Формируем образ «Я»

Мама тащит маленького ребенка за руку.

‑ Отпусти меня! ‑ требовательно говорит ребенок. ‑ Не видишь ‑ человеку больно!

Он знает, что он ‑ ЧЕЛОВЕК. Он чувствует себя ЧЕЛОВЕКОМ. Большим, важным, ценным.

‑ Чего ты меня за руку держишь, как маленькую! ‑ громко говорит девочка лет четырех папе, стоящему с ней в магазине в очереди.

‑ Я тебя держу, как большую, ‑ весело отвечает ей папа. Но девочка так же серьезно отвечает:

‑ Больших за руку не держат!

Она знает, она уверена, что она ‑ большая. И что больших ‑ не держат за руку. Потому что они ‑ БОЛЬШИЕ.

Дети изначально уверены в своей величине и значимости. В своей «хорошести». До той поры, пока мы не разрушим эти их представления о себе.

Мы говорим им это напрямую. Мы рассказываем им, что они ‑ неорганизованны или неумелы. Что они маленькие и должны слушаться. Что они слабенькие и могут заболеть. Мы называем их неряхами или бестолочами. Лентяями или тупицами. Мы делаем это по‑разному ‑ кто‑то мягко объясняет ребенку, что он неорганизованный или ленивый. Кто‑то ‑ жестко, резко оценивает, даже оскорбляет ребенка.

«Моя мама называла меня в детстве „кусок паскудины“, ‑ рассказывала одна женщина. ‑ Я тогда не понимала, что такое „паскудина“, и плакала, что я ‑ даже не целая паскудина…»

Мы говорим детям, кто они, какие они ‑ косвенно, интонацией, взглядом передавая истинную информацию, отношение к ребенку, которая содержится в словах. Они считывают с нас информацию о себе, которая просто написана на наших лицах, слышна в наших интонациях.

Если ты считаешь своего ребенка бестолочью, то простая просьба после школы зайти к бабушке и купить ей по дороге хлеб, превращается в издевательски‑унизительное: «Зайдешь после школы к бабушке (и при этом взгляд, как на бестолочь, и интонация сомневающаяся, способен ли он понять!), ты слышишь, что я тебе говорю? Зайди к бабушке и хлеб ей принеси, понял? Ты понял или нет?» (а за этим звучит: «Бестолочь, тебе сколько раз повторять надо, все равно ведь забудешь!»)

И все психологические защитные механизмы ребенка после этого унижающего, не верящего в него обращения обязательно включатся, и ребенок просто забудет, выкинет из себя всю эту неприятную унизительную ситуацию и вместе в ней всю информацию ‑ куда зайти, зачем. И после школы забудет зайти к бабушке или забудет принести хлеб. Как и предсказывала мама, не верящая в своего ребенка. И получит от мамы ‑ я так и знала! И ощущение себя ‑ бестолкового, безответственного, которое она на самом деле ему и передала в своем обращении к нему.

Я помню, как смеялись мы рассказу одной молодой женщины из ее детства, как мама спрогнозировала все ее поведение. Однажды ее контролирующая, строгая мама отправила ее к бабушке на другой конец деревни за молоком и сметаной.

‑ Был холодный зимний день, ‑ рассказывала женщина, ‑ земля была покрыта наледью. «Смотри, осторожно, ‑ сказала мама, ‑ не разбей банки! Да не беги, под ноги смотри, а то поскользнешься и разобьешь банки! Знаю я тебя…»

Под эти позитивные, «верящие» в нее напутствия девочка и пошла к бабушке. Взяв литровую банку сметаны и банку молока, она пошла обратно.

‑ Я шла быстро, весело, мотая этими банками, прокатываясь на скользких местах, как вдруг вспомнила, что говорила мне мама! Я же могу упасть и разбить банки! И я стала идти осторожно, медленно, ощупывая ногами каждый кусочек дороги, чтобы не упасть, и бац ‑ неожиданно упала! И банка молока так и треснулась о землю… Я поплелась домой, уже зная, что мне скажет мама… Но настолько живуч во мне был мой ребенок, веселый, озорной, что я в какой‑то момент опять увлеклась и шла, весело помахивая банкой сметаны и каталась на ледяных дорожках. Так я дошла до дома и, уже поднимаясь на скользкое крыльцо дома, я вдруг опять вспомнила мамины слова ‑ я же могу упасть и разбить банку сметаны! И в ту же минуту я поскользнулась и упала, разбив банку сметаны прямо о крыльцо… Все получилось именно так, как говорила мне мама…

Мы видим их бестолковыми или неорганизованными, ненадежными, на которых нельзя положиться. Мы видим их не способными что‑то сделать. Поэтому и интонации наши передают наше видение. И взгляды наши передают эту информацию. Но какой другой была бы и интонация, и взгляды, и слова, если бы мы видели в ребенке уважаемую личность, сильного, способного, заботливого и внимательного ребенка!

Если я уважаю личность ребенка, я могу спросить: «У тебя будет время после школы? Было бы замечательно, если бы ты смог зайти к бабушке, купить ей хлеб». И я не буду давать сто инструкций. Потому что отношусь к ребенку с позиции ‑ он умный, самостоятельный, он все сделает правильно, ему можно доверять.

Мы так часто даем им информацию о том, что они не такие, неправильные, даже не замечая этого, когда сравниваем наших детей с другими детьми, с собой в детстве. Мы идеализируем свое детство, старших детей, других детей.

‑ Когда я была маленькой, мне мама по пять раз не повторяла… (С трудом верится, а если и так ‑ что хорошего было в этой детской послушности?!)

‑ Твой брат никогда так не делал… Он учился на одни пятерки! (Чистое вранье!) ‑ Он всегда убирал игрушки! (Еще одно вранье!)

‑ Ему не нужно было напоминать, чтобы он вечером собирал портфель (Опять неправда, или ‑ несчастным же он был ребенком, если был таким солдафоном!)

‑ Вот дочь Веры Петровны никогда не сядет смотреть телевизор, пока не сделает уроки… (Как ты можешь это знать?)

Мы делаем это с самыми благими намерениями ‑ на примере других детей научить ребенка порядку, сделать его лучше. Но у ребенка от таких сравнений не в его пользу появляется ощущение, что он какой‑то урод ‑ не учится так, как другие, не помогает, не убирает… Во всем он хуже других. Бестолочь, одним словом. И никакого от него толку.

Наше отношение к детям и делает их такими, какими они становятся. Наша вера или неверие в них, наше видение их такими, какими мы выбираем их видеть (пусть и неосознанно!) формируют их новый образ себя. Новый, иногда худший, чем тот изначально позитивный образ себя ‑ хорошего, способного, значимого, большого человека.

Однажды я наблюдала такую сцену в первом классе школы, присутствуя на показательном уроке, который проводила опытная, заслуженная учительница.

Шел урок математики. Я сидела на последней парте, наблюдая, как ведет урок учительница. Я сидела рядом с мальчиком, который старательно писал то, что говорила учительница, внимательно слушал. В какой‑то момент урока все перешли к решению примеров.

‑ Кто решит все примеры, поднимите руки, ‑ сказала учительница.

Я, сидя рядом с этим мальчиком, наблюдала, как он правильно сосчитал все примеры, которые были написаны на доске. Он сделал это первым, когда все остальные еще считали и писали. Он положил ручку. Но ‑ не поднял руки.

‑ Ты чего руку не поднимаешь? ‑ шепотом спросила я его. ‑ Ты же все правильно решил!

Мальчик как‑то неуверенно, робко поднял руку. И в тот же момент ‑ получил за это.

‑ Петров, ‑ как‑то презрительно сказала учительница, ‑ ты еще и руку поднимаешь!

Ребенок тут же, как бы обжегшись, опустил руку. Опустил голову.

‑ Нет, дети, вы только посмотрите, ‑ назидательно сказала учительница, ‑ Петров еще и руку поднимает!

Все дети оставили работу и посмотрели на Петрова. Посмотрели ‑ с любопытством, с осуждением, с презрением. Так, как и хотела того учительница. Ни в одном взгляде ребенка я не увидела хотя бы сочувствия. Все уже знали, кто такой Петров. И действительно, как он мог еще и поднимать руку!

А я подумала, что так вот и убивают, забивают ‑ только словами. И дети такие ‑ забитые словами, уже разрушены, раздавлены этими словами. И нет уже того ребенка, которым он когда‑то был, ‑ славного, открытого, смышленого. Есть какой‑то урод, придурок. Петров, одним словом…

Позже, находясь в одной школе первого сентября на торжественной линейке, я услышала как учительница 1 «Г» класса, отходя от группы учителей к своим детям, сказала иронично:

‑ Пойду к своим говнюкам…

И учителя только усмехнулись ей вслед. А чего, действительно, ‑ ведь все знают, что это в классы «А» и «Б» отбирают лучших детей, а в «Г» ‑ остальных, кто послабее.

А я с ужасом подумала: «Это они первого сентября, даже когда она их еще и не видела, не узнала, уже „говнюки“, а что с ними будет спустя неделю, месяц, год? Есть у них шанс быть умными, прекрасными, славными детьми?»

А как возмущались родители на одном из тренингов, когда я рассказала им эту историю! Возмущались тем, как неправильно относятся учителя к их детям! Как унижают и разрушают их личности!

‑ А вы ‑ правильно относитесь к своим детям? Вы ‑ не унижаете и не разрушаете их личности? ‑ спросила я родителей. И вмиг возмущение как рукой сняло. И наступила тишина. Потому что ‑ и унижают, и разрушают родители. И уничтожают тот прекрасный образ ребенка, который присущ самому ребенку. И делают это задолго до того, как ребенок пошел в школу. Так что часто учителя уже получают готовых «говнюков», «уродов» и «придурков». Но ‑ как заметны учительские ошибки! И как незаметны свои!

Часто, общаясь с родителями, выслушивая их перечни претензий к детям, я думала: два родителя ведут себя по отношению к ребенку как судьи на соревнованиях. Постоянно оценивают его, как оценивают, например, выступление гимнаста. Каждый оценивает выступление ребенка. У каждого ‑ свои критерии оценки. И каждый ‑ вечно недоволен ребенком. Ребенок не так повернулся, не так стал, не то сказал, не то сделал. И в этих оценках так мало позитива! Потому что нет задачи у судей оценить позитив, успехи, достижения. Есть задача увидеть недостатки, недочеты ‑ и сообщить об этом ребенку.

Эти оценки и формируют образ ребенка. И как может этот образ быть положительным, позитивным, ярким, сильным, если оценки ‑ негативны?!

Каждое наше слово, обращенное к детям, становится информацией о них.

Мы можем сделать большого ребенка беспомощным младенцем. Мы можем вырастить малыша богатырем. Мы можем сделать ребенка своим помощником. А можем ‑ бездельником и тунеядцем.

Слова все сделают сами. Само звучание слова, его смысл ‑ проявит в ребенке то, чего это слово коснется в нем. Бесенок у тебя растет ‑ или живой мальчик. Шалун ‑ или хулиган. Красавица ‑ или вертихвостка.

Наше отношение к ним, выраженное словами, покажет им, кто они и чего от них можно ждать. Мы, взрослые, не очень‑то и скрываем свое отношение к ним, говоря:

‑ Ничего хорошего из тебя не получится…

‑ Нет, ну какая оторва растет…

‑ Опять напакостил! Сладу с тобой нет!

‑ У других дети ‑ как дети, а ты!…

‑ Чувствую я ‑ не выйдет из тебя толку!

‑ Разве от тебя чего хорошего дождешься!

Мы так боимся, что вырастает что‑то уродливое, плохое, что в результате получаем это. И потом искренне удивляемся ‑ как же так получилось?!

‑ Кого ты хочешь вырастить, ‑ часто спрашиваю я родителей, ‑ талант или бестолочь?

‑ Конечно, талант! ‑ горячо отвечают мне родители.

‑ А как часто ты говоришь ребенку, что он талантлив, что он смышленый, интересный, неординарный? Как он узнает о себе, что он способный, творческий, если видишь ты в нем лишь неорганизованность и неряшливость?

‑ В общем, как вы яхту назовете, так она и поплывет… ‑ резюмировал один папа наш разговор на тренинге, посвященный тому, как мы своим отношением к ребенку, видением его и создаем реальный образ самого себя и его реальное поведение.

А я в ответ на эти слова вспомнила о двух своих персидских котах, имена которых действительно полностью определили и их характер, и их поведение.

Мы долго не могли выбрать, кого из предложенных нам котят оставить ‑ рыжего кота или дымчатую кошечку. Потому и оставили их двоих. И имена им придумали ‑ Цезарь и Клеопатра. Но только в процессе их жизни Цезарь так и остался Цезарем. И вырос в королевского, статного, роскошного кота. А Клеопатра (потому что «долго» было ее так называть) тут же превратилась у нас в Клепу. И стала она расти Клепой. И выросла Клепой ‑ маленькой, шустрой, шкодливой, ничем не примечательной кошечкой, совсем не царственной особой. И поразительно было, как имя передало, вырастило некую суть, которую оно и выражало!

И часто, размышляя о детях, о том, как они становятся такими, какие есть, я думаю: Бог, создавая этого ребенка, создавал совершенство. Несовершенство из него делают люди. Делают неосознанно, не желая ему зла. Просто так его воспитывают. Так к нему относятся. Так его называют…

Вот одна из поразивших меня сцен, увиденных на улице.

Мама протягивает ребенку, лежащему в коляске, бутылочку воды и говорит, радостно, громко, назидательно:

‑ Пей, алкоголик! Пей…

И видя, с какой жадностью ребенок начал сосать из бутылочки, так же громко, радостно констатирует:

‑ Ну что, алкоголик, никак не напьешься… Пей, пей, алкоголик!…

Как говорится ‑ без комментариев…

Поиск по сайту: