Перевод М. Малобродской. В давние времена, когда люди были совсем не такие, как сейчас, когда сам бог ещё ступал по каменистым пустыням земли

В давние времена, когда люди были совсем не такие, как сейчас, когда сам бог ещё ступал по каменистым пустыням земли, жил мрачный, задумчивый как полночь царь, и была у него молодая, улыбающаяся как светлый полдень царица.

Пятьдесят лет вёл царь войну со своим соседом. Сосед умер и оставил в наследство сыновьям и внукам ненависть и кровную вражду. Прошло пятьдесят лет, а царь, обессиленный борьбой и страданиями, был одинок, как состарившийся лев. Он никогда не смеялся, не радовался невинной детской песне, нежной улыбке молодой жены, шуткам и рассказам поседевших в боях и невзгодах воинов. Он чувствовал, что силы его покидают, понимал, что близится конец и некому будет завещать свою ненависть. Грустным вставал он со своего царского ложа, золочёного, но неблагословенного, грустный, с тяжёлым сердцем отправлялся на войну, — и царица, оставшись одна, оплакивала вдовьими слезами своё одиночество. Её золотистые волосы спадали на белые округлые груди, а из больших голубых глаз чистыми жемчужинами струились по лицу, белее лилии, потоки слёз. Синева легла вокруг глаз, а от просвечивающих сквозь кожу прожилок лицо казалось из живого мрамора.

Однажды, поднявшись с постели, она преклонила колени на каменные ступени часовни, где над дымящей лампадой мерцала одетая в серебро икона матери всех скорбящих. Внемля молитвам царицы, смилостивилась матерь божия, увлажнились веки холодной иконы, и слеза покатилась из чёрного ока богородицы. Выпрямилась царица, прикоснулась пересохшими губами к холодной слезинке и впитала её до самой глубины души. С того мгновения она зачала.

Прошёл месяц, прошёл другой, прошло девять, и родила царица сына — белого, как молочная пена, со светлыми, как луч луны, волосами. Улыбнулся царь, даже солнце улыбнулось в своём огненном царстве и застыло на месте — трое суток не было ночи, а только свет и веселье. Из бочек рекой лилось вино, а от радостных кликов раскалывался небосвод.

Дала ему мать имя: Фэт-Фрумос — дитя слезинки.

Рос он не по дням, а по часам и вскоре сравнялся с высокими и статными лесными елями.

Став постарше, приказал он выковать железную палицу, а когда её выковали, бросил так высоко, что она рассекла небосвод; затем поймал её на мизинец, и палица разбилась о его мизинец пополам. Тогда он велел выковать палицу потяжелее и забросил её почти до облачного замка луны. Она упала и не разбилась о палец молодца.

Фэт-Фрумос простился с родителями и отправился один биться с войсками царя, враждовавшего с его отцом. Облачил он своё царское тело в одежду пастуха, в шёлковую рубаху, сотканную матерью и политую её слезами, надел красивую шляпу, украшенную цветами, бусами и лентами, подаренными царскими дочерьми, воткнул за зелёный пояс одну свирель для дойн,[11] другую для хор[12] и, когда солнце поднялось на две сажени, пошёл он по белу свету искать свою молодецкую долю.

Шёл он и играл на свирели то хоры, то дойны, бросал свою палицу в заоблачную высь, и падала она на расстоянии целого дня пути. Долины и горы удивлялись его песням, реки выше поднимали свои волны чтобы послушать его, родники выбрасывали наружу кипучие воды, чтобы каждая струйка ему внимала, чтобы каждая смогла петь, как он, когда будет шептаться с долинами и цветами.

Ручьи, что текли возле угрюмых утёсов, учились у пастуха-царевича дойнам любви, а орлы, молчаливо сидящие на вершинах серых скал, обучались у него жалобному крику скорби.

Всё застывало в изумлении, когда проходил царевич-пастушок, играя на свирели: чёрные глаза девушек наполнялись слезами любви, а в груди молодых пастухов, стоявших у скал, опершись на дубинки, зарождалась страсть, самая глубокая и великая страсть к молодецким подвигам.

Кругом всё было неподвижно, а Фэт-Фрумос всё шёл да шёл, песней рассказывал о своей сердечной тоске и провожал взглядом палицу, которая сверкала в облаках как стальной орёл, как волшебная звезда.

К концу третьего дня палица, падая, ударилась о медные створы ворот. Они протяжно загудели, и Фэт-Фрумос вошёл в расколотые ворота. Луна поднялась из-за гор, отражаясь в большом озере, таком прозрачном, что было заметно, как поблёскивал на дне золотой песок. Посреди озера, на изумрудном острове, в зелёной роще, гордо возвышался дворец из блестящего белого мрамора. В его стенах, как в серебряном зеркале, видны были дубрава и луг, озеро и берега. Золочёная ладья покачивалась у ворот на светлых волнах, а в чистом вечернем воздухе звенели доносившиеся из дворца прекрасные песни.

Фэт-Фрумос сел в лодку, взялся за вёсла и подплыл к мраморным ступеням дворца. Огромные канделябры, в которых горели огненные звёзды, освещали дворцовую лестницу. Он вошёл в зал. Золотые колонны и арки подпирали высокие своды. Стол, покрытый белой скатертью, был уставлен тарелками, сделанными из больших жемчужин. Бояре, сидевшие за столом в волочёных одеждах на красных бархатных креслах, были красивы, как дни молодости, и веселы, как пляски. Особенно один из них — с золотой, усыпанной алмазами короной на челе, в блестящих одеждах — был пригож, как месяц в летнюю ночь. Но Фэт-Фрумос был ещё прекраснее.

— Добро пожаловать, Фэт-Фрумос! — сказал царь. — Слыхать о тебе слыхал, а видать не видал.

— Рад, что нашёл тебя в добром здравии, хотя не знаю, оставлю ли тебя таким. Пришёл я к тебе для битвы тяжкой. Довольно тебе строить козни моему отцу.

— Не строил я козней твоему отцу, а бился в честном бою. С тобой же я не буду биться. Лучше прикажу музыке играть, виночерпиям наполнить чаши вином, а мы с тобой побратаемся и братьями будем на всю жизнь.

Обнялись царские сыновья под ликующие крики бояр, и пили они, и совет держали.

Спросил царь Фэт-Фрумоса:

— Кого ты боишься больше всего на свете?

— Никого я не боюсь, только бога. А ты?

— И я никого не боюсь, кроме бога да ведьмы лесной. Эта страшная старуха бурей носится по моему царству. Там, где пройдёт она, высыхает земля, разбегаются люди из сёл, города превращаются в развалины. Вёл я с ней войну, но тщетно. Чтобы она не погубила всю страну, пришлось мне согласиться платить дань — отдавать ей каждого десятого ребёнка моих подданных. Вот и сегодня она должна явиться за данью.

Пробило полночь. Лица гостей стали хмурыми: в чёрном небе, верхом на полуночи, с воем неслась безумная ведьма лесов. Крылья её поднимали ветер, лицо — морщинистое, как выдолбленная ручьями скала, голова поросла лесом, глаза её — две мутные ночи, рот — разверзнутая бездна, зубы — мельничные жернова.

Фэт-Фрумос на лету схватил разбушевавшуюся ведьму и что было силы швырнул её в большую каменную ступу: на ступу он навалил скалу и приковал семью железными цепями. Ведьма завывала в ступе, вырывалась, словно пойманный вихрь, но тщетно.

Едва вернулся Фэт-Фрумос на пир, как все увидели на озере при свете луны две длинные водяные горы. Что случилось? Лесная ведьма не смогла освободиться из ступы, и вот она катилась вместе со ступой, образуя на водной глади две горы. И помчалась дальше осатаневшая ведьма, прорубая себе дорогу через леса, оставляя на земле длинную борозду, пока не исчезла в ночной дали.

Попировал ещё Фэт-Фрумос, а потом взял палицу на плечо и пустился по следу, оставленному ступой. Шёл он, пока не увидел утопающий в цвету красивый белый терем, озарённый лунным светом. На зелёных грядках сияли голубые, тёмно-красные и белые цветы, а над ними золотыми звёздочками порхали мотыльки. Воздух в саду и тереме казался хмельным от света, аромата и бесконечной, тихой, нежной песни, созданной крылышками роившихся пчёл и мотыльков. У завалинки стояли две бочки с водой, а на пороге сидела девушка и пряла. Белое платье красавицы было подобно облаку из света и теней, золотые косы падали на спину, венок из ландышей украшал её гладкий лоб. Освещённая лунным светом, она, казалось, парила в золотистой дымке. Белые как воск пальцы держали золотое веретено с серебристой шерстью и пряли тонкую блестящую нить, напоминающую живой, висящий в воздухе луч луны.

Заслышав лёгкие шаги Фэт-Фрумоса, девушка подняла голубые, как волны, глаза.

— Добро пожаловать, Фэт-Фрумос, — сказала она, глядя на него своим ясным взором из-под полуопущенных ресниц. — Как давно ты мне снишься. Пока мои пальцы пряли нить, мои мысли пряли сон, прекрасный сон, — будто мы любим друг друга. Пряла я серебряную нить, и хотелось мне соткать ткань из чар и счастья. Из ткани этой я сделала бы тебе платье, а из дней моих — жизнь, полную ласки. Чтобы ты, Фэт-Фрумос, платье носил и меня любил.

Робко смотрела она на него, и веретено выпало из её рук: она встала, руки у неё повисли, как у провинившегося ребёнка, взгляд был устремлён долу, точно устыдилась девушка своих слов. Он подошёл к ней, одной рукой обнял, а другой тихонько погладил ей лоб и волосы.

— Как ты прекрасна и как ты мне дорога, — прошептал он. — Чья ты, красавица?

— Лесной ведьмы, — вздохнула она. — Теперь, зная, кто я, будешь ты меня любить?

Она обвила руками его шею, пристально вглядываясь в его глаза.

— Мне нет дела до того, чья ты, — ответил он — Я тебя люблю, это главное.

— Коли любишь, бежим отсюда. — И она крепче прижалась к его груди. — Мать застанет, убьёт, а если ты умрёшь, я сойду с ума или тоже умру.

— Не бойся, — улыбнулся он, высвобождаясь из её объятий. — Где твоя мать?

— Всё бьётся в ступе, куда ты запер её, и грызёт цепи.

Фэт-Фрумос кинулся было её искать.

— Погоди, Фэт-Фрумос, — молвила девушка, и две крупные слёзы блеснули в её глазах. — Я научу тебя, как одолеть мать. Видишь эти две бочки? В одной вода, в другой — сила. Переставим их. Когда мать борется со своими врагами и устаёт, она кричит: «Постой, напьёмся-ка воды!» Она-то пьёт силу, а её противник просто воду. Вот мы и поменяем местами бочки, она об этом не узнает и во время борьбы будет пить воду.

Сказано — сделано. Фэт-Фрумос устремился за дом и крикнул:

— Эй, ведьма, как поживаешь?

Ведьма от злости так рванулась в ступе, что порвала цепи и вытянулась до самых облаков.

— А! Фэт-Фрумос! Рада тебя видеть, — закричала она ж вновь стала маленькой. — Давай поборемся, теперь-то мы посмотрим кто сильнее.

— Давай! — ответил Фэт-Фрумос.

Ведьма схватила его за пояс, вытянулась, подняла до облаков, затем бросила и вогнала в землю; вошёл он в землю по самые щиколотки.

Фэт-Фрумос тоже ударил её о землю и вогнал до колен.

— Постой, напьёмся-ка воды, — сказала, уставши, ведьма лесная.

Отдышались они, постояли. Ведьма хлебнула воды, Фэт-Фрумос выпил силы, и его ослабевшие руки наполнились каким-то волшебным огнём, освежающая дрожь пробежала по всему телу.

С удвоенной силой схватил он железными руками ведьму, вогнал в землю по самую шею и ударом палицы раздробил ей голову. Небо покрылось седыми тучами, застонал холодный ветер и затряс терем так, что стропила заскрипели. Красные змеи раздирали чёрный подол облаков, воды бушевали, слышались зловещие раскаты грома. В этой непроглядной тьме Фэт-Фрумос различил серебристую тень, с распущенными золотыми волосами, с поднятыми руками. Он подбежал к ней и обнял. Чуть живая от страха, девушка припала к нему. Чтобы привести её в чувство, он поцеловал её глаза. На небе тучи словно рвались в клочья. Огненная красная луна выглядывала из-за их обрывков, и Фэт-Фрумос увидел, как расцветают на его груди две прозрачные голубые звёзды — глаза его невесты. Он взял девушку на руки и побежал сквозь бурю. Склонив голову ему на грудь, она будто спала. В царском саду он уложил её в ладью, перевёз, как в колыбели, через озеро и, нарвав пахучих трав и цветов, сделал ложе, на которое уложил её, как в гнездо.

С любовью глядело на них восходящее солнце. Мокрое от дождя платье прилипло к её нежному телу, лицо было подобно белому воску, маленькие руки были сложены на груди, расплетённые косы разметались, огромные глаза прекрасной девушки закрылись, она казалась мёртвой. Фэт-Фрумос осыпал её белое чело голубыми цветами, сел подле неё и тихо заиграл дойну. Небо прозрачное, как море, огненный лик солнца, свежая трава и аромат оживших цветов принесли ей долгий, спокойный сон, а печальный голос свирели вёл её по дорогам сновидений. В полдень природа смолкла, и Фэт-Фрумос, прислушиваясь к тёплому влажному дыханию девушки, ласково склонился к ней и поцеловал. Она открыла ещё полные сновидений глаза, улыбнулась ему и тихо спросила: — Ты здесь?

— Нет, меня здесь нет, разве ты не видишь, что меня здесь нет? — ответил он, чуть не плача от счастья.

Она протянула руку и обняла его.

— Вставай, — сказал Фэт-Фрумос, лаская её, — солнце уже высоко.

Она встала, откинула волосы со лба, витязь обнял её, девушка положила руку ему на плечо — и так прошли они меж цветов к мраморному дворцу царя.

Фэт-Фрумос подвёл девушку к царю и сказал, что это его невеста. Царь улыбнулся, взял Фэт-Фрумоса за руку и отошёл с ним к окну, из которого было видно озеро, будто хотел поведать тайну. Но он ничего не сказал, а только молча поглядел на озеро, и глаза его наполнились слезами. Подняв крылья, как серебряные паруса, погрузив голову в воду, лебедь бороздил водную гладь озера.

— О чём ты плачешь, царь? — спросил Фэт-Фрумос.

— Фэт-Фрумос, — ответил царь, — даже ценой своей жизни я не смогу отплатить тебе за то добро, что ты для меня сделал. Всё же я хочу попросить тебя об ещё большем.

— О чём, царь?

— Видишь лебедя, влюблённого в волны? Я молод и должен был бы любить жизнь, а мне не раз хотелось наложить на себя руки. Я люблю девушку с мечтательными глазами, нежную, как спящее море. Она дочь Дженара, человека гордого и дикого, который всё время охотится в дремучих лесах. О, как он суров и как прекрасна его дочь! Я много раз пытался похитить её, но всё понапрасну. Попытайся и ты!

С радостью остался бы Фэт-Фрумос во дворце, но дорожил он, как и каждый витязь, дружбой молодецкой, дорожил ею больше, чем жизнью, больше, чем невестой.

— Пресветлый царь, много счастья выпало на твою долю, но самое большое счастье то, что Фэт-Фрумос твой побратим. Я еду за дочерью Дженара!

Взял Фэт-Фрумос быстрых, как ветер, коней и собрался в дорогу. Его невеста — Иляной звали её — нежно его поцеловала и шепнула на ухо:

— Не забудь, Фэт-Фрумос, пока тебя не будет со мной, я не перестану плакать.

Глядя на неё с жалостью, витязь стал её утешать, но потом высвободился из её объятий, вскочил в седло и двинулся в путь.

Он проезжал по пустынным лесам, по горам с заснеженным челом, а когда восходила меж старых скал бледная, как лицо мёртвой девушки, луна, он видел то свисавшие с неба причудливые лохмотья туч, прикрывающие вершину горы, то развалины древнего замка, — повсюду разорванная на куски ночь, руины былого…

Когда рассвело, Фэт-Фрумос увидел, что горы тянутся до зелёного бескрайнего моря, с тысячами прозрачных чистых волн. Они с тихой песней двигались туда, где взор встречает лишь голубизну неба и зелень моря. В конце горного кряжа, отражаясь в глубинах моря, высился на гранитной скале красивый, белый, точно покрытый серебром, замок. Сквозь зубчатые стены поблёскивали окна, а в одном открытом окне, за цветами, Фэт-Фрумос увидел девичью головку, с большими мечтательными, как сон в летнюю ночь, глазами. То была дочь Дженара.

— Добро пожаловать, Фэт-Фрумос, — молвила она и побежала отворять ворота величественного замка, в котором жила совсем одна. — Ночью мне почудилось, что я разговариваю со звездой и она мне поведала, что ты придёшь от царя, который любит меня.

В большой зале замка, в золе очага, стоял на страже коте семью головами. Когда кричала одна голова, слышно было на расстоянии одного дня пути, когда же кричали все семь голов, — слышно было на расстоянии семи дней пути.

Дженар, увлечённый своей дикой охотой, находился на расстоянии одного дня пути.

Фэт-Фрумос взял девушку на руки, посадил на коня, и они полетели над морем, словно две неуловимые тени.

Но у огромного и сильного Дженара был волшебный конь с двумя сердцами. Замяукал одной головой кот из замка, и конь Дженара заржал медным голосом.

— Что с тобой, — спросил Дженар волшебного коня, — не от хорошей ли жизни заржал?

— Моя-то жизнь хороша, а твои дела плохи. Фэт-Фрумос увёз твою дочь.

— Мы очень должны торопиться, чтобы догнать их?

— Торопиться-то мы должны, но не очень, и так догоним.

Дженар сел на коня, помчался за беглецами и вскоре догнал их. Драться с Фэт-Фрумосом он не мог, потому что Дженар был христианином, верил он не в колдовские чары, а в бога.

— Фэт-Фрумос, — сказал Дженар, — ты очень красив, и мне жаль тебя. На сей раз прощаю, но в другой раз… берегись!.. — И, посадив дочь с собой рядом, исчез, будто растворился в воздухе.

Но Фэт-Фрумос был не из робкого десятка и знал дорогу назад. Он вернулся и застал девушку снова одну. Бледная и заплаканная, она казалась ещё прекраснее.

Дженар был на охоте на расстоянии двух дней пути. Фэт-Фрумос взял коней из конюшни самого Дженара, и они ускакали ночью. Бежали они, как бежит лунный свет над глубокими волнами моря, бежали сквозь холодную тёмную ночь, как два чудесных сновидения, но слышали, как в замке протяжно мяукали две головы кота. Затем им показалось, что они не могут сдвинуться с места; так бывает во сне, когда хочешь бежать, но не можешь. Скоро их окутало облако пыли, выбивавшееся из-под копыт Дженарова коня.

Лицо Дженара было свирепо, взгляд суров. Не говоря ни слова, он схватил Фэт-Фрумоса и забросил его в тёмные грозовые облака, потом исчез вместе с дочерью.

Лишь горсть пепла, в который превратился сожжённый молниями Фэт-Фрумос, упала на горячий и сухой песок пустыни. Пепел обратился в родник, и он ручейком заструился по алмазному песку, в благоуханной тени зелёных высоких густых деревьев. Если бы кто-нибудь понимал журчание ручья, то услышал бы жалобную дойну об Иляне, белокурой невесте Фэт-Фрумоса. Но кто мог услышать этот голос в пустыне, где не ступала нога человека?

В те времена господь ещё ходил по земле. Однажды в пустыне появились два путника. Платье и лицо одного из них сияли белым солнечным светом, второй казался лишь тенью его. То были Христос и святой Пётр. Их ноги, сожжённые песком пустыни, ступили в прозрачную прохладную воду ручья, они прошли по воде до тенистого ключа. Там Христос испил воды, омыл святое своё лицо и чудотворные руки. Потом они отдохнули в тени деревьев. Христос думал о своём небесном отце, а святой Пётр прислушивался к жалобной дойне родника. Когда они встали, святой Пётр молвил:

— Господи, сделай так, чтобы родник стал тем, кем был прежде.

— Аминь, — ответил господь, поднимая руку. Затем они пошли дальше, не оглядываясь.

Чудом исчезли деревья и родник. Фэт-Фрумос, будто проснувшись после долгого сна, огляделся вокруг. Он увидел сына божьего, который шёл по склонявшимся перед ним морским волнам как по суше; увидел он и святого Петра, который, в силу своего человеческого естества, оглядывался и кивал Фэт-Фрумосу. Фэт-Фрумос проводил их взглядом, пока облик святого Петра не рассеялся вдалеке и был виден лишь сияющий, словно солнце, лик господень, освещающий морскую гладь. Он понял чудо своего воскрешения и преклонил колени перед заходом этого божественного солнца.

Тут он вспомнил о своём обещании похитить дочь Дженара, а ведь то, что молодец обещает, он всегда выполняет.

Снова пустился он в путь и к вечеру прибыл к замку Дженара, похожему на огромную тень в вечерних сумерках. Он вошёл… Дочь Дженара плакала, но как только увидела его, лицо её озарилось улыбкой, точно волна лучом света. Он рассказал ей о своём воскрешении.

— Ты не сможешь похитить меня, — молвила она, — пока у тебя не будет такого же коня, как у моего отца, с двумя сердцами. Вечером я спрошу отца, где он добыл своего коня, тогда и ты сможешь достать такого же. Но чтобы отец тебя не заметил, я обращу тебя пока в цветок.

Он сел на стул, она прошептала какое-то нежное заклинание и поцеловала его в лоб. И Фэт-Фрумос тотчас же превратился в красный, как спелая вишня, цветок. Она поставила его на окно среди других цветов и запела так весело, что весь замок зазвенел.

Вернулся Дженар и спросил её:

— Ты весела, дочка? С чего ж тебе так весело?

— Весело потому, что нет уж на свете Фэт-Фрумоса и никто не похитит меня, — ответила она, смеясь.

Сели ужинать.

— Отец, — спросила девушка, — откуда у тебя конь, на котором ты ездишь на охоту?

— Зачем это тебе? — нахмурил он брови.

— Ты прекрасно знаешь, — ответила девушка, — что я это хочу знать просто так. Ведь теперь нет уж Фэт-Фрумоса и никто не похитит меня.

— Тебе хорошо известно, что я тебе никогда ни в чём не отказываю, — сказал Дженар. — Далеко, у моря, живёт старуха, и есть у неё семь кобылиц. Она нанимает людей, чтобы пасти их в течение года (хотя её год длится всего три дня,), и если человек хорошо их сторожит, она разрешает ему выбрать себе жеребёнка, а если плохо, то убивает и сажает его голову на кол. Но даже тех, кто угодил ей, она всё равно обманывает: вынимает у всех коней сердца и вкладывает их в одного. Стало быть, тому, кто хорошо послужит ей, достаётся конь без сердца, хуже простой лошадёнки. Ты довольна, дочь моя?

— Довольна, — с улыбкой ответила она.

Дженар тут же набросил ей на лицо лёгкий, пахучий красный платочек. Девушка посмотрела долгим взглядом в глаза отца, будто ей только что приснился сон, который она никак не может вспомнить. Она забыла всё, что рассказал ей отец. Но цветок с окна зорко следил из-за листьев, словно красная звёздочка, выглядывающая из-за облаков.

На рассвете Дженар снова отправился на охоту. Девушка, что-то нашёптывая, поцеловала красный цветок, и Фэт-Фрумос вырос перед ней.

— Ты всё знаешь? — спросил он.

— Ничего я не знаю, — ответила она грустно, проводя ладонью по лбу, — всё забыла.

— А я всё слышал. Оставайся с богом, милая девушка, вскоре мы снова увидимся.

Он сел на коня и исчез в пустыне.

В палящий полуденный зной недалеко от леса он увидел комара, бившегося в горячем песке.

— Фэт-Фрумос, — попросил комар, — отнеси меня в лес, а я тебе добром отплачу. Я — царь комаров!

Фэт-Фрумос отнёс комара в лес.

Из леса он выехал на пустынные берега моря и увидел рака, обожжённого солнцем так, что у него не было сил вернуться в воду.

— Фэт-Фрумос, — попросил рак, — брось меня в море, а я тебе добром отплачу. Я — царь раков!

Фэт-Фрумос бросил рака в море и продолжал свой путь.

К вечеру он подъехал к грязной лачуге, крытой сухим навозом. Вместо забора вокруг лачуги он увидел длинные острые колья. На шести из них были насажены человечьи головы, а седьмой кол, раскачиваемый ветром, всё кричал: «Голову! Голову! Голову!»

На завалинке лежала на старом тулупе морщинистая старуха, положив свою серую, как зола, голову на колени молодой и красивой рабыни, которая искала у неё в волосах.

— Рад тебя видеть, — сказал Фэт-Фрумос.

— Добро пожаловать, парень, — ответила старуха, вставая. — Зачем пришёл? Чего тебе надо? Может, хочешь пасти моих кобыл?

— Да.

— Мои кобылы пасутся только ночью… Ты сейчас же можешь отвести их на пастбище… Эй, девка! Ну-ка, дай парню поесть, что я приготовила, и проводи его.

Под землёй около лачуги был погреб. Фэт-Фрумос спустился туда и увидел семь чёрных блестящих кобыл, словно семь ночей, которые никогда ещё не видели света белого. Они ржали и били копытами.

Проголодавшись за день, он поел, что дала ему старуха, и, сев на одну из кобыл, погнал остальных в ночную прохладу. Но тут он почувствовал, как постепенно разливается по его жилам какой-то свинцовый сон, в глазах у него помутилось, и он, как мёртвый, свалился на траву. Проснулся он на рассвете. Оглянулся — нет кобыл. Он уже подумал, что быть его голове на колу, как вдруг кобылы, подгоняемые огромным роем комаров, показались из леса. Тоненький голосок пропищал:

— Ты мне сделал добро, я отплатил тебе тем же.

Когда он вернулся с кобылами, старуха чуть не взбесилась от злости, перевернула в доме всё вверх дном и избила ни в чём не повинную девушку.

— Что с тобой, мать? — спросил Фэт-Фрумос.

— Ничего, — ответила она, — просто так, нашло на меня. На тебя я не сержусь. Тобой я очень довольна. — Потом вошла в конюшню и стала лупить кобылиц, покрикивая:

— Прячьтесь лучше, порази вас гром, чтобы он не нашёл вас, будь он проклят и помри дурной смертью!

На второй день Фэт-Фрумос снова погнал кобыл, снова свалился на траву и проспал до рассвета. От отчаяния он хотел бежать куда глаза глядят, — как вдруг с морского дна, спасаясь от множества раков, поднялись кобылы.

— Ты сделал мне добро, — услышал он голос царя раков, — я отплатил тебе тем же.

Фэт-Фрумос погнал кобыл к дому и увидел то же, что и в прошлый раз.

На третий день молодая рабыня подошла к нему, осторожно взяла за руку и прошептала:

— Ты Фэт-Фрумос, я знаю. Не ешь того, что варит старуха, она подбавляет туда снотворное зелье… Я приготовлю тебе другую еду.

Девушка дала ему украдкой поесть. К вечеру, когда витязь должен был погнать кобыл на пастбище, он почувствовал, что голова у него ясная. К полуночи он вернулся домой, загнал кобыл в конюшню, запер их там и вошёл в горницу. В золе очага тлело несколько угольков… Старуха, растянувшись на лавке, лежала словно мёртвая. Он подумал, что она умерла, и стал её трясти, но она лежала бревном и не шевелилась.

Фэт-Фрумос разбудил спавшую на печи девушку.

— Гляди-ка, твоя старуха померла.

— Где уж ей умереть? — ответила она, вздыхая. — Сейчас она как неживая, потому что в полночь её тело сковано мёртвым сном… Душа её невесть по каким колдовским дорогами блуждает… До первых петухов она высасывает кровь из сердец умирающих или опустошает души несчастных. Да, братец, завтра заканчивается твой год службы. Возьми меня с собой, я тебе пригожусь, помогу тебе пройти через все испытания, которые готовит тебе хозяйка.

Со дна старого, сломанного сундука она достала стёртый точильный камень, щётку и косынку.

Наутро у Фэт-Фрумоса кончился срок службы. Старуха должна была дать ему одного из коней и отпустить его с богом. За обедом она вышла в конюшню, вынула сердца у семерых коней, чтобы спрятать их в тощего трёхлетнего жеребца, у которого все рёбра торчали.

Фэт-Фрумос встал из-за стола, и старуха позвала его в конюшню выбирать коня. Кони без сердец были чёрные и лоснящиеся: трёхлетний жеребец с семью сердцами лежал в углу на куче навоза.

— Я этого беру, — сказал Фэт-Фрумос, указывая на тощего жеребца.

— Да как же так, прости господи, ты что, зря работал? — возразила хитрая старуха. — Почему не взять то, что тебе полагается по праву? Выбирай одного из этих красивых коней… любого отдам.

— Я этого хочу, — настаивал Фэт-Фрумос на своём.

Старуха, как одержимая, заскрежетала зубами, но потом крепко закрыла рот, похожий на испорченную мельницу, чтобы не истечь желчью, переполнившую её чёрную душу.

— Ладно, бери, — вымолвила она наконец.

Он вскочил в седло, положив палицу на плечо, и полетел молнией, как ураган средь вихрей пыли. Песок пустыни будто бежал по его следам.

Девушка дожидалась его в лесу. Он посадил её на коня позади себя и помчался дальше.

Ночь окутала землю своей прохладной тьмой.

— Спину жжёт, — сказала вдруг девушка.

Фэт-Фрумос оглянулся. Сзади нёсся высокий зеленоватый шквал, и неподвижные глаза, похожие на угли, прожигали красными, как пламя, лучами тело девушки.

— Бросай щётку, — сказала она.

Фэт-Фрумос послушался. За ними сразу же вырос тёмный, дремучий лес, весь трепетавший от шороха листьев и воя голодных волков.

— Вперёд! — крикнул Фэт-Фрумос коню, летевшему в ночной мгле, подобно демону, подгоняемому проклятиями. Бледная луна проносилась меж серых облаков, как светлое видение средь туманных пустых снов.

Фэт-Фрумос летел дальше и дальше.

— Спину жжёт, — повторила девушка, сдерживая стон, будто долго заставляла себя терпеть.

Фэт-Фрумос обернулся и увидел большую серую сову, у которой блестели лишь глаза, красные, как две молнии, скованные тучей.

— Брось точило, — приказала девушка.

Фэт-Фрумос бросил. И вдруг выросла из земли прямая серая скала, неподвижная, как окаменевший от страха великан, головой упирающийся в облака.

Фэт-Фрумос рассекал воздух с такой быстротой, что ему казалось, будто он низвергается с неба в какую-то бездонную пропасть.

— Опять жжёт, — сказала девушка.

Старуха просверлила скалу и прошла сквозь неё, превратившись в струю дыма, передний конец которой горел, как уголь.

— Брось косынку, — сказала девушка.

Фэт-Фрумос послушался.

Они увидели за собой большое озеро, В его светлых, прозрачных глубинах купались серебристая луна и огненные звёзды.

Фэт-Фрумос услыхал длинное заклинание и взглянул на облака. В двух часах пути, далеко в небесной выси медленно парила под голубым сводом полночь с медными крыльями.

Когда обезумевшая старуха доплыла до середины озера, Фэт-Фрумос бросил в облака свою палицу, она ударилась о крылья полночи. Камнем свалилась полночь на землю и жалобно прокаркала двенадцать раз.

Луна спряталась за облако. Старуха, скованная железным сном, погрузилась в заколдованное озеро, а в середине озера выросла длинная чёрная трава. То была осуждённая душа старухи.

— Мы спасены! — сказала девушка.

— Мы спасены! — повторил конь с семью сердцами и добавил: — Хозяин, ты ударил полночь, и она упала на землю на два часа раньше времени: я чувствую, как у меня под копытами шевелится песок. Скелеты, погребённые под горячим песком пустыни, встанут и будут подниматься на луну, на пир. Так уж у них водится. Сейчас опасно ехать. Холодный, отравленный их мёртвыми душами, воздух может убить вас. Вы лучше ложитесь спать, а я тем временем слетаю к своей матери, пососу у неё молока из белого пламени и стану красивым, как прежде.

Фэт-Фрумос послушался его. Он сошёл с коня и расстелил свою мантию на горячий песок.

Но странно… Глаза девушки глубоко ввалились, скулы выступили, её смуглая кожа посинела, рука стала тяжёлой, как свинец, и холодной, как лёд.

— Что с тобой? — спросил Фэт-Фрумос.

— Ничего, ничего, — ответила она угасшим голосом и упала на песок, дрожа как в лихорадке.

Фэт-Фрумос отпустил коня и лёг на расстеленную мантию.

Он уснул… но ему казалось, что он бодрствует. Веки у него покраснели, как огонь, и сквозь них он будто видел, как луна медленно спускалась на землю, всё увеличиваясь и увеличиваясь, пока не стала похожей на мерцающий, висящий в воздухе серебристый замок с тысячами розоватых окон: а от луны к земле протянулась царская дорога, покрытая серебряной, скреплённой лучами галькой.

Из песка поднимались скелеты, высокие… закутанные в длинные белые плащи, сотканные из редких серебряных нитей, сквозь которые просвечивали кости. На голове у них сияли короны из лучей света, с длинными золотыми остриями Сидя на скелетах коней, они двигались медленно, медленно… длинными вереницами…. словно полосы серебристых теней… взбирались по лунной дорожке и исчезали в неподвижном замке, откуда доносилась неземная музыка.

Фэт-Фрумосу померещилось, что и девушка медленно встала, что её тело растворилось в воздухе и остались одни кости. Окутанная серебристым плащом, пошла и она по светлому пути протянутому к луне. Она ушла в туманное царство теней, откуда явилась на землю, вызванная чарами старухи.

Веки Фэт-Фрумоса стали зелёными, потом чёрными — и он перестал что-либо видеть.

Солнце поднялось уже высоко, когда Фэт-Фрумос открыл глаза. Девушки около него не было. В жаркой пустыне ржал красавец конь, блестевший в опьянявшем его золотистом свете солнца, которое он впервые в жизни видел.

Фэт-Фрумос сел на коня и не успел оглянуться, как очутился у замка Дженара.

На сей раз Дженар охотился на расстоянии семи дней пути. Фэт-Фрумос посадил его дочь на коня впереди себя. Она обняла его за шею и спрятала голову у него на груди. В полёте полы её белого платья касались песка пустыни. Казалось, беглецы застыли на месте, а пустыня и морские волны мчатся мимо них. Только еле слышно было, как кричат все семь голов кота.

Далеко в лесу Дженар услышал ржанье своего коня.

— В чём дело? — спросил он.

— Фэт-Фрумос похитил твою дочь, — ответил волшебный конь.

— Сможем мы его догнать? — спросил удивлённый Дженар, считавший, что Фэт-Фрумоса нет в живых.

— Нет, его не догнать, — ответил конь, — потому что он оседлал моего брата, у которого семь сердец, а у меня их только два.

Дженар вонзил шпоры в бока коня, и тот понёсся быстрее ветра. Завидев в пустыне Фэт-Фрумоса, Дженар приказал коню:

— Скажи своему братцу, чтобы он забросил хозяина в облака и прискакал ко мне: я буду кормить его орехами и поить сладким молоком.

Конь Дженара заржал и всё передал своему брату, а его брат передал всё Фэт-Фрумосу.

— Скажи своему братцу, — приказал Фэт-Фрумос коню, — чтобы он забросил хозяина в облака, а я буду кормить его горячими угольями и поить жарким пламенем.

Конь Фэт-Фрумоса передал это своему братцу, а тот забросил Дженара в облака. Облака окаменели и превратились в красивый серый замок, а меж двух облаков два голубых, как небо, глаза метали длинные молнии. То были глаза Дженара, сосланного в воздушное царство.

Фэт-Фрумос остановился и посадил девушку на отцовского коня. Ещё день пути, и они прибыли во дворец царя.

Народ считал Фэт-Фрумоса погибшим. Когда разнеслась весть о его возвращении, день оделся в праздничный наряд, а толпа, ожидавшая витязя, шумела, словно пшеница на ветру.

Что же сталось за это время с царевной Иляной?

Как только уехал Фэт-Фрумос, она заперлась в саду за высокими железными стенами и там, лёжа на холодных камнях, положив под голову булыжник, лила чистые, как алмаз, слёзы в стоявшую подле неё золотую купель.

В большом запущенном саду из бесплодного камня, дневного зноя и ночной прохлады родились цветы с жёлтыми лепестками: их мутный блёклый цвет напоминал глаза мертвецов — то были цветы печали.

Глаза царевны Иляны ничего уже не видели: ей только казалось, что в купели, полной слёз, отражается образ любимого. Её глаза, два высохших родника, уже не лили слёз. Кто поглядел бы на её длинные волосы, ниспадающие подобно фалдам золотой мантии на её холодную грудь, на немое страдание, высеченное словно долотом на её лице, тот принял бы её за богиню волн, лежащую как изваяние на надгробной плите.

Но едва она услыхала шум голосов, возвещающий о возвращении Фэт-Фрумоса, лицо её просветлело: она руками зачерпнула слёзы из купели и окропила ими сад. Как по мановению волшебной палочки, пожелтевшие листья сада стали зелёными словно изумруд. Мутные, блёклые цветы стали белыми, как жемчужины, и превратились в цветы ландыша.

Ослепшая, бледная царевна медленно пошла вдоль грядок и нарвала много ландышей, из которых устроила ложе.

Тем временем пришёл Фэт-Фрумос.

Она бросилась ему на шею, онемевшая от счастья, устремив на него свой потухший взор, взяла его за руку и показала купель, наполненную слезами.

Золотой и ясный лик луны засверкал на бездонной синеве неба. Фэт-Фрумос умыл лицо из купели, закутался в мантию, сотканную из лунных лучей, и лёг на ложе из цветов. Царевна легла рядом с ним, и приснилось ей, что матерь божия сняла с небосвода две голубые утренние звёзды и положила их на её лоб.

На второй день она проснулась зрячей.

На третий день венчался царь с дочерью Дженара.

На четвёртый день должны были сыграть свадьбу Фэт-Фрумоса.

Солнечные лучи сошли с неба и рассказали музыкантам, как поют ангелы в честь святых, а волны морские, исходящие из недр земли, рассказали им, как поют феи, когда предсказывают счастье людям. Так музыканты сочинили весёлые пляски и здравицы.

Огненная роза, серебристые лилии, жемчужный ландыш, скромные фиалки и все другие цветы собрались и стали рассказывать каждый на языке своего аромата, каким должен быть наряд невесты. Они поверили свою тайну весёлому мотыльку с голубыми, расписанными золотом крылышками. Мотылёк долго кружил над лицом спящей невесты, и во сне она увидела себя в венчальном наряде. Увидела и улыбнулась — до того она была красива.

Жених надел рубашку, сотканную из лунных лучей, пояс, усыпанный жемчугом, и белую как снег мантию.

И сыграли они свадьбу такую, какую никто ещё на земле не видывал.

И жили они долгие счастливые годы в мире и согласии, а если правду говорят, что для Фэт-Фрумосов время не течёт, то они, быть может, и сейчас живут.

Поиск по сайту: