ЛИЧНЫЙ СЧЕТ 3 страница

Мистер Откат смеется: "Слышь, а ведь прикольно бывает убить

кого-нибудь, кого разглядеть можно. Ты побыстрее в кондицию входи, салага. В

следующий раз крысы будут с оружием в руках".

Дейтона Дейв вытирает лицо грязной зеленой нательной рубашкой. "Да все

нормально у салаги будет. Отвали ему халявы. У Стропилы пока инстинкта

убийцы нет, вот и все. У меня вот есть, я где-то с пятьдесят мог бы на счет

занести. Но все знают, что гуковские крысы своих мертвецов с собой

утаскивают".

Мы начинаем швырять чем попало в Дейтону Дейва.

* * *

После небольшого передыха мы собираем поджаренных крыс и выносим их на

улицу, чтобы провести ночные похороны.

Несколько парней из взвода обеспечения, который расположился в соседней

хибаре, выходят на улицу, чтобы засвидетельствовать свое почтение.

Младший капрал Уинслоу Славин, главный у военных трубопроводчиков,

подгребает к нам в своем заляпанном зеленом летном комбинезоне. Комбинезон

изорван, покрыт пятнами краски и масляными разводами.

-- Всего шесть? Херня. Прошлой ночью мои ребята семнадцать сделали. Все

официально подтверждены.

Я отвечаю:

-- Так у вас там крысы-то тыловые были. Битва у вас между крысами

вышла. А эти крысы -- бойцы вьетконговской морской пехоты. Крутейшие хряки.

Я поднимаю одну из крыс. Поворачиваюсь к военным трубопроводчикам.

Держу крысу на весу и целую ее.

Мистер Откат смеется, подбирает одну из мертвых крыс, откусывает кончик

хвоста. Проглотив, Мистер Откат говорит: "У-м-м-м... Люблю я хрустящих

зверушек [73] ". Он ухмыляется, подбирает другую мертвую крысу, предлагает

ее Стропиле.

Стропила замирает. Даже рта открыть не может. Только на крысу пялится.

Мистер Откат смеется.

-- В чем дело, салага? Не хочешь стать реальным душегубом?

Мы хороним вражеских крыс со всеми военными почестями -- выковыриваем в

земле неглубокую могилку и сваливаем их туда.

Мы поем:

Приходи-ка песни петь,

И с нами пить и есть.

Эм-И-Ка... Ка и И. Эм-А-У и Эс.

Микки Маус, Микки Маус...

-- Господи! -- говорит Мистер Откат, глядя в неопрятное небо. -- Эти

крысы погибли как морпехи. Отвали им там халявы. А-минь.

Мы все повторяем: "А-минь".

После похорон мы еще какое-то время издеваемся над военными

трубопроводчиками и возвращаемся в нашу хибару. Лежим без сна в койках.

Долго обсуждаем подробности битвы и похорон.

Потом пытаемся заснуть.

* * *

Проходит час. Начинается дождь. Мы заворачиваемся в подкладки от пончо

и молимся, чтоб скорее рассветало. Муссонный дождь холоден и плотен, и

всегда начинается без предупреждения. Ветер колотит водяными струями в

пончо, которые развешаны по стенам хибары, чтобы защищать нас от дурной

погоды.

Ужасающий звук падающих снарядов...

Это по нам.

-- Черт! -- говорит кто-то. Никто не шевелится.

Стропила спрашивает: "Это..."

Я отвечают: "Именно так".

Отзвуки взрывов начинаются где-то за проволокой и приближаются, как

шаги какого-то монстра. Отзвуки превращаются в бухающие удары. Бух. Бух.

Бух! А затем надвигаются свист и рев.

Бах!

Ритмичная дробь дождя нарушается звяканьем и бряканьем осколков по

жестяной крыше.

Мы все соскакиваем со шконок с оружием в руках, как детали одного

большого механизма -- даже Стропила, который уже начинает врубаться в

здешнюю жизнь.

Под бьющими струями холодного дождя бежим к нашему блиндажу.

На переднем крае гремят пулеметы M60, грохают гранатометы M70, мины с

глухими тяжЈлыми хлопками вылетают из труб минометов.

Осветительные ракеты взрываются вдоль всего заграждения живописными

кустами зеленого огня.

В мокрой пещерке, образованной мешками с песком, мы сбиваемся в кучку,

локоть к локтю, в мокром белье, задавленные темнотой, беспомощные, как

пещерные люди, прячущиеся от чудовища.

-- Лишь бы они просто по нам прикалывались. Лишь бы через проволоку не

поперли. Не готов я к такой херне.

По ту сторону блиндажа слышны звуки: Бах! Бах! Бах! И шум дождя.

Каждый из нас ждет, когда его прямо в голову пригвоздит следующий

снаряд -- мины летят, как посланцы рока.

Вопль.

Дожидаюсь затишья и выползаю наружу узнать, что там. Ранило кого-то.

Свист приближающегося снаряда заставляет меня отступить в блиндаж. Жду,

когда он разорвется.

Бах!

Я выползаю наружу, встаю и бегу к раненому. Это один из военных

трубопроводчиков. "Ты из взвода обеспечения? Где Уинслоу?"

Он жалобно воет. "Я умираю! Я умираю". Трясу его.

-- Где Уинслоу?

-- Там -- показывает он рукой. -- Он мне помочь шел...

Стропила и Чили-На-Дом вылезают наружу, и Стропила помогает мне утащить

трубопроводчика в наш блиндаж. Чили-На-Дом бежит за санитаром.

Мы оставляем трубопроводчика на Дейтону с Мистером Откатом и бегаем под

дождем, разыскивая Уинслоу.

Находим его в грязи у порога его хибары. Он разорван на куски.

Мины больше не падают. Пулеметный огонь на передке ослабевает до

отдельных коротких очередей. Несмотря на это, хряки, охраняющие передний

край, продолжают запускать кусты зеленых ракет на случай если Викторы Чарли

планируют начать наземную атаку.

Кто-то набрасывает пончо поверх Уинслоу. Дождь барабанит по зеленой

пластиковой простыне.

Я говорю: "Чтоб проделать такое, как Уинслоу, нужно стержень иметь. Ну

и вот, кишки вижу, а стержня никакого нету".

Никто не отвечает.

После того как зеленые упыри из похоронной команды запихивают Уинслоу в

похоронный мешок и уносят его, мы возвращаемся в хибару. В полном

изнеможении шлепаемся на шконки.

Я говорю: "Ну, Строп, вот и довелось тебе услышать, как стреляют в

гневе праведном".

Стропила сидит на шконке в зеленом исподнем, весь промок до нитки. Он

держит что-то в руке, уставясь на это что-то.

Я поднимаюсь.

-- Э, Строп. Что это? Осколок засувенирил?

Ответа нет.

-- Строп? Ты ранен?

Мистер Откат фыркает. "В чем дело, салага? Из-за пары выстрелов

разнервничался?"

Стропила глядит на нас, и мы видим на его лице какое-то незнакомое

выражение. Его губы искривлены в жестокой злобной гримасе. Его тяжелое

дыхание то и дело прерывается хрипами. Он рычит. Губы его мокры от слюны. Он

глядит на Мистера Отката. Предмет в руке Стропилы -- кусок человеческой

плоти, плоти Уинслоу, мерзко-желтого цвета, размером с джонуэйскую

печенюшку, мокрый от крови. Мы долго не можем оторвать от него глаз.

Стропила кладет этот кусок человеческой плоти в рот на язык, и мы ждем,

что его сейчас вытошнит. Но он лишь скрежещет зубами. Затем, закрыв глаза,

глотает.

Я выключаю свет.

* * *

Рассвет. Дневная жара воцаряется быстро, выжигая грязные лужи,

оставленные муссонным дождем. Мы со Стропилой шлепаем на фубайскую

вертолЈтную площадку. Ждем медицинского вертолета.

Через десять минут прибывает "Веселый зеленый великан [74] " с грузом.

Санитары взбегают по трапу, откинутому из задней части подрагивающей

машины, и тут же появляются снова, таща брезентовые носилки. На носилках

лежат окровавленные тряпки, внутри них люди. Мы со Стропилой заскакиваем в

вертолет. Поднимаем носилки и бежим по металлическому трапу. Вертолет

вот-вот взлетит.

Мы опускаем носилки на палубу рядом с другими, где санитары сортируют

живых и мертвых, меняют бинты, ставят капельницы с плазмой.

Мы со Стропилой забегаем под пропеллерную струю, вбегаем боком под

хлопающими лопастями в смерч раскаленного воздуха и жалящей щебенки. Мы

останавливаемся, пригнувшись, выставляем вверх большие пальцы.

Пилот вертолета -- как вторгшийся на Землю марсианин в оранжевом

огнезащитном летном комбинезоне и космическом шлеме защитного цвета. Лицо

пилота -- тень за темно-зеленым козырьком. Он поднимает пальцы вверх. Мы

обегаем вертолет, устремляясь к грузовому трапу, где бортовой пулеметчик

подает нам руку, помогая влезть в чрево дрожащей машины, которая в это время

начинает подъем.

Рейс на Хюэ -- это восемь миль на север. Далеко под нами Вьетнам

выглядит как одеяло из зеленых и желтых лоскутьев. Очень красивая страна,

особенно если смотреть с высоты. Вьетнам как страница из альбома Марко Поло.

Палуба испещрена снарядными воронками, от напалмовых ударов остались большие

выжженные заплаты, но красота этой страны затягивает ее раны.

Мне закладывает уши. Я зажимаю нос и надуваю щеки. Стропила повторяет

мои действия. Мы сидим на тюках зеленых прорезиненных похоронных мешков.

Когда мы подлетаем к Хюэ, бортовой пулеметчик закуривает марихуану и

стреляет из своего M60 в крестьянина на рисовых полях под нами. Бортовой

пулеметчик длинноволос, усат и совершенного гол, если не считать

расстегнутой спортивной гавайской рубашки. На спортивной гавайской рубашке

красуется сотня желтых танцовщиц с обручами.

Лачуга под нами расположена в зоне свободного огня -- по ней можно

стрелять кому угодно и по какой угодно причине. Мы наблюдаем за тем, как

крестьянин бежит по мелкой воде. Крестьянин знает одно -- его семье нужен

рис для еды. Крестьянин знает одно -- пули разрывают его тело.

Он падает, и бортовой пулеметчик хихикает.

* * *

Медицинский вертолет садится в районе высадки возле шоссе N 1, в миле к

югу от Хюэ. РВ [75] беспорядочно усыпан ходячими ранеными, лежачими ранеными

и похоронными мешками. Мы со Стропилой не успеваем еще покинуть посадочную

зону, а наш вертолет уже успевает загрузиться ранеными и снова поднимается в

воздух, отправляясь обратно в Фубай.

Сидим перед разбомбленной бензоколонкой, ждем колонны "лихих

наездников". Проходит несколько часов. Наступает полдень. Я снимаю

бронежилет. Вытаскиваю старую, рваную бойскаутскую рубашку из

северовьетнамского рюкзака. Напяливаю бойскаутскую рубашку, чтобы солнце не

спалило тело до самых костей. На потрепанном воротнике красуются капральские

шевроны, которые уже настолько просолились, что черная эмаль стерлась, и

проглядывает латунь. Над правым нагрудным карманом пришит матерчатый

прямоугольник, на котором написано: "1-я дивизия морской пехоты,

КОРРЕСПОНДЕНТ". И по-вьетнамски: "BAO CHI".

Сидя на изрешеченной пулями желтой устрице с надписью "Шелл Ойл", мы

попиваем коку по цене пять долларов за бутылку. У мамасаны, которая продала

нам эту коку, на голове коническая белая шляпа. Каждый раз, когда мы

что-нибудь говорим, она кланяется. Она щебечет и стрекочет как старая черная

птица. Улыбается нам, обнажая черные зубы. Она очень гордится тем, что зубы

у нее такие. Такие черные зубы, как у нее, получаются только если всю жизнь

бетель жевать. Мы не понимаем ни слова из ее сорочьего стрекотанья, но

ненависть, впечатанная в застывшую на ее лице улыбку, ясно дает понять:

"Американцы, конечно, мудаки, но уж больно они богатые".

Ходит известная байка о том, что старые Виктор-Чарлевские мамасаны

торгуют кокой, в которую подсыпают толчЈное стекло. Пьем и обсуждаем, правда

это или нет.

Два "Дастера", легких танка со спаренными 40-миллиметровыми пушками

[76], со скрежетом проезжают мимо. Люди в "Дастерах" оставляют без внимания

наши поднятые вверх пальцы.

Часом позже "Майти Майт" [77] пролетает мимо на скорости восемьдесят

миль в час -- максимум для такого маленького джипа. Опять не повезло.

Затем появляется колонна трехосных грузовиков, который катит за двумя

танками M-48 "Паттон". Тридцать здоровенных машин с ревом проносятся мимо на

полной скорости. Еще два танка "Паттон" едут замыкающими Чарли, обеспечивая

тыловое охранение.

Первый танк увеличивает скорость, проезжая мимо нас.

Второй танк замедляет ход, взбрыкивает, дергается и останавливается. Из

башни торчит белокурый командир танка, на котором нет ни шлема, ни рубашки.

Он машет нам рукой, приглашая залезать. Мы напяливаем бронежилеты. Подбираем

снаряжение и забрасываем его на танк. Потом мы со Стропилой вскарабкиваемся

на твЈрдый кусок горячего дрожащего металла.

В люке под ногами сидит водитель. Его голова едва высовывается наружу,

только чтоб дорогу было видно. Руки лежат на рычагах. Он дергает ручку

эксцентрика, и танк наклоняется вперед, подпрыгивает, скрежещет, все быстрее

и быстрее. Рев дизельного двигателя в восемьсот лошадиных сил нарастает,

пока не превращается в ритмичный рокот механического зверя.

Мы со Стропилой откидываемся на горячую башню. Повисаем на длинной

девяностомиллиметровой пушке как обезьяны. Так приятно ощущать прохладу

набегающего воздуха после многих часов, проведенных во вьетнамской духовке с

температурой под сто двадцать градусов. Пропитанные потом рубашки холодят

тело. Мимо пролетают вьетнамские лачуги, прудики с белыми утками, круглые

могилки с облупившейся и выцветшей краской, и бескрайние мерцающие полотна

изумрудной воды, свежезасеянные рисом.

Прекрасный сегодня день. Я страшно рад, что я жив, невредим, и старый.

Я по уши в дерьме, это так, но я жив. И мне сейчас не страшно. Поездка на

танке доставляет мне захватывающее ощущение силы и благодушия. Кто посмеет

стрелять в человека, едущего на тигре?

И танк великолепен. На длинном стволе выведено краской: "ЧЕРНЫЙ ФЛАГ --

Истребляем домашних грызунов". На радиоантенне развевается оборваный флаг

Конфедерации. Военные машины прекрасны, потому что конструкция их

функциональна, и оттого они настоящие, надежные и бесхитростные. Танк несет

в себе красоту своих грубых линий. Это пятьдесят тонн брони, которые катятся

вперед на гусеницах, похожих на стальные часовые браслеты. Этот танк

защищает нас, катясь вперед и вперед без остановки, вызвякивая железом и

оружием механические стихи.

Вдруг танк бросает влево. Нас со Стропилой сильно бьет о башню. Металл

скрежещет о металл. Танк бьет в холмик на дороге, резко сворачивает вправо и

с рывком останавливается, из-за чего нас бросает вперед. Мы со Стропилой

цепляемся за пушку, и у меня вырывается: "Сукин ты сын..."

Белокурый командир танка вылезает из башенного люка и соскакивает с

задней части танка.

Водила уводит танк на обочину.

В пятидесяти ярдах позади, вытянув ноги, валяется на спине буйвол.

Буйвол ревет, бьет кривыми рогами. На палубе, на середине дороги, я замечаю

крохотное тельце, лежащее лицом вниз.

Мирные вьетнамские жители с щебетаньем выпархивают из придорожных

лачуг, пялятся на дорогу, тычут пальцами. Мирные вьетнамские жители

собираются вокруг, чтобы посмотреть, как их американские спасители только

что выдавили кишки из ребенка.

Белокурый командир танка общается с мирным вьетнамским населением

по-французски. Затем, когда белокурый командир возвращается к танку, его

преследует по пятам древний папасан. На глазах папасана слезы. Иссохший

старикан потрясает костлявыми кулачками и забрасывает спину командира танка

азиатскими проклятьями. Мирное вьетнамское население замолкает. Очередной

ребенок умер и, хоть все это и печально, и больно, они с этим смиряются.

Белокурый командир танка забирается на танк и засовывает ноги обратно в

башенный люк. "Железный Человек, гребаный ты говнюк. Приказываю водить эту

машину как танк, а не как спортивную тачку, мать твою. Идиот слепошарый, ты

ту девчонку сбил. Черт, я ж ее даже через триплексы разглядел. Она стояла на

спине того буйвола..."

* * *

С напряженным лицом водитель оборачивается. "Да не видел я их, Шкипер

[78]. А они о чем думали, когда поперлись через дорогу прямо передо мной?

Эти косоглазые не знают, что ли, что у танков на дороге преимущественное

право?" Лицо водителя покрыто тонкой пленкой масла и пота, железо въелось в

его душу, он стал деталью этого танка, он потеет маслом, которым смазаны его

шестеренки.

Белокурый командир танка говорит: "Лажанешься еще раз, Железный Человек

-- точно в хряки отправишься".

Водитель разворачивает голову обратно. "Есть, сэр. Я буду следить за

дорогой, лейтенант".

Стропила спрашивает с болезненным выражением лица: "Сэр, мы эту девочку

насмерть задавили? Почему этот старик на вас кричал?"

Белокурый командир танка вытаскивает из набедренного кармана зеленую

шариковую ручку и зеленую записную книжечку. Что-то в ней записывает. "Дед

этой девчонки? Да он вопил о том, как ему этот буйвол дорог. Хочет

компенсацию получить. Хочет, чтоб мы за буйвола ему заплатили".

Стропила умолкает.

Белокурый командир танка орет Железному Человеку: "Заводи, сучара

слепошарая!".

И танк катит дальше.

На окраине Хюэ [79], древней имперской столицы, мы замечаем первые

признаки сражения -- собор многовекового возраста, превращенный пулями в

перечницу из каменных руин, с провалившейся вовнутрь крышей и стенами,

насквозь прошитыми снарядами.

Въезжая в Хюэ, третий по величине город во Вьетнаме, испытываешь

странное по своей новизне ощущение. Раньше наша война велась на рисовых

полях, среди лачуг, где даже бамбуковая хижина -- уже крупное строение. А

теперь я, как салага, разглядываю последствия войны в большом вьетнамском

городе.

Погода стоит премерзкая, но сам город прекрасен. Хюэ уже столько

времени прекрасен, что даже война и плохая погода не могут его изуродовать.

Пустынные улицы. Каждое здание в Хюэ поражено каким-нибудь снарядом.

Земля еще не высохла от ночного дождя. Воздух прохладен. Весь город закутан

в белую дымку. Солнце идет на закат.

Мы катим мимо танка, развороченного ракетами из гранатомета B40 [80].

На стволе 90-миллиметровой пушки разбитого танка надпись: "ЧЕРНЫЙ ФЛАГ".

Пятьдесят ярдов дальше по дороге мы проезжаем мимо двух похеренных

трехосников [81]. Один из здоровенных грузовиков опрокинут набок. Кабина

грузовика -- груда изорванной и перекрученной стали. Второй трехосник

сгорел, и от него остался только черный железный остов. Солнечный свет

пробивается сквозь дырки от пулевых отверстий в крыльях обоих грузовиков, и

они сверкают, как бусы.

Когда мы проезжаем мимо школы "Квок Хок", я хлопаю Стропилу по руке.

"Тут Хо Ши Мин учился. Интересно, играл он в школьной команде в баскетбол

или нет? А вот интересно -- с кем он на выпускном балу танцевал?".

Стропила ухмыляется.

Где-то далеко слышны выстрелы. Одиночные. Короткие очереди из

автоматического оружия. Сражение на какое-то время прекратилось. А выстрелы,

что мы слышим -- это так, какой-то хряк счастья решил попытать.

Возле университета города Хюэ танк со скрежетом останавливается, и мы

со Стропилой спрыгиваем на землю. Университет города Хюэ превращен в сборный

пункт для беженцев, направляющихся в Фубай. Как только сражение началось,

целые семьи со всем своим скарбом оккупировали классы и коридоры. Беженцы

слишком устали, чтобы бежать дальше. Беженцы какие-то безразличные и

истощенные -- такой вид приобретаешь после того, как смерть посидит на твоем

лице и подушит тебя так, что устаешь вопить. На улице женщины варят в

горшках рис. По всей палубе кучки человеческого дерьма.

Мы машем на прощанье белокурому командиру танка, танк грохочет и

укатывает прочь. Стальные грунтозацепы дробят кирпичи, раскиданные взрывами

по всей улице.

Мы со Стропилой вглядываемся в противоположный берег реки Ароматной. Мы

разглядываем Цитадель [82]. Река выглядит гнусно. Река мутная. Стальной

подвесной мост -- мост "Золотые воды" -- обрушился в реку, когда его

подорвали боевые пловцы противника. Разорванные балки торчат из воды как

переломанные кости морского змея.

Где-то далеко, внутри Цитадели, разрывается ручная граната.

Мы со Стропилой направляемся к MAC-V [83], пункту группы американских

военных советников в Южном Вьетнаме.

-- Красиво здесь, -- говорит Стропила.

-- Было красиво. Реально было. Я бывал тут пару раз на наградных

церемониях. Генерал Кашмэн [84] сюда приезжал. Я сфотографировал его, а он

сфотографировал меня, когда я его фотографировал. И Ки [85] был, весь такой

разодетый, в летной куртке из черного шелка с серебряными генеральскими

звездами во всех местах и в черной фуражке, тоже с серебряными генеральскими

звездами во всех местах. У Ки были всякие пистолеты с жемчужными рукоятками,

аскотский галстук на шее. Этакий плейбой в японском стиле. У этого Ки

кондиционная программа была. Он верил во Вьетнам для вьетнамцев. Думаю,

потому и получил от нас пинок под зад. Но в тот день он был просто

великолепен. Видел бы ты всех тех школьниц в их aoдаях [86], все в

пурпурном и белом, с маленькими солнечными зонтиками..."

-- И где ж они теперь, девчонки те?

-- Поубивало всех, наверно. Ты слышал такую легенду, что Хюэ вырос из

грязной лужи как цветок лотоса?

-- Глянь-ка!

Арвинское отделение грабит особняк. Эти арвины из Армии Республики

Вьетнам -- забавное зрелище, потому что все снаряжение для им совсем не по

росту. В мешковатом обмундировании и здоровущих касках они похожи на

мальчишек, играющих в войну.

Я говорю: "Достойно. Номер один. Это все равно что нам халявы отвалили,

Строп. Запомни, Стропила: как увидишь арвина, Виктора Чарли можешь не

бояться. При первых признаках опасности арвины разбегаются как кролики.

Арвинский стрелковый взвод -- подразделение столь же смертоносное, как

кружок бабушек-садоводок, кидающихся зефиринами. Ты не верь всем этим слухам

о том, что арвины трусы. Просто они свою зеленую машину ненавидят еще

больше, чем мы свою. Их забрали по призыву сайгонские правители, которых

забрали служаки, которые забрали нас, а последних забрали другие служаки,

которые думают, что могут купить эту войну. А арвины не дураки. Арвины

совсем не дураки, когда занимаются любимым делом -- воруют, например. Арвины

искренне убеждены в том, что драгоценные камни и деньги являются штатными

предметами снабжения военнослужащих. И потому мы в безопасности -- до тех

пор, пока арвины не завопят: "Боку Ви-Си, боку Ви-Си!" и не пустятся наутек.

Но об осторожности тоже не забывай. Арвины постоянно палят по курицам, чужим

свиньям и деревьям. Арвины готовы стрелять во что угодно, кроме

транзисторов, "Кока-Колы", солнечных очков, денег и противника".

-- А что, правительство им разве не платит?

Я усмехаюсь: "Деньги их правительство".

Солнце уже зашло. Мы со Стропилой переходим на бег. Нас окликает

часовой, я посылаю его ко всем чертям.

Пятьдесят шесть дней до подъема.

Утром мы просыпаемся на пункте MAC-V, это белое двухэтажное здание со

стенами в пулевых отметинах. Пункт укрыт за стеной из мешков с песком и

колючей проволоки.

Мы собираем снаряжение и уже собираемся уходить, когда какой-то

полуполковник начинает зачитывать заявление военного мэра Хюэ. В заявлении

отрицается факт существования в Хюэ такого явления как мародерство, и

делается предупреждение о том, что все замеченные в мародерстве будут

расстреливаться на месте. С дюжину гражданских военных корреспондентов сидят

на палубе, протирая глаза со сна, слушая вполуха и позевывая. Дочитав,

полуполковник добавляет уже от себя. Кто-то наградил медалью "Пурпурное

сердце" [87] жирного белого гуся, который был ранен в ходе нападения на

пункт. Полуполковник высказывает сомнение в том, что гражданские

корреспонденты осознают, что война есть дело серьезное.

Мы идем по улице, я указываю на похеренного солдата СВА, повисший на

колючей проволоке. "Война -- крупный бизнес, а это наш валовой национальный

продукт". Я пинаю труп, вызывая панику среди червей, шевелящихся в пустых

глазницах и улыбающемся рту, а также во всех дырках от пуль в его груди.

"Скажи, противно?"

Стропила наклоняется и рассматривает труп. "Да, этот-то точно кому-то

на счет пошел".

Появляется съемочная группа из Си-би-эс в окружении очумевших от

свалившейся на них славы хряков, которые принимают эффектные позы, изображая

реальных бойцов-морпехов, какие они типа на самом деле. Они все хотели бы

познакомить Уолтера Кронкайта со своими сестренками. Телевизионщики из

Си-Би-Эс, в белых рубашках с короткими рукавами, поспешают дальше -- снимать

смерть в красочном многоцветии.

Я останавливаю мастер-сержанта. "Топ, нам в говно надо".

Мастер-сержант пишет на листке желтой бумаги, закрепленном на дощечке.

Он не поднимает взгляда, но тычет пальцем через плечо. "За рекой. Первый

Пятого. Лодку у моста найдете".

-- Первый Пятого? Образцово. Спасибо, Топ.

Мастер-сержант отходит, продолжая писать на желтой бумаге. Он не

обращает внимания на четырех заляпанных хряков, который вбегают в

расположение. Каждый держится за угол пончо. На пончо лежит убитый морпех.

Хряки орут, вызывая санитара, а когда с великой осторожностью опускают

пончо, темная кровяная лужица стекает на бетонную палубу.

Мы со Стропилой спешим к реке Ароматной. Обращаемся к флотскому энсину

с детским личиком, который засувениривает нам переправу на вьетнамской

канонерке, доставляющей подкрепление для вьетнамских морпехов.

Мы скользим по поверхности реки. Стропила спрашивает: "А эти вот

ребята? Они как, хорошие вояки?"

Я киваю. "Лучшие, что есть у арвинов. Хоть и не такие крутые, как

корейские морпехи. Корейцы такие крутые, что у них даже дерьмо мускулистое.

Бригада "Голубой дракон". Я был с ними на операции у Хойан".

С берега доносится звук выстрела. Над нами просвистывает пуля.

Экипаж канонерки открывает огонь из пулемета пятидесятого калибра и

40-миллиметровой пушки.

Стропила горящими от восторга глазами глядит на тонкие фонтанчики,

которые пули выбивают из воды вдоль речного берега. Он по-парадному держит

винтовку у груди, рвется в бой.

Земляничная поляна, большой треугольник земли между Цитаделью и рекой

Ароматной -- тихая богатая окраина Хюэ. Мы вылезаем из канонерки на

Земляничной поляне и бродим вместе с вьетнамскими морпехами, пока не

натыкаемся на низкорослого морпеха с дорогим помповым дробовиком, закинутым

за спину, коробкой сухпая на плече и с надписью "СМЕРТОНОСНАЯ ДЕЛЬТА" на

бронежилете.

Я говорю: "Э, братан, где Первый Пятого?"

Маленький морпех оборачивается, улыбается.

Я говорю: "Поднести помочь?"

-- Спасибо, не надо, морпех. Вы из Первого Первого?

-- Никак нет, сэр.

В поле на офицерах знаков различия нет, но собаки умеют различать

звания по голосу.

-- Мы первый пятого ищем. У меня там братан в первом взводе. Ковбоем

зовут. Он в ковбойской шляпе ходит.

-- А я командир взвода, в котором Ковбой. Отделение "Кабаны-Деруны"

сейчас в расположении взвода, у Цитадели.

Шагаем дальше рядом с маленьким морпехом.

-- А меня зовут Джокер, сэр. Капрал Джокер. А это -- Стропила. Мы из

"Старз энд страйпс".

-- А меня зовут Байер. Роберт М. Байер третий. Мои ребята прозвали меня

Недолетом, по понятным причинам. Ты сюда приехал, чтоб Ковбоя прославить?

Я смеюсь. "Хрен когда".

* * *

Серое небо проясняется. Белый туман уползает, открывая Хюэ лучам

солнца.

Из расположения первого взвода видны массивные стены Цитадели. Покуда

первый взвод ожидает начала атаки, отделение "Кабаны-Деруны" устроило

празднество.

Бешеный Эрл тычет в нас троих пальцем. "Пополнение! Номер один!"

Продолжает: "Эй, коровий наездник, тут Джокер на палубе".

Ковбой глядит на нас и улыбается. Он держит в руке большую коричневую

Поиск по сайту: