Перевод А. Садецкого. Давным-давно, в некоем царстве-государстве, жил царь и были у него три сына

Давным-давно, в некоем царстве-государстве, жил царь и были у него три сына. Но так случилось, что царица тяжело заболела. Как её ни лечили, как ни врачевали всеми зельями и снадобьями что на белом свете есть, излечить её так и не удалось — скончалась бедная царица. Загоревал царь, дённо и нощно по царице слёзы горючие проливал, чуть не выплакал оба глаза. Еле-еле видел сейчас, как сквозь пелену густую.

Ещё худшая печаль овладела теперь всем царским двором. Мало того, что умерла царица, новая беда свалилась на горемычного царя — вот-вот ослепнет. По всем концам света искали гонцы чудодейственные лекарства, ничего не нашли.

Как-то ночью приснилось царю, что ежели доставят ему перо золотого голубя и смажут этим пером глаза, то он тут же излечится, снова прозреет уг будет видеть лучше, чем семилетний ребёнок. А ежели не раздобудут это перо, то ничего ему не поможет. На другое утро встал он, рассказал о своём вещем сне сыновьям и решил оповестить весь народ, что отдаст сразу же половину царства и в придачу завещаем царские хоромы тому, кто доставит перо золотого голубя, и смажет ему глаза.

Услышали это старшие сыновья и сказали отцу:

— Ты, батюшка, лучше не оповещай весь народ о твоей беде. Мы не теряем надежду, что сами сподобимся и достанем тебе заветное перо. Не хотим дожить до того часа, когда чужой люд царские хоромы унаследует.

— Хорошо, дети мои… будь по-вашему. Правильно вы говорите. Только бы сумели свершить то, что надумали.

Эти два старших сына царских весь день-деньской баклуши били — либо на охоте пропадали, либо другими столь же пустыми занятиями забавлялись. А меньшой царевич — Александру, с утра до вечера не отходил от отца — то воды ему поднесёт, то накормит, то волосы расчешет. Сердце не позволяло ему отойти от отца, любил и берёг он его, как зеницу ока.

Сейчас, когда старшие братья надумали пойти за волшебным пером, Александру их попросил:

— Братья, родные, берите и меня с собой.

— Тебя-то? Ишь чего выдумал! Да на что ты годен? Кто с тобой в путь пустится, дурачина ты, простофиля? Не гож ты для такой трудной дороги, ты только и умеешь, что дома сидеть и за отцом прибирать, голову ему чесать. Нам такой никчемушный как ты без надобности.

Опечалился и расстроился Александру из-за того, что братья ни во что его не ставили и не захотели с собой взять. А коли говорить по правде, хотя они его обзывали дурачиной и простофилей, на самом деле ума ему не занимать, второго такого не сыщешь. А лицо — светлое и пригожее.

Узнал царь чем опечален его младший сын и приказал старшим захватить брата с собой, ведь на спине тащить его не придётся. Обмозговали царевичи всё как следует, взяли деньги на дорогу, смену одежды, коней, оружие и приготовились в путь.

А царь очень затосковал из-за скорой разлуки, особенно болело у него сердце по Александру, любимого сына.

— Ну, сыночек дорогой, в добрый путь, бог тебе в помощь. Только на тебя у меня вся надежда.

— Оставайся здоровым, батюшка!

Пустились царевичи в дальнюю дорогу и ехали все вместе, пока не добрались до распутья. Привал устроили, отдохнули малость и дальше путь держат, а в полдень очутились в густом большом лесу. Пробирались они тем лесом, пока не выехали на красивую поляну, а по середине поляны увидели колодец с мраморным срубом. Вокруг колодца кружки серебряные стояли, прикованные за ушки серебряными цепями. Все прохожие, когда сюда добирались, здесь привал делали, а ежели пить хотели, то воды студёной напивались вволю. Никому и в голову не приходило хоть одну кружку с собой унести. А коли бы и захотел кто, то всё равно ничего сделать не мог — ведь были они прикованы серебряными цепями.

У колодца сделали царевичи ещё один привал, на этот раз подольше, поели, попили и отдохнули как следует.

— Слышь, братья, — сказал затем Александру, — пришла мне мысль…

— Какая мысль?

— Подумал я, какой нам прок в том, чтобы идти всем вместе, по одной и той же дороге? Давайте разъедемся в разные стороны, ведь неведомо кому какое счастье выпадет. Ежели будем скопом идти, то никакой пользы не будет. Лучше разойдёмся, поищем своё счастье, каждый в отдельности, а позже встретимся здесь, на этом самом месте.

— Ишь, чего выдумал! Хочешь, чтобы мы с братом разлучились. Ну уж нет, не быть по-твоему!

— А как же нам дальше быть?

— Не дело ты говоришь, Александру! — упёрся старший. — Я нашего среднего брата от себя никуда не отпущу, мы с ним с самого детства неразлучны. Ты же иди себе сам, куда глаза глядят. А перед тем как разойтись, оставим свои перстни здесь, под колодезным срубом.

Вот и разъехались они: старшие двинулись в ту сторону куда солнце закатывается, а младший — туда, откуда оно восходит.

Старшие царевичи всех птиц, что на своём пути встречали, тут же слёту сбивали, перья им выщипывали и в перемётные сумы клали. Надеялись они, что среди такого множества перьев окажется и то перо чудодейственное, что их отца от слепоты исцелит.

А у Александру сердце было доброе и жалостливое, не подымалась у него рука убить хоть какое-нибудь живое существо. Ехал он ехал, пока не попал в другой большой лес. Где-то, по середине леса, стал на его пути глубокий и широченный овраг. Никак через него не перебраться. Остановился царевич у обрыва, спешился и решил поесть. Так и сделал, а когда собрался встать, вдруг увидел как с долины, прямо на него по краю оврага, волк бежит, да не простой, а с дом величиной. Стало царевичу не по себе, даже испугался малость. Взялся он за лук, и тетиву уж натянул, как волк ему говорит человечьим голосом:

— Не убивай меня, Александру, молодой царевич, я тебе пригожусь там, куда ты идёшь. Я знаю, что ты царский сын и пустился в путь-дорогу за пером золотого голубя, чтобы излечить своего батюшку, который почти ослеп. Но в тех краях, куда ты идёшь, без моей помощи, ничего сделать не сможешь.

Побратались они и Александру спросил:

— Значит ты, волк, согласен со мною пойти?

— Сними седло с коня, приладь его на меня, садись верхом и держись крепче.

Александру так и сделал. Привязал своего коня к дереву, и оседлал волка. А волк взвился в воздух, вмиг перемахнул на ту сторону оврага и сказал царевичу:

— Дело нам предстоит трудное, но ежели ты, Александру, будешь меня слушать, то надеюсь я, что доведём мы его до благополучного конца.

Помчались они дальше, добрый кусок прошли и очутились на пригожем лугу в молодой роще. Спешился царевич и спать улёгся, а волку наказал, чтобы тот ему голову почёсывал, как он сам бывало раньше делал, чтобы отца усыпить.

Волку куда деться? Принялся он полегоньку его лапой по волосам гладить. Царевич в дороге очень устал и сразу же уснул. А волку есть страсть как хотелось. Как только увидел он, что Александру уснул, посмотрел назад и тотчас же вспомнил о коне царевича. Не долго думая, в три скачка домчался он до оврага, перемахнул через него, подлетел к коню и вмиг проглотил его.

Когда волк убежал, Александру тут же проснулся. Оглянулся он, посмотрел направо, посмотрел налево, никого рядом нет.

«Вот и остался я в дураках, — подумал он. — Убил бы я раньше зверя, был бы у меня сейчас конь, и припасы были бы, и всё что в пути надобно. А так нет у меня ни волка, ни коня, ничего, остался я гол как сокол».

Сидел он и кручинился, как вдруг увидел, волк к нему со всех ног мчится. Если раньше он был с дом величиной, то сейчас, после того как съел коня, вверь стал ещё огромнее.

— Ну, коли накинется на меня, — сказал сам себе Александру, — тотчас же проглотит.

Но волк об этом даже не помышлял. У него одна забота была: как лучше помочь царевичу. Подскочил он поближе и тут Александру увидел, что волк довольно облизывается. Сказал царевич:

— Эх, волчище, по всему видать, что ты съел моего коня.

— Твоя правда, Александру, только ты не печалься. Я набрал сил, а конь твой всё равно никуда не годился. Так и застрял бы ты с ним у оврага.

— Может, ты и прав. А не пора ли нам дальше двигаться?

— Двинемся, брат! Оседлай меня и пустимся в путь.

Миновали они лес, очутились в ровном поле и увидели, что вдалеке какой-то огонь полыхает. Присмотрелся волк получше и спросил:

— Видишь, там огонь полыхает?

— Вижу.

— Ну, коли видишь, так знай, что вокруг того костра сидят двенадцать воров. Добежим мы до них и еды раздобудем. — Александру всё жаловался на то, что проголодался. — Я так устрою, что разбойнички эти разбегутся кто куда, и двенадцать лет не будут ничего друг о друге знать. А сейчас держись как следует!

Припустил волк вперёд, да тан, что пулей его не догнать. К ночи домчались они. Неподалёку от костра, волк остановился и сказал:

— Ты, Александру, оставайся здесь около седла, а я к ним подойду, пусть приготовят нам поесть.

Сказал он это, перекинулся через голову и обернулся статным парнем, с сумкой на бедре и с ружьём на плече, вылитый атаман разбойничий, да не простой, а самый лихой. Принял он человечий облик и зашагал прямиком к ворам..

А они, все двенадцать, сидели, пригорюнившись, вокруг костра. Волк-оборотень подошёл и поздоровался.

— Тебе чего здесь надо, парень?

— Как чего? Того же что и вам.

— Ну, коли так, присаживайся рядом, может, развеселишь нас немного.

— А по какой причине вы такие печальные?

— Как же нам не печалиться, коли уже целых двенадцать лет стараемся увести овец из загона, что здесь поблизости, и ничего у нас не выходит. Что бы мы ни делали, как ни пытались, чабаны и их собаки тут же пронюхивают, даже подойти близко к загону не дают.

— Слышь, а у вас поесть найдётся чего, а то у меня от голода в животе свело?

— Нет ничего, дружище, сидим мы здесь и горе мыкаем.

— Раз уж так получилось, что вы, все двенадцать, не в силах справиться, то пойду на промысел я один-одинёшенек и, обязательно, принесу вам сейчас баранинки.

— Впрямь пойдёшь?

— Пойду!

Волк не стал больше лясы с ними точить, сразу увидел, что воры эти глупые и ни к чему не пригодные.

Пошёл он прямо к загону. Там перекинулся через голову, обернулся мухой, притаился в шерсти одного барана и закричал человечьим голосом:

— Караул, чабан! Вставай быстрее, пришли воры за твоими овцами!

Чабаны вскочили как встрёпанные, псы всполошились… Крик, лай, шум, визг… Все вокруг овец забегали, засуетились, но никого не нашли и снова спать улеглись. Не успели чабаны сомкнуть глаз, как волк снова закричал:

— Эй, чабан, сколько ты мне отдашь овец? А то мне некогда, уходить пора!

Опять бросились чабаны и псы на поиски и опять никого нет.

— Отдавай, чабан, несколько овец по-добру, по-хорошему, не раздумывай долго, а то всех заберу! Сколько же овец ты мне отдаёшь?

— Да бери ты сколько тебе надобно, и убирайся с богом!

— Ладно, чабан… возьму! Только ты покличь собак, придержи их, чтобы не увязались за мной, а не то заберу и овец и собак, а всех вас жизни порешу.

Отобрал оборотень двух овец, перекинулся через голову, обернулся волком и погнал их перед собой. А неподалёку от костра, снова принял человечий облик и привёл овец к ворам.

— Вот вам! Вы говорили, что я не смогу даже подойти близко к загону, а я овец пригнал. Заколите их, шкуру сдерите, и зажарьте. А пока пусть один из вас засыпет муку и поставит варить мамалыгу.

— А из каких таких достатков нам мамалыгу варить, коли у нас и муки-то нет?

— Какие же вы после этого воры? Я так думаю, что вы просто плуты-мазурики. Ладно, так и быть, я достану для вас муки.

Сказал он это и пошёл к деревне, что поблизости была. Там снова обратился он в муху и влетел в дом попа. А у того попа, в покое, в котором он спал, лежал мешок с калачами. Муха забралась в мешок, а оттуда закричала человечьим голосом:

— Вставай, батюшка, а не то заберу твои калачи!

Выскочил поп из постели, «Господи помилуй» бормочет, попадью кличет и приказывает ей свечу зажечь, потому что забрались в дом воры. Обыскали они честь по чести весь дом, все уголки и закоулки обшарили, но никого не нашли.

— Никак нечистая сила в наш дом повадилась, матушка, — вздохнул поп.

Прочёл он ещё какие-то молитвы и снова спать улёгся, а муха опять закричала:

— Вставай, батюшка, а не то заберу твои калачи!

— Да забери их, и проваливай к чёрту, с нами крёстная сила!

Подхватил волк мешок с калачами и припустил бегом. По пути обратился снова в человека и уже не останавливался, пока не добрался до костра воровского.

— Ну, а сейчас посолите мясо, зажарьте его и утолим голод.

— Да нет у нас соли. Ничего, съедим мясо и не солёное.

— Ну и недотёпы же вы! Говорил же я вам, что вы ни на что не пригодны! Значит придётся мне доставать для вас и соли.

Побежал волк снова в деревню, обратился по дороге в муху, влетел в мешочек с мелкой солью, что у одного бедняка дома висел и оттуда крикнул:

— Вставай, хозяин, а то я у тебя соль украду!

Услышал человек незнакомый голос, испугался, вскочил со сна, разбудил жену и сыновей и принялся повсюду искать. Только никого они не нашли.

— Слышь, жена, видать, завелась у нас нечистая сила. Давай быстрее молиться, и земные поклоны бить!

Помолились они и снова улеглись, но тотчас же снова услышали тот же голос. Так повторилось раза два, пока хозяин, даже не поднимаясь с лавки, крикнул:

— Да забери ты соль и уходи с богом!

Волк так и сделал, и побежал к разбойникам.

— Нате вам, вот я и соль достал!

Сейчас надо было принести воды. Воры снова мнутся, друг на дружку кивают. Увидел волк такое дело, обругал их на чём свет стоит и побежал в деревню к корчмарю, чтобы раздобыть вина. Он-то правильно прикинул, что после жареного мяса вино лучше пьётся, чем вода. Ушёл он, а воры стали совет держать:

— Я так думаю, — сказал главарь ватаги, — что этот храбрец впредь должен быть нашим атаманом. Я тоже ему подчинюсь, потому как сразу видать, что достоин он нами верховодить.

Так они прикидывали, а вышло совсем по иному. Добежал волк до корчмы, отпер погреб, взял две овечьи шкуры, сшил их вместе и сделал большой мех. Потом откупорил бочку, напился досыта, наполнил мех вином и обратно в лес кинулся. Только на этот раз он не вернулся к ворам, а прибежал прямёхенько к Александру. Положил он мех с вином на землю, взял хворостину, да и ударил что есть силы по меху — гул по всему лесу пошёл, будто живого человека кто-то дубасит. А волк всё колотил и вопил:

— Ой, ой, ой! Не бей меня больше, не я увёл твоих овец, а во-о-он, тот, что у костра сидит их увёл! — причитал он, указывая на одного из воров.

Те, от страху, так и оцепенели около костра.

Волк ещё раз грохнул хворостиной по меху и закричал:

— Ой, больно! Не убивай меня, это не я унёс калачи. Во-о-он тот их унёс!

Теперь воры будто ополоумели от страха.

— Видать, поймали его с поличным и надо нам сейчас же уходить из нашего убежища и разбежаться куда глаза глядят.

А волк ещё раз бухнул хворостиной по меху и заскулил:

— Ой, не убивай меня, не я украл соль! Во-о-он, тот, что у костра, украл её!

Тут же изменил он голос и грозно заорал:

— Ничего, сейчас я и до тех воришек доберусь! Ни один не спасётся, пусть и не надеются! Так проучу их, что никогда больше воровать не будут!

Как услышали воры и эти слова, обо всём на свете забыли, даже о том, что ничего поесть не успели.

— Ну, сейчас он сюда заявится, и худо нам придётся…

Не долго думая разбежались они в разные стороны и схоронились кто куда — кто в расщелинах скал, кто в норах и берлогах горных, да так притаились, что потом целых двенадцать лет друг о друге и слухом не слыхали.

Ну, а сейчас оставим воров там, где они спрятались и поглядим, что наши друзья делают.

— Ну как, брат Александру, разве не говорил я тебе, что заставлю их разбежаться?

Уселись они у костра, наелись до отвала, отдохнули малость и снова в путь-дорогу собрались. Оборотень опять волком стал, велел Александру седло на него надеть и спросил:

— Посмотри, брат Александру, в ту сторону откуда солнце восходит, не белеет ли там что?

— Белеет.

— Ну и хорошо, коли увидал. Там-то золотой голубь. Туда мы должны добежать. Но далеко это, ой, как далеко, целых три года в пути будем, пока не доберёмся. Садись на меня верхом и держись хорошенько!

Припустил волк, да так помчался, что никому за ним не угнаться, летел быстрее стрелы крылатой. Через три года, в полдень, очутились они в том месте, где находился золотой голубь. Место это было окружено высоченной стеной, с наглухо запертыми воротами.

— Так-то, брат, волчище, — вздохнул Александру, — добраться мы сюда добрались, но ума не приложу как ворота отпереть и внутри оказаться.

— Не бойся, брат Александру! Всунь руку в моё правое ухо и вынь оттуда платок.

— Ладно, вынул.

— Взмахни платком и ворота сами откроются. Голубь — в золотой клетке, клетка висит на золотой яблоне, а вокруг яблони стоят на страже двенадцать львов-силачей. Они сейчас спят. Ты влезь тихонечко на дерево и возьми голубя. Только не вздумай вымолвить хоть словечка, а главное, остерегись сорвать хоть одно яблочко, или хоть один листочек, а то, ежели ослушаешься, не оберёмся мы бед и невзгод.

Послушался Александру, пробрался во двор, оттуда в сад, влез на дерево и схватил клетку с голубем. Начал он было спускаться, но засмотрелся на золотые плоды и подумал: «А почему бы не сорвать мне одно яблочко?», и впрямь — сорвал!

Но вот беда… не успел он это сделать, как все плоды попадали, с ветки на головы львов-силачей посыпались. Те сразу проснулись, схватили похитчика, казнить его собрались. Каждый, по своему разумению, казнь ему назначает: один говорит — зарубить его надо, другой требует сжечь его живьём, третий повесить собирается. Все только в одном согласны — надо виновного жизни лишить. Вдруг, один лев, что постарше всех, прервал их:

— Да уймитесь вы, дураки! Сразу же убивать надумали, другого ничего знать не хотите. А надобно, в первую очередь, всё как следует взвесить и обсудить, здесь не простое дело, как вам это кажется. Видать, похитчик этот подлинный богатырь, коль сумел он сюда, к нам, добраться, куда не то что простой смертный не захаживал, но даже Жар-птица не залетала.

Устроили львы-силачи над царевичем суд по всей форме. Потребовали поведать им чистую правду, как это он осмелился к ним в сад пробраться, чтобы похитить золотого голубя и яблоки.

— Расскажу я вам всё по порядку. Я — царский сын. А отец мой глазами слаб стал, почти совсем ослеп и приснилось ему, что ежели смажет он глаза пером золотого голубя, то хворь как рукой снимет, тотчас прозреет. Вот для чего пришёл я сюда, к вам.

— Ладно, будь по-твоему! Мы тебе отдадим не только голубя с клеткой. Мы даже выкопаем для тебя яблоню с корнями, со всем, и тебе отдадим, но только ежели ты нам доставишь сюда того самого коня, которого стерегут двадцать четыре льва-силача. На том коне волосы из чистого золота, на груди у него солнце сверкает, на лбу месяц сияет, на спине и на плечах звёзды мерцают, на каждом волоске алмазы-самоцветы играют. Сможешь этого коня нам привести — твоё счастье, а не сможешь — сам на себя пеняй, ничего от нас не получишь.

Вышел Александру из ворот, не солоно хлебавши, а волк ему навстречу:

— Чего же это ты, брат, меня не послушал?

— А что я плохого сделал?

— Как, что плохого? Сорвал яблоко, и сейчас тебе велено доставить львам коня с солнцем на груди, месяцем на лбу и звёздами на спине.

— Твоя правда, брат волк, дал я промашку.

— Ещё какую промашку! Я же тебе говорил, чтобы ты меня во всём слушал, а ты по-своему сделал. Теперь нам целых три года быть в пути, пока на место не доберёмся. Ладно, садись быстрее верхом на меня. А ведь упреждал я тебя, что коли ослушаешься, много нам придётся мук принять.

— Прости уж меня, брат волк, провинился я!

Сел Александру верхом на волка и мчались они без отдыха целых три года, пока не добрались до владений двадцати четырёх львов-силачей. Владения эти тоже были окружены высоченной стеной, а ворота были крепко-накрепко заперты.

— Как же внутрь попасть, брат волк? — спросил Александру.

— Это не твоя забота. Всунь руку в моё правое ухо и вынь оттуда платок. Взмахни платком и ворота сами распахнуться. Ты войди в конюшню, без опаски, львы сейчас спят. Забери коня с той самой уздечкой, что на нём. Только остерегись даже дотронуться до какого-нибудь седла или другой уздечки, а то не оберёшься бед.

— Всё исполню, как ты мне велишь, брат волк!

Зашёл Александру в конюшню и враз у него голова кругом пошла от красоты коня. Сиял он как солнце красное на небе. А вокруг, на гвоздях, висели золотые и серебряные уздечки, и сёдла молодецкие, да такие, что одно заглядение — из цельного золота выкованные. Не смог Александру послушаться волка.

— Эх, — сказал он про себя, — с какой стати не взять мне для коня золотой уздечки и самого красивого седла?

Но только коснулся он узды и седла, как вся конская сбруя и все сёдла, что там висели, попадали на голову львов и принялись их так колотить, что тут же разбудили. Вскочили они, увидели Александру, сразу же наложили на него лапу, стали честить и ругать его на чём свет стоит, хотят казни предать. Наперебой кричат, что надобно его зарубить, живьём сжечь или повесить. Но один лев, постарше, прервал их:

— Да уймитесь вы, дураки! Наберитесь терпения, надо прежде всё как следует взвесить и обсудить, по всему видать, что не простой это парень. Не трус он слабосильный, коли добрался сюда к нам, куда и Жар-птица не залетает, не то что простой смертный.

Стали львы-силачи над Александру суд вершить.

— Так вот, парень, скажи нам как на духу, кто ты есть, откуда путь держишь и чего тебе взбрело в голову к нам, сюда, прокрасться, чтобы коня нашего выкрасть?

— Я-то сам, львы-силачи, царский сын. Отец мой ослаб глазами и уж почти ничего не видит. Приснилось ему, что излечится он от слепоты, коли смажет глаза пером золотого голубя. Вот я, с превеликим трудом, и добрался до золотого голубя. Но только взял я его в руку как львы-силачи, что охраняют его, схватили меня, точно так, как вы это сейчас сделали. Посулили они мне, что взамен вашего коня, отдадут мне и голубя, и клетку, и яблоню золотую в придачу. Вот почему судьба привела меня к вам. Кабы не нужда и ноги моей бы здесь не было.

— Так и быть, добрый молодец, отдадим мы тебе и коня, и узду, и сёдла, и всю справу конскую. Но ты нам должен будешь привести Иляну-Косынзяну, деву-красу, злату-косу. В её косе розы-цветы поют, да так, что солнце на небе останавливается, никак не наслушается, на красоту её дивную не налюбуется. Да не только солнце, но и ангелы небесные, и сам господь бог слушают, смотрят и диву даются.

Ушёл Александру в печали и горе. Особенно стыдно было ему перед волком, которого он опять ослушался.

— Ну как, Александру? Ведь я тебя правильно научил, что здесь делать надо… А ты пожадничал и на другие уздечки и сёдла. Лучше бы ты дома сидел, да за отцом прибирал, чем скитаться по белу-свету, коли не гож хоть для того, чтобы меня слушаться.

— Прости меня и на этот раз, брат волк, снова дал я промашку!

— Ладно, знаю я что у тебя доброе сердце и потому прощу и на сей раз. А иначе я бы тебя растерзал и съел ещё у оврага. Сейчас нам ещё целых три года пути, пока не добежим до владений Иляны-Косынзяны. Она купается в молочном озере. Туда мы должны добраться. Садись на меня верхом и с богом.

Снова мчались они три года, пока не добрались до молочного озера. Остановились они.

— Так вот, брат Александру, — сказал волк, — ежели и на этот раз своевольничать будешь, то я тебя уж непременно растерзаю и съем. Теперь слушай, что ты должен сейчас сделать: первым делом пойдёшь и притаишься в тех колючих кустарниках, что на берегу озера. Когда Иляна-Косынзяна придёт купаться, она разденется, а платье своё бросит на колючки. Ты, как только увидишь, что она вошла в озеро и ко дну нырнула, схвати её платье и изо всех сил ко мне беги. Только не вздумай оглядываться, когда она тебя звать станет… сразу обратишься в каменный столб, а кроме того… я тебя съем!

— Так и сделай, ежели я ослушаюсь!

Волк остался чуть поодаль, а Александру притаился в кустах колючих. Вскоре увидел он Иляну-Косынзяну. Сроду он не встречал такой писаной красавицы! Лицо — белее пены молочной, глаза — вишни спелые, волосы чернее воронова крыла. Не предупреди его волк заранее, он сразу бы к ней навстречу бросился. Но крепко запомнил Александру наказ волка и сдержался.

Разделась Иляна-Косынзяна, бросила платье на шипы колючие и в озеро вошла. Поднял Александру голову из-за куста, никого не увидел, схватил платье и пустился наутёк. А Иляна-Косынзяна вынырнула, огляделась, увидела, что нет её платья на месте и так жалобно застонала, будто сердце в ней разорвалось. Увидела она Александру, как он убегает и пустилась за ним вдогонку.

— Остановись, добрый молодец, остановись хоть на миг и оглянись, погляди какое у меня тело ладное и нежное, какие уста сахарные, в самый раз целовать и любить!

Но Александру ещё пуще прежнего припустил, вот-вот сердце из груди выскочит. Подбежал он к волку и взмолился:

— Помоги, брат волк, не оставляй в беде, а то она меня прикончит!

— Сейчас тебе уж нечего бояться!

Александру больше ни одного слова вымолвить не мог от усталости. Бросил платье девы-красы около волка, сам на землю рухнул, еле дух переводит. Подбежала Иляна-Косынзяна к ним.

— А ну, остановись, красавица, — рявкнул волк, — теперь ты со мной дело иметь будешь!

— А чего я с тобой не поделила? Это он забрал моё платье. С ним бороться буду!

— Эх ты, бабья голова! Видать, не понимаешь на кого замахнулась! Коли хочешь, чтобы я тебя на куски растерзал, давай бороться! Но коли жизнь тебе ещё не надоела, то лучше уходи по добру, поздорову.

— Раз так, то пусть этот добрый молодец по своей воле отдаст мне платье, — отступилась Иляна-Косынзяна, увидев, что волк оскалил клыки. — Коли уж он таким отважным оказался, что сюда ко мне добрался, то я желаю стать его женой, он чтобы стал мне мужем!

Услышал Александру такие слова, ушам своим не поверил, от радости не знает на каком свете находится — жив ли или уже в рай попал.

Так и помирились они, а Иляна-Косынзяна подала ему руку и спросила Александру:

— Где ты хочешь, добрый молодец, чтобы мы жили — в моём тереме или в царском дворце твоего батюшки?

— Лучше вернёмся в отцовский дворец, — ответил волк.

— Так тому и быть, волк, но сперва полетим в мой терем, надо мне там кое-что в порядок привести, а уж затем двинемся куда надумали. Только знай, что у меня сила большая, я стрелой лечу. Доброго молодца отдай мне, я его мигом домчу, а ты, коли сможешь за нами угнаться, то хорошо, а не сможешь — так тому и быть, оставайся с богом.

— Об этом, Иляна-Косынзяна, не тревожься, доберусь и я как смогу.

Кончили они разговор, взяла Иляна-Косынзяна под руку царевича и взвилась с ним в поднебесье. Но как высоко она ни летела, волк ещё выше забрался. Скоро очутились они в тереме Иляны-Косынзяны. Отдохнули малость и стала она готовиться в далёкий путь.

А Александру вдруг стал плакать в три ручья, так жалостно, что душа разрывалась.

— Чего это Александру плачет? — спросила Иляна-Косынзяна волка.

— Глуп он, потому и плачет! — огрызнулся волк. — Ты чего плачешь, брат?

— Как же мне не плакать, коли знаю, что Иляну-Косынзяну отберут львы-силачи, а мне жить без неё невмоготу, лучше смерть принять, чем другим её отдать.

— Говорил же я, брат Александру, что коли будешь меня слушаться, не знать тебе горя. Не бойся, я расстараюсь, сослужу тебе верную службу.

Вынула Иляна-Косынзяна из-за пазухи плёточку, щёлкнула ею по всем четырём сторонам своего терема и обратила его в золотое яблочко. Положила она яблочко за пазуху и сразу же помчались они быстрее ветра буйного и мысли человечьей. Прилетели они к владениям двадцати четырёх львов-силачей, на землю опустились и оставили Иляну-Косынзяну поблизости, а волк ей крепко-накрепко наказал, чтобы не вздумала она бежать, а то худо ей придётся.

Сказал волк эти слова, перекинулся через голову и обратился в… прекрасную девицу в десять раз пригожее Иляны-Косынзяны.

— Ты, Александру, — сказал он, — отведи меня к львам-силачам, забери коня, а меня там оставь. Вернись с конём к своей наречённой, и не мешкая, дальше в путь пускайтесь, а я вас в скорости догоню.

Обрадовались львы-силачи, когда увидели какую раскрасавицу привёл им Александру. Отдали ему коня и впридачу не одно седло, а целых четыре с уздечками, стременами и всей конской сбруей. Александру взял коня и упряжь, и быстро вернулся к Иляне-Косынзяне. Сели они на коня и, не мешкая, пустились в путь. Ведь им ещё три года надо было мчаться до львов-силачей, которые золотым голубем владели.

Только-только вышел Александру из ворот, как двадцать четыре льва-силача окружили бедного волка — они-то думали, что это Иляна-Косынзяна — и стали его обнимать и целовать. А один лев, тот, что постарше, подошёл последним, пригляделся как следует и сказал:

— Ну и писаная же ты красавица, Иляна-Косынзяна, второй такой на всём белом свете не сыщешь!.. Даже кудри твои благоухают, а в золотой косе розы-цветы поют, нечего говорить, красоты ты несказанной. Вот, только, одного я никак в толк не возьму — почему у тебя зубы красные, как у волка?

Плюнул волк на львов-силачей и зарычал:

— Ну, коли зубы у меня волчьи, то пусть и буду я волком!

Перекинулся он через голову и снова обратился в волка.

— Да это настоящий волчище! Держи его, будь он неладен! — взвыли львы-силачи, стали швырять в него чем попало и за ворота выгнали. — Вишь, ведь как вышло, — горько сетовали они, когда остались одни, — как это он нас обманул. Сейчас остались мы, бедолаги, и без коня, и без Иляны-Косынзяны. Вот до чего глупость довела…

А волк в два счёта догнал царевича и Иляну-Косынзяну.

— Ну что скажешь, брат Александру? А ты боялся, что львы отберут у тебя Иляну-Косынзяну. Сам видишь сейчас, что Иляна твоей осталась.

— Твоя правда, брат волк! Даже не знаю как тебя отблагодарить за всё то добро, что ты мне сделал, с тех пор как мы вместе бродим по белу-свету. Эх, хорошо бы, коли ты теперь мне и коня оставил…

— Что же, брат Александру, не знай я, что у тебя доброе сердце, давно бы съел. А так, ничего не бойся, вернёшься ты домой и с конём, и с голубем и с яблоней.

Неподалёку от владений двенадцати львов-силачей Иляна-Косынзяна осталась с конём в скрытом месте, а волк перекинулся через голову и обратился в красавца-коня, не имеющего равного на свете. Александру взял его под уздцы и вошёл в ворота.

Как увидели львы-силачи, что им достался такой конь-огонь, вовсе голову от радости потеряли. Тотчас принялись за дело — выкопали из земли яблоню с корнями, со всем и отдали Александру вместе с золотым голубем и клеткой. Взял царевич яблоню и клетку с голубем, вернулся к Иляне-Косынзяне, вскочил на коня и пустил его вскачь.

А львы-силачи окружили волка обернувшегося конём. Один в коляску его запрягает, другой седлает, третий под уздцы прогуливает, четвёртый всякими украшениями убирает, что с ним ещё сделать на радостях, не знают. Под конец подошёл к нему и старый лев. Осмотрел он коня с ног до головы и сказал:

— Ну и красавец конь! Да и как тебе не быть красивым, коли на груди у тебя солнце сверкает, на лбу месяц сияет, на спине звёзды мерцают. Только одно никак не возьму я в толк — всё у тебя ладно и на месте, а уши короткие как у волка?!

Услышал волк эти слова, плюнул на львов и зарычал:

— Ну, коли уши у меня волчьи, то пусть и буду волком!

Перекинулся он через голову и снова волком обернулся. Взвыли львы, заулюлюкали и стали в него швырять чем попало. Убежал волк и в два счёта догнал Александру и Иляну-Косынзяну. А глупые львы-силачи остались и без коня, и без яблони, и без голубя золотого.

Александру, Иляна-Косынзяна и волк помчались дальше и через три года очутились они вновь у того самого большого оврага. Перемахнули через него и пристали на привал неподалёку от колодца.

— Теперь, брат Александру, — сказал волк, — иди себе с богом в свои края, а я в свой мир побегу, откуда шёл.

— А я думаю, брат волк, что лучше тебе с нами пойти в батюшкино царство. Коли я первый помру, ты с Иляной-Косынзяной по мне поминки справишь, а коли ты помрёшь, я тебя не похороню в сырой земле, а изготовлю гроб из чистого золота и положу в него.

— Не плохо ты придумал, брат мой Александру, только не могу я с тобой пойти, потому что, когда я ещё маленьким был, моя матушка на меня проклятие наложила — быть мне волком целых сорок лет и выручать из беды всех добрых людей.

Сказал он это, перекинулся через голову и обернулся в парня, да такого ладного и пригожего, что Иляна-Косынзяна, чуть было не надумала с ним остаться, от царевича отказаться. Но оборотень снова перекинулся через голову и стал волком, ещё большим, чем был до тех пор. А перед тем, как расстаться, сказал он на прощанье:

— Очень я опасаюсь, брат Александру, что не суждено тебе тешиться в хоромах с Иляной-Косынзяной, не судьба тебе радоваться коню и золотому голубю.

Сказал он это и припустил лесом в долину, по краю оврага, а царевич и Иляна-Косынзяна остались на месте, радуясь тому, что волк их не растерзал.

Оставим пока молодых в лесу и посмотрим, что сделали его недотёпы-братья. С тех самых пор как расстались с Александру, бродили они по полям и лесам, и стреляли всех птиц, что на глаза попадались. Собьют птицу, ощипают её и засовывают перья в перемётные сумы. Наполнили они перьями сумы, до самого верха, а кроме того набили и с собой прихватили целую груду неощипанных птиц. Когда надоело им бродить по-белу свету, вернулись они к колодцу. Поискали перстни и нашли их на месте. Свои они взяли, на палец надели, а перстень Александру не тронули и стали ждать младшего брата.

Наконец увидели, что идёт он.

— Вот, чёртов дурень! Чего только он не раздобыл! Теперь, по его милости, над нами весь народ потешаться будет, — сказал старший брат среднему, и добавил: — Слышь, брат, когда он нагнётся за перстнем, я ему снесу мечом голову, а ты руби его на кусочки. А не сделаешь так, то я и тебя и его зарежу.

Подошёл Александру, поздоровался. Старшие братья прикинулись, что рады. Потолковали они о том, о сём, а когда Александру нагнулся за перстнем, старший снёс ему голову мечом, а средний изрубил на куски и бросил их в колодец. Но сделал он это не по своей воле, а по принуждению: смерти боялся.

Как только братья убили Александру, Иляна-Косынзяна и золотой конь взвились в поднебесье и улетели к дворцу старого царя. Но на землю не опустились, а за облаками схоронились, так что никто не мог их даже увидеть. Царевичи-убийцы остались, правда, с яблоней и голубем, но и от них никакой пользы не было. Почему же так? Чуть только зарубили они младшего брата, как голубь сменил свои перья и обратился в ворону, а яблоня увяла и вскоре вовсе засохла.

Совершили старшие братья своё чёрное дело и вернулись домой.

— Здравствуй, царь-батюшка!

— Добро пожаловать, сыновья любезные! Ну как, удалось вам чего-нибудь раздобыть в тех далёких краях, где вы странствовали?

— Удалось, батюшка.

Взял старший сын голубя, ткнул его целиком в воду и мазнул отца по глазам.

— Ну как, батюшка, лучше видишь?

— Ой, сынок родимый, до сих пор я видел как сквозь пелену густую, а сейчас, после того, как ты мазнул меня по глазам, совсем ничего не вижу. Что уж тут говорить… никакого от тебя проку нет. Мог бы и домой не возвращаться. А куда вы Александру дели, что с ним сделали?

— А что нам было с ним делать? Ничего не сделали.

— Ох, и скучаю же я по сыночку моему меньшому и любимому…

Так и остался старый царь ждать Александру с целебным снадобьем. Очень он маялся и тосковал, чаял хоть голос его услышать, хоть знать, что тот рядом. Ведь раньше только Александру день-деньской не отходил от отца, привечал его и ухаживал за ним.

Когда царевичи-убийцы бросили изрубленного Александру в колодец, то колодец тотчас же высох.

А в это время, волк по лесу рыскал и захотел пить. Понёсся он к колодцу, чтобы воды напиться, но не успев даже добраться туда, почуял что-то неладное и сказал:

— Плохо дело… сдаётся мне, что брат мой, Александру, лежит в колодце зарубленный старшими царевичами.

Добежал волк до колодца и попробовал напиться. А воды нет — пересохла. Вгляделся волк получше и увидел, что его названный брат на дне лежит.

— Горемыка, ты, горемыка! — вздохнул он. — Здесь бы и сгнили твои косточки, ежели бы меня жажда не мучила.

Спрыгнул он в колодец и вытащил зарубленного царевича. Затем сложил кусочки, как положено, так что всё тело собрал. Только поджилки куда-то пропали. Как тут быть? Увидел волк, что на поляне телёнок пасётся, зарезал его, съел, а поджилки приладил к ногам Александру, туда, где им положено быть. Затем оттащил он бездыханное тело чуть подальше, а сам разлёгся рядом, прикинулся мёртвым.

Пролетела сверху стая воронов, почуяли они запах падали, стали над ним кружиться и каркать. Один сказал: «Карр-карр-карр, а волк-то сдох!» Другой перечит: «Карр-карр-карр, волк не сдох, только прикидывается». Каркали они, каркали, кружились, кружились, да и опустились на волка.

Волк сразу же вскинулся, изловчился и схватил вороньего царя. Горе взяло остальных.

— Помилуй ты его, отпусти на волю! — взмолились они. — Это наш царь, он всех нас уму-разуму учит, а ежели ты его съешь, осиротеем мы, худо нам придётся, никто нас не защитит.

— Ни за что не отпущу, пока вы не доставите мне живой и мёртвой воды. А откуда достанете — это уж ваше дело.

Обрадовались вороны, когда услышали эти слова. Разлетелись они во все концы света и только восемь из них вернулись к волку с живой и мёртвой водой. Четверо вылили из клювов мёртвой воды в один пузырёк, а четверо живой воды — в другой.

Отпустил волк вороньего царя на все четыре стороны и обрызгал тело Александру мёртвой водой. Раны тотчас же затянулись, голова приросла и лежал он такой, будто только что умер. Затем влил волк ему в рот несколько капель живой воды и Александру тотчас же воскрес. Увидел он волка рядом с собой, и не знает, что сказать.

— Говорил же я тебе, брат Александру, что вряд ли ты благополучно домой доберёшься. Здесь бы гнить твоим косточкам, если бы не пришёл я сюда, чтобы воды напиться. А теперь иди себе с миром домой, впредь сам будешь знать, что делать.

Как только Александру ожил, золотая яблоня покрылась листвой и яблоками, а голубь в своей клетке встрепенулся, заворковал, от радости места себе не находит.

А волк, когда попрощался с Александру, захотел испытать впрямь ли у того доброе сердце. Как только разошлись они в разные стороны, побежал он по короткой лесной тропинке, выскочил на ту самую дорогу, по которой должен был пройти Александру и прикинулся мёртвым. Лежит волк — падаль падалью, даже гнить начал, да и черви по нём ползают.

Александру ещё издали услышал запах мертвечины.

Пошёл он дальше, почувствовал, что запах сильнее становится и прослезился.

— Ох, боюсь я, что это брат-волк умер и лежит где-то здесь.

Подошёл он совсем близко и видит — и впрямь умер волк, гнить уже начал, а черви на нём так и кишат. Зловонье там такое стояло, что даже подойти никому не под силу. Зарыдал Александру, запричитал:

— Ой, брат ты мой, волк, брат любимый! Сколько добра ты мне сделал, и что с тобой стало!..

Всё так же плача и причитая, очистил он его от червей, а затем прижал к груди и поцеловал:

— Я же, брат-волк, тебя упрашивал, чтобы ты со мною вместе пошёл, а ты не захотел. Сейчас я, всё равно, тебя не брошу, унесу с собой, изготовлю золотой гроб и туда тебя положу. Хоть на кости твои глядеть буду, коли не судьба мне с тобой вместе век коротать.

Взвалил он волка на спину и зашагал к царскому дворцу. Шёл он, горько вздыхал и причитал, как вдруг волк ожил и на землю спрыгнул. Обрадовался Александру несказанно. А волк сказал ему:

— Ну, брат Александру, увидел и я своими глазами какое у тебя доброе и жалостливое сердце. Не пожалей ты меня сейчас, я бы тебя на месте съел. А теперь будь здоров и иди себе с миром!

— Иди и ты с миром, брат-волк! — попрощался с ним Александру и снова прослезился.

Убежал волк в свои края, а Александру прямиком к отцу во дворец заторопился.

Как только подошёл он к дворцу, волшебный конь и Иляна-Косынзяна с небес прямо к нему спустились. А голубь так и трепыхается от радости в клетке, места себе не находит. Старый царь сразу же понял, что младший сын домой вернулся. А Александру, как только очутился во дворце, сразу же приказал схватить старших братьев.

— Свяжите этих двух душегубов по рукам и ногам и не спускайте с них глаз. А я пока пойду к отцу, — распорядился царевич.

— Добрый день, батюшка дорогой, — поздоровался он, переступив порог.

— Добро пожаловать, сынок любимый!

— Как поживаешь, батюшка, как ты себя чувствуешь? Помогли тебе мои братья?

— Ох-ох-ох, сыночек родной! Пока они не вернулись, я кое-что ещё различал, будто сквозь пелену густую, а с тех пор как они глаза мне смазали — ничего не вижу… Совсем ослеп.

— Так ведь, батюшка, они тебя смазали всем голубем сразу, и потому тебе не помогло. А я дотронусь одним только пёрышком и ты сразу прозреешь. Как в детстве видеть будешь.

Пока они говорили, голубь встряхнулся, как все птицы встряхиваются, и уронил одно перо.

Взял Александру это перо, обмакнул в воду и смазал отцу глаза. У царя тотчас будто пелена с глаз спала. Обрадовался он, да так, что не знал как сына поблагодарить.

Тут же Александру приказал, чтобы ему изготовили копьё длиномерное. Когда копьё было готово, пошёл он во двор и сказал своим братьям:

— Вот что, братья, я вас не убью, как вы меня убили, и судить не я вас буду. Пусть бог нас рассудит.

Метнул он копьё длиномерное вверх, а они — все три брата, стояли рядышком — голова к голове. Копьё вниз упало, старшему брату прямо в голову попало, на две части его распластало. Снова метнул Александру копьё длиномерное. Копьё вниз упало, среднему брату в ногу попало, кровь из колена захлестала.

Взял быстро Александру мёртвой воды, смазал рану среднего брата, та тотчас же затянулась, и сказал: — Ты, брат, виноват только в том, что тело моё изрубил на кусочки, но твоя вина небольшая. Не по своей доброй воле ты так сделал, а от страха перед старшим братом.

Снова метнул он копьё длиномерное вверх. Взлетело копьё, и вниз упало, прямо перед ним в землю попало. Это в знак того, что у Александру сердце доброе и жалостливое, и нет на нём никакого греха.

Тело старшего брата-убийцы, Александру бросил псам на съедение, а среднего женил на королевской дочери. Сам же сыграл свадьбу с Иляной-Косынзяной, весь народ туда созвали, без устали пировали. И я там был, оставил их пить, есть и веселиться, а сам влез в колесницу, сюда прискакал и сказку вам рассказал.

Поиск по сайту: