. По закону она должна была вернуться назад в Италию. Напористость и смекалка отца предотвратили эту неприятность. Он уже понимал, как надо вести дела в Америке, и сумел доказать иммиграционным чиновникам, что женщину довела до такого состояния морская бо­лезнь, приключившаяся с ней в этом длинном и трудном переезде.

Через три года, 15 октября 1924, произошло знамена­тельное событие — родился я. К этому времени мой отец был владельцем небольшой закусочной под вывеской «Орфиум винер хауз». Это считалось весьма пристойным делом для человека, не владеющего большим капиталом. А начиналось это практически лишь с плиты с духовкой да нескольких высоких табуреток.

Из опыта работы своего небольшого предприятия отец извлек, а впоследствии вложил и в мою голову два правила ведения бизнеса: никогда не берись за капиталоемкий биз­нес, так как имеешь шанс попасть в лапы банкиров (позд­нее я понял, что должен был более внимательно прислу­шаться именно к этому совету); во-вторых, в трудные време­на гораздо выгоднее заниматься ресторанным бизнесом, поскольку как бы плохо ни шли дела, люди всегда хотят кушать. Именно благодаря этому свойству людей закусоч­ная «Орфиум винер хауз» успешно продержалась, несмот­ря на то обстоятельство, что 1929—1933 годы были перио­дом «великой депрессии».

Позже участниками в этом предприятии стали два моих дяди: Теодор и Марко. Да и до сих пор их дело ус­пешно продвигают сыновья Теодора — Джулиус и Элберт Якокки. Они готовят сосиски в Аллентауне. Компания те­перь называется «У Йокко», что почти соответствует тому, как произносят нашу фамилию пенсильванские немцы — первые немецкие иммигранты, поселившиеся в Восточ­ной Пенсильвании. Я также чуть было не занялся ресто­ранным бизнесом. В 1952 году у меня возникло серьезное намерение покинуть компанию «Форд» и заключить кон­тракт на организацию сети закусочных. Мне тогда каза­лось, что всякий, кто сумеет получить лицензию на право открывать закусочные, имеет шанс быстро разбогатеть. К тому же дилеры Форда вели свой бизнес в качестве неза­висимых предпринимателей на основе контракта с фир­мой «Форд мотор».

Мой план предполагал создать на базе центрального закупочного пункта сеть из десятка закусочных быстрого обслуживания. Появление маленькой фирмы «Макдо­нальдс», на которую впоследствии обратил внимание Рэй Крок, было гораздо более поздним событием. Поэтому у меня иногда мелькает мысль о том, не упустил ли я свое истинное призвание. Возможно... Мой личный бизнес имел бы сейчас оборот в полмиллиона долларов. А имя мое светилось бы на рекламном щите со словами: «Наша фирма обслужила свыше десяти миллиардов посетите­лей». Через некоторое время я все же открыл собственное дело — небольшую бутербродную в Аллентауне с вывес­кой «Фор шефе» («Четыре повара»). Посетителям предла­гались очень вкусные итальянские булочки с тонким ломтиком мяса и плавленым сыром. Это блюдо именова­лось как филадельфийский сэндвич с сыром. Деньги в дело вложил я, оборудованием занимался отец. Дела пошли, я сказал бы, блестяще. Уже в первый год мы выру­чили сто двадцать пять тысяч долларов. Этот доход подпа­дал под повышенное налогообложение. Именно через собственную фирму я познакомился с системой налого­вых категорий и принципом прогрессивного налогообло­жения в американском законодательстве. Признаюсь, я был настолько потрясен, что решил избавиться от сверх­прибыльного предприятия.

Если быть точным, то в торговлю продовольствием я был фактически втянут задолго до того, как попал в авто­индустрию. В Аллентауне открылся один из первых су­пермаркетов, когда мне было десять лет. После уроков и по выходным мы с дружками выстраивались с красными тележками у его дверей, напоминая очередь такси у гости­ницы. Мы предлагали выходящим покупателям за неболь­шую плату довезти их сумки домой. Оглядываясь на прошлое, я понимаю, что в этом, еще детском занятии был большой смысл. Ведь доставка товаров на дом — это конечная фаза организации торгового цикла.

Некоторое время в подростковом возрасте по воскре­сеньям я работал во фруктово-овощной лавке грека Джимми Критиса. Я вставая до рассвета, чтобы успеть добраться до оптового рынка и доставить товар. За эту ра­боту я получал два доллара в день. Хозяин разрешал бесплатно взять столько овощей и фруктов, сколько я мог донести домой после шестнадцати часов работы.

К тому времени у моего отца, помимо закусочной «Орифиум винер хауз», было еще несколько предприятий. Он вступил в долю национальной компании под названи­ем «Юдрайвит». Это была одна из первых в стране фирм, сдававших напрокат легковые автомобили. Позже ему удалось создать целый парк из тридцати автомобилей, преимущественно марки «Форд». У отца было много дру­зей. Среди них Чарли Чарлз, чей сын Эдвард Чарлз слу­жил у Фордов дилером. Через некоторое время Эдди уже имел собственную дилерскую фирму. Именно этот чело­век убедил меня заняться автомобильным бизнесом. Тогда, еще не осознавая этого, я определился со своим выбором в бизнесе и в дальнейшем посвятил ему всю свою жизнь. Уверен, что инстинкт коммерсанта я унасле­довал именно от отца. Бизнес его был достаточно разно­сторонним. К примеру, он имел несколько кинотеатров, один из которых, «Франклин», работает и сейчас.

Правда, называется он уже по-иному — «Дженетт». Даже в этом, как бы не главном деле у моего отца было достаточно смекалки и хватки. Чтобы заманить на сеанс посетителей, он придумывал для них очень оригинальные развлечения. Старожилы Аллентауна рассказывали мне, что в один из дней, чтобы привлечь побольше публики, отец выбрал десять самых чумазых мальчишек и вручил им бесплатные билеты в кино. Сейчас в отцовский кино­театр дети не ходят посмотреть на Тома Микса и Чарли Чаплина. Главное место в его репертуаре занимают пор­нографические фильмы.

Материальное состояние нашей семьи не было посто­янно стабильным. Были у нас свои взлеты и падения. Но в двадцатые годы, как и многие другие американцы, мы преуспевали.

Помимо основного бизнеса отец удачно занимался недвижимостью, и это тоже была немалая статья доходов. По-настоящему богатыми мы были лишь несколько лет, затем разразился кризис. Тот, кто его пережил, никогда не забудет эти годы. Наша семья потеряла все состояние, доже дома мы чуть не лишились. Мне тогда было лет шесть-семь. Я постоянно приставал к своей старшей сестре с расспросами, сможем ли мы найти себе новое жи­лище, если придется покинуть дом.

Тяжелые времена не забываются и долго хранятся в памяти. Вот и сейчас, когда, казалось бы, все прекрасно, в моем сердце постоянно живет тревога за будущее. Навер­ное, это инстинктивное чувство, связанное еще с теми временами.

Моя мать проявляла в те годы много мужества и изобретательности. Она была настоящей хранительницей домашнего очага. Благодаря матери у нас постоянно была еда. Вспоминаю, как она покупала живых голубей, три штуки за четверть доллара, сама их убивала и варила из них суп. Она не доверяла мяснику. Некоторое время мать шила сорочки на шелковой фабрике. Надо сказать, все это она делала с большим удовольствием, так как это было на благо семьи. Поэтому и сейчас она еще достаточно кра­сивая женщина, а иногда мне кажется, что она выглядит даже моложе меня.

В те тяжелые дни нас поддерживала глубокая вера в Бога. Как и многие другие семьи, мы тогда очень много молились. Каждое воскресенье я отправлялся к мессе, а раз в две недели — к святому причастию. Только через несколько лет я понял, почему следует честно исповедо­ваться перед священником, прежде чем идти к святому причастию. Хотя надо признать, что уже подростком я на­чал понимать истинный смысл этого обряда христиан­ской церкви. Приходилось говорить о себе и своих прегрешениях, но после исповеди чувствовал себя совер­шенно обновленным. Некоторое время я посещал вос­кресные тайные собрания, где иезуиты требовали от каждого участника признаваться, насколько чиста его со­весть. Они и подтолкнули меня к тому, что я стал сомне­ваться в правильности своей жизненной позиции. Так я приобрел конкретный жизненный опыт и ужесмог разли­чать правду и ложь, добро и зло.

Наряду с трудностями бывали у нас и развлечения. Те­левизоров тогда еще не было, поэтому люди много обща­лись друг с другом. После посещения церкви в воскрес­ный день у нас дома собиралась вся наша семья и много­численные друзья. Пили красное вино, ели макароны. Всем было весело и хорошо. Тогда мы читали много книг, а затем активно обсуждали прочитанное. По воскресным вечерам вместе слушали радиоприемник «Филко». Очень нравились нам молитвенные песнопения, а также переда­чи Эдгара Бергена, Чарли Маккартни.

Наступивший кризис был большим жизненным потрясением для моего отца, который очень тяжело пере­носил этот удар. Ведь почти мгновенно растаяло довольно солидное состояние, накопленное за годы упорного труда. Еще ребенку, отец советовал мне хорошо изучить в школе смысл слова «депрессия». Сам он окончил только четыре класса. «Кризис, — говорил он, — это когда одно пред­приятие идет под залог другого. Если бы я это знал, то ни­когда не стал бы так делать». В 1931 году мне было семь лет. Но даже в таком возрасте я понимал, что вокруг все пошло наперекосяк. В колледже я уже услышал объясне­ние этому явлению. Оно называлось экономический цикл. Работая в фирмах «Форд» и «Крайслер», я понял и хорошо представлял, как с этим явлением можно спра­виться.

Самые первые представления о жизненных трудностях я получил в нашей семье. У нас был большой семейный фотоальбом, который рассказывал и напоминал мне о многом. Родители увлекались фотографией, поэтому наша жизнь достаточно хорошо проиллюстрирована. Есть фо­тографии разных периодов. В совсем маленьком возрасте я изображен с серебряной погремушкой в руке: До шести лет я носил атласные туфельки и вышитую курточку. Видно, что примерно с 1930 года моя с сестрой одежда стала несколько потрепанной. Видно, что нам уже прак­тически не покупали новых вещей. Тогда я мало что по­нимал, да и отец не в состоянии был объяснить ребенку суть того, что произошло.

Этот кризис сформировал во мне материалиста. Во время учебы в колледже, а тем более после него, у меня сложилась своя, достаточно четкая позиция. Я не намерен был морочить себе голову теорией, а рассчитывал зараба­тывать не менее десяти тысяч долларов в год. В свои двадцать пять лет я планировал стать миллионером. Меня интересовали только деньги, а не престижные ученые сте­пени. Этот принцип живет во мне и сейчас. Несмотря на то что я достаточно богатый человек, предпочитаю не рисковать и большую часть заработанных денег помещаю лишь в очень надежные активы. И это вовсе не из-за бо­язни, что деньги пропадут. Где-то в глубине моего созна­ния прочно сидит мысль о том, что моя семья не должна попасть в бедственное положение, даже если случится что-то непредвиденное.

Мое солидное финансовое состояние не смогло изба­вить меня от мысли об экономическом кризисе. Поэтому я ненавижу тратить деньги впустую. Когда стали модными широкие галстуки, я не стал выбрасывать старые и берег их до тех пор, пока мода не вернулась. Я не могу бросить в урну хлеб или бифштекс и презираю тех, кто это делает.

Такую же привычку бережливости я воспитал у своих дочерей. Я знаю, что они достаточно скромны, не броса­ются деньгами и даже делают некоторые покупки на различного рода распродажах. Денежные чеки моего отца не раз обесценивались и возвращались к нему с убий­ственной надписью: «Недостаток средств на счете». Это приводило его в удручающее состояние. Ведь он свято ве­рил, что высокая кредитоспособность — главное достоин­ство честного человека, а также надежного предприятия. Меня и мою сестру Дельму он постоянно учил строго соблюдать принцип платежеспособности и требовал, что­бы мы никогда не тратили больше денег, нежели зараба­тываем. Нарушение этих принципов сулило беду. В нашей семье непозволительно было иметь кредитные карточки или брать в долг. Не дай Бог!

В понимании этих вопросов мой отец опережал даже время. Уже тогда он предвидел, что покупка товаров в кредит, залезание в долги и получение ссуды под залог имущества подорвут у людей чувство ответственности по денежным обязательствам и уважение к деньгам вообще. Он понимал, что дешевый кредит захватит в свои сети и исказит все наше общество. Большую беду он видел в том, что настоящие деньги на банковском счете заменят маленькие пластмассовые кредитные карточки. «Если ты взял у приятеля взаймы даже 20 центов, — не раз поучал меня отец, — обязательно запищи этот долг и верни». Я частенько спрашиваю сам у себя: «А что сказал бы мне отец, если бы дожил до 1981 года, когда мне пришлось залезть в долги, чтобы не допустить краха корпорации «Крайслер»? Сумма этого долга была астрономической — 1,2 миллиарда долларов. Это несколько побольше, чем 20 центов. Когда я обдумываю эту ситуацию, то мне стано­вится смешно. Эту цифру долга легко запомнить и без за­писи, как того требовал когда-то мой отец. Говорят, что взгляды человека на политику напрямую зависят от тол­щины его кошелька. Так было с моим отцом. Его взгляды действительно менялись в соответствии с уровнем его доходов. Когда он бедствовал, мы были на стороне де­мократов, представлявших интересы простых людей. Их позиция состоит в том, что если человек работает, то он должен иметь возможность прокормить семью, дать образование детям. В период экономического процвета­ния — до кризиса и после него — мы были республикан­цами. Свои деньги мы нажили тяжелым неустанным тру­дом и желали распоряжаться ими по своему усмотрению.

Много раз я менял свои политические взгляды. Во времена службы в компании «Форд мотор» я был убежденным республиканцем. Но когда корпорация «Крайслер» оказалась в кризисной ситуации и сотням тысяч лю­дей грозила безработица, именно политика демократов спасла ситуацию. -Если бы в подобное положение эта возглавляемая мной в то время компания попала при республиканской администрации, она бы разорилась поч­ти мгновенно. В трудные времена именно отец не позво­лял нам падать духом.

Какие бы неприятности ни случались, он всегда был рядом и поддерживал нас. По натуре он был философ, знал множество поговорок и пословиц, касающихся жиз­ни людей в целом и человека в отдельности. Любимым его занятием в этом плане были рассуждения о том, что жизни свойственны взлеты и падения и что каждому че­ловеку суждено пережить определенную долю трудно­стей. А вот уж как он справится с ними, зависит исклю­чительно от него самого. Когда я получал плохую отмет­ку в школе и очень из-за этого переживал или расстраи­вался из-за какой-либо другой неприятности, он говорил мне следующее: «Надо уметь перенести горе. Иначе ты никогда не узнаешь, что такое счастье. У тебя просто не с чем будет его сравнить». Для отца невыносимо было ви­деть хоть одного из нас несчастным, и он всегда старался подбодрить нас. Как только он замечал меня расстро­енным, то обычно спрашивал: «Скажи, Лицо, отчего ты так расстраивался в прошлом месяце или в прошлом году? Вот видишь, ты даже вспомнить об этом не мо­жешь. Думаю, что не так уж серьезно на самом деле то, о чем ты так беспокоишься. Забудь о неприятностях, думай о завтрашнем дне». Отец был неисправимым оптимис­том. Когда все события представлялись в мрачном свете, он настоятельно советовал запастись терпением, произ­нося: «Солнце должно снова взойти. По-другому просто не бывает».

Через много лет, когда я спасал от банкротства корпо­рацию «Крайслер», мне очень не хватало отца и его муд­рых наставлений. «Когда же наконец взойдет солнце?» — иногда в отчаянии повторял я. Отец не позволял подда­ваться именно этому чувству, даже тогда, когда пора было «выбросить полотенце». В боксе это означает поражение. Мое благоразумие в те дни шло от отца. Я постоянно держал в уме одно из его любимых выражений: «Сейчас тебе плохо, но все плохое проходит».

Кроме прочих талантов, у отца был еще один, на мой взгляд, уникальный. Он мог дать совершенно точную оценку способностей человека независимо от его профес­сии. К примеру, если в ресторане мы сталкивались с грубо­стью обслуживающей нас официантки, то он всегда делал ей самый решительный выговор. После завершения трапе­зы, он подзывал ее к нашему столику и говорил ей следую­щее: «Кто вынуждает вас работать официанткой? Ваш уг­рюмый вид портит клиентам аппетит и настроение. У нас такое впечатление, что вам не нравится ваша работа. В та­ком случае стоит поискать себе •другую. Но если же вы все-таки хотите работать официанткой, то работайте так, чтобы быть не только лучшей в ресторане, но и лучшей в мире». Плохих работников, грубо обходившихся с клиентами, он просто не держал, а увольнял сразу же. Он говорил им так: «Вы не можете быть хорошим работником, если отпугивае­те клиентов моего ресторана». Отец всегда видел главное. Это качество досталось по наследству и мне. Я до сих под считаю, что никакие заслуги не оправдывают грубость и бестактность.

Как бы много отец ни работал, он всегда находил вре­мя для отдыха и любимых занятий. Он считал, что жизнью следует наслаждаться, следовал этому принципу сам и настоятельно советовал нам делать то же самое. Он любил играть в кегли и покер, любил вкусную еду и вино, высоко ценил общество хороших друзей. Я уже говорил, что он был человеком общительным и очень быстро за­вязывал знакомства. Он состоял в дружеских отношени­ях со многими моими коллегами из компании «Форд мо­тор». В зрелом возрасте я оценил эти качества отца. За два года до его смерти, в 1971 году, у моих родителей состоялся большой юбилей — золотая свадьба. Я устроил большой прием по этому случаю. Мой двоюродный брат, работавший в монетном дворе США, по моей просьбе отчеканил к этой дате золотую медаль. Она была вручена каждому гостю. На одной ее стороне были изображены мои родители, а на другой — маленькая церковь, в кото­рой они венчались. Все были тронуты этим сюрпризом. В том же году мои родители побывали в Италии — мы с же­ной повезли их туда. Родители навестили свой родной го­род, родственников и старых друзей. Мы уже тогда зна­ли, что отец болен лейкемией. Раз в две недели ему дела­ли переливание крови, он очень похудел. Однажды мы потеряли его из виду на несколько часов. Мы ужасно испугались, поскольку он был очень слаб и мог лишиться сознания в любой момент. Но нашли мы его в неболь­шой лавочке в Амальфи. Он скупал сувениры из керами­ки и весело рассказывал окружающим, что делает это для своих многочисленных друзей из Америки. До самых последних дней отец сохранял мужество и жизнелюбие. Он уже не мог не только танцевать, но даже есть, и все-таки старался не упускать ни единой возможности, что­бы насладиться жизнью. Но ему было плохо. Нам больно было видеть его беззащитность перед болезнью, а еще больнее понимать, что сделать что-либо для его спасения мы не в силах.

В моей памяти и постоянных воспоминаниях отец предстает как человек неуемной энергии и силы. Как-то я отправился на встречу с дилерами «Форд мотор» в Палм-Спринге, предложив отцу поехать со мной, чтобы отдох­нуть несколько дней. После встречи мы с коллегами ре­шили поиграть в гольф. Пригласили на площадку отца, хоть он ни разу в жизни не играл в эту игру. После первого же удара отец бросился бежать за мячом. И это в свои 70 лет! Я вынужден был ему сказать: «Отец, в игре в гольф ходят, а не бегают». Но надо было помнить, что это был не кто-нибудь, а мой отец. Он ответил: «А зачем медленно идти, если можешь быстро бежать?».

Глава 2. Школьные годы

О том, что мы итальянцы, я узнал только в одиннадцать лет. Конечно, я понимал, что мы происходим из какой-то другой страны, но где она находится и как называется, по­нятия не имел. Наверное, мне хотелось это узнать. Пом­ню, как пытался отыскать на карте страны с названием «Даго» и «Уоп»[1].

Вы не можете себе представить, что значило быть итальянцем в Америке в те годы, особенно в маленьком го­родке. Большинство жителей Аллентауна были выходцами из пенсильванских немцев. В детские годы мне пришлось вынести немало насмешек и обид лишь только потому, что я отличался от них. Приходилось драться с мальчишками, обзывавшими меня различными кличками. Но какими бы обиды ни были, я всегда помнил слова отца: «Не бросайся с кулаками на противника, если он больше тебя. Часто ум сильнее кулаков». К сожалению, итальянцев не любили не только дети. Я слышал, как некоторые учителя шептали мне вслед: «маленький итальяшка». Один день — 13 июня 1933 года — навсегда врезался в мою память.

Я учился тогда в третьем классе. Эта дата хорошо за­помнилась потому, что 13 июня — день святого Антония, а это для нашей семьи особый праздник. Мою мать звали Антуанетта, мое второе имя Энтони, и каждый год в этот день в нашем доме собиралось много гостей. Украшени­ем стола была традиционная пицца, испеченная моей матерью. Она родилась в Неаполе, на родине пиццы. Я уверен, что даже и сейчас моя мать выпекает самые вкусные пиццы не только в стране, но и в мире. В этот день праздник особенно удался. На торжество собрались наши многочисленные родственники и друзья. Как все­гда, на подобных праздниках выставлялся большой бочо­нок пива. Даже мне, девятилетнему мальчику, разрешалось выпить стаканчик этого напитка, но только стакан­чик — родители строго следили за этим. Возможно, благодаря именно этой строгости я не увлекался спирт­ным ни в школе, ни в колледже. Как и в других итальян­ских семьях, у нас в доме не садились за стол без домаш­него красного вина, но пили очень мало и не напивались. Однако вернемся к пицце. Это сейчас она, как и жареные цыплята и гамбургеры, — любимое блюдо американцев. А тогда о ней знали и ели ее только итальянцы. Мне так понравился наш праздник, что на следующий день я с гордостью хвастался перед одноклассниками прошедшей вечеринкой. «У нас дома была вечеринка с пиццей» — гордо говорил я. «Пицца на вечеринке? Это что за сло­во?» — откликнулся кто-то. И все стали смеяться. «Поче­му вы смеетесь? Ведь вы же любите пироги (надо отме­тить, что мальчишки были довольно упитанными), так вот пицца — это такой же пирог, только с помидорами». Но меня уже никто не слушал, все просто задыхались от смеха. Они были твердо уверены: если это итальянское, то оно не может быть хорошим. Мне еще повезло, что случай произошел в конце учебного года и за лето одно­классники просто забыли о пицце. Но я буду помнить об этом до конца моих дней.

Сейчас ни в одной забегаловке Америки вам не пред­ложат пирог с приторной патокой. Но тогда я был всего лишь девятилетним ребенком и не мог знать, что моя лю­бимая пицца станет признанным блюдом для всей страны. Ради справедливости надо сказать, что не один я был жертвой несправедливости в классе. Я дружил с двумя ев­реями — Дороти Уорсод и Бенами Зусманом. Я был на втором месте по успеваемости, а первое всегда занимала Дороти. Особенно доставалось Зусману, отец которого был правоверным иудеем — с бородой и в неизменной черной шляпе. В Аллентауне семья Зусманов была на по­ложении отверженных. Я не понимал сначала, почему к моим друзьям относились, как к изгоям. К третьему классу я разобрался, что на социальной лестнице итальянец стоит на ступеньку выше. И это при том, что в на­шем классе не было чернокожих учеников! Кто столкнул­ся с шовинистическими предрассудками в детстве, будет помнить об этом всю жизнь. Самое печальное, что шовинизм процветал в те давние времена в маленьком заштат­ном Аллентауне. Вспоминаю, как в 1981 году я предложил в качестве кандидатуры на пост вице-председателя прав­ления корпорации «Крайслер» Джералда Гринуолда. И как я был безмерно удивлен, узнав, что подобное назначе­ние совершенно беспрецедентно. Влиятельные люди, за­нимавшие высшие посты в автоиндустрии, не позволяли до этого ни одному еврею занимать подобные места в автомобильных компаниях большой тройки. Неужели и впрямь не дотягивали евреи до столь высокого поста? Я не могу в это поверить!

Перебирая в памяти прошлое, вспоминаю, как прихо­дилось мне постигать на практике, что означают «законы» мира взрослых. Особенно памятен следующий эпизод. В школе проходили выборы командира бойскаутов, я тогда учился в шестом классе. Стать командиром бойскау­тов было заветной мечтой многих мальчишек. Мало того, что командир и его помощники, в отличие от рядовых бойскаутов, носивших белый пояс с серебряной бляхой, имели особую форменную одежду и бляху; командир бой­скаутов в начальной школе был равен, ко всему прочему, капитану футбольной команды средней школы. Искуше­ние стать командиром было слишком велико, и я во что бы то ни стало решил добиться победы. Можно предста­вить мою досаду, когда в результате голосования коман­диром стал другой мальчик, получивший 22 голоса против моих 20.

На следующий день, в воскресенье, я пошел на днев­ной сеанс, чтобы посмотреть фильм Тома Микса. Впереди меня сидел самый рослый ученик из нашего класса. Уви­дев меня, он злорадно прошипел: «Проиграл-таки, тупой итальяшка».

«Почему ты обзываешь меня тупицей? Ведь проиграл я вовсе не поэтому», — в отчаянии спросил я.

«Тупица ты потому, что вовсе не умеешь считать. Ведь у нас в классе всего 38 учеников, а голосов подано 42».

Для победы были использованы поддельные бюллете­ни. Мне стало очень обидно и я пошел к учительнице. Выслушав меня, учительница сказала, что этот случай лучше забыть. Она не хотела скандала и решила скрыть обман учеников. Я был глубоко потрясен случившимся. Фактически это был мой первый жизненный урок, из ко­торого я узнал, что по-честному бывает далеко не всегда.

Вся остальная школьная жизнь не вызывала у меня никаких огорчений. Я был прилежным учеником и пото­му любимчиком многих учителей. Из-за особого распо­ложения они поручали мне стирать мел с доски, давать звонок на урок или переменку. Их фамилии я помню до сих пор, в отличие от преподавателей колледжа или аспирантуры. Из них я запомнил самое большее трех или четырех.

Все дело в том, что мои будущие достоинства сфор­мированы именно этими учителями начальной или сред­ней школы. Умению общаться с другими людьми я нау­чился в школе. В девятом классе мисс Рэйбер, наша учи­тельница, заставляла нас каждый понедельник писать со­чинение на самые разные темы объемом в 500 слов. Правильно излагать мысли на бумаге — такова была цель. К концу года мы ее все-таки достигли. Но это еще не все. Контрольный опрос по материалам «Игры в сло­ва» из журнала «Ридерз дайджест» — это была следующая «экзекуция» учительницы. Без всякого предупреждения она затевала проверку нашего словарного запаса. Мне очень нравилась эта занимательная игра, я даже ею увле­кался. И сейчас у меня осталась привычка, перечитывая очередной номер «Ридерз дайджест», выискивать пере­чень слов. Я проверяю сам себя. В результате проведения таких викторин в течение нескольких месяцев наш сло­варный запас значительно пополнялся. Благодаря стара­ниям мисс Рэйбер я приобрел навыки выступления перед аудиторией. Она давала нам блестящие уроки импровизированной речи. Поскольку учеником я был способ­ным, то в результате стал активным участником дискус­сионного клуба, организованного нашим учителем ла­тинского языка Вирджилом Парксом. Именно участие в этом клубе дало мне возможность раскрепоститься перед слушателями, хотя я и сейчас несколько нервничаю пе­ред публичным выступлением. Но вначале я боялся этого до боли в животе.

Вы можете быть автором прекрасных идей, однако этого мало, надо уметь довести их до ума людей, иначе вы ничего не добьетесь. В четырнадцать лет мое мастерство убеждать других было отшлифовано на таком диспуте, как, скажем, «Следует ли отменять смертную казнь?». Это была одна из главных тем общественных дискуссий в 1939 году. Отстаивать противоположные точки зрения я дол­жен был не менее 20 раз.

Через год я сильно заболел — у меня был страшный приступ ревматизма. Ощутив сильные сердцебиения, я испугался, что умру от страха, тем более что врач посове­товал положить на сердце кусок льда. Я решил, что все-та­ки умираю. Ведь тогда от этой болезни умирали многие люди. Ревматизм лечили хиной. Это лекарство прекраща­ло воспалительный процесс в суставах. Таблетки хины были сильнодействующими, поэтому каждые 15 минут надо было применять другое лекарство для предотвраще­ния рвоты. Сегодня-то уже есть антибиотики. Тогда я по­худел на 15 килограммов и пролежал в постели полгода, чтобы избежать осложнений на сердце от этой коварной болезни. В конце концов мне повезло и я выздоровел. Время от времени мне вспоминаются тугие повязки из ваты, пропитанные маслом зимолюбки, чтобы снять боль в суставах. Боль действительно утихала, но на коже оста­вались следы ожогов. Так что я знаю истинную цену вы­сокоэффективным препаратам, изобретенным уже после моей болезни. Надо сказать, что болезнь все же многое испортила в моей жизни. Я был неплохим игроком в бейс­бол и страстным болельщиком команды «Янки». Среди моих любимых героев были Джо Ди Маджо, Тони Лаццери и Фрэнки Кроссетти — все итальянцы. Как и многие мальчишки, я мечтал играть в самых знаменитых коман­дах. Но болезнь поломала мои планы. Спорт пришлось оставить, а вернее, выбрать другие его виды: шахматы, бридж, покер. Особенно я полюбил покер и люблю его до сих пор. Иногда даже играю. Дело в том, что это очень умная игра. Надо знать, когда следует воспользоваться преимуществом, когда пасовать, а когда и блефовать. В жизни, в трудных переговорах с профсоюзом, я часто вспоминаю именно игру в покер и ее особенности.

Во время болезни я прочел очень много книг. Соб­ственно, это было мое главное занятие, поскольку все остальное было невозможно. Я читал все что. мог. Но больше всего мне нравились произведения Джона О'Хары. Самый популярный его роман «Свидание в Самарре» мне принесла тетя. Я был очень взволнован прочитан­ным, и доктор запретил мне в дальнейшем читать подоб­ные книги. Но книга эта мне все-таки запомнилась. Через много лет я упомянул о ней в интервью журналу «Эск­вайр». Гейл Шихи, бравшая у меня интервью, спросила, не повлиял ли этот роман о менеджерах на мою карьеру. Но она ошиблась. Проблемы пола — вот чем взволновала меня эта книга. Изучал я не только учебники, но и учеб­ные пособия. Благодаря этому я был в числе первых уче­ников в школе, а по математике и вовсе был отличником. С прилежанием я изучал латинский язык и завоевывал по этому предмету главный приз в течение трех лет. Однако за сорок лет я ни разу не употребил ни единого латинско­го слова! Но именно благодаря латыни я прекрасно усваи­вал английский язык и хорошо понимал священника, слу­жившего воскресную мессу.

Много времени я отдавал дополнительным предметам, а также с большим удовольствием и энтузиазмом зани­мался в драматической студии и дискуссионном клубе, о котором уже упоминал. К сожалению, после болезни пришлось оставить спорт. Но кое-какое участие в спортивной жизни я все же принимал. Например, стирал плавки и подносил полотенца команде пловцов, старос­той которой был избран. Музыка также оставила след в моей жизни. Я пристрастился к джазу, особенно его разновидности — суингу. Кстати, это была эпоха поваль­ного увлечения джазом. Я ходил на концерты знаменитых джаз-оркестров в концертные залы «Эмпайр болрум» в Аллентауне и «Санибрук» в Потстауне, в нашем штате. Если у меня бывали деньги, я с радостью ездил в Нью-Йорк, чтобы послушать джаз в отеле «Пенсильвания», по­сещал театр «Медо-брук» Фрэнка Дейли на Помптон-Тэрнпайк. Обычно я только слушал музыку, хотя неплохо танцевал шэг и линди-хоп. А если быть честным, то музы­ку я очень любил. Я оформил подписку на серию пласти­нок «Даунбит» и «Метроном», ходил на конкурс джаз-оркестров Томми Дорси и Глена Миллера. Кстати, стоило это всего лишь 88 центов. Вскоре я и сам стал играть на саксофоне и даже играл на первой трубе в школьном оркестре. Но вскоре я бросил музыку, поскольку у меня по­явилось более серьезное, во всяком случае на мой взгляд, занятие.

Я был избран председателем ученического совета в седьмом и восьмом классах. Это было уже ближе к поли­тике. Продолжение моей «политической» карьеры состоя­лось в девятом классе. Я выдвинул свою кандидатуру на пост председателя совета всей школы. Мой ближайший друг, Джимми Леби, оказался гениальным организатором моей избирательной компании. Он создал целый полити­ческий механизм. Подавляющим большинством голосов я был избран на эту должность и этот успех вскружил мне голову. Я почувствовал себя центром вселенной и тут же потерял контакт со своими избирателями. Ведь я считал себя на голову выше сверстников и стал вести себя со­ответствующе. Я тогда многого не понимал и даже не по­дозревал, что умение контактировать с людьми — залог успеха в любом деле, а уж в таком, как политика или бизнес, — подавно.

В следующем семестре я потерпел поражение и моя политическая карьера потерпела крах. Так и должно было случиться: ведь я перестал общаться со своими друзьями, а со многими даже перестал здороваться. В конце концов я понял, что значит быть лидером, и это послужило мне хорошим уроком в дальнейшем. Среди более чем 900 вы­пускников школы я был двенадцатым по успеваемости. Но отец был очень недоволен моим результатом.

«Почему ты не занял первое место?» — спросил он с таким выражением лица, будто я вовсе провалил выпус­кные экзамены. Имея солидную подготовку по общеобра­зовательным дисциплинам — чтению, письму и навыки выступлений перед публикой, я собирался поступить в колледж. Я считал, что смогу далеко пойти, опираясь на свои знания. Когда мои дети спрашивают, чему надо учиться, я неизменно советую получить хорошее образо­вание в области гуманитарных наук. Большое значение придаю истории, хотя мне безразлично, как они запомни­ли все даты и названия мест сражений Гражданской вой­ны в США. Грамотная письменная и устная речь, проч­ные знания в области литературы — это главное для буду­щей карьеры.

В последний год моей учебы в школе Япония совершила внезапное нападение на Пёрл-Харбор. Всю страну взволно­вали речи президента Рузвельта, гнев против японцев на­полнял нас. Страна моментально объединилась вокруг на­ционального флага. Это событие запало мне в душу, я по­нял, что внезапная катастрофа может сплотить людей.

В декабре 1941 года я с нетерпением ждал призыва в армию.

Однако моя прошлая болезнь спасла мне жизнь: военно-медицинская комиссия признала меня лишь частично годным и я не мог участвовать в военных действиях. Я был потрясен таким решением, но в армию не брали тех, кто болел ревматизмом. Через два года при прохождении медицинской комиссии для оформления страховки ос­матривавший меня доктор сказал: «Ваше здоровье в порядке и вы вполне могли быть за океаном». Многие мои одноклассники, призванные в вооруженные силы, по­гибли за океаном, защищая демократию. Им, выпускни­кам 1942 года, было тогда всего лишь по 17—18 лет. Чувство скорби охватывает меня, когда я просматриваю альбом выпускников школы Аллентауна. Молодые чита­тели, которые лишь слышали о вьетнамской войне, но хо­рошо знают, что она не имеет ничего общего со второй мировой войной, не в состоянии понять, что может испытывать юноша, лишенный возможности послужить своей стране, когда она в этом остро нуждается. Я был горячим патриотом и жаждал сесть за штурвал бомбарди­ровщика, чтобы отомстить фашистам. Но я был в поло­жении человека, не допущенного медицинской комисси­ей в действующую армию. Испытывая чувство стыда, я ощущал себя неполноценным гражданином. Мне даже казалось, что я единственный юноша в стране, не уча­ствующий в боевых действиях. В лихорадочном поиске выхода из этой ситуации я не нашел ничего другого, как уйти с головой в свои книги. К тому же меня очень увле­кало инженерное дело, и я начал присматриваться к нес­кольким колледжам технического профиля и подал за­явление о приеме со стипендией в один из лучших кол­леджей в стране — колледж Пардью. Но получил отказ и был совершенно сражен этой вестью. Однако подобные факультеты имелись в других учебных заведениях Амери­ки: Массачусетском технологическом институте, Корнеллском и Лихайском университетах. В получасе езды от Аллентауна находился Лихайский университет. На него и пал мой очередной выбор. А если сказать точнее, то Ли­хайский университет в Бетлихеме находился в штате Пенсильвания и был как бы вузом-спутником при ком­пании «Бетлехем стил». Его металлургический и химико-технологический факультеты были лучшими в мире.

Но учиться там было очень тяжело, особенно на пер­вых курсах. Процесс учебы многие сравнивали с пребыва­нием в армейском лагере для новобранцев. Если студент не справлялся с высокими требованиями, его могли веж­ливо попросить даже со второго курса.

Занимались мы шесть раз в неделю, а каждую субботу с восьми утра читался курс статистики. Многие студенты пропускали именно эти утренние занятия, поскольку не могли проснуться после вечерних кутежей по пятницам.

Я же регулярно являлся в аудиторию и добился выс­шей отметки по статистике. Но нельзя сказать, что я не уделял внимания развлечениям во время учебы.

Иногда я играл в футбол или сидел с друзьями за кружкой пива в местном ресторане. К знакомым девуш­кам я предпочитал ездить в Филадельфию или Нью-Йорк. Я понимал, что идет война и проводить время зря было абсолютно недопустимо. Еще со школьных лет у меня было заведено выполнять все домашние задания сразу же после возвращения из школы. Так же я поступал и в уни­верситете. Вернувшись с лекции, я выключал радио и сра­зу же склонялся над книгами. От этого меня ничто не отвлекало, поскольку я дал себе установку работать изо всех сил. Отправляться в кино я мог только через три часа. Сейчас могу утверждать, что ваш успех в бизнесе во мно­гом зависит от того, умеете ли вы сосредоточиваться и ра­ционально использовать свое время. В дальнейшей своей жизни, когда учеба была позади, я упорно работал всю не­делю, чтобы в выходной иметь свободное время для семьи. Правда, могли возникать и чрезвычайные обстоя­тельства, когда приходилось работать и в пятницу, и в субботу, и в воскресенье.

Еще в Лихайском университете я выработал в себе привычку составлять план на предстоящую рабочую неде­лю в воскресенье вечером. Поэтому я и сейчас поражаюсь, отчего многие люди не в состоянии строго следить за сво­им распорядком. Некоторые мои коллеги-менеджеры в разговоре сообщали с гордостью, что очень много работа­ли и не смогли даже побывать в отпуске. Мне всегда хоте­лось ответить: «Гордиться здесь нечем! Ты убеждаешь себя в том, что отвечаешь за объект стоимостью 80 миллионов долларов, но вот отправиться отдохнуть с семьей ты не можешь. Значит, ты не можешь целесообразно использо­вать свое время, не можешь отделить главное и затем отдать себя целиком осуществлению этого главного».

Еще во время учебы в Лихае я научился определять приоритеты. В один день у меня могли быть занятия по пяти предметам и на одном из них я должен был сделать устное выступление. Для того чтобы выступление было успешным, надо к нему хорошо подготовиться. Это же происходит и в бизнесе, только в несколько ином времен­ном масштабе. По своему опыту знаю, что рациональным мышлением надо овладевать как можно раньше. Умению определять приоритетные дела и правильно распределять время не учатся.мимоходом, даже в самой лучшей школе бизнеса. Можно много об этом знать и говорить, но осу­ществить на практике, не выработав в себе навыков, не­возможно. Умение сосредоточиться способствовало успе­хам в учебе. Но все больше студентов призывали в армию, численность учебных групп сокращалась. В результате преподаватели Лихайского университета читали лекции не перед пятьюдесятью студентами, а перед пятью. И это принесло свои результаты, поскольку в малочисленных учебных группах каждому студенту уделялось очень много внимания. Получилось, что исторические обстоятельства дали мне возможность получить отличное образование.

Сразу же после войны был принят закон о льготах для демобилизованных. Группы в Лихайском университете насчитывали уже не по пять, а по семьдесят пять студен­тов. Соответственно изменился и объем знаний. Может быть, я с легкостью говорю о свой учебе, но на самом деле она была отнюдь не легкой. Особенно тяжелым был пер­вый семестр. Я не попал в список студентов с наивысши­ми отметками. Отец был очень недоволен этим. Он не мог понять, почему я, один из лучших выпускников школы, через несколько месяцев превратился в недоучку. По его мнению, я просто бездельничал. Но я настаивал на том, что Лихайский университет все же отличается от средней школы. Я провалился по физике уже на первом курсе, и дело было не в моих способностях, а в том, что преподавал ее иммигрант из Вены по фамилии Бергманн. Он го­ворил с сильным акцентом, поэтому лекции его были ма­лопонятны. Он был крупным ученым, но плохим препо­давателям. Чтобы учить первокурсников, необходимо было терпение, а его предмет был обязательным. Несмот­ря на все затруднения, мы даже подружились с профессо­ром Бергманном, совершая постоянные прогулки вокруг здания университета. С большим вниманием я слушал' рассказы профессора о новейших достижениях физики. Вспоминаю, как он рассказывал мне о расщеплении ато­ма, что тогда считалось научной фантастикой.

А для меня это и вовсе означало китайскую грамоту. Хоть я мало понимал из того, что он мне говорил, но суть я все же уловил. Фигуру Бергманна окружала какая-то тайна, его не было в университете с пятницы до понедель­ника. Это время он проводил в Нью-Йорке, работая над «Манхэттенским проектом». На самом деле он работал над созданием атомной бомбы. Но об этом мы узнали лишь через несколько лет. Однако моим успехам в физике и математике не помогла даже дружба с Бергманном и его частные уроки. На первом курсе по физике я имел лишь отметку «Д» — самую низкую за время моей учебы в Ли­хайском университете. Мне не хватило математической подготовки, полученной в средней школе, для того чтобы справиться с миром математического анализа и диффе­ренциальных уравнений.

Пришлось мне «поумнеть». Я решил сменить специа­лизацию и переключился с машиностроения на организа­цию производства. Я больше не изучал гидравлику и термодинамику, а перешел к изучению экономических дисциплин по вопросам рабочей силы, статистики и бух­галтерского учета. Эти проблемы я изучал с гораздо боль­шим успехом. На последнем курсе у меня уже были выс­шие отметки по всем предметам. Мой средний коэффи­циент отметок составил 3,53, хотя я ставил себе целью добиться 3,5. В конечном итоге я говорю не только о себе лично, но и о целом поколении. Мы упорно работали и поэтому сумели за себя постоять.

Программа подготовки специалистов Лихайского уни­верситета включала не только экономические дисципли­ны. Четыре года я изучал психологию и психопатологию человека. Без капли иронии могу сказать, что эти предме­ты были самыми ценными из всех университетских дисциплин, во всяком случае для меня. В дальнейшем я постоянно пользовался этими уроками, особенно в обще­нии с ловкими дельцами в мире бизнеса. Три раза в неде­лю, на одном из курсов, вторую половину дня и вечер мы проводили в Аллентаунском госпитале. Расположен он был в пяти милях от университета. Больных там было много и страдали они разными заболеваниями психики — маниакально-депрессивным психозом, шизофренией и даже буйным помешательством. Психологию преподавал нам профессор Россман. Специалист он был блестящий, и мы имели редкую возможность наблюдать за его обще­нием с душевнобольными людьми.

Мы изучали аспекты и основы поведения человека в различных ситуациях, причем не только теоретически. Имея пациента перед собой, мы должны были объяснить, каким образом может решить свои проблемы та или иная молодая женщина или пожилой мужчина. На экзамене от нас потребовалось за несколько минут поставить диагноз каждому из группы пациентов. Трудностей с этим у меня не было. Конечно же, мне предстояло работать не с ду­шевно больными людьми, а с нормальными, и даже более того, умными и грамотными. Но все эти знания по психо­логии мне очень пригодились — я мог довольно быстро распознавать характер людей. И это было очень важно, ведь менеджер должен нанимать (отбирать) на работу людей.

А сейчас я могу сказать о человеке очень многое, если не все, уже после первой беседы. Хотя, конечно же, невоз­можно выявить лишь в одной беседе по поводу предстоя­щей работы все достоинства и недостатки человека. Я точно знаю, что нельзя выявить сразу, ленив ли человек, обладает ли здравым смыслом.

Нет такой методологии качественного анализа, по ко­торой можно определить, свойственно ли кандидату прилежание к труду, хватит ли у него ума или хотя бы смекал­ки, когда надо будет принимать решение. Жаль, что до сих пор не изобретен прибор, который мог бы определять эти свойства человека.

В Лихайском университете я прошел семь семестров подряд, не имея летних каникул. Отец советовал мне вы­делить время для отдыха, но я не мог себе этого позво­лить, так как не забывал, что за океаном идет война и многие мои друзья воевали и погибали. Кроме учебы, я принимал самое активное участие в общественной дея­тельности.

Меня очень увлекла работа в университетской газете «Браун энд уайт». Я даже помню свое первое репортерское задание — взять интервью у преподавателя, который изо­брел автомобиль с двигателем, работавшим на древесном угле (энергетический кризис возник гораздо позже). Ма­териал получился весьма удачным и был перепечатан сот­нями газет и даже агентством Ассошиэйтед Пресс. После такого успеха меня назначили выпускающим редактором. Вскоре я понял: это та должность, от которой зависит ре­альное влияние прессы. Спустя годы я прочел книгу Гэя Тэйсли, посвященную газете «Нью-Йорк тайме». Так вот здесь я нашел заявление одного из редакторов газеты, ко­торый считал, что наибольшим влиянием в любой газете пользуются выпускающие редакторы, а не редакторы пе­редовиц. Дело в том, что выпускающие делают заголовки и первые абзацы. Сами понимаете, что это значит в газете. Ведь большинство людей не читает целиком газетные ма­териалы, а читает вначале заголовки и подзаголовки. Многие даже ограничиваются этим. Таким образом, полу­чается, что первоначальное восприятие новостей читате­лями идет от заголовков, а значит, от человека, который их формулирует. Еще одной моей обязанностью в газете было устанавливать объемы публикаций. Эту обязанность я выполнял исключительно по своему усмотрению.

Даже самую прекрасную статью я безжалостно урезал, чтобы освободить место для рекламных объявлений. Не­много позже я уже держал в определенных рамках наших репортеров и делалэто вполне сознательно путем исполь­зования заголовков и подзаголовков.

Через годы, когда обо мне писали самые влиятельные газеты и журналы страны, я представлял, как они это дела­ют, а вернее разделываются! Желание работать в фирме «Форд» возникло у меня еще до окончания университета. А случилось это потому, что у меня уже был обшарпанный «Форд» 1938 года выпуска. Автомобиль был старый и не раз случалось, что при подъеме на гору внезапно летела шесте­ренка в коробке передач. А случалось это еще и потому, что Лихайский университет был построен на горе. Некий не­известный менеджер из центрального офиса фирмы «Форд» в Дирборне, штат Мичиган, предложил уменьшить расход горючего, снизив мощность У-образного 8-цилиндрового двигателя до 60 лошадиных сил. Я считал бы эту идею отличной, если бы автомобиль ездил по равнинным рай­онам вроде штата Айова. По этому поводу у меня была даже шутка, где я уверял своих друзей, что подобным конструкторам нужна моя помощь, как и всем остальным, кто конструирует автомобили, подобные этому.

Мой потрепанный автомобиль предоставил мне воз­можность досконально изучить его конструкцию. В то время автомобильное производство было загружено воен­ными заказами и новые легковые автомобили ни один за­вод не выпускал. Дефицитными были даже запчасти, мы добывали их на «черном» рынке или на свалках. Каждый, у кого был тогда собственный автомобиль, имел возмож­ность хорошо его изучить. Легковых автомобилей не хва­тало. После окончания университета я продал свой «Форд» за 450 долларов, хотя отец купил его за 250, таким образом я совершил неплохую сделку. Из-за войны существовал дефицит горючего, хотя на самом деле он был недорогим.

Поскольку я был студентом инженерного факультета, мне выдали удостоверение с литерой «С». Это означало, что моя учеба имела военное значение, и я был весьма рад этому. Я не мог проявить свой патриотизм участием в во­енных действиях, но это удостоверение подчеркивало, что я могу принести пользу стране.

Моя учеба подходила к концу. На специалистов с ин­женерным образованием был большой спрос. Раз двад­цать мне предлагались вакансии. Так что я мог выбрать место по своему усмотрению. Но меня влекло только к автомобилям и желание работать в компании «Форд» ос­тавалось неизменным. У меня даже была назначена встреча с представителем этой фирмы. Линдер Гамильтон Маккормик-Гудхарт подъехал к зданию университета на автомоби­ле «Марк-1», одной из необычных моделей «Линкольн-Континентал» несерийного выпуска. От внешнего вида этой машины, от запаха кожи, которой был отделан ее са­лон, у меня захватило дух. Мое желание работать у Форда стало еще большим.

Способ по

Поиск по сайту: