Знаешь ли ты, что наши знания и опыт привязаны ко времени?

Вся наша система убеждений, знаний, верований, опыта приобретена из жизни в конкретном временном периоде, с его спецификой.

Поколения мам читали детям сказки о Ленине, искренне уверенные в правдивости этих сказок. Прошло время ‑ и оказалось, что сказки были ложью. И личность самого вождя оказалась очень спорной. И то, что творилось по его указаниям и распоряжениям, иногда было чудовищно. Но родители знали, каким хорошим был дедушка Ленин.

Поколения родителей знали, каким надо вырастить ребенка ‑ послушным, уважающим старших. И до сих пор это поколение робких, послушных, уважающих кого угодно, только не себя, людей мучаются в реальной жизни, где робость и бездумное послушание ‑ самые ненужные качества. Где нужна активность, уверенность, яркость.

«Не высовывайся», ‑ говорили взрослые, знающие люди своим детям. Целое поколение людей выросло на этом совете. Совете, продиктованном самим временем. Тем, кто высовывался, крепко давали по башке!

Миллионы людей, принявшие этот совет, до сих пор остаются жертвами нашего времени. Потому что в настоящее время надо «высовываться», иначе ‑ как тебя заметят? Надо иметь свою позицию, свои мечты, свои планы. Надо не бояться быть большим, иначе ‑ как ты можешь много получить от жизни?

Но наши знающие родители говорили нам: «Мы ‑ маленькие люди, от нас ‑ ничего не зависит». И это представление, продиктованное тоже тем временем, когда все были мелкими пешками, исполнительно поднимающими руки при голосовании, ‑ уже устарело. Оно уже вредно. Оно действительно вредит, мешает осознавать свою ценность и значимость, свои возможности ‑ без чего просто невозможно достичь успеха в наше время.

Каждое время диктует свои представления. Свое отношение к чему‑то. Даже ‑ свои педагогические особенности.

Моего одноклассника Васю, который был левшой, родители просто привязывали к стулу. Привязывали его спину и левую руку, оставляя свободной только правую, чтобы ребенок начал писать нормально! Потому что то, что он пишет «не как все» с позиции этих знающих родителей и знающего учителя, который и посоветовал такой «педагогический» прием, было ненормально! В то время еще не пришли к пониманию нормальности самого факта леворукости. Таких детей старались переучить. И мучился бедный Вася в этой пытке несвободы быть собой, и корячился он писать правой рукой ‑ и потом его постоянно ругала учительница, потому что писал он как курица лапой!

И я, уже будучи взрослой, встречала пару таких переученных бывших леворуких детей, которые, казалось, и левой рукой перестали нормально работать, и правой не научились. А если учесть, что леворукость или праворукость взаимосвязаны с работой правого или левого полушария мозга, то и на уровне мышления таких «переученных» людей было много путаницы. Одно полушарие затормозило какие‑то процессы, другое ‑ толком их на себя не взяло. И кому нужно такое переучивание! Но родители знали, что они делают правильно!

Я помню, как мы с дочерью, обратив внимание на то, что ее ребенок предпочитает брать предметы в левую руку, сначала пробовали перевести оперирование предметами на правую руку, просто подсовывали ему в правую руку карандаш, или ложку, или кубик. Но он, взяв предмет в правую руку, тут же перекладывал его в левую и продолжал рисовать, или есть, или складывать кубики. Природу, что называется, не обманешь. Левой рукой ему было удобнее, легче оперировать предметами. И мы после нескольких таких мягких проб оставили его в покое. Только дочь с уважением сказала:

‑ Надо же, какой у меня нестандартный ребенок! Он ведь и мыслить должен не как все дети, у него же другое ведущее полушарие мозга. Интересно, каким он будет расти, как будет проявляться? Он же должен получиться творческой личностью!…

У нас и растет творческая личность.

Но когда личность эта пошла в школу, где обучение письму дается с позиции праворуких детей, начались сложности. Учитель, который действительно знает, как надо правильно писать ‑ весь его опыт и педагогическое образование его этому научили, ‑ неоднократно писал в тетради ребенка грозное слово: «Наклон!» Ну никак не вписывается наклон букв ребенка в общепринятый. Но он и не может вписаться! Просто невозможно писать буквы левой рукой, но «класть» их направо! Так просто не увидишь, что ты пишешь. У всех левшей другой наклон букв. Но учитель знает, что это неправильно. А ребенок, получая каждый раз тетрадь с этим грозным «Наклон!», чувствует себя не очень успешным. Так работают наши знания!

Мы знали кучу истин, которые на поверку оказываются ложными.

И есть настоящие истины, настолько, я бы сказала, «аксиомные», понятные, видимые ‑ и именно эти истины почему‑то чаще всего недоступны родителям. Именно очевидные вещи мы почему‑то не видим, забываем о них.

Именно на эти истины и знания я и хочу обратить твое внимание.

Думаю, читая название очередного раздела этой главы, ты иногда будешь иронично улыбаться, даже удивишься ‑ чего об этом писать, это же и так понятно!

Но ‑ ты действительно это знаешь?…

Ты пользуешься этим знанием?…

Знаешь ли ты, что они ‑ такие же люди, как и мы?

Однажды моя пятилетняя дочь пришла из детского сада и заявила:

‑ Мама, я выхожу замуж!

От неожиданности я чуть не рассмеялась, но сдержала смех и спросила вполне серьезно:

‑ Когда?

‑ Завтра. Завтра свадьба.

‑ И кто же твой будущий муж? ‑ спросила я.

‑ Это Сережа, ‑ неожиданно ласковым голосом сказала дочь, и интонация ее меня просто удивила. В ней было столько нежности! Я поняла, что даже имя это ей очень нравится.

‑ А Сережины родители знают, что вы завтра женитесь? ‑ спросила я с улыбкой.

‑ А он им сегодня скажет. Мы договорились, что сегодня расскажем родителям.

Меня так поразило тогда это совсем взрослое ‑ «мы договорились…».

С одной стороны, мне было очень смешно, что она в свои пять лет вполне серьезно ставит меня в известность о своем браке, с другой стороны, я видела, что для нее это вполне серьезно. И вид у нее был такой мечтательный, она где‑то там витала… «Моя дочь влюбилась, ‑ констатировала я, и подумала: ‑ и смех и грех!»

‑ Ты его любишь? ‑ спросила я.

‑ Да, ‑ тихо ответил мой ребенок.

‑ А чем он тебе так понравился? ‑ серьезно поинтересовалась я.

Мне действительно стало интересно, что за Сережа такой, который влюбил в себя мою дочь, и что в нем такого необыкновенного, что так поразило ее сердечко? По крайней мере в предыдущие дни она не говорила ни о любви, ни о свадьбе!

‑ Мама, он такой… Он такой хороший… ‑ сбивчиво, торопясь, начала рассказывать дочь. ‑ Он самый лучший. Он смелый. Когда мы играем в войну, он всегда командует… Он дерется… Он такой красивый…

Я поняла, что слов нет, есть одни чувства, и чувства эти громадны. «Вот это да, ‑ поразилась я, ‑ у нее все по‑настоящему, как у взрослой!»

‑ И еще, ‑ вдруг добавила дочь, ‑ мне кажется, что, когда он вырастет, у него, может быть, будут усы!…

Это был последний аргумент, и я поняла ‑ спорить бесполезно, раз у него еще и усы могут вырасти! Брак просто неизбежен! Но я оставалась мамой, и мне важно было воспитывать мою дочь серьезной и вдумчивой, поэтому я осторожно сказала:

‑ Детка, а ты уверена, что хорошо его знаешь? Ведь брак ‑ дело очень серьезное, надо очень хорошо знать человека, это ведь серьезные отношения на всю жизнь. Может быть, не надо торопиться со свадьбой, может, давай подождем, ты к нему присмотришься, узнаешь его получше, проверишь свои чувства…

‑ Да нет, мама, я все уже знаю… Мы уже все решили. Мы уже даже целовались. Знаешь, как он щекотно целуется!…

У меня не было больше слов. Я, правда, попыталась еще воздействовать на свою дочь, подключив к этому пришедшего с работы мужа. Мы с папой поговорили с ней о том, что ранние браки нежелательны и что брак ‑ это очень важный поступок и к нему надо относиться очень ответственно. Но дочь была неумолима: «Я выхожу замуж!»

И я, видя ее решимость, начала вдруг понимать, что она действительно относится к этому очень серьезно. Она переживала и чувствовала это так, как влюбленная женщина. Она отстаивала свое право выйти замуж. Она не слышала никаких доводов. Она рассуждала, как взрослая, чувствовала, как взрослая, переживала все всерьез.

Но самое большое потрясение я испытала на другой день, когда, придя из детского сада, дочь бросилась ко мне в слезах и начала сбивчиво рассказывать, что он бросил ее, предал, она ошиблась в нем. И столько чувств было в ее рассказе, столько разочарования и боли!

‑ Он бросил меня, он предатель!… Он оставил меня фашистам, когда мы играли в войну, и они напали на нас. Я была медсестрой, они нас взяли в плен, а он убежал, он даже не дрался! Он предатель!… ‑ и она горько заплакала…

Я была поражена силе ее чувств. Мне не хотелось улыбаться, представляя, как пятилетние «фашисты» берут в плен пятилетних солдат и медсестер, не это было важно. Важно было то, что разыгралась маленькая, но очень взрослая трагедия, когда один человек предает другого, когда один человек разочаровывается в другом, теряет иллюзии, видит горькую правду.

Она чувствовала это абсолютно так, как чувствовал бы на ее месте любой взрослый человек, брошенный и преданный. Она была взрослой в переживаниях. Мне даже стало стыдно, что я поначалу так поверхностно отнеслась к ее влюбленности.

Это был хороший урок для меня, молодой мамы, ‑ видеть в ребенке вполне полноценного и настоящего человека, независимо от того, насколько наивно то, что происходит с ним внешне. Я поняла, что внутри переживания ребенка не уступают по силе переживаниям взрослых.

И потом, общаясь с детьми, я много раз наблюдала эту остроту переживаний, эти не детские, а абсолютно взрослые по силе чувства.

Я много общалась с взрослыми людьми и знаю, что для многих из них эти детские чувства и переживания остались до сих пор очень яркими и сильными. Они были настолько сильными в детстве, что во взрослом возрасте их не могут затмить более серьезные, казалось бы, события и переживания.

И часто слышала удивленные рассказы родителей: «Оказывается, мой ребенок ‑ такой же человек, как я!» Как все люди. И смешно даже было, что такая очевидная истина ‑ становится для родителей открытием!

‑ Я однажды увидела случайно, как мальчик смотрел на мою дочь, ‑ рассказывала одна женщина. ‑ Дочери было двенадцать лет, их класс ставил спектакль по истории. Постановка была про Древний Рим, поэтому дети были в тогах, сделанных из простыней. Они все стояли на перемене, ждали, чтобы войти в класс. И моя дочь, обмотанная простыней, стояла среди ребят. И там был мальчик, влюбленный в нее, над которым она посмеивалась, над чьей влюбленностью, казавшейся нам с мужем такой смешной, несерьезной, мы с мужем иронизировали, «подкалывая» дочь. Он смотрел на ее плечи. На ее голые плечи ‑ девчоночьи, худенькие. Но ‑ как он на них смотрел! В его взгляде было такое обожание, такое «впитывание» этих плеч! И я подумала: «Господи, если бы мой муж на мои плечи так смотрел!» И подумала, это действительно любовь. Даже не влюбленность ‑ любовь. Только любящий мужчина может так смотреть на плечи женщины. А мы над ним смеялись! А мы, взрослые, думали: да что там дети, что они понимать‑то могут! Что они могут чувствовать!

Да нам еще поучиться у них надо!…

Знаешь ли ты, что ребенок ‑ это другой человек с другим мировосприятием?

Они ‑ другие. Они ‑ не мы. Это отдельные люди с собственным отношением к жизни. Со своими желаниями, мечтами, чувствами. С собственным отношением к фактам и событиям. С собственным видением ситуации.

Однажды дочь попросила своего пятилетнего сына, моего внука, сложить в стопку его детские книжки, снятые со старых стеллажей, лежавшие на полу в его комнате в ожидании нового шкафа. Книг было много, они, сложенные вначале ровными стопками, «поехали», образовав в углу комнаты бесформенную кучу.

‑ Разложи книги в стопочки ‑ попросила ребенка мама.

Он начал складывать книги. Мы с дочерью пошли на кухню пить чай.

Спустя минуту ребенок пришел к нам с вопросом:

‑ А можно я сложу книги у стены?

‑ Можно! ‑ хором ответили мы. ‑ Иди, складывай!

Спустя какое‑то время ребенок пришел с новым вопросом:

‑ А можно я сложу книги у окна?

‑ Конечно, можно! ‑ с готовностью ответили мы, ‑ иди, дорогой, складывай!

Мы пили чай, болтали, прерывал нас только ребенок, заходивший к нам с очередным вопросом, типа: «А можно я сложу книги у комода?», «А можно я сложу книги у стола?» или «А можно я сложу книги у кровати?»

‑ Можно! ‑ отвечали мы, отправляя его в детскую.

Спустя какое‑то время ребенок пришел и с гордостью заявил:

‑ Я все сложил!

Мы встали из‑за стола, чтобы пойти посмотреть на его работу и похвалить.

И нашему взору предстало неожиданное. Настолько неожиданное, что мы стояли молча, оторопев от увиденного, потом дочь отчаянно закричала:

‑ Ты что наделал? Я же просила тебя сложить книги в стопочки!

‑ Я и сложил, ‑ с недоумением ответил ребенок. ‑ Я сложил ‑ по всем сторонам!

Он действительно сложил их «по всем сторонам». Стопки из трех‑четырех книг лежали повсюду ‑ у комода и у кровати, у стола и у окна, у двери и у стены, вообще ‑ в центре комнаты. Вся комната была усеяна этими стопочками книг, все ее пространство было занято стопками книг.

Он сложил. Он действительно сложил, так, как хотел. О чем, между прочим, спрашивал у нас. Это было его собственное видение ‑ как надо сложить книги. Его собственный порядок.

И этот его порядок на самом деле очень соответствовал ему, маленькому ребенку. Это для нас, взрослых, сложить книги ‑ значило выложить их в две‑три высокие стопки, соответственно нашей собственной величине.

Для него такие вот стопочки были отражением его масштаба. И поскольку их получалось много, надо же было найти для каждой место!

Они ‑ другие! У них свой масштаб. Свои выводы. Свои чувства и отношения.

Однажды дочь, задержавшись на работе, опоздала за ребенком в детский сад.

‑ Ты представляешь мой ужас, ‑ рассказывала она мне, ‑ я понимаю, что опаздываю на час, когда воспитатель уж точно уйдет и ребенка оставят на попечение охранника детского сада, и я не могу дозвониться в сад и передать воспитателю, чтобы она объяснила сыну, что я уже еду и скоро приеду, чтобы он не думал, что я о нем забыла. И я всю дорогу нервничала, что мой ребенок сидит один в саду с охранником, и мне было стыдно, что я такая ужасная мать, что мой ребенок должен сидеть одинокий с каким‑то дядькой в саду. И как он там себя чувствует ‑ в пустом саду с чужим человеком? И ты представляешь, я примчалась в этот сад ‑ открывает мне дверь охранник, а ребенок мой ‑ довольный и счастливый, с неохотой встает с дивана, на котором он сидел и смотрел с охранником телевизор.

И выходя из сада, он прерывает мое сбивчивое: «Извини, дорогой, так получилось, что мне нужно было задержаться на работе, мне так неудобно…» ‑ совершенно неожиданной фразой:

‑ Ты знаешь, мама, сегодня ‑ самый счастливый день в моей жизни!

‑ Самый счастливый день? ‑ переспрашиваю я, не понимая ‑ в чем счастье‑то?

‑ Я остался один в саду с охранником! ‑ гордо говорит он. ‑ Я вместе с охранником смотрел телевизор! ‑ Так же гордо продолжает он.

И то, как он говорит слово «охранник», ‑ сразу все объяснило. Охранник ‑ это же самый важный человек в детском саду!

‑ Завтра мне будет завидовать весь детский сад! ‑ заявил ребенок, и дочь после этих слов успокоилась. И, рассказывая мне об этом, пораженно говорила:

‑ Я извелась, я вся в чувстве вины, что мой ребенок несчастен, а у него это ‑ «самый счастливый день в его жизни»! До какой степени он другой человек. С другим представлением, с другим отношением!

Они ‑ другие. Они ‑ не мы. У них действительно свои отношения, свои чувства, свои ценности.

‑ Однажды в детстве подружка дала мне обрезки цветной фольги, ‑ рассказывала одна женщина. ‑ Это была настоящая ценность ‑ маленькие пластинки разноцветной жесткой фольги, которую не купишь в магазине. Это было настоящее богатство! Я до сих пор помню замирание в сердце, когда я любовалась разноцветными кусочками, их бликами. Я уже представляла, как украшу звездочками из фольги платье любимой куклы, и она станет принцессой. Как сделаю своим куклам блестящие разноцветные короны, и они станут королевами. Я легла спать с этой мыслью. Но утром не обнаружила на столе своего богатства.

Моя бабушка все выбросила. Она увидела беспорядок на столе у ребенка и навела порядок. И бросила все ненужное ‑ обрезки бумаги, кусочки фольги ‑ в печь.

Я помню горе, которое пережила, узнав, что моего богатства больше нет. Для меня это было горе. Я пережила ощущение настоящей потери и непоправимости случившегося. Я до сих пор помню это чувство утраты и осознание невосполнимости этой утраты. Потому что уже ничего нельзя было сделать ‑ фольги уже нет и взять ее негде.

Это было настоящее горе, и я плакала так, как плачут при настоящем горе. Я обиделась на бабушку. И долго не могла простить ей это «преступление».

Сейчас я понимаю ‑ она была любящей бабушкой и любила меня так, как умела, ‑ заботилась, кормила, наводила у меня на столе порядок. Это она и сделала ‑ выбросив то, что было так дорого мне, но не представляло никакой ценности для нее. Она даже не подумала тогда спросить у меня, что мне тут нужно, что надо оставить. Ей в голову не пришло поинтересоваться, зачем нужны многочисленные обрезки. Ей в голову не приходило, что у меня могут быть мои собственные ценности.

Знаешь ли ты, что ребенок ‑ это другое тело?

‑ Я постоянно воевала с ребенком, пытаясь его накормить, ‑ рассказывала одна мама. ‑ Я знала, что детей надо кормить по часам, что им надо давать полноценное питание, которое включает весь необходимый рацион витаминов и микроэлементов. Я так и кормила ‑ по часам, давая ему разнообразное питание. И он постоянно устраивал мне сцены: то он есть еще не хочет, то он этого не хочет, то того не хочет! Как кормежка, так сплошная нервотрепка! Столько сил мне надо было и терпения, чтобы объяснить ему, что надо есть творожок, или что суп в обед просто необходим, или надо есть тертое яблочко, потому что в нем много витаминов! Я кормила его иногда насильно, через крики и слезы ‑ надо же было его накормить вовремя! И однажды, когда я кормила своего пятилетнего сына яичницей, и он опять отказался ее есть, канюча, что не хочет есть яичницу, терпение мое лопнуло, и я сказала ему: «Не съешь яичницу ‑ я тебе ее сейчас на голову вывалю!» Я просто не знала, что делать с этим его нежеланием есть то, что я ему даю. И я вывалила ему эту яичницу на голову…

‑ Вы не представляете, ‑ произнесла женщина после долгой паузы. ‑ Я знала, что я абсолютно права ‑ ребенок должен есть по часам и должен есть то, что дают ему родители, которые знают, что ему надо есть. Но когда эта яичница‑глазунья стекала по его лицу и он начал плакать, кривя рот в какой‑то унизительной гримасе, я отчетливо поняла, что я делаю что‑то не так. Что так не должно быть. Потому что мое желание его правильно накормить разрушает в нем что‑то более важное. И я не права в моем желании накормить его тогда, когда я считаю нужным, и тем, чем я хочу его накормить. Я впервые вдруг с удивлением подумала, что он ‑ маленький живой человек и с ним так нельзя. Нельзя его насиловать, запихивая в рот еду, которую он не хочет есть, нельзя его так унижать. Мне стало нестерпимо стыдно ‑ он же человек, он же может не хотеть есть яичницу, ‑ я тоже не всегда хочу есть яичницу! Он может хотеть чего‑то другого. Он же другой!…

Они ‑ другие. Они ‑ не мы. Они ‑ другие тела. С другими потребностями, вкусами, предпочтениями в еде. Их другое тело хочет чего‑то другого, совсем не того, что ты считаешь нужным дать этому телу!

Я много раз слышала рассказы родителей о том, как их дети не соглашаются, не хотят есть то, что им дают. Как борются родители за то, чтобы всунуть в ребенка колбасу или котлету, которую он не хочет. Как пытаются накормить его фруктами, в которых столько витаминов, а он их просто выплевывает.

Каждый раз, слушая эти рассказы, обсуждая эту тему на тренингах для родителей, мы все вместе поражались (так видно это было со стороны!) этой противоестественности происходящего. Ну, не хочет это есть ребенок ‑ ну зачем ты его насилуешь?! Ну не съест он эту котлету или это яблоко ‑ что произойдет с его жизнью? Но родители, знающие и умные родители, наполненные знаниями о болезнях, истощениях, авитаминозах, всегда оправдывали свое поведение: «Мало ли что он хочет! Что он знает‑то? Что он понимает? Да его если не накормить ‑ он вообще с голоду умрет!»

Но такие аргументы просто смешны. Потому что еще никто не видел умирающего от голода ребенка, которого родители освободили от своего навязчивого желания «грамотно» накормить. Любой ребенок, которого мы перестаем насиловать, рано или поздно прибегает, говорит: «Есть хочу!» и хватает ту же котлету или яблоко или что‑то другое, нужное ему сейчас, нужное его ‑ другому ‑ телу, и уминает это с большим аппетитом!

Я тоже в свое время, будучи молодой мамой, прошла этот опыт строгого контроля за питанием ребенка, «грамотного» его кормления по часам и с «грамотным» рационом. И меня тоже очень часто раздражал ребенок, который не хотел есть то, что надо было есть.

Моего терпения хватило ненадолго. После одной такой очередной попытки накормить дочь, когда она вся извертелась и изнылась и сидела над тарелкой полчаса, ковыряя в ней ложкой, я сказала:

‑ Вставай из‑за стола, иди гулять. Захочешь есть ‑ придешь!

Больше я никогда не кормила ее по часам. Я знала: пройдет какое‑то время, и она примчится, готовая есть. И всегда сама найдет, выберет ‑ что нужно ей.

Дети действительно сами знают, что им нужно. Они знают, что нужно их организму. Именно потому они могут отдавать предпочтение каким‑то блюдам и отказываться от других. И наши знания и представления о питании для них ничего не значат. Мы не можем знать за другое тело.

Я наблюдала однажды, как папа отрезал два куска молочной колбасы (почти две сардельки!) и сказал шестилетнему сыну: «Это надо съесть!» И ребенок сначала пытался уговорить папу, объясняя, что он не хочет колбасу. Но папа был неумолим ‑ колбасу надо есть! И ребенок мученически, давясь, осилил один кусок. Но папа настаивал на том, чтобы он съел и второй, говоря: «Это твоя порция!» Но разве это была порция ребенка? Это была порция папы! Это были его масштабы, его размеры. И это папе нужна колбаса. Это папа без колбасы не может жить! А детское тело не испытывает никакой потребности в колбасе!

Вот так мы все и «знаем»! И мы впихиваем в них еду, как в гусей, кормим их по часам, как подопытных кроликов. А потом почему‑то у ребенка в пять лет гастрит, в семь лет ‑ колит! Но это закономерно, если его тело постоянно получает не свое, не необходимое именно для этого тела питание. И вынуждено переваривать ненужное, «впихнутое» в него родителями, которые «знают», что ему необходимо!

Несколько лет подряд я пыталась приучить маленькую дочь есть помидоры, которые сама очень любила и считала очень значимыми в рационе питания. Но она отказывалась их даже попробовать. И я читала ей чуть ли не целые лекции о пользе помидоров. Все было впустую. Но, к моему удивлению и раздражению, дочь постоянно ела капусту. Ела в любом виде. Как коза. И это, с моей материнской позиции, тоже было неправильно.

Только позже, когда я вообще изменила отношение к воспитанию ребенка, к самому ребенку и увидела в ней отдельную, другую личность, имеющую право на собственный выбор, я перестала видеть в этом что‑то неправильное. Неправильно ‑ это есть помидоры, которое так нужны моему телу, но не нужны ее телу. И правильно для нее ‑ есть капусту во всех видах, всеми способами приготовленную, которую требует ее организм. Которую она всю жизнь ела. И с удовольствием ест по сей день.

Однажды я прочла про интересный эксперимент, поставленный на маленьких детях.

В игровой комнате, где находились дети двух‑трех лет, установили разнообразные кюветики с едой. Там были всевозможные каши, пюре, соки. Детям показали, как они могут ими пользоваться. И когда ребенок хотел, он подходил и ел. Он мог, пробуя то одну, то другую еду, выбрать то, что ему нравилось. Экспериментаторы вели наблюдения: как часто дети едят, что каждый ребенок выбирает для себя.

И экспериментаторы были поражены мудростью детей. У каждого ребенка оказался собственный ритм приема пищи. Один ребенок испытывал чувство голода через два часа, другой ‑ через три, кто‑то испытывал потребность в еде через четыре часа. (Каково этому ребенку было бы, если бы его «знающая» мама кормила его каждые два часа?!)

Но самое интересное, что каждый ребенок выбирал какие‑то конкретные виды еды, каждый отдавал предпочтение каким‑то своим блюдам. Он как бы создавал для себя свое меню. И это меню оказалось очень рациональным для ребенка. В нем было все необходимое, все необходимые микроминералы, витамины. Каждый ребенок интуитивно выбирал то сочетание продуктов, которое давало именно его телу нужный ему по возрасту и весу набор жизненно важных веществ.

А мы все думаем, что они глупые и ничего‑то не понимают.

Они, может, и не понимают головой, и еще многого не знают. Но они ‑ интуитивны и мудры. Если бы только мы, взрослые, доверялись их мудрости и интуиции!

Много лет назад, когда моя дочь пошла в школу, я долгое время следила за ее осанкой, когда она садилась за стол, чтобы делать уроки. Я постоянно дергала ее ‑ сиди ровно, не наклоняйся, не ложись на стол… Но она ‑ постоянно и неумолимо делала одно и то же ‑ все время искала возможность делать уроки, рисовать или читать лежа на полу или распластавшись на столе. Я воевала с ней несколько лет, будучи абсолютно уверенной, что такая поза ведет к искривлению позвоночника.

Моя война не приводила к «победе». Приходя с работы, я заставала ее в совершенно немыслимых, с позиции правильной осанки, позах ‑ она могла склониться над листом, сидя на коленках, могла улечься грудью на стол или просто ‑ лежать на животе и читать книгу. И в какой‑то момент я сказала ей:

‑ Это твоя спина. Это твой позвоночник. Ты сама за них отвечаешь. Сиди как хочешь, делай уроки как хочешь, но потом не жалуйся!…

Прошло несколько лет. Дочь перешла в десятый класс. В летний молодежный лагерь, в котором она отдыхала, а я работала психологом, приехал известный мануальный терапевт, чтобы проверить состояние позвоночника у всего персонала и у всех детей ‑ более двухсот человек от шести до восемнадцати лет.

Во всем этом лагере нашлось два человека с абсолютно ровной спиной ‑ один воспитатель и моя дочь. У всех остальных, которых, я уверена, «правильно» воспитывали родители (включая и меня!), ‑ обнаружилось искривление позвоночника.

Я вначале была поражена этому, но потом, подумав, поняла ‑ именно так и должно было быть. Те естественные позы, которые принимала дочь, когда читала или делала уроки, и давали телу возможность оставаться расслабленным, гармоничным. Когда оно уставало в одном положении, оно меняло положение. А насильственная осанка, когда ребенок должен сидеть ровно, не сгибаясь, неминуемо приводила к усталости, к желанию согнуть спину, к неправильному перераспределению нагрузки на позвоночник.

Я часто вспоминаю об этом случае, когда говорю родителям, что ребенок ‑ существо очень мудрое и тонко чувствующее. Что нужно и можно доверять этой чистоте и внутренней мудрости ребенка, а не решать за него, что ему нужно и что для него правильно.

Знаешь ли ты, что каждый человек должен прожить свою жизнь?

‑ Я воспитывала детей одна, я всегда их контролировала, и они у меня были нормальными детьми! ‑ сказала одна мама.

‑ А в чем была их нормальность? ‑ поинтересовалась я.

‑ Ну, они слушались меня, подчинялись моим требованиям! ‑ ответила мама. ‑ А теперь они перестали меня слушаться и стали жить так, как сами хотят…

‑ И это ‑ ненормально? ‑ уточнила я. ‑ Если человек начинает жить так, как хочет сам, не слушая других, ‑ это ненормально?

‑ Ну, ‑ растерянно ответила мама, ‑ рано им еще жить так, как сами хотят…

‑ А сколько им лет?

‑ Одной восемнадцать, другой ‑ шестнадцать…

‑ А когда же придет для них пора жить так, как они сами хотят? ‑ с любопытством спросила я.

‑ Ну, попозже… Пусть сначала выучатся, на ноги встанут… Пусть сначала замуж выйдут…

‑ То есть рядом с мужем или уже с ребенком они смогут начать жить, как сами хотят…

‑ Ну, не знаю, ‑ растерянно ответила мама. ‑ Ну что же им, сейчас, что ли, разрешить ‑ жить, как они сами хотят?!

Для многих родителей этот вопрос ‑ один из самых трудных.

Когда разрешить ребенку жить, как он сам хочет?

Вообще ‑ надо ли разрешать ребенку жить, как он сам хочет?

Как будто бы они не понимают (а они зачастую действительно не понимают!) что ребенок должен, обязан проживать свою собственную жизнь! Потому что это ‑ другой, отдельный от тебя человек. И ему нужно проходить свой опыт жизни.

Я на примере своей жизни знаю, как родители советуют ‑ иногда настаивают, ‑ с кем ребенок должен дружить. Они‑то знают, мол, какие друзья нужны ребенку! Они только почему‑то не знают, не понимают, что каждый уникальный человек должен пройти свой, уникальный именно для него опыт общения с другими людьми. Каждому человеку нужны его партнеры ‑ для прохождения своих, именно ему необходимых уроков.

Я всегда наблюдаю удивление взрослых людей, которые на тренинге «Мужчина и Женщина» обнаруживают вдруг кучу закономерностей, скрытых и неосознанных, в выборе своих партнеров по жизни. Они изумляются, видя свои сценарии, свои повторы в выборе определенных людей, которые привлекали их, согласно их неосознанному запросу.

И эти взрослые, которые и себя‑то не понимают, ‑ считают, что понимают, «знают», какой опыт и какие друзья нужны их детям!

То, что ребенка влечет к определенным людям, детям, должно вызывать интерес родителей. Должно наводить на размышления: что он там находит, чего ему недостает дома, что он там получает? Но никак не должно вызывать запрет!

В моем детстве родители подталкивали меня к дружбе с двумя хорошими девочками. А меня влекла третья ‑ совсем «нехорошая» с позиции моих родителей.

Те две девочки были правильными, чинными, как куклы. Как и я сама ‑ послушная и воспитанная девочка. А третья была живая, озорная, громкая. И как влекла она меня ‑ меня, у которой уже и в помине не было этой живости и громкости. Не помешай мне дружить с ней ‑ я бы тоже набралась у нее того, чего мне так не хватало, ‑ смелости, уверенности.

Но разве хоть один «знающий» родитель захочет, чтобы его ребенок этого набрался?! Ему же удобно, когда ребенок спокойный и послушный!

Вот мы и дружили, и ходили три рохли ‑ три хорошие девочки в одинаковых наглаженных форменных платьицах. Как говорится, без слез не вспомнишь!

И я сама, уже будучи мамой, отследила однажды, как подталкиваю дочь к дружбе с примерными, воспитанными девочками из хорошей семьи. (Помните, теми, которые однажды просто взбесились, когда мама оставила их одних без своего постоянного контроля!) Я ведь тоже уже знала ‑ какие друзья нужны моей дочери!

Только постепенно, становясь мудрее как личность и как мама, я начала позволять ребенку самому выбирать себе друзей, понимая, что ее потребности в росте, в опыте требуют именно таких людей рядом с собой. Важно только ‑ помочь ей и мне самой осознать, что же так привлекает ее в этих людях, так, чтобы можно было компенсировать это в наших отношениях.

Я тоже как мама долгое время находилась в иллюзиях мощного знания, что ребенка надо оберегать от жизненного опыта, следить, чтобы как можно дольше ребенок не столкнулся с чем‑то негативным. А для этого ‑ контролировать его постоянно.

Мои иллюзии исчезли в один миг.

Однажды, когда я как психолог школы вместе с детьми, среди которых находилась и моя дочь, была в загородном лагере, произошел один случай.

Дочери было четырнадцать лет, она была уже сформировавшейся девушкой, за которой ухаживали мальчики. Один из таких ее поклонников приводил меня просто в родительский ужас.

Это был выпускник, взрослый парень (уже одно это должно не понравиться маме четырнадцатилетней дочери!). Но он еще был на нехорошем счету в школе. С позиции знающих учителей, это был неправильный мальчик: всегда свободный, уверенный, спорил с учителями, поэтому плохо окончил школу. И работал (о, ужас!) в казино ‑ крупье! И чему хорошему может научить девочку этот молодой мужчина!

Моя дочь ему очень нравилась, меня это серьезно беспокоило. И я держала ситуацию под контролем, поскольку дочь была на виду в школе, и я «знала» ‑ чем она живет после школы.

И вот сюда, в загородный лагерь, в лес, в удаленное от цивилизации место, вдруг приезжает этот парень. Приезжает, как приезжали туда многие выпускники школы, которые любили и сам лагерь, и все мероприятия, которые в нем проходили.

Увидев его днем у здания столовой, я похолодела, решив, что моей дочери грозит опасность. Приехал этот взрослый ловелас ‑ ну как тут, в этих условиях можно проконтролировать ребенка? Я не могла следить за дочерью постоянно, потому что работала в этом лагере, и у меня была куча обязанностей. Да и жила она в другом корпусе. Ну не следить же мне за ней весь день и не сторожить ее всю ночь!

Но я была хорошей мамой, я разыскала дочь, вытащила ее с каких‑то занятий и подробно проинструктировала: никуда с этим парнем не ходить, кроме как по освещенным аллеям этого лагеря. В лес не удаляться. К реке не ходить. Вообще наедине не оставаться. Потому что он взрослый, опасный и до добра не доведет!

День прошел спокойно. Дочь то тут, то там мелькала с ребятами, чем‑то увлеченная. Осталось только ночь пережить, думала я, зная, что утром этот парень уедет в Москву.

После отбоя мы с другими учителями прошли по корпусам, удостоверившись, что все дети на местах. Я зашла в палату своей дочери в последнюю очередь. Она готовилась ко сну. Я пожелала ей спокойной ночи и ушла к себе в корпус. За моей спиной дежурный учитель закрыл корпус на ключ. Все было в порядке. Все было под контролем.

Утром я встретила свою дочь за завтраком в столовой.

‑ Как спала? ‑ поинтересовалась я.

‑ Ой, мама, ты знаешь, я почти не спала! ‑ начала тараторить она. ‑ Ты знаешь, пришел Сергей, стал звать меня гулять. А корпус‑то закрыт ‑ выйти‑то я не могу, ‑ говорила дочь, уплетая кашу, а я потрясенно ее слушала. ‑ Ну, пришлось мне вылезти в окно…

‑ Ты вылезла в окно? ‑ переспросила я.

‑ Ну да! ‑ кивнула дочь головой. ‑ Корпус‑то был закрыт!

‑ Но зачем же ты вылезла в окно? ‑ возмущенно сказала я.

‑ Так я тебе и говорю, ‑ как глуховатой и непонимающей ответила дочь, ‑ что корпус‑то был закрыт, а я‑то хотела пойти погулять, ну мне и пришлось вылезти в окно…

Дальше я, потрясенная, только слушала ее.

Как они пошли гулять, как сначала они дошли по аллее до столовой, но потом он сказал, что тут гулять неинтересно, и они пошли в лес и дошли до реки…

‑ До реки… ‑ только и промямлила я.

Река была очень далеко. Туда точно уж не попадал никакой свет, и там уж точно не было никаких тропинок и дорожек, по которым я разрешила гулять…

А она все рассказывала, как они сидели на лавочке и как он пытался ее поцеловать, а она не далась, а потом им надоело там гулять и они пошли к нему в комнату (!)…

Тут, она, наверное, что‑то такое увидела на моем лице, что успокаивающе сказала, что там был еще его друг (думаю, мое лицо не изменилось в лучшую сторону!), и там была еще одна девочка, а потом они играли в карты, а потом они легли спать…

‑ Зачем ты у него в комнате легла спать! ‑ только и смогла произнести я.

‑ Ну так корпус же закрыт! ‑ с досадой на мое непонимание сказала дочь, и я замолчала, слушая только, как неудобно им четверым было спать поперек одной кровати. И поэтому толком никто не спал, поэтому она сейчас пойдет спать…

У меня не было слов. Никаких!

У меня не было даже возмущения.

Не было обиды на бестолковость моего ребенка.

Я поняла в ту минуту простую истину: если ребенку надо получить свой опыт ‑ он его получит, как бы ты его ни прятал, ни контролировал. Потому что ему ‑ надо получить свой опыт!

И это ‑ на долгие годы успокоило меня как мать. И какие бы поступки ни совершал мой ребенок, я всегда понимала ‑ ребенку нужен именно этот опыт, чтобы что‑то понять в жизни, чтобы сформировать какое‑то представление о людях или возможностях.

Это желание пройти свой опыт ‑ естественно и закономерно. Важно только ‑ быть рядом с ребенком в этом его опыте. Быть рядом, чтобы помочь осознать его, пройти без особых болей и потерь.

Важно довериться ему в прохождении своего опыта, а не решать постоянно за него, лишая возможности проживать свою собственную жизнь.

‑ Я хочу, чтобы мой ребенок вырос звездой, я все для этого сделаю! ‑ говорила мне одна мама.

‑ А твой ребенок хочет быть звездой? ‑ спросила я ее.

Она удивилась моему вопросу.

‑ Как он может хотеть или не хотеть? Кто его спрашивает?

Ну, конечно же, мама лучше «знала», что нужно ее ребенку.

А я подумала о людях, которых знала в своей жизни, которых тоже родители готовили в звезды. Актер, который так и не стал звездой, потому что просто не мог ею быть. Он так любил природу, животных, мог бы, если бы ему позволили, стать собой ‑ ветеринаром, или лесником, или экологом. Но с детства мама таскала его (другого слова я не подберу!) по театральным кружкам, внушая ему, что он будет звездой.

‑ Она у меня не состоялась, ‑ грустно сказала как‑то одна мама о своей дочери.

‑ Почему не состоялась? ‑ удивилась я.

Я знала, что девушка уехала в другой город, где самостоятельно нашла работу, снимала квартиру, обеспечивала себя.

‑ Она не состоялась так, как я хотела! ‑ сокрушенно сказала мама.

И опять ‑ мы‑то лучше знаем, как должны состояться наши дети!

‑ Вы меня воспитали интеллигентным мужчиной, а я хочу быть настоящим мужчиной ‑ сказал один уже выросший сын своей матери. И пошел работать на кафедру патологоанатомии. Мама ночами плакала, оттого, что ее сын так «состоялся». Но он стал настоящим мужчиной, как хотел сам.

‑ Ты меня в детстве на бальные танцы водила и растила пай‑мальчиком, ‑ укорил одну маму ее взрослый сын, ‑ а меня теперь бьют по роже, а я ответить не могу!…

Не дай нам Бог услышать такие упреки!

Поиск по сайту: