Эволюция?

Из сказанного должно быть очевидно, что я выступаю за движение вперед, за изменения к лучшему. Но в каком направлении двигаться? Начну с методов исследования, потому что убежден: эмпирическое исследование - основа дисциплины (должно быть основой).

На словах широко признается идея, что методы количественного и качественного исследования нуждаются в воссоединении и что серьезная подготовка в обеих областях должна стать нормой социологии. Также широко признано, что пора от слов переходить к делу. Но с чего бы начать?

Если начать с обучения количественным методам, надо отбросить распространенные предубеждения, что (а) количественные методы трудны и (б) студенты отказываются их выбирать. Конечно, если представлять количественные методы сложной заумной материей, разобраться в коей могут лишь уникумы с выдающимися математическими способностями, то выбирать не будут. А много ли преподавателей количественных методов начинают курс с ободрения студентов, что количественное исследование - не столь трудная вещь и от него можно даже получать удовольствие? Стоило бы попробовать. Отчасти проблема в том, что количественное и качественное исследования превратились едва ли не в отдельные дисциплины, при этом количественное исследование - удел элитного меньшинства. Но любыми способами нам нужно расколдовать количественное исследование и сделать его более доступным (ибо в нем нет почти ничего сложного).

В то же время, обучая качественному исследованию при необходимой опоре на личные переживания, нужно выйти за рамки рефлексивного рассказывания историй. Нужно более амбициозно подойти к разнообразию методов и требовать больше воображения и большей тонкости анализа от наших студентов (да и, к слову сказать, от многих профессионалов, практикующих качественные искусства). Полуструктурированное интервью с промышленным размахом поставили на поток, но это лишь один метод из многих, причем не самый интересный. Качественное исследование нужно дерутинизировать и восстановить весь спектр применения его возможностей на практике, а не читать курс исключительно ради зачета.

стр. 18

Наконец, в количественном и в качественном исследованиях на уровне поствузовского образования нужно предотвратить упрощение аспирантских исследований, которые штампуются как калоши из-за финансовых нормативов и тупых, хотя и благонамеренных чиновничьих интервенций вроде санкций за защиту диссертации не в срок. От аспирантов нельзя ждать ярких, интересных, небанальных работ, если ориентировать их на шаблон, по которому надо сверять необходимый для защиты минимум интервью, анкет и времени, затраченного на наблюдение: два параграфа с обзором литературы, один параграф о методах, три параграфа о результатах и один параграф - их обсуждение.

В принципе сформулированные пожелания к методам реализовать можно (правда, скорее всего, не так, как хотелось). Менять социальную теорию много трудней. По сути, её нужно поставить на службу эмпирическому исследованию, переформатировать под эмпирическое исследование, лишить ее солипсическую активность автономии и высокого статуса. Если в этом предложении кто-то увидит попытку избавиться от "социальной теории", пусть так. Интеллектуальная стратосфера не лучшее место для социологии: наша миссия заключается в участвующем наблюдении за перипетиями повседневной жизни, в подробном документировании поведенческих образцов среднего радиуса охвата, в идентификации и интерпретации эмерджентно возникающих трендов в процессах институционализации и их исходов. Нам нужно "пачкать" руки в эмпирике, а свойственная нынешней социальной теории интеллектуальная брезгливость для этих задач не годится.

Таких перемен мы едва ли добьемся: видные социальные теоретики по своей воле не сдадут своих позиций; институциональную инерцию трудно преодолеть; университет, только что потратив небольшое состояние на привлечение социального теоретика с международной известностью, едва ли отнесется к этой идее сочувственно; судя по каталогам издательств и журналам, этот рынок процветает. Почему он - рынок - не обвалился, ответ может стать предметом интересной диссертации. Обсудить его в научном сообществе определенно нужно, несмотря на сомнения (памятуя, что Ч. Р. Миллс не смог ничего изменить): можно ли с этим что-нибудь сделать? Вряд ли нужно делать вид, что мы здесь до сих пор чего-то не знаем.

Еще одна проблема. Если верно, что социология в самом деле не развивается из-за отсутствия радикально значимых эмпирических открытий, - которые можно было бы сделать, проводя новые эксперименты или используя новые исследовательские технологии, - как ее можно или нужно двинуть вперед? Если смотреть реалистично, современная социология прирастает знанием, либо исследуя то, что ранее игнорировалось (атеизм - пример важного социального феномена, который ждет своей социологии), либо, наблюдая и участвуя в изменении человеческого мира (примером служит глобализация). Однако так было не всегда. За первые 60 лет своей истории молодые дисциплины - социология, социальная антропология и другие - пережили период плодотворнейшего развития в теории и методологии и консолидировались как ориентированные на практику интеллектуальные предприятия. Этот период завершился в 1960-е гг. Помимо феминизма, после 1960-х гг. мы не видим ничего, кроме регулярных и безуспешных попыток изобрести "теоретическое колесо".

Если мы хотим отказаться и от погони за иллюзорной новизной, и от солипсического чуждого эмпиризму теоретического величия, нужно свыкнуться со скромной идеей: у нас есть целый инструментарий базовых концептов и методов, чтобы документировать и анализировать человеческий мир в его изменении. В этом свете социология предстает интеллектуально острым и методологически сильным аналитическим и критическим комментарием человеческого мира и его изменений, неоценимым вкладом в историческую летопись. Нельзя сказать, что такое будущее отвечает чаяниям каждого, но, по меньшей мере, оно было бы отмечено добродетелями интеллектуальной добросовестности и практицизма. Кроме того, оно могло бы воодушевить нас на общение с публикой более тесное, чем нам это до сих пор удавалось.

стр. 19

Принять такой подход совсем не есть отказ от развития теории и методов. Я говорил, что вопросы социальной онтологии - о природе феноменов, которые социология считает своей исконной территорией - в гламурном мире международной социальной теории задвинуты на задний план. В будущем социологии, которое я пытаюсь вообразить, нам нужно заново пересмотреть принятые без рефлексии понятия "общество", "социальная структура", "социальные группы". Возьмем пример "социальной структуры", одно из фундаментальных часто употребляемых понятий в лексиконе профессионалов. Его базовая идея, как метафора, взята то ли из биологии, то ли из архитектуры. Но что такое "социальная структура"? Что это понятие на деле означает? На эти вопросы можно найти массу ответов, но многие не ясны, и ни с одним из них нельзя согласиться, что весьма примечательно и не может не вызывать беспокойство о дисциплине, претендующей на серьезное к себе отношение. Поскольку понятие социальной структуры применяется повсеместно и некритично, оно стало совершенно бессодержательным и бесполезным, изменить тут что-то очень трудно. И все же нужно хотя бы начать разговор о том, как разработать пригодную для эмпирического исследования онтологию человеческого общества, которая переводилась бы на язык наблюдаемых повседневных реалий человеческой жизни и опыта, а не на язык метафизики "социального".

Другая основополагающая идея социологии, настойчиво требующая нашего внимания, - это избитое различение между социальной конструкцией и природой. Идея социального конструирования была в самом сердце социологического предприятия с самых его истоков - имена Маркса, Дюркгейма, У. Томаса сразу приходят на ум - и, возможно, стала наиболее значимым достижением социологии, ее величайшим даром публичному дискурсу, политике и культуре. Если мы хотим защитить это наследие, нам нужно критически рассмотреть идеологические фильтры и шоры, мешающие признать, что некоторые аспекты человеческого поведения, которыми интересуется социология, не есть целиком результат социального конструирования. Если мы хотим отстоять ценность социального конструктивизма, мы должны спокойно признать его границы. Это трудно, хотя бы в силу высокой политической чувствительности к вопросам гендера, инвалидности, сексуальности и т.п., но не невозможно. В награду мы получим надежный социальный конструктивизм, которому не нужно будет ни извиняться за себя, ни закрывать глаза на какие-то неудобные истины (в частности, касающиеся тела).

Наконец, последняя область, которая ждет теоретической работы: нам нужно свыкнуться с непредвиденностью и вероятностными аспектами человеческой жизни. И в теории, и по существу мы заняты поиском образцов [patterns]: это - фундамент научного предприятия (и основной принцип человеческого познания). Но в мире человека, быть может, больше места для вероятностных событий, чем мы думаем, даже больше, чем в мире природы. Проблема здесь в том, что от нас ждут (другие, да и мы сами) открытия образцов, желательно хоть с какой-нибудь предсказательной силой. Однако есть риск, что в процессе поиска образцов мы мысленно укладываем человеческий мир - и себя, аналитиков этого мира - в прокрустово ложе.

Из сказанного следует, что нужно учиться общаться с как можно более широкой публикой. Отчасти эту проблему можно решить, упростив стиль социологического письма, следуя заветам Ч. Р. Миллса. Но это не все. Почему мы благодушно наблюдаем, как книги, написанные психологами, экспертами по менеджменту, экономистами и прочими, продаются в аэропортах? То, что в аэропортах есть аудитория, подтверждается тем, что "Фрикономика" Левитта и Дабнера стала в 2007 г. бестселлером; книгу, которую рекламировали как "диссидентскую экономику", точнее сказать, как упрощенную - на самом деле, и не очень высокого качества - социологию и социальное исследование. Многие социологи могли бы написать лучше. Что мешает такому участию в общественной жизни? Или у социологии менее позитивная идентичность бренда, чем у психологии и экономики? Если так, это странно, потому что, несмотря на претензии, предсказательная сила психологии и экономики на поверку не раз ока-

стр. 20

зывалась весьма скромной. Социологии непременно нужен маркетинг. Или мы боимся уронить профессиональную репутацию среди коллег, если покинем башню из слоновой кости? Если так, за социологию грустно. Или мы просто не придаем значения общественному участию? Не знаю ответов, но вопросы задать надо.

В заключение. Я намеренно и по необходимости предельно обобщал. За обобщениями, как и за критикой современной социологии, стоят многие и многие социологи, практикующие собственные версии социологии, которую я отстаиваю. В противном случае не было бы предмета для разговора, потому что битва была бы уже проиграна (пока это не так).

Эта битва, можно сказать, идет не ва-банк. У меня нет особого желания, чтобы, например, социальные теоретики просто исчезли; или, по крайней мере, не все. Однако для меня бесспорно, что социальным теоретикам следует (а) стать интеллектуально более демократичными в том, что и для кого они пишут; (б) последовательнее принять эмпирическую установку по отношению к человеческому миру; (в) начать относиться к себе менее серьезно. В конце концов, социальная теория - всего лишь социальная теория, и многое из того, что в ней сделано, со временем просто исчезнет, подвергнется грызущей критике марксовых мышей (и их цифровых аналогов). А эмпирические богатства социологии будут читать, хотя бы как исторические летописи.

Упоминание истории напомнило о предмете, который я не затронул, но который тоже заслуживает упоминания. Социология возникла, как попытка понять тектонические социальные изменения XIX в.: индустриализацию, массовую миграцию, урбанизацию, секуляризацию и др. Говоря иначе и рискуя впасть в смертный социологический грех реификации, социология - это попытка со стороны модерна самопостижения и саморефлексии. Поэтому зачарованность модерна социальной теорией и понятна, и полностью оправданна. Однако мы постепенно удаляемся от интеллектуальных оснований в истории, принимавшихся пионерами социологии как данность. Социология без чувства истории - плохая социология, и гальванизирование новизны, о чём я говорил выше, - один из её недостатков. Нам нужно вернуть социологию на твердую историческую почву и хорошо помнить собственную интеллектуальную историю.

Последнее. Мою жесткую критику "нормальной науки" социологии за ее сегодняшнюю одержимость социальной теорией можно понять так, будто я говорю, или подразумеваю, что настоящий корень проблемы - ограниченность и застой нормальной науки. Я так не думаю, и потому представил позитивный проект с фокусом на эмпирику нормальной науки социологии, который скромен в амбициях, конструктивно критичен в части общественного участия и признает своей задачей на основе систематических данных истолковывать мир (и, пожалуй, еще помогать его изменениям). Дело не в нормальной науке per se: как показал Кун много лет назад, нормальная наука - это просто стиль работы организованных ради познания предприятий. Нормальная наука не препятствует эволюции, но фактически создает предпосылки для возникновения препятствий. Нет повода самоуспокаиваться: бдительность всегда нужна, если мы намерены предупредить скатывание нормальной науки к самопоглощающему и самодостаточному застою.

Всякий, кто знаком с историей социологии, поймет, что я ничего нового не сказал. Тот факт, что меня вдохновил Ч. Р. Миллс, что я ощутил потребность повторить его призыв к оружию через 55 лет после выхода "Социологического воображения", лучше всего характеризует мое видение текущей ситуации. Я согласен с Миллсом и не думаю, что озвученные проблемы неразрешимы (хотя ясно, что их нерешённостью мы обязаны упорству социологов, отсутствием воображения воспроизводящих эти проблемы от поколения к поколению). Как и Миллс, я полагаю, что бороться с ними стоит. Если смотреть на вещи трезво, эта борьба, как и решение этих проблем, может стать свойством дисциплины, неотъемлемой частью занятия социологией и того будущего, в котором социология будет не прозябать, но процветать и оправдывать разумные ожидания.

Перевод О. А. Оберемко (Департамент социологии; Центр социального предпринимательства и социальных инноваций НИУ ВШЭ).

стр. 21