ЛИЧНЫЙ СЧЕТ 14 страница

проволокой, в ночном дозоре.

Черный Джон Уэйн говорит: "Вас дезинформировали".

Отделение смеется.

-- Не понял? -- говорит Бобер. -- Что вы сказали?

-- Нечего понимать, -- отвечает Черный Джон Уэйн -- совсем нечего. Ты

меня попутал с кем-то, кому не насрать на все.

Бобер говорит: "Ну, я сюда не за тем зашел. Нам, собственно, надо

операцию обсудить. Майор решил, что еще один выход на "найти и зачистить"

напоследок, в последний день эвакуации, станет хорошим вкладом в и без того

образцовую боевую историю первого взвода. Если Ваши бойцы достаточно на счет

запишут, может, и повышение получите".

Черный Джон Уэйн смеется. "Херня какая. Могила хочет счет убитых черных

пополнить. Хочет мне контр-фрэггинг сделать. Эл-Би-Джей вон говорит, что мы

на севере есть якорь обороны. Мы тут -- доблестная кучка, в руках которой

пропуск в Кхесань. То есть, раз уж мы здесь, чтоб драться, почему должны

увиливать? Последнюю возможность стать черным Дэви Крокеттом дают. Ты прости

уж, я лучше тут посижу, пока кто-нибудь своим примером меня не вдохновит".

Бобер говорит: "Сержант, майор отдал письменный приказ..."

-- Достойно. У меня все каталоги "Сирз энд Роубак" вышли, жопу нечем

вытирать. Врубаешься, дубина?

-- Сержант, майор -- ваш командир.

Черный Джон Уэйн говорит: "Да срать я хотел на эти микимаусовские

приказы Могилы, Джек. Он ведь гребаная крыса-служака, которого другие

гребаные крысы-служаки оставили здесь -- надо ж было кого-то в задницу

засунуть. А теперь он увольняет с позором всех черных, кто уезжает из

Кхесани живыми. Дождется -- погремлю я капсюлями по его уродской сраке".

-- Вам следует уважать звание, сержант, не человека.

-- Ох, и нудный ты, Бобер, -- отвечает Черный Джон Уэйн.

Я окликаю: "Бобер?"

-- Что? -- отвечает Бобер. -- Кто это?

-- Да я это. Джокер.

-- Извините, рядовой Джокер, но этот разговор -- между мною и

сержантом. Официальные взводные дела. Я, конечно, понимаю, что как бывший

взводный сержант --

Я говорю: "Эдди Хаскелл* и Кусок* с тобой?"

-- Кто?

-- Телохранители твои. Тощий такой паршивец и жирюга-недоумок.

Из темноты доносится голос Эдди Хаскелла: "Иди ты, Джокер. То, что

сказал -- не про меня".

-- Мы же ничего тебе не сделали, -- ноет Кусок.

-- Ладно, просто убедиться хотел, что вы тут.

Бобер говорит: "Сержант, приказываю седлать коней и ожидать приказа на

выдвижение".

Черный Джон Уэйн разражается могучим грохочущим смехом. "Бобер, ты как

уродский аллигатор-говноед, они у нас в Нью-Йорке в канализации ползают,

слышал? Ты типа му-тант. Адаптировался к этой жизни по уши в дерьме, жрешь

его, цветешь и пахнешь, ты тут тащишься, не нарадуешься жизни такой. Богу

молишься, чтобы война не кончалась. Ты как королевич сладкой жизни во

Вьетнаме, к титьке присосался. Ты как розовый паук, что позади себя ядом

прыскает, и я тебя конкретно опасаюсь. Для такого гнусного мудилы как ты,

смертельный яд -- как изысканное вино, ибо ты есть продукт демонического

разума".

Бобер говорит: "Я тут не собираюсь ни к чему придираться, сержант. Но,

в конце-то концов, я взводный сержант. Или не так?"

-- На бумаге, -- произносит кто-то.

Бобер говорит: "Но ведь майор Трэвис..."

-- Заткнись, Бобер, -- говорю я ему. -- Отставить, заткнуть куда

подальше и можешь ди-ди к херам с моего участка. Могила может сидеть себе в

Песочном Городе в накрахмаленных трусах, почесывая яйца и играя в войнушку

стеклографами на картах, награждая сам себя "Военно-морским крестом" всякий

раз как его комар укусит. Охереть как образцово. Обалдеть. Но наш участок

для этой гребаной крысы-служаки и его жополизов -- запретная зона, покуда мы

ему паспорт гражданина первого взвода не выпишем, а не выпишем мы его

никогда. Коли нужно чего от первого взвода -- к Черному Джону Уэйну

обращаться бесполезно, со мной говори. Для тебя я, может, и скользкий тип в

звании рядового, но здесь-то я -- Главкомуд.

-- Главкомуд?

-- Главнокомандующий мудак.

-- В самом деле? -- спрашивает Бобер Кливер.

Отвечаю:

-- Довожу до твоего сведения, что никто в первом взводе не намерен

больше выходить на твои дебильные выходы. Мы не будем ходить в дозоры. Мы не

будем сидеть в засадах. Мы не будем ходить на операции. Скотомудила вон,

взял свое отделение и повел их Бледного Блупера херить. Нарушил мой приказ.

Они уж неделю как без вести пропавшие.

-- И ни за что не пошлю я больше людей своих подыхать, обороняя

позицию, которую служаки похерить уже порешили.

Эдди Хаскелл говорил: "А что не так, Джокер? Кишка тонка для драки?"

Я говорю: "Я себя в резерве держу, для наступления на Ханой".

-- А морпехи из твоего взвода? -- спрашивает Бобер.

-- Их я тоже в резерв зачислил. Что я буду за герой без преданных

фанатов?

-- Джокер, -- говорит Бобер -- я тебе не враг. Может, станем заодно, да

попробуем по-хорошему. На благо взвода.

Я говорю: "Бобер, ты ж если корешишься с кем, так лишь затем, чтобы не

промахнуться, когда решишь на него насрать".

-- Но, Джокер...

-- Ты скользкий урод-подлиза, Бобер, и до тебя я еще доберусь.

Эдди Хаскелл говорит: "Джокер, ты точно шизонутый".

-- Последнее подтверждаю, гондон. Пока ты шизонутый -- никому тебя не

взять.

-- Слушайте, Джокер, -- говорит Бобер. -- Давайте поговорим разумно. Вы

имеете право на свое мнение, это несомненно. И я отношусь к этому с

уважением. Но мы же с Вами можем быть заодно. Честно. Искренне говорю.

-- Заодно, как с Мистером Гринджинсом?

Пауза. Кто-то возится в темноте. "С кем?"

-- Мистером Гринджисом, мудак, -- говорит Черный Джон Уэйн. -- Помнишь

Мистера Гринджинса? Должен помнить. Ты же и подстроил, чтоб он окочурился.

Бобер Кливер говорит: "Если вы говорите о каком-то случае фрэггинга..."

-- Он был образцовый командир роты! -- Черный Джон Уэйн почти рычит. --

Шкипер был охренительно достойный мужик. Он был человек, сукин ты сын.

Капитан Гринджинс был человек!

Кто-то говорит: "Так точно. Добрый был морпех и славный офицер. И

смелости у шкипера было выше крыши".

Бобер говорит: "Простите, но я не знаю, что вы имеете в виду. Я о нем

никогда ничего не слышал. Похоже, он был..."

Кто-то переспрашивает: "Ни разу не слыхал о нем?"

Бобер отвечает: "Ни разу. Я даже и не верю, что такой человек вообще

когда-либо существовал. Кто-нибудь может подтвердить, что действительно был

такой, так называемый капитан Гринджинс? Похоже, вы что-то напутали по этому

вопросу".

-- Как бы там ни было, -- продолжает Бобер -- он сам нарывался на

неприятности. Нам важная работа поручена в Юго-Восточной Азии, работа на

благо Америки. Без жертв не обойтись. Нам следует не терять головы, пока это

пацифистское поветрие не развеется. В этом мире слабакам не место, и

коммунистическую агрессию обязательно надо разбить любой ценой. Что плохого

в том, что пару-тройку человек напалмом обольют, если потом жить в этом мире

станет лучше? Мы убиваем этих людей ради их же собственной пользы. В каждом

гуке сидит американец, и он стремится выбраться наружу.

Черный Джон Уэйн плюется. "Америка изобрела коммунизм, когда индейцы

кончились".

Бобер говорит: "Ну, не будем забивать себе голову делами прошлого. Что

сделано -- то сделано. Та кровь быльем поросла. Попробуем поговорить

конструктивно. Нет смысла в этих сказках про белого бычка о всяких

неприятных делах, что были когда-то, а может, и не были".

-- Ты убил Мистера Гринджинса, -- говорю. -- На твои делишки на черном

рынке всем насрать. Да торгуй ты себе поддельными флагами СВА и

никелированными осколками, толкай фотографии лобка Энн-Маргрет в

обтягивающих желтых штанишках "капри". Сбывай свой разбавленный виски и дурь

с примесями, и наплевать на то, что ты вьетконговцам военное имущество

целыми грузовиками сдаешь.

-- Но вот Мистер Гриджинс таки взял тебя за жопу в деревне, в шалмане,

где полно двенадцатилетних шлюх, которыми вы торгуете на пару с толстым

ганни из Арканзаса.

-- Ты тогда менялся: полный трехосник ящиков с гранатами на матросский

мешок, набитый героином-сырцом. Я клиента твоего похерил, помнишь? Того гука

на "цикло"*, у него еще знаки вьетконговского офицера были внутри шляпы

пришиты. Потом капитан притащил тебя за жопу на командный пункт и сдал

Могиле. Я был там, Бобер. Все видел -- от начала до конца.

Эдди Хаскелл говорит: "Джокер, ты сам-то кто? Циник неприспособленный с

чересчур живым воображением. Где твои доказательства? Слова одни, а

доказательства где?"

Все в блиндаже чувствуют напряжение в голосе Бобра, с трудом

пытающегося сохранить самообладание: "Рядовой Джокер, я, несомненно, могу

понять, почему вы злитесь на меня. Вы в стране подольше, к тому ж и в звании

вас понизили. Я знаю -- вам нелегко пришлось. Понимаю".

Бобер Кливер делает паузу, продолжает: "Никто тут не верит, что Вы

хотели убить своего лучшего друга. Как там его звали? Ковбой? Корпус морской

пехоты сурово Вас наказал, содрав шевроны за то, что вы не смогли вытащить

его тело. Я постоянно подбадриваю тех, кто вас боится, полагая, что вы

грохнули круглоглазого морпеха. И я не верю сообщениям о том, что Вы бегаете

повсюду голым, спите в грязи, что Вы боитесь выходить на свет божий в

дневное время. Уверен, что все эти россказни сильно преувеличены".

Голос Бобра нудит в темноте. "Мы, бывало, честно расходились во

мнениях, рядовой Джокер, но я искренне хочу, чтобы вы знали, что я всегда

относился к вам с большим уважением".

-- Давай лучше про геру поговорим.

Кто-то говорит: "Бобер торгует -- вас понял -- сообщение принято --

герой!"

Черный Джон Уэйн говорит, подначивая: "Э, Бобер, а когда поговорим о

награде, что ты за голову Джокера назначил?"

Я говорю: "Джей-У, да не спорь ты с этой рыготиной. ВсЈ равно до него

не дойдЈт".

-- Верно, -- отвечает Черный Джон Уэйн. -- Точно, не дойдет.

Бобер говорит: "Послушайте, ребята, мне все же очень хочется дойти до

сути этой проблемы. Будет полезнее, если мы во всем разберемся раз и

навсегда. Но, похоже, до конца мы никогда всего не узнаем. Мне так хочется

вам помочь. Может, этот капитан, про которого вы говорите, был убит в бою.

Может, до него Бледный Блупер добрался".

Кто-то произносит: "Херня -- тот "клеймор" кто-то в шкиперском блиндаже

поставил. Что, Бледный Блупер по проволоке ходить умеет?"

Бобер говорит: "Мне неизвестны все факты по этому делу, но я разберусь.

Обещаю. Я подам бумаги в уголовный отдел с просьбой провести расследование.

Они пришлют официальный отчет о предполагаемом происшествии".

-- Заткнись, -- говорю. -- Заткнись к херам.

-- Что? -- говорит Бобер. -- Простите, не понимаю, что вы имеете в

виду.

Черный Джон Уэйн говорит: "Сказано тебе -- заткнись. Делай, что

говорят, а то я всю белизну из твой жопы выбью".

Бобер произносит очередную речь: "Слушайте, сержант, переживать причины

нет. Давайте не будем горячиться, ладно? Возможно, вы и правы. Может, нам

всем стоит успокоиться и обо всем еще раз подумать, и мы сможем найти

логичное объяснение. Но я убежден в том, что нам надо хотя бы попробовать

сначала собрать все факты, чтобы не перескакивать к скороспелым выводам".

Морпехи в блиндаже молчат, ждут, что будет дальше.

По "Радио Вооруженных Сил" Билли Джо чего-то там бросает с моста

Таллахачи-Бридж.

* * *

И вдруг половину блиндажа заливает тусклый свет осветительных ракет,

вспыхивающих снаружи.

Лицо Черного Джона Уэйна, как под холодным светом фотовспышки,

застывает черной твердой маской из эбенового дерева. Взгляд пронизывает

Бобра.

На Черном Джоне Уэйне -- тропическая форма, перекрашенная в черный

цвет. Вокруг шеи тяжелое ожерелье из "лимонок". Здоровый мужик. Черный Джон

Уэйн пришел в жизнь черным гигантом, чудищем, набрался крутости в уличных

драках, а когда достаточно окреп и вырос, занялся культуризмом.

Бобер на взгляд -- бледный лопушок, с бульдожьим носом и пухлыми

конопатыми щечками. На нем футбольная фуфайка, джинсы, кроссовки и синяя

бейсболка с большими белыми буквами "NY" на боку. В отличие он всех

остальных, оружия при Бобре нет. Бобер похлопывает себя по ладони бамбуковым

стеком. На конце стека -- начищенная средством "Брассо" гильза от патрона

45-го калибра.

Эдди Хаскелл сидит в углу блиндажа на бамбуковом рундуке, ковыряя

лишайную корку на икре острием штыка. Тощий рыжий крысенок с лицом как у

голодного хорька. Он поднимает глаза, втыкает штык в мешок с песком,

сдвигает лежащий на коленях помповый дробовик в положение "на грудь".

Кусок -- возле входа, втискивается в тень.

Черный Джон Уэйн встаЈт и полусогнувшись идЈт, пробираясь через дюжину

черных морпехов в черной тропической форме. Он наклоняется к Бобру и

прочищает горло. "Джокер знает, что ты -- дьявольское отродье, потому что

Джокер наш голубоглазый черный брат".

Из потертого оранжевого тропического ботинка с личным жетоном на шнурке

Черный Джон Уэйн вытягивает опасную бритву с рукояткой из слоновой кости.

Наружу выскакивают шесть дюймов высококачественной хирургической стали,

такие острые блестящие бритвы только для парикмахеров-частников делают.

Годзилья лапа Черного Джона Уэйна вкручивается в футбольную фуфайку

Бобра и швыряет его на себя как куклу. Бритва взлетает прямо к розовому

горлу Бобра.

Черный Джон Уэйн говорит Бобру: "Отставишь вранье свое, или хочешь

стеклянный глаз заиметь?"

Эдди Хаскелл дергается, я бросаюсь на него через блиндаж. Хватаю за

воротник и пригибаю вниз. Прежде чем он успевает поднять из грязи свой

дробовик, я с силой упираю ему в макушку свой русский офицерский "Токарев"

9-миллиметрового калибра.

Эдди Хаскелл обмякает, стонет, пытается подняться. Какое-то мгновение

восхищаюсь его поведением, а затем отключаю его рукояткой пистолета. Крепкая

же голова у него -- как снарядная оболочка.

Все в отделении замерли.

Кто-то говорит: "Праздник зверства! Праздник зверства!"

-- НА ТЕБЕ!

Я поднимаю руку, чтобы засувенирить Куску ласковый шлепок по морде.

Кусок роняет M16 и выскальзывает из блиндажа.

Слышу, как он убегает, с трудом выдирая ноги из грязи.

Бобер отчаянно пытается выдраться из замка захвата, в который его взял

Черный Джон Уэйн. Увидев, что остался без телохранителей, он начинает вопить

и дергаться. Но Черный Джон Уэйн зажал Бобра мертвой хваткой, и отпускать не

намерен.

Отсветы от осветительных ракет по-прежнему падают в блиндаж. Должно

быть, снаружи творится что-то очень серьезное. Слышны крики, топот,

беспорядочный огонь из стрелкового оружия.

Здесь же, в блиндаже, звуки издает один Бобер, который пытается скулить

и одновременно хватать ртом воздух. Его лицо скривилось, превратившись в

подергивающуюся маску, на которой неприкрытый ужас.

Бобер колотит Черного Джона Уэйна по лицу своим бамбуковым стеком.

Черный Джон Уэйн подергивает головой, расчищая поле зрения, будто отгоняя

надоедливую муху.

Черный Джон Уэйн вжимает бритву в кожу прямо под левым глазом Бобра.

"Щас порежу!" -- говорит он мне. Потом Бобру: "И обретешь ты веру!"

Я подтягиваюсь на руке Черного Джона Уэйна как на перекладине -- рука у

него размером с мою ногу и крепка как валун. "Никак нет", -- говорю. --

Отставить, Джей-У. Нельзя нам его херить. Ты же не в родном квартале, там-то

можешь бритвой баловаться".

Черный Джон Уэйн глядит на меня. "Да убьем его, и все! Кто нам тут

мешает?"

Я залезаю в набедренный карман и вытягиваю оттуда щипцы для минных

проводов. "На, возьми-ка".

-- Чего?

-- Давай, братан. Подмогни чуток.

Черный Джон Уэйн мотает головой.

-- Не. Не надо. Херня. Потом сделаем.

-- Давай, Джей-У. На меня положись.

Черный Джон Уэйн издает стонущий звук и говорит: "Джокер, ну ты и

выдумщик". Он вручает мне опасную бритву и забирает щипцы для минных

проводов.

Выпученные глаза Бобра следят за перемещением бритвы из руки Черного

Джона Уэйна в мою. Бобер отдергивается, упираясь в мешочную стену блиндажа,

как в судорожном припадке от ужаса; страх лишает его рассудка.

-- Придуши-ка, -- говорю Черному Джону Уэйну, и Черный Джон Уэйн его

придушивает.

Бобер Кливер давится, стонет, пускает слюни и плюется. Язык вылезает

наружу, как красный склизкий огородный слизень.

Черный Джон Уэйн глядит на меня, потом снова на Бобра, потом опять на

меня. Я киваю головой. "Придержи язык", -- говорю, и Черный Джон Уэйн

залезает Бобру в рот обжимными щипцами и берет в зажим язык Бобра.

Глаза Бобра уже лезут из орбит. Я кладу лезвие плашмя на его язык, он

давится, а я улыбаюсь и говорю: "Ну как, поговорим?"

Бобер хныкает, в его глазах появляется умоляющее выражение, и я говорю:

"Синлои, Бобер -- херовая ситуЈвина. Довожу до вашего сведения: с

милосердием у меня плоховато". Я веду бритвой, и синеватое лезвие мягко

врезается в язык Бобра на дюйм в глубину, разделяя его кончик на две

половинки. Кровь выплескивается с такой силой, что выстреливает через весь

блиндаж и шлепается блестящим влажным пятном о серую стену из мешков с

песком.

Черный Джон Уэйн ослабляет зажим, и Бобер падает на колени. Кровь

выливается изо рта по нижней губе Бобра и капает с подбородка как слюна.

Подняв руки к лицу, опасаясь дотронуться, Бобер издает ужасающий звук,

который и звуком-то не назовЈшь. Кто-то произносит: "Чарли взял трубу с

гранатой!"

Эдди Хаскелл стонет, потирает голову, пытается подняться.

Снаружи блиндажа, в ста ярдах дальше по периметру, вспыхивает отчаянный

огонь из стрелкового оружия, и по нам начинают бить из минометов.

Я выхожу наружу как раз тогда, когда рядовой Оуэнс, салага, беглым

шагом ковыляет мимо блиндажа, вопя на бегу высоким тонким голосом: "СапЈры в

полосе! СапЈры в полосе!"

* * *

Рассеянный огонь из стрелкового оружия вспыхивает по всему передку,

люди Черного Джона Уэйна беглым шагом выдвигаются из блиндажа, и все мы

херачим в говно.

Гаубичные снаряды прочерчивают дуги над нашими головами. Безоткатные

пушки смертоносными колючими тучками выплЈвывают игольчатые стрелки.

Разрываются "клейморы", дождем рассыпая смертоносные стальные шарики.

Красные вспышки, как на радаре, мигают по всем секторам обстрела и

сплетаются в переливающиеся чарующие узоры.

Не обращая внимания на то, что наша огневая поддержка косит их

безжалостно, отборные штурмовые отряды 304-й дивизии СВА, герои Дьенбьенфу,

люди, которые круче гранат, вливаются в штурмовые проходы, что взрывами

проделали в наших заграждениях дакконги, бойцы элитных саперных групп, что,

голые и скользкие, ползут под огнем через наши заграждения.

СапЈры запихивают бангалорские торпеды -- бамбуковые обрезки, набитые

толом -- в проволочные спирали, путанки и минные поля. СапЈры взрывают

бангалорки вручную, разрывая в кровавые мясные клочья самих себя, чтобы их

товарищи смогли добраться до нас.

Беглым шагом перемещаясь по периметру, проверяю щели на наличие чмырей,

алкашей и торчков. Вытаскиваю их -- сонных, растерявшихся, злых. Любой

морпех в Кхесани устал до смерти, всем все по горло надоело, каждый уже --

конченое создание. Но они -- морская пехота США. И потому они

восстанавливают связь между своими головами и задницами, хватают оружие и

беглым шагом выдвигаются на шум стрельбы.

На бобЈровских торчков я внимания не трачу. Торчки даже оружия при себе

уже не носят. Подсевшие на героин торчки забрались на черный железный каркас

сгоревшего грузовика. Они наблюдают за сражением -- лица как опустевшие

комнаты, глаза как щелочки цвета яичного белка.

Пули отскакивают от палубы.

Я ныряю в сторожевой блиндаж на участке первого взвода, подворачивая

при этом ногу и обрывая кусок кожи с колена, черт бы его побрал.

Гром и Папа Д. А. уже на палубе. Папа Д. А., главный второго взвода,

связывается по полевой радиостанции, вызывая непосредственную поддержку с

воздуха. Он говорит мне: "Птички в воздухе. "Фантомы" и B-52".

Гром стоит на огневом бруствере из набитых землей снарядных ящиков с

канатными петлями для переноски и невозмутимо целится через снайперский

прицел "Редфилд", установленный на его охотничьем "Ремингтоне-700" высокой

мощности.

В спокойные дни, когда хряки СВА, которым подвалило халявы, сидят себе,

трепятся и тащятся где-то за тысячу ярдов отсюда, что-то вдруг как бабахнет

здесь, мозги их командира разлетаются, и "собаки" СВА остаются сидеть на

корточках в зелЈнке с разинутыми ртами, потому что они-то никаких выстрелов

и не слышали.

-- Гром, -- говорю я. -- Напросился -- получи.

Гром оглядывается на меня, скалится в ухмылке, поднимает большие пальцы

вверх.

По идее, я должен напомнить Грому, что сейчас не время для художеств,

надо бы сейчас капсюлями греметь. Но я знаю, что у Грома свой особенный

стиль. Уже не раз я слышал от Грома: "Среди снайперов я аристократ -- я

только офицеров отстреливаю".

"Ремингтон" Грома подпрыгивает, "крэк-ка!" -- и где-то там, в

живописном центре Ханоя, еще одна гуковская мамасана пока не знает, что сына

у нее больше нет.

Первый взвод уже на огневом рубеже, переводчики огня -- на

"рок-н-ролле", очередями, они выпускают пули, рассыпая кругом гильзы, дышат

через рот, глаза навыкате, шеи втянуты в бронежилеты как у заляпанных грязью

черепах, жопы сжаты до предела, яйца подтянулись до самого горла, они в

рваном ритме вгоняют алюминиевые магазины в черные пластмассовые винтовки,

не отпуская спусковых крючков.

Бум.

-- Ни хера себе!

-- Блин!

-- РПГ, -- говорю. -- Реактивная граната. Жим-жим фактора боку.

-- Сукин сын!

-- Вон он!

-- Где? -- говорит Гром, обшаривая местность через снайперский прицел.

"Давай... давай..." Поправляет ремень винтовки, чтоб держать покрепче.

"Давай, милый..." Не обращая внимания на огонь из АК, который испещряет

ямками внешнюю сторону нашего блиндажа, Гром подстраивает прицел и плавно

жмет на спусковой крючок. "Крэк-ка!"

Гром оборачивается к нам, ухмыляется, выставляет вверх большие пальцы.

"Один готов. Ну, довожу до Вашего сведения, Кхесань-6, этот, с РПГ, на счет

пошел". Он подергивает бровями, скорчивает рожицу и смеется, этакий

обаяшка-брюнет с великолепными зубами. Он снова припадает к прицелу,

смеется, и вот "крэк-ка!" -- подстреливает кого-то еще.

M16 трещат и трещат, АК-47 хлопают и хлопают, и звуки эти сталкиваются

друг с другом, сливаются воедино в непрерывный рев -- так поезд гремит на

неровно уложенных рельсах.

Слева по борту на периметре отбиваются хулиганы-морпехи Черного Джона

Уэйна. CапЈры зашвыривают ранцевые заряды и укладывают бамбуковые лестницы

поверх заграждений. Крутые хряки СВА бегом налетают на проволоку. И, столь

же быстро, как они бегут, Черный Джон Уэйн и его ребята их убивают, раз-раз,

и вся проволока в крови.

Серый дым от нашей 105-миллиметровой гаубицы плывет над позицией. Дым

воняет кордитом, и пахнет от него серой, горящей в адском огне. Песчинки

заполняют воздух, образуя тонкую красную дымку. Наш блиндаж теперь трясется

без перерыва -- стены из мешков с песком вбирают в себя пули и глухие удары

гранатометных снарядов.

-- Черт! -- говорит Папа Д. А., бросая трубку полевой рации. -- Летуны

говорят, ожидаемое время прибытия -- через два-ноль минут".

Гром выпускает пулю -- "крэк-ка!" -- и говорит: "Они там через

проволоку лезут".

Вся база сейчас залита светом, дюжины осветительных ракет болтаясь

скользят вниз на белых парашютиках, оставляя тусклые следы, похожие на

светящихся червяков. Все какое-то поддельное, неживое, застывшее и

театральное, как брошенные декорации для низкобюджетного кино про монстров.

Поле боя перед нами -- как черно-белый фильм про шумный школьный кабинет,

где учат на могильщиков. В чудовищно ярком холодном белом свете

отбрасываемые тени черны, плотны и изломаны.

Смотрю налево по борту. Говорю: "Д. А., сообщай на КП -- пускай

подтягивают группу реагирования в Мешочный город. Пусть они там подготовятся

и ждут сигнала на выдвижение. Пушкарям скажи, пусть будут готовы открыть

огонь по позиции Черного Джона Уэйна по моей команде. Черного Джона Уэйна

сейчас накроют".

Папа Д. А. крякает. "Сделано, Джокер".

Гуки надвигаются на нас атакующей людской волной, как колышащаяся стена

из сбитых в кучу тел, они заливают наши заграждения, просачиваясь в дыры,

пробитые сапЈрами. Когда в них попадают, умирающие вражеские хряки не

забывают о том, что надо падать ничком на проволоку, чтобы их друзья из

следующей волны смогли воспользоваться их мертвыми телами как ступеньками.

Они наступают, продираясь через огонь из автоматических винтовок, мины,

гранаты и пулеметы 50-го калибра. Они наступают под залпами орудий,

швыряющих в них снаряды по девяносто пять фунтов каждый. Человеческие волны

беспрерывно надвигаются, врезаясь в тонкую зеленую цепь, всасывая в себя все

наши боеприпасы и всю нашу злобу, и столько снарядов и пуль попадает в них,

что они даже упасть не могут.

Океанский прилив из желтых карликов, обладающих высокой мотивацией и

готовых платить за всЈ по полной программе, заливает высоту, боку огорчая

хряков.

Один за другим сжигая магазины в своей M16, я испытываю чувство

гордости за то, что на меня нападают эти твердожопые малыши с латунными

яйцами, и за то, что я убиваю их. Из всего, что я повидал тут за последнее

время, самое вдохновляющее зрелище -- эти гуки из СВА и то, как они идут в

атаку. Наступают ладно и нахально, лучшая легкая пехота со времен бригады

"Каменная стена".

* * *

Гром оборачивается к нам и говорит: "Черного Джона Уэйна гасят".

* * *

Отделение чЈрных морпехов ЧЈрного Джона Уэйна бьЈтся в полный рост,

заняв траншею на периметре.

Черный Джон Уэйн твердо стоит над траншеей, громадней, чем Кинг-Конг, и

в упор палит из пулемета M60 по накатывающейся волне из миллиона с чем-то

гуков. Черный Джон Уэйн с сородичами бьются в рукопашной, пока их не

отрезают и не окружают.

Мы с Громом и Папой Д. А. выскакиваем из блиндажа быстрей, чем гук

рисом серанет, и херачим по скользкому помосту, дергаем салаг, чтоб

вставали.

Когда мы беглым шагом добираемся до позиции Черного Джона Уэйна, с нами

вместе пятьдесят морпехов из четырех разных взводов, и мы гоним, гоним по

венам адреналиновую смесь, очищая кровь от ненужного, заполняя ее дикой

животной злобой и праведным негодованием, гоним, гоним, мы ведь хряки

Соединенных Штатов, и мы вышли на битву, и -- бог тому свидетель -- сгораем

от желания убить любого, кто тронет, на хер, наших друзей, мы вбегаем в

ураганный вихрь черных железяк как толстожопые птицы, и мы все сейчас умрем,

и не можем дождаться этого мига, потому что жить в дерьме -- кайф, и мы

Поиск по сайту: