ДУХ ШТЫКА

Густав Гасфорд. Старики и Бледный Блупер

---------------------------------------------------------------

© Copyright Густав Хэсфорд

© перевод: Филиппенко Анатолий (afilippenko64@mail.ru)

Date: 27 Oct 2007

Версия исправленная и дополненная

Обсуждение перевода

Аннотация:

Перевод Анатолия Филиппенко (afilippenko64@mail.ru) По этой книге

Стенли Кубрик снял фильм "Цельнометаллическая оболочка" ("Full Metal

Jacket")

---------------------------------------------------------------

* ГУСТАВ ГАСФОРД. СТАРИКИ *

Посвящается "Пенни" --

капралу Джону Пеннингтону.

Военный корреспондент.

1-я дивизия морской пехоты США.

Убит 9 июня 1968 г.

* * *

Прощальное слово солдату

* * *

Прощай же, солдат,

С тобой мы делили суровость походов,

Быстрые марши, житье на бивуаках,

Жаркие схватки, долгие маневры,

Резню кровавых битв, азарт, жестокие грубые забавы,

Милые смелым и гордым сердцам, вереницу дней, благодаря тебе и подобным

тебе

Исполненных войной и воинским духом.

Прощай, дорогой товарищ,

Твое дело сделано, но я воинственнее тебя,

Вдвоем с моей задорной душой

Мы еще маршируем по неведомым дорогам, через вражеские засады,

Через множество поражений и схваток, зачастую сбитые с толку,

Все идем и идем, все воюем -- на этих страницах

Ищем слова для битв потяжелее и пожесточе.

Уолт Уитмен, "Барабанный бой", 1871 г.

Перевод Б. Слуцкого

* * *

ДУХ ШТЫКА

* * *

Я думаю, Вьетнам заменил нам счастливые детские годы.

Майкл Герр, "Репортажи"

* * *

Морской пехоте нужно несколько хороших парней... [1]

Рекрут говорит, что его зовут Леонард Пратт.

Не задерживаясь надолго взглядом на тощем деревенском пацане,

комендор-сержант [2] Герхайм незамедлительно перекрещивает его в Гомера

Пайла. [3]

Это он, наверно, шутит так. Никому не смешно.

Рассвет. Зеленые морпехи. Трое младших инструкторов орут: "Становись!

Становись! Не шевелиться! Не болтать!" Здания из красного кирпича. Ивы с

ветвями, увешанными испанским бородатым мхом. Длинные нестройные шеренги

потных типов гражданского вида, стоят навытяжку, каждый на отпечатках

ботинок, которые желтой краской ровно оттиснуты на бетонной палубе [4].

Пэррис-Айленд, штат Южная Каролина [5], лагерь начальной подготовки

рекрутов морской пехоты США, восьминедельный колледж по подготовке типа

крутых и безбашенно смелых. Выстроен он среди болот на острове, ровно и

соразмерно, но выглядит жутковато -- как концлагерь, если б кто сподобился

разместить его в дорогом спальном районе.

Комендор-сержант Герхайм сплевывает на палубу.

-- Слушай сюда, быдло. Пора бы вам, гнидам, и начать походить на

рекрутов корпуса морской пехоты США. И ни секундочки не думайте, что вы уже

морпехи. Вы всего-то за синей парадкой зашли [6]. Или я не прав, девчонки?

Сочувствую.

Маленький жилистый техасец в очках в роговой оправе, которого уже

успели прозвать Ковбоем, произносит:

-- Джон Уэйн, ты ли это? Я ли это? -- Ковбой снимает перламутровый

"стетсон" [7] и обмахивает вспотевшее лицо [8].

Смеюсь. Проиграв несколько лет в школьном драмкружке, я научился

неплохо подражать голосам. Говорю в точности как Джон Уэйн:

-- Что-то мне это кино не нравится.

Ковбой смеется. Выбивает "стетсон" о коленку.

Смеется и комендор-сержант Герхайм. Старший инструктор -- мерзкое

коренастое чудище в безукоризненном хаки. Целясь мне пальцем промеж глаз,

говорит:

-- К тебе обращаюсь. Вот-вот -- к тебе. Рядовой Джокер [9]. Люблю

таких. В гости забегай -- сестрЈнку трахнуть дам.

Скалится в ухмылке. И тут лицо его каменеет.

-- Гондоныш этакий. Ты мой -- от имени до жопы. И будешь ты не ржать,

не хныкать, и учиться по разделениям. А научить я тебя научу.

Леонард Пратт расплывается в улыбке.

Сержант Герхайм упирается кулаками в бока.

-- Если вы, девчонки, выдержите курс начальной подготовки до конца, то

уйдете с моего острова как боевые единицы, служители и вестники смерти, вы

будете молить господа, чтоб он даровал вам войну -- гордые воины. Но пока

тот день не наступил -- все вы рыготина, гондоны и низшая форма жизни на

земле. Вы даже не люди. Говешки вы амфибийные -- целая куча.

Леонард хихикает.

-- Рядовой Пайл полагает, что со мной реально весело. Он думает, что

Пэррис-Айленд -- штука посмешнее проникающего ранения в грудь.

Лицо деревенщины застывает с тем невинным выражением, какое происходит

от вскармливания овсяной кашей.

-- Вам, гнидам, будет тут не до веселья. От построений вы тащиться не

будете, и самому себе елду мять -- удовольствие так себе, да и говорить

"сэр" типам, которые вам не по душе -- тоже радости мало. Короче, девчонки

-- это жопа. Я буду говорить, вы -- делать. Десять процентов до конца не

дотянут. Десять процентов гнид или сбегут отсюда, или попробуют распрощаться

с жизнью своей, или хребты переломают на полосе уверенности [10], или просто

спятят на хер. Именно так. Мне приказано выдрать с корнем всех чмырей с

некомплектом, из-за которого им нельзя служить в моем любимом Корпусе. Вы --

будущие хряки. [11] А хрякам халявы не положено. Мои рекруты учатся все

преодолевать без халявы. Я мужик крутой, и это вам не понравится. Но чем

круче будете меня ненавидеть, тем большему научитесь. Верно говорю, быдло?

Пара-тройка из нас бормочут:

-- Да. Ага. Так точно, сэр.

-- Не слышу, девчонки.

-- Так точно, сэр.

-- Все равно не слышу вас, девчонки. Громко отвечать, как мужикам

положено.

-- Так точно, сэр!

-- Задолбали! Упор лежа -- принять.

Валимся на горячую палубу плаца.

-- Мотивации не вижу. Слышите, гниды? Слушать всем. Мотивацию я вам

обеспечу. Esprit de corps [12] у вас нету. Будет вам esprit de corps.

Традиций тоже не знаете. Традиции я вам преподам. И покажу, как жить, дабы

быть их достойными.

Сержант Герхайм расхаживает по плацу, прямой как штык, руки в боки.

-- Встать! Встать!

Обливаясь потом, поднимаемся. Колени содраны, в ладони впились

песчинки.

Сержант Герхайм говорит трем младшим инструкторам: "Что за жалкий

сброд!" Затем поворачивается к нам:

-- Гондоны тупорылые! Резкости не вижу. Упали все!

Раз.

Два.

Раз.

Два.

-- Резче!

Раз.

Сержант Герхайм переступает через корчащиеся тела, плющит ногами

пальцы, пинает по ребрам носком ботинка.

-- Господи Исусе! Ты, гнида, сопишь и кряхтишь, прям как мамаша твоя,

когда твой старикан ей в первый раз засадил.

Больно.

-- Встать! Встать!

Два. Все мышцы уже болят.

Леонард Пратт остается лежать плашмя на горячем бетоне.

Сержант Герхайм танцующей походкой подходит к нему, глядит сверху вниз,

сдвигает походный головной убор "Медвежонок Смоуки" [13] на плешивый

затылок.

-- Давай, гондон, выполняй!

Леонард поднимается на одно колено, в сомнении медлит, затем встает,

тяжело втягивая и выпуская воздух. Ухмыляется.

Сержант Герхайм бьет Леонарда в кадык -- изо всей силы. Здоровенный

кулак сержанта с силой опускается на грудь Леонарда. Потом бьет в живот.

Леонард скрючивается от боли. "Пятки вместе! Как стоишь? Смирно!" Сержант

Герхайм шлепает Леонарда по лицу тыльной стороной ладони.

Кровь.

Леонард ухмыляется, сводит вместе каблуки. Губы его разбиты, сплошь

розовые и фиолетовые, рот окровавлен, но Леонард лишь пожимает плечами и

продолжает ухмыляться, будто комендор-сержант Герхайм только что вручил ему

подарок в день рожденья.

* * *

Все первые четыре недели обучения Леонард не перестает лыбиться, хоть и

достается ему -- мало не покажется. Избиения, как нам становится ясно --

обычный пункт распорядка дня на Пэррис-Айленде. И это не та чепуха типа "я с

ними крут, ибо люблю их", которую показывают всяким гражданским в

голливудской киношке Джека Уэбба "Инструктор" [14] и в "Песках Иводзимы" с

Мистером Джоном Уэйном. Комендор-сержант Герхайм c тремя младшими

инструкторами безжалостно отвешивают нам по лицу, в грудь, в живот и по

спине. Кулаками. Или ботинками -- тогда они пинают нас по заднице, по

почкам, по ребрам, по любой части тела, где черно-фиолетовые синяки не будут

на виду.

Тем не менее, хоть Леонарда и лупят до усрачки по тщательно выверенному

распорядку, все равно не выходит выучить его так, как других рекрутов во

взводе 30-92. Помню, в школе нас учили по психологии, что дрессировке

поддаются рыбы, тараканы и даже простейшие одноклеточные организмы. На

Леонарда это не распространяется.

Леонард старается изо всех сил, усерднее нас всех.

И ничего не выходит как надо.

Весь день Леонард лажается и лажается, но никогда не жалуется.

А ночью, когда все во взводе спят на двухъярусных железных шконках --

Леонард начинает плакать. Шепчу ему, чтоб замолчал. Он затихает.

Рекрутам ни на секунду не положено оставаться одним.

* * *

В первый день пятой недели огребаю от сержанта Герхайма по полной

программе.

Я стою навытяжку в чертогах Герхайма -- каморке в конце отсека

отделения.

-- Веришь ли ты в Деву Марию?

-- Никак нет, сэр!

Вопросик-то с подлянкой. Что ни скажешь -- все не так, а откажешься от

своих слов -- сержант Герхайм еще больше навешает.

Сержант Герхайм резко бьет локтем прямо в солнечное сплетение.

-- Вот же гниденыш, -- произносит он и ставит точку кулаком. Стою по

стойке "смирно", пятки вместе, равнение на середину, глотаю стоны, пытаюсь

унять дрожь.

-- Ты, гондон, меня от тебя тошнит, язычник хренов. Или ты сейчас же во

всеуслышанье заявишь, что исполнен любви к Деве Марии, или я из тебя кишки

вытопчу.

Лицо сержанта Герхайма -- в дюйме от моего левого уха.

-- Равнение на середину! -- Брызгает слюной в щеку. -- Ты ведь любишь

Деву Марию, рядовой Джокер, так ведь? Отвечать!

-- Сэр, никак нет, сэр!

Жду продолжения. Я знаю, что сейчас он прикажет пройти в гальюн.

Рекрутов на воспитание он в душевую водит. Почти каждый день кто-нибудь из

рекрутов марширует в гальюн с сержантом Герхаймом и случайно там

поскальзывается -- палуба в душевой-то мокрая. Рекруты вот так случайно

поскальзываются столько раз, что когда выходят оттуда, то выглядят так,

будто по ним автокран поездил.

Он за моей спиной. Слышу его дыхание.

-- Что ты сказал, рядовой?

-- Сэр, рядовой сказал "никак нет, сэр!"! Сэр!

Мясистая красная рожа сержанта Герхайма плавает передо мной как кобра,

зачарованная звуками музыки. Его глава буравят мои, они соблазняют меня на

ответный взгляд, бросают вызов, чтобы я на какую-то долю дюйма повел

глазами.

-- Узрел ты свет? Ослепительный свет? Свет великого светила? Путеводный

свет? Прозрел ли ты?

-- Сэр, ай-ай [15], сэр!

-- Кто твой командир отделения, гондон?

-- Сэр, командир отделения рядового -- рядовой Хеймер, сэр!

-- Хеймер, на середину!

Хеймер несется по центральному проходу и замирает по стойке "смирно"

перед сержантом Герхаймом.

-- Ай-ай, сэр!

-- Хеймер, ты разжалован. Рядовой Джокер произведен в командиры

отделения.

Хеймер сразу и не знает, что ответить.

-- Ай-ай, сэр!

-- ПшЈл отсюда.

Хеймер выполняет "кругом", проносится обратно по отсеку, возвращается в

строй, становясь у своей шконки, замирает по стойке "смирно".

Я говорю:

-- Сэр, рядовой просит разрешения обратиться к инструктору!

-- Говори.

-- Сэр, рядовой не хочет быть командиром отделения, сэр!

Комендор-сержант Герхайм упирается кулаками в бока. Сдвигает

"Медвежонка Смоуки" на лысый затылок. Вздыхает:

-- А командовать никто не хочет, гнида, но кто-то ведь должен. Парень

ты башковитый, рисковый -- потому и быть тебе командиром. Морская пехота --

это тебе не пехтурный сброд. Морпехи погибают -- для того мы здесь и есть,

но корпус морской пехоты будет жить вечно, ибо любой морпех -- командир,

когда придет нужда -- даже если он всего лишь рядовой.

Сержант Герхайм поворачивается к Леонарду:

-- Рядовой Пайл, теперь рядовой Джокер -- твой сосед по шконке. Рядовой

Джокер -- очень умный пацан. Он тебя всему научит. Ссать будешь ходить по

его инструкциям.

Я говорю:

-- Сэр, рядовой хотел бы остаться с прежним соседом, рядовым Ковбоем,

сэр!

Мы с Ковбоем подружились, потому что когда ты далеко от дома и напуган

до усрачки, то ищешь друзей, где только можно, и пытаешься найти их как

можно больше, и выбирать особо некогда. Ковбой -- единственный рекрут,

который смеется надо всеми моими приколами. У него есть чувство юмора --

неоценимое качество в таком месте, как здесь, но когда надо, относится к

делу серьезно -- надежный парень.

Сержант Герхайм вздыхает.

-- Ты что, страстью голубою воспылал к Ковбою? Палку ему лижешь?

-- Сэр, никак нет, сэр!

-- Образцовый ответ. Тогда приказываю: рядовому Джокеру спать на одной

шконке с рядовым Пайлом. Рядовой Джокер глуп и невежествен, но у него есть

стержень, и этого достаточно.

Сержант Герхайм шествует к своим чертогам -- каморке в конце отсека

отделения.

-- Так, девчонки, приготовиться... По шконкам!

Запрыгиваем на шконки и замираем.

-- Песню запевай!

Мы поем:

Монтесумские чертоги,

Триполийцев берега

Помнят нас, где мы как боги

Смерть несли своим врагам.

Моряки и пехотинцы,

Заглянув на небеса,

Там увидят -- мы на страже,

Божья гордость и краса [16].

-- Так, быдло, приготовиться... Спать!

* * *

Обучение продолжается.

Я учу Леонарда всему, что умею сам -- от шнуровки черных боевых ботинок

до сборки и разборки самозарядной винтовки М14.

Я учу Леонарда тому, что морские пехотинцы не шлепают, что абы как они

не ходят. Морпехи бегают, передвигаются беглым шагом. Или, когда дистанция

велика, морские пехотинцы топают, одна нога за другой, шаг за шагом, столько

времени, сколько потребуется. Морпехи -- трудолюбивые ребята. Это только

говнюки пытаются увиливать от работы, одни засранцы халявы ищут. Морские

пехотинцы содержат себя в чистоте, они не какие-то там вонючки. Я учу

Леонарда, что винтовка его должна стать ему так же дорога, как жизнь сама. Я

учу его, что от крови трава растет лучше.

"Это ружье, типа -- страшная железяка, в натуре". Неловкие пальцы

Леонарда собирают винтовку.

Моя собственная винтовка вызывает у меня отвращение -- сам вид ее, и

даже трогать ее противно. Когда я беру ее в руки, то чувствую, какая она

холодная и тяжелая. "А ты думай, что это просто инструмент, Леонард. Типа

как топор на ферме".

Леонард расплывается в улыбке. "Ага. Верно, Джокер". Поднимает глаза на

меня. "Я так рад, Джокер, что ты мне помогаешь. Ты мой друг. Я знаю, что я

тормоз. Я всегда был таким. Мне никогда никто не помогал..."

Отвожу глаза в сторону. "Это уж твоя личная беда". И усердно

разглядываю свою винтовку.

* * *

Сержант Герхайм продолжает вести осадные действия в отношении рядового

Леонарда Пратта. Каждый вечер он прописывает Леонарду дополнительные

отжимания, орет на него громче, чем на остальных, придумывает для его

мамочки все более живописные определения.

Но про остальных он тем временем тоже не забывает. И нам достается. И

достается нам за проколы Леонарда. Из-за него нам приходится маршировать,

бегать, ходить гусиным шагом и ползать.

* * *

Играем в войну среди болот. Рядом с местом "бойни у ручья Риббон-крик"

[17], где шесть рекрутов утонули в 1956 году во время ночного марша,

предпринятого в дисциплинарных целях, сержант Герхайм приказывает мне

забраться на иву. Я снайпер. Я должен перестрелять весь взвод. Я повисаю на

суке дерева. Если смогу засечь рекрута и назвать его по имени -- он убит.

Взвод идет в атаку. Я ору "Хеймер!", и сраженный Хеймер падает на

землю.

Взвод рассыпается. Шарю глазами по кустам.

В тени мелькает зеленый призрак. Я успеваю разглядеть лицо. Открываю

рот. Сук трещит. Лечу вниз...

Шлепаюсь о песчаную палубу. Поднимаю глаза.

Надо мной стоит Ковбой. "Бах, бах, ты убит", -- говорит Ковбой. И ржет.

Надо мною нависает сержант Герхайм. Я пытаюсь что-то объяснять про

треснувший сук.

-- А ты не можешь говорить, снайпер. Ты убит. Рядовой Ковбой только что

жизни тебя лишил.

Сержант Герхайм производит Ковбоя в командиры отделения.

* * *

Где-то на шестой неделе сержант Герхайм приказывает нам бегать по кругу

по кубрику отделения, взявшись левой рукой за член, а в правой держа оружие.

При этом мы должны распевать: "Вот -- винтовка, вот -- елда. Остальное --

ерунда". И другое: "Мне девчонка ни к чему, М14 возьму".

Сержант Герхайм приказывает каждому из нас дать своей винтовке имя.

-- Другой письки тебе отныне не видать. Прошли денечки суходрочки,

когда ты пальчиками трахал старую добрую подругу Мэри Джейн Гнилопиську [18]

через розовые трусишки. Отныне ты женат на ней, на этой винтовке из дерева и

металла, и я приказываю хранить супруге верность!

Передвигаясь бегом, мы распеваем:

Если мой

Друган не врет --

В эскимосских

Письках лед.

Перед хавкой сержант Герхайм рассказывает нам, что во время Первой

мировой войны Блэк Джек Першинг [19] сказал: "Самое смертоносное оружие в

мире -- солдат морской пехоты со своей винтовкой". В бою в лесу Белло [20]

морская пехота проявила такую свирепость, что немецкие пехотинцы прозвали

морпехов "Teufel-Hunden" -- "адские псы".

Сержант Герхайм объясняет нам, как это важно -- понять, что если мы

ходим выжить в бою, то должны выработать в себе инстинкт убийцы. Винтовка --

всего лишь инструмент, а убивает закаленное сердце.

Наша воля к убийству должна быть собрана в кулак, так же как внутри

винтовки давление в пятьдесят тысяч фунтов на квадратный дюйм собирается

воедино и выбрасывает кусок свинца. Если мы не будем чистить свои винтовки

как следует, то энергия, высвобождающаяся при взрыве пороха, будет

направлена не туда куда надо, и винтовка разлетится на куски. И если наши

инстинкты убийцы не будут столь же чисты и надежны -- мы проявим

нерешительность в момент истины. Мы не сможем убить врага. И станем мертвыми

морпехами. И тогда мы окажемся по уши в дерьме, ибо морским пехотинцам

запрещено умирать без разрешения, поскольку мы -- государственное имущество.

* * *

Полоса уверенности: перебирая руками, спускаемся по канату, который

протянут под углом сорок пять градусов над запрудой -- "смертельный спуск".

Мы висим вверх ногами как обезьяны, сползая головою вниз по канату.

Леонард срывается с этого каната восемнадцать раз. Чуть не тонет.

Плачет. Снова лезет на вышку. Пытается спуститься еще раз. Снова срывается.

На этот раз он идет ко дну.

Мы с Ковбоем ныряем в пруд. Вытаскиваем Леонарда из мутной воды. Он без

сознания. Когда приходит в себя -- плачет.

В отсеке отделения сержант Герхайм нацепляет на горловину фляжки

презерватив "Троян" и швыряет фляжкой в Леонарда. Фляжка попадает Леонарду в

висок. Сержант Герхайм ревет как бык: "Морпехи не плачут!"

Леонарду приказано сосать фляжку каждый день после хавки.

* * *

Во время обучения штыковому бою сержант Герхайм демонстрирует нам

агрессивную разновидность балетного искусства. Он сбивает нас с ног

боксерской палкой (это шест метра полтора длиной с тяжелыми грушами на

концах). Мы играем с этими палками в войну. Мочалим друг друга беспощадно.

Потом сержант Герхайм приказывает примкнуть штыки.

Сержант Герхайм демонстрирует поражающие атакующие приемы рекруту по

имени Барнард, тихому пареньку из какой-то деревни в штате Мэн. Тучный

инструктор прикладом винтовки выбивает рядовому Барнарду два зуба.

Цель обучения штыковому бою, объясняет сержант Герхайм -- пробудить в

нас инстинкт убийцы. Инстинкт убийцы сделает нас бесстрашными и

агрессивными, как это свойственно животным. Если кротким и суждено

когда-либо унаследовать землю, то сильные ее у них отберут. Предназначение

слабых -- быть сожранными сильными. Каждый морпех лично отвечает за все, что

при нем. И спасение морпеха -- дело рук самого морпеха. Суровая истина, но

это именно так.

Рядовой Барнард, с окровавленной челюстью, со ртом как кровавая дырка,

тут же доказывает, что выслушал все внимательно. Рядовой Барнард подбирает

винтовку и, поднявшись в сидячее положение, протыкает сержанту Герхайму

правое бедро.

Сержант Герхайм крякает и отвечает вертикальным ударом приклада, но

мажет. И наотмашь бьет рядовому Барнарду кулаком по лицу.

Сбросив с себя ремни, сержант Герхайм накладывает простейший жгут на

кровоточащее бедро. После этого производит рядового Барнарда, который все

еще валяется без сознания, в командиры отделения.

-- Черт возьми! Нашелся же гниденыш, который понял, что дух штыка --

убивать! Чертовски классный боец-морпех из него получится. Быть ему

генералом, мать его.

* * *

В последний день шестой недели я просыпаюсь и обнаруживаю свою винтовку

на шконке. Она под одеялом, у меня под боком. И я не могу понять, как она

там оказалась.

Задумавшись над этим, забываю о своих обязанностях и не напоминаю

Леонарду о том, что надо побриться.

Осмотр. Барахло -- на шконку. Сержант Герхайм отмечает, что рядовой

Пайл не потрудился приблизиться к бритве на необходимое расстояние.

Сержант Герхайм приказывает Леонарду и командирам отделений пройти в

гальюн.

В гальюне сержант Герхайм приказывает нам мочиться в унитаз.

-- Пятки вместе! Смирно! Приготовиться... П-с-с-с-с...

Мы писаем.

Сержант Герхайм хватает за шкирку Леонарда и силой опускает его на

колени, засовывает голову в желтую воду. Леонард пытается вырваться. Пускает

пузыри. Панический страх придает Леонарду силы, но сержант Герхайм

удерживает его на месте.

Мы уже уверены, что Леонард захлебнулся, и в этот момент сержант

Герхайм спускает воду. Когда поток воды прекращается, сержант Герхайм

отпускает руку от загривка Леонарда.

* * *

Воображение сержанта Герхайма изобретает методы обучения, которые

одновременно и жестоки, и доходчивы, но ничего не выходит. Леонард лажается

по-прежнему. Теперь каждый раз, когда Леонард допускает ошибку, сержант

Герхайм наказывает не Леонарда. Он наказывает весь взвод. А Леонарда от

наказания освобождает. И, пока Леонард отдыхает, мы совершаем выпрыгивания

вверх и прыжки налево-направо -- много-много раз.

Леонард трогает меня за руку, когда в столовке мы продвигаемся с

металлическими подносами к раздаче. "У меня просто ничего не выходит как

надо. Мне надо немного помочь. Я не хочу, чтобы из-за меня вам всем было

плохо. Я..."

Я отхожу от него.

* * *

В первую ночь седьмой недели взвод устраивает Леонарду "темную".

Полночь.

Дневальный -- начеку. Рядовой Филипс, "домовая мышь", шестерка сержанта

Герхайма, шлепает босыми ногами, прокрадываясь по отсеку отделения, чтобы

встать на шухере и не проморгать появления сержанта Герхайма.

Сто рекрутов подкрадываются в темноте к леонардовской шконке.

А Леонард знай себе ухмыляется, даже во сне.

У командиров отделений в руках полотенца и куски мыла.

Четыре рекрута набрасывают на Леонарда одеяло, цепко держась за углы,

чтобы Леонард не смог подняться, и чтобы одеяло заглушало его вопли.

Я слышу тяжелое дыхание сотни разгоряченных человек, слышу шлепки и

глухие удары, когда Ковбой и рядовой Барнард начинают избивать Леонарда

кусками мыла, которые завернуты в полотенца как камень в пращу.

Леонард вопит, но издаваемые им звуки похожи на доносящиеся откуда-то

издалека вопли больного мула. Он ворочается, пытаясь вырваться.

Весь взвод глядит на меня. Из темноты на меня нацелены глаза, красные

как рубины.

Леонард перестает вопить.

Я медлю. Глаза пялятся на меня. Делаю шаг назад.

Ковбой тычет мне в грудь куском мыла и протягивает полотенце.

Я складываю полотенце, закладываю в него мыло и начинаю бить Леонарда,

который уже не шевелится. Он лежит молча, ничего не соображает, только

воздух ртом глотает воздуха.

И я бью по нему -- все сильнее и сильнее, и, когда вдруг слезы начинают

катиться из глаз, бью его за это еще сильнее.

* * *

На следующий день на плацу Леонард уже не ухмыляется.

И когда комендор-сержант Герхайм спрашивает: "Девчонки! Что мы делаем,

зарабатывая хлеб насущный?", и мы все отвечаем "Убиваем! Убиваем! Убиваем!",

Леонард не раскрывает рта. Когда младший инструктор спрашивает нас: "Ну что,

девчонки, любим мы Мудню [21]? Любим наш любимый Корпус?" и весь взвод

отвечает как один человек: "Ганг хо [22]! Ганг хо! Ганг хо!", Леонард

по-прежнему молчит.

* * *

В третий день седьмой недели мы отправляемся на стрельбище и дырявим

там бумажные мишени. Герхайм с восторгом рассказывает, какие меткие стрелки

выходят из морской пехоты -- Чарльз Уитмен [23] и Ли Харви Освальд [24].

* * *

К концу седьмой недели Леонард превращается в примерного рекрута. Мы

приходим к выводу, что молчанье Леонарда -- результат обретенной им

интенсивной сосредоточенности на службе. С каждым днем Леонард набирается

все больше мотивации, все больше доходит до кондиции. Строевые приемы с

оружием он выполняет теперь безупречно, но глаза его -- тусклые стекляшки.

Оружие Леонард чистит чаще, чем любой другой рекрут во взводе. Каждый вечер

после хавки Леонард нежно натирает побитый дубовый приклад льняным маслом,

как и сотни рекрутов, что холили эту деревяшку до него. Успехи Леонарда

растут во всем, но он по-прежнему молчит. Он выполняет все, что ему говорят,

но он больше не часть нашего взвода.

Мы замечаем, что сержант Герхайм недоволен таким отношением Леонарда.

Он напоминает Леонарду, что девиз морской пехоты -- "Semper Fidelis [25] "

-- "Всегда верен". Сержант Герхайм напоминает Леонарду, что "Ганг хо"

по-китайски означает "совместный труд".

Сержант Герхайм рассказывает ему, что у морских пехотинцев есть

традиция -- они никогда не бросают павших или раненых. Сержант Герхайм не

перегибает палку и старается особо не дрючить Леонарда, пока тот остается в

кондиции. Мы и так уже потеряли семь рекрутов по восьмой статье [26]. Пацан

из Кентукки по имени Перкинс вышел на центральный проход отсека отделения и

полоснул штыком по венам. Сержант Герхайм от этой сцены в восторг не пришел,

ибо рекрут начал пачкать кровью отсек сержанта Герхайма, весь такой чистый и

вылизанный. Рекруту было приказано навести порядок, подтереть начисто кровь

и уложить штык обратно в ножны. Пока Перкинс подтирал кровь, сержант Герхайм

собрал нас в полукруг и подверг осмеянию те несерьезные порезы у кистей рук,

что рекрут нанес себе штыком. В морской пехоте США для рекрутов установлен

следующий метод самоубийства: рекрут должен обязательно уединиться, взять

бритвенное лезвие и произвести глубокий разрез в вертикальном направлении,

от кисти до локтя -- довел до нашего сведения сержант Герхайм. После этого

он разрешил Перкинсу отправиться беглым шагом в лазарет.

Сержант Герхайм оставляет Леонарда в покое и сосредоточивает свое

внимание на всех остальных.

* * *

Воскресенье.

Представление: чудеса и фокусы. Религиозные службы в соответствии с

вероисповеданием по выбору -- а выбор обязан быть предоставлен согласно

приказа, ибо про религиозные службы расписано в цветных брошюрах, которые

Мудня рассылает мамам и папам по всей родной Америке. Тем не менее, сержант

Герхайм доказывает нам, что морская пехота появилась раньше бога. "Сердца

можете отдать Иисусу, но жопы ваши принадлежат Корпусу".

* * *

После "представления" отправляемся хавать. Командиры отделений

зачитывают молитву (для этого на столах на специальных подставках стоят

карточки). Звучит команда: "Садись!"

Мы намазываем масло на ломти хлеба, потом посыпаем масло сахаром.

Таскаем из столовой бутерброды, невзирая на опасность огрести за

непредусмотренную уставом хавку. Нам насрать, мы просолились. И теперь,

когда сержант Герхайм со своими младшими инструкторами начинает вытрясать из

нас душу, мы лишь сообщаем им, как нам это нравится, и просим добавки. Когда

сержант Герхайм приказывает: "Так, девчонки, выполнить пятьдесят

выпрыгиваний. А потом налево-направо поскачем. Много-много раз", мы только

смеемся и выполняем.

Инструктора с гордостью замечают, что мы начинаем выходить из-под их

контроля. Морской пехоте нужны не роботы. Морской пехоте нужны убийцы.

Морская пехота хочет создать людей, которых не уничтожить, людей, не

ведающих страха. Это гражданские могут выбирать: сдаваться или отбиваться.

Рекрутам инструктора выбора не оставляют. Морпехи пехоты должны давать отпор

врагу -- иначе им не выжить. Именно так. Халявы не будет.

До выпуска осталось всего несколько дней, и просолившиеся рекруты

взвода 30-92 готовы слопать собственные кишки и попросить добавки. Стоит

командующему корпусом морской пехоты сказать лишь слово -- и мы возьмем

партизан-вьетконговцев [27] партизан и закаленных в боях солдат

Северовьетнамской армии [28] за их тощие шеи и посшибаем с них их грЈбаные

головы.

* * *

Солнечный воскресный день. Мы разложили свои зеленые одежки на длинном

бетонном столе и оттираем их от грязи.

В сотый раз сообщаю Ковбою, что хочу свою сосиску запихнуть в его

сестренку, и спрашиваю, чего бы он хотел взамен.

И в сотый раз Ковбой отвечает: "А чего дашь?"

Сержант Герхайм расхаживает вокруг стола. Он старается не хромать. Он

критикует нашу технику обращения с щетками для стирки, которые стоят на

вооружении морской пехоты.

А нам плевать -- уж очень мы соленые.

Сержант Герхайм сообщает, что Военно-морской крест он получил на

Иводзиме [29]. А дали его ему за то, что учил молодых морпехов, как кровью

истекать. Морпехи должны сливать кровь в аккуратные лужицы, ибо морпехи

отличаются дисциплинированностью. А гражданские и вояки из низших родов

войск все вокруг кровью забрызгивают -- как ссыкуны в кровати по ночам.

Мы его не слушаем. Мы друг с другом треплемся. Постирочный день --

единственное время, когда нам разрешается поговорить друг с другом.

Филипс -- чернокожая сладкоречивая "домовая мышь" сержанта Герхайма,

рассказывает всем про целую тыщу лично сломанных целок.

Произношу вслух: "Леонард разговаривает со своей винтовкой".

Дюжина рекрутов поднимают головы. Не знают, что сказать. У одних лица

кислые. У других напуганые. А у некоторых -- сердитые, страшно удивлЈнные,

будто я у них на глазах калеку убогого ударил.

Через силу говорю: "Леонард разговаривает со своей винтовкой". Все

замерли. Все молчат. "По-моему, Леонард спекся. По-моему, это уже восьмая

статья".

Теперь уже все, кто вокруг стола, ждут продолжения. Как-то смешались

все. Глаза будто не могут оторваться от чего-то там, вдалеке -- будто

пытаются вспомнить дурной сон.

Рядовой Барнард кивает.

-- У меня всю дорогу кошмары эти. Моя... винтовка со мной

разговаривает.

И, после паузы: "А я ей отвечаю..."

-- Именно так, -- говорит Филипс. -- Ага. Точно так. И голос у ней

такой холодный. Я подумал, что спячу сейчас на хер. Моя винтовка говорила...

Здоровенный кулак сержанта Герхайма вбивает следующее слово Филипса ему

в глотку так, что оно вылетает у него из задницы. Размазал Филипса по

палубе. Тот лежит на спине. Губы -- в смятку. Он стонет.

Взвод замирает.

Сержант Герхайм упирается кулаками в бока. Его глаза поблескивают

из-под полей "Медвежонка Смоуки" как два дула охотничьего дробовика.

-- Рядовой Пайл -- восьмая статья. Всем слышно? Если рядовой Пайл

разговаривает с винтовкой, то потому, что спятил на хер. Приказываю

отставить всю эту болтовню, гниды. И не позволяйте рядовому Джокеру играться

с вашим воображением. Больше ни слова об этом слышать не хочу. Все слышали?

Ни слова.

* * *

Ночь над Пэррис-Айлендом. Мы стоим в строю, и сержант Герхайм отдает

свой последний на сегодня приказ: "Приготовиться... По шконкам!" И вот мы

уже лежим на спине в нижнем белье, по стойке "смирно", оружие в положении

"на грудь".

Читаем молитвы:

"Я -- рекрут корпуса морской пехоты Соединенных Штатов Америки. Я служу

в вооруженных силах, которые охраняют мою страну и мой образ жизни. Я готов

отдать мою жизнь, защищая их, да поможет мне бог... Ганг хо! Ганг хо! Ганг

хо!"

Затем -- "Символ веры стрелка" [30], который сочинил генерал-майор

морской пехоты У. Х. Рупертэс:

"Это моя винтовка. Много таких, как она, но именно эта -- моя. Моя

винтовка -- мой лучший друг. Она жизнь моя. И она в моих руках, как и жизнь

моя.

Без меня нет пользы от винтовки моей. Я должен метко стрелять из моей

винтовки. Я должен стрелять точнее, чем враг мой, который хочет убить меня.

Я должен застрелить его, прежде чем он застрелит меня.

Клянусь".

Леонард открывает рот -- впервые за последние недели. Его голос гремит

все громче и громче. Поворачиваются головы. Ворочаются тела. Голос взвода

затихает. Леонард вот-вот лопнет. Слова вырываются из легких, как из

глубокой жуткой ямы.

В эту ночь дежурит сержант Герхайм. Он подходит к шконке Леонарда и

останавливается, уперев кулаки в бока.

Леонард не замечает сержанта Герхайма. Вены на шее Леонарда вздулись,

он продолжает реветь как бык:

"Моя винтовка -- это человек, как и я -- человек, ибо это жизнь моя. И

потому я познаю еЈ как брата своего. Я познаю все еЈ принадлежности, еЈ

прицел, еЈ ствол.

Клянусь содержать мою винтовку в чистоте и готовности, как и я должен

быть чист и готов. Мы станем с нею едины.

КлянЈмся...

Перед лицом Господа клянусь я в вере своей. Моя винтовка и я сам --

повелители врага нашего. Мы суть спасители жизни моей.

Да будет так, пока не победит Америка, и не останется врага, и только

мир пребудет!

Аминь".

Сержант Герхайм отвешивает пинок по шконке Леонарда.

-- Э -- ты -- рядовой Пайл...

-- А? Что? Так точно, сэр! -- Леонард замирает на шконке по стойке

"смирно". -- Ай-ай, сэр!

-- Как зовут эту винтовку, гнида?

-- Сэр, винтовку рядового зовут Шарлин, сэр!

-- Вольно, гнида, -- ухмыляется сержант Герхайм. -- А ты почти совсем

уж классный рекрут, рядовой Пайл. Из всех рядовых в моем стаде у тебя

мотивации больше всех. Глядишь, я даже разрешу тебе послужить стрелком в

моем любимом Корпусе. Я-то думал, ты из говнюков, но из тебя получится

славный хряк.

-- Ай-ай, сэр!

Я бросаю взгляд на винтовку на своей шконке. Это прекрасный прибор, ее

линии так грациозны, а сама она -- надежна и совершенна. Моя винтовка

вычищена, смазана и работает безотказно. Это отличный инструмент. Я

прикасаюсь к ней рукой.

Сержант Герхайм проходит вдоль отсека.

-- Рядовой Пайл может всЈ прочее быдло многому научить. Он доведен до

кондиции. Вы все доведены до кондиции. Завтра вы станете морпехами.

Приготовиться... Спать!

* * *

Выпуск. Тысяча свежеиспеченных морских пехотинцев стоят навытяжку на

парадной палубе, подтянутые и загорелые, в безукоризненных хаки, начищенные

винтовки прижаты к груди.

* * *

Во взводе 30-92 звание отличного курсанта получает Леонард. Он

награждается комплектом парадного обмундирования и получает разрешение

промаршировать в этой расписной форме при выпускном прохождении взводов.

Генерал -- начальник Пэррис-Айленда -- пожимает Леонарду руку и одаривает

его своим "Благодарю за службу". Начальник нашего выпуска прицепляет ему на

грудь знак "Стрелок высшего разряда" [31], а командир нашей роты объявляет

Леонарду благодарность за лучший результат по стрельбе во всем учебном

батальоне.

* * *

В качестве особого поощрения по представлению сержанта Герхайма я

получаю звание рядового первого класса. После того как начальник выпуска и

мне прицепляет "Стрелка высшего разряда", сержант Герхайм вручает два

красно-зеленых шеврона и объясняет, что это его собственные нашивки с тех

времен, когда он сам был рядовым первого класса.

* * *

Во время парадного прохождения я иду правым направляющим, подтянут и

горд. Ковбой получает нагрудный знак "Стрелок высшего разряда" и право нести

взводный штандарт.

Генерал -- начальник Пэррис-Айленда -- говорит в микрофон:

-- Узрели вы свет? Свет истины? Свет великого светила? Путеводный свет?

Прозрели ли вы?

И мы аплодируем и орем в ответ, исполненные беспредельного восторга.

Начальник запевает. Мы подхватываем:

Хей, морпех, ты не слыхал?

Хей, морпех...

Эл-Би-Джей приказ отдал.

Хей, морпех...

К маме с папой не придешь.

Хей, морпех...

Во Вьетнаме ты помрешь.

Хей, морпех... йе!

* * *

После выпускного церемониала мы получаем предписания. Ковбой, Леонард,

рядовой Барнард, Филипс и большинство прочих морпехов из взвода 30-92

направляются в УПП -- Учебный пехотный полк, где из них будут делать хряков,

пехотинцев.

* * *

Согласно моему предписанию, после выпуска из УПП я должен отправиться в

Начальную школу военной журналистики в Форт Бенджамин Харрисон в штате

Индиана. Сержант Герхайм выражает свое отвращение по поводу того, что я буду

военным корреспондентом, а не солдатом-пехотинцем. Он обзывает меня тыловой

крысой, штабной сукой. Говорит, что только говнюкам вся халява достается.

Стоя "вольно" на парадной палубе под памятником в честь водружения

знамени на Иводзиме [32], сержант Герхайм говорит:

-- Курительная лампа зажжена [33]. Вы больше не гниды. С сегодняшнего

дня вы морпехи. Морпех -- всегда морпех...

Леонард разражается хохотом.

* * *

Последняя ночь на острове.

Мне выпало дневалить.

Стою на посту в повседневных брюках, нижней рубашке, начищенных

ботинках и в каске с чехлом, выкрашеным в серебряный цвет.

Сержант Герхайм вручает мне свои наручные часы и фонарик.

-- Спокойной ночи, морпех.

Я хожу взад-вперед по отсеку отделения между двумя безукоризненно

выровненными рядами шконок.

Сто молодых морских пехотинцев мирно дышат во сне -- сто оставшихся из

ста двадцати, что были с самого начала.

Завтра на рассвете мы рассядемся по автобусам-скотовозам, и нас повезут

в Кэмп-Гейгер [34], штат Северная Каролина. Там расположен УПП -- учебный

пехотный полк. Все морские пехотинцы -- хряки, пусть даже некоторым из нас и

предстоит получить дополнительную военную специальность. После продвинутого

этапа пехотной подготовки нам разрешат покупать всякие сладости в лавке и

ходить в увольнения по выходным, а потом нас распишут по постоянным местам

несения службы.

В отсеке отделения тихо, как в полночь в мертвецкой. Тишину нарушает

лишь поскрипывание кроватных пружин, да изредка кашлянет кто-нибудь.

Как раз собираюсь будить сменщика, и тут слышу голос. Кто-то из

рекрутов разговаривает во сне.

Замираю на месте. Прислушиваюсь. Еще один голос. Наверное, какая-то

парочка треплется. Если сержант Герхайм их услышит -- горе моей заднице.

Спешу на звуки голосов.

Это Леонард. Леонард разговаривает со своей винтовкой. Слышу шепот.

Потом -- слабый, манящий стон, уже женским голосом.

Винтовка Леонарда не висит, как положено, на шконке. Он держит ее в

руках, обнимает. "Ну что ты, что ты... Я люблю тебя". И добавляет с

несказанной нежностью: "Я отдал тебе лучшие месяцы своей жизни. А теперь

ты..." Я щелкаю выключателем фонарика. Леонард не обращает на меня никакого

внимания. "Я люблю тебя! Понимаешь? Я всЈ смогу. Я сделаю всЈ, что ты

захочешь!"

Слова Леонарда эхом разносятся по всему отсеку отделения. Скрипят

шконки. Кто-то переворачивается. Один из рекрутов поднимается, протирает

глаза.

Я наблюдаю за концом отсека. Боюсь, сейчас зажжется свет в чертогах

сержанта Герхайма. Трогаю Леонарда за плечо.

-- Э, Леонард, заткнись, да? Мне же сержант Герхайм хребет поломает.

Леонард садится на шконке. Смотрит на меня. Сдирает нижнюю рубашку и

завязывает ею глаза. Начинает разборку винтовки.

-- В первый раз сейчас я вижу ее голенькой.

Стягивает повязку. Пальцы продолжают разбирать винтовку на части. А

затем он начинает нежно ласкать каждую деталь.

-- Ну посмотри на эту милую предохранительную скобу. Ты когда-нибудь

видел кусок металла прекраснее?

Начинает собирать стальные детали: "И соединительный узел такой

красивый..."

Леонард продолжает бормотать, а его натренированные пальцы тем временем

собирают черную стальную машину.

Мне в голову приходят мысли о Ванессе -- девчонке, которая осталась

дома. Мне представляется, что мы на речном берегу, закутались в наш старый

спальник, и я трахаю и трахаю ее до умопомрачения... Но любимые фантазии мои

потеряли все свое очарование. И теперь, когда я представляю себе бедра

Ванессы, ее темные соски, ее пухлые губы, у меня уже не встает. Наверное,

из-за селитры, которую, по слухам, добавляют нам в еду.

Леонард лезет рукой под подушку и вытаскивает заряженный магазин. Он

нежно вводит стальной магазин в винтовку, в свою Шарлин.

-- Леонард... Откуда у тебя боевые патроны?

К этому времени уже многие парни поднялись, шепчут друг другу: "Что

там?" Сержант Герхайм включает свет в конце отсека.

"Ну, Леонард, пойдЈм-ка со мной". Я исполнен решимости спасти свою

задницу (если получится), а насчет леонардовой абсолютно уверен, что ей уже

ничего не поможет. В прошлый раз, когда сержант Герхайм поймал рекрута с

боевым патроном -- всего одним патроном -- он заставил его выкопать могилу в

десять футов длиной и на десять же футов в глубину. Всему взводу пришлось

торчать в строю навытяжку на этих "похоронах". Я говорю Леонарду: "Ох, и

влип же ты в дерьмо по самые уши..."

Взрыв света из потолочных ламп. Отсек залит светом.

-- Ччто за игры в Микки Мауса вы тут устроили? Во имя Христа всевышнего

-- что всЈ это быдло делает в моЈм отсеке?

Сержант Герхайм надвигается на меня, как бешеный пес. Его голос

разрывает отсек на части:

-- Вы оборвали мои сладкие сны, девчонки! Думаю, вам понятно, что их

этого следует! Поняли, быдло? А следует из этого то, что кто-то здесь только

что добровольно решил отдать своЈ юное сердце для человеческого

жертвоприношения, мать вашу так!

Леонард слетает со шконки, разворачивается лицом к сержанту Герхайму.

Весь взвод уже на ногах, все ждут, что предпримет сержант Герхайм, и

все уверены, что поглазеть на это стоит.

-- Рядовой Джокер. Говнюк! На центральный проход.

Шевелю задницей.

-- Ай-ай, сэр!

-- Ну, гнида, докладывай. Почему рядовой Пайл после отбоя не в койке?

Почему у рядового Пайла оружие в руках? Почему ты до сих пор ему кишки не

вытоптал?

-- Сэр, рядовой обязан доложить инструктору, что у рядового... Пайла...

полный магазин, магазин примкнут и оружие готово к бою, сэр!

Сержант Герхайм глядит на Леонарда и кивает головой. Тяжело вздыхает.

Комендор-сержант Герхайм выглядит невероятно смешно: белоснежное исподнее,

красные резиновые шлепанцы, волосатые ноги, покрытые наколками предплечья,

пивной животик и рожа цвета свежей говядины, а над всем этим, на плешивой

башке -- зеленый с коричневым "Медвежонок Смоуки".

* * *

Наш старший инструктор вкладывает все свои недюжинные способности по

устрашению личного состава в голос, который как никогда похож на голос Джона

Уэйна на Сирубачи [35]:

-- Слушай сюда, рядовой Пайл. Приказываю -- положить оружие на шконку

и...

-- Нет! Я еЈ не отдам! Она моя! Слышишь? Она моя! Я люблю еЈ!

Комендор-сержант Герхайм окончательно выходит из себя.

-- Слушай сюда, драный сраный говнюк! Приказываю отдать мне это оружие,

а то я оторву тебе яйца и заткну их в твою тощую глотку! Слышишь, морпех? Да

я их тебя сердце сейчас вышибу, мать твою!

Леонард направляет ствол прямо в сердце сержанту Герхайму, ласкает

предохранительную скобу, нежно поглаживает спусковой крючок...

И вдруг сержант Герхайм стихает. И выражением глаз, и всем своим

обликом он становится похож на странника, который вернулся домой. Он --

хозяин, и ему в полной мере подвластны и он сам, и мир, в котором он живет.

Лицо его обретает какую-то леденящую кровь красоту, по мере того как темная

сторона его натуры выползает наружу. Он улыбается. В этой улыбке нет ни

капли дружелюбия, эта улыбка исполнена зла, как будто это не сержант

Герхайм, а оборотень, человек-волк, обнаживший клыки.

-- Рядовой Пайл, я горжусь...

Бум.

Стальная накладка приклада толкает Леонарда в плечо.

Пуля калибра 7,62 мм, остроконечная, в медной оболочке разрывает

сержанту Герхайму спину.

Он падает.

Мы все замираем, уставившись на сержанта Герхайма.

Сержант Герхайм приподнимается и садится, как будто ничего не

произошло. На какую-то секунду мы вздыхаем с облегчением. Леонард

промахнулся! А затем темная кровь толчком выплескивается из крохотной

дырочки на груди сержанта Герхайма. Красное кровяное пятно распускается на

белоснежном белье как цветок неземной красоты. Выпученные глаза сержанта

Герхайма заворожено глядят на эту кровавую розу на груди. Он поднимает

взгляд на Леонарда. Прищуривается. И оседает, с улыбкой оборотня, застывшей

на губах.

Я должен что-то сделать -- как ни ничтожна должность дневального, но

все же я при исполнении.

-- Слушай, как там, Леонард, мы все -- твои братаны, братья твои,

друган. Я ведь твой сосед по шконке. Я...

-- Конечно, -- говорит Ковбой. -- Тихо, Леонард, не гоношись. Мы же

тебе зла не желаем.

-- Так точно, -- говорит рядовой Барнард.

Леонард никого не слышит.

-- Вы видели, как он на нее смотрел? Видели? Я знаю, чего он хотел.

Знаю... Этот жирный боров и его вонючий...

-- Леонард...

-- А мы можем вас всех убить. И вы это знаете. -- Леонард ласково

поглаживает винтовку. -- Вы же знаете, что мы с Шарлин можем вас всех убить?

Леонард наводит винтовку мне в лицо.

На винтовку я не смотрю. Я гляжу Леонарду прямо в глаза.

Я знаю, что Леонард слишком слаб, чтобы в полной мере владеть своим

смертоносным орудием. Винтовка -- лишь инструмент, а убивает закаленное

сердце. А Леонард -- это прибор с дефектом, который не способен управлять

той силой, которую должен собрать и выбросить из себя. Сержант Герхайм

ошибался -- он не смог разглядеть, что Леонард как стеклянная винтовка,

которая разлетится вдребезги после первого же выстрела. Леонард слишком

слаб, чтобы собрать всю мощь взрыва внутри себя и выстрелить холодной черной

пулей своей воли.

Леонард улыбается нам всем, и это -- прощальная улыбка на лице смерти,

жуткий оскал черепа.

Выражение этой улыбки меняется -- удивление, смятение, ужас, тем

временем винтовка Леонарда покачивается вверх-вниз, а потом Леонард

вставляет черный стальной ствол в рот.

-- Нет! Не...

Бум.

Леонард замертво падает на палубу. Его голова превратилась в жуткую

мешанину из крови, лицевых костей, черепных жидкостей, выбитых зубов и

рваных тканей. Кожа -- какая-то ненастоящая, как пластмасса.

Гражданские -- понятное дело -- как водится, потребуют расследования.

Но в ходе этого расследования рекруты взвода 30-92 покажут, что рядовой

Пратт, несмотря на высокую мотивацию к службе, входил в число тех десяти

процентов с некомплектом, из-за которого им нельзя служить в возлюбленном

нами Корпусе.

Сержант Герхайм по-прежнему улыбается. Он был хорошим инструктором.

"Погибать -- вот для чего мы здесь, -- любил он повторять. -- От крови трава

растет лучше". Если б сержант Герхайм мог сейчас говорить, он бы объяснил

Леонарду, почему мы влюбляемся в оружие, а оно не отвечает нам взаимностью.

И еще он добавил бы: "Благодарю за службу".

Я выключаю верхний свет.

Объявляю: "Приготовиться к отбою".

-- Отбой!

Взвод падает на сотню шконок.

Внутри меня -- холод и одиночество. Но я не одинок. По всему

Пэррис-Айленду нас тысячи и тысячи. А по всему свету -- сотни тысяч.

Пытаюсь заснуть...

Лежа на шконке, притягиваю к себе винтовку. Она начинает со мной

разговаривать. Слова вытекают из дерева и металла и вливаются в руки. Она

рассказывает мне, что и как я должен делать.

Моя винтовка -- надежное орудие смерти. Моя винтовка -- из черной

стали. Это наши, человеческие тела -- мешки, наполненные кровью, их так

легко проткнуть и слить эту кровь, но наши надежные орудия смерти так просто

из строя не выведешь.

Я прижимаю винтовку к груди, с великой нежностью, будто это священная

реликвия, волшебный жезл, отделанный серебром и железом, с прикладом из

тикового дерева, с золотыми пулями, хрустальным затвором и бриллиантами на

прицеле. Мое оружие мне послушно. Я просто подержу в руках Ванессу,

винтовочку мою. Я обниму ее. Я просто чуть-чуть ее подержу... И, докуда

смогу, буду прятаться ото всех в этом страшном сне.

Кровь выплескивается из ствола винтовки и заливает мне руки. Кровь

течет. Кровь расплывается живыми кусочками. Каждый кусочек -- паук. Миллионы

и миллионы крохотных красных паучков ползут по рукам, по лицу, заползают в

рот...

* * *

Тишина. И в этой темноте сто человек, как один, начинают читать

молитву.

Я гляжу на Ковбоя, затем -- на рядового Барнарда. Они все понимают.

Холодные оскалы смерти застыли на их лицах. Они мне кивают.

Новоиспеченные солдаты морской пехоты из моего взвода лежат по стойке

"смирно", вытянувшись горизонтально на шконках, винтовки прижаты к груди.

Солдаты морской пехоты застыли в ожидании, сотня оборотней-волчат с

оружием в руках.

Я начинаю:

Это моя винтовка.

Много таких, как она, но именно эта -- моя...

* * *

Поиск по сайту: