ЛИЧНЫЙ СЧЕТ 2 страница

Дубина-вэпэшник самодовольно купается в своей власти, разрешающей ему

требовать обыденных мелочей. "Он будет делать, что я скажу. Кап-рал" --

постукивает по черным металлическим уголкам на петлицах концом своей

каштановой палки. -- "А я -- сержант".

Я киваю. "Так точно. Точно так, служака грЈбаная. Но вот он -- только

младший капрал. И приказы ему отдаю я".

Дубина-вэпэшник пожимает плечами. "Ну, хорошо. Хорошо, урод. Можешь

отдавать ему свои приказания. А сам можешь набивать мешки песком, капрал.

Много-много мешков".

Я не отрываю глаз от палубы. Изнутри меня начинает распирать нечто

чреватое взрывом. Пока это давление нарастает, я ощущаю страх, ужасный

напряг, а потом -- как разрядка, выпуск пара: "Нет уж, тупорылая ты

деревенщина. Никак нет, свинья гребаная. Нет уж, не собираюсь я. Нет, в твою

рабочую команду Микки Мауса направляться я не собираюсь. И знаешь, почему?

А?" Я вгоняю магазин обратно в M16 и передергиваю затвор, досылая патрон.

А вот сейчас я уже улыбаюсь. Улыбаясь, я вдавливаю пламегаситель в

рыхлый живот дубины-вэпэшника и жду, когда он издаст лишь звук, любой звук,

или пошевелится хоть чуть-чуть, и вот тогда я нажму на спусковой крючок.

У дубины-вэпэшника отвисает челюсть. Больше сказать ему нечего.

Полагаю, он больше не хочет, чтобы я набивал его мешки песком.

Дощечка с карандашом падают на землю.

Пятясь спиной вперед, дубина-вэпэшник отступает в свой блиндаж, так и

не закрыв рта и подняв руки вверх.

* * *

Какое-то время Стропила от испуга не может рта открыть.

Я говорю:

-- Привыкнешь еще к местным порядкам. Другим станешь. Все поймешь.

Стропила по-прежнему молчит. Мы идем дальше. Наконец он отвечает:

-- Ты же всерьез. Ты ведь мог его убить. Ни за что.

-- Именно так.

Стропила глядит на меня, как будто видит в первый раз.

-- Тут все такие? Ты же смеялся. Как...

-- Об этом обычно не говорят. Этого не объяснишь. Вот побываешь в

говне, запишешь первого убитого на личный счет -- тогда поймешь.

Стропила молчит. Его переполняют вопросы, но он молчит.

-- Вольно, -- говорю я ему. -- Не обманывай себя, Стропила, бойня тут.

В этом говеном мире у тебя времени не будет, чтобы разбираться, что к чему.

Что сделаешь, тем и станешь. Не рыпайся, и будь что будет. Тебе же лучше

будет.

Стропила кивает, но ничего не говорит в ответ. Я понимаю, что сейчас

творится у него в душе.

* * *

Информационное бюро оперативной группы "Экс-Рей" [59], подразделения,

которому поставлена задача прикрывать подразделения 1-й дивизии, временно

действующие в зоне действий 3-й дивизии, представляет собой маленькую

сборную хибару из бруса два на четыре дюйма, выстроенную невольными

работниками. К двери из проволочной сетки приколочена красная табличка, на

которой желтыми буквами написано: TFX-ISO. Крыша хибары изготовлена из

листов оцинкованной жести, а стены -- из мелкоячеистой сетки, назначение

которой -- спасать нас от жары. По бокам хибары флотские строители

приколотили зеленые нейлоновые пончо. Эти пыльные полотна закатываются вверх

во время дневного пекла, а ночью опускаются вниз для защиты от свирепых

муссонных дождей.

Чили-На-Дом и Дейтона Дейв занимаются фотолистами перед хибарой

информбюро. Чили-На-Дом -- задиристый чикано из восточного Лос-Анджелеса, а

Дейтона Дейв -- пофигист и серфингист из богатой флоридской семьи. Они

абсолютно, совершенно разные. Но друзья -- не разлей-вода.

Около сотни хряков постарались втиснуться во все возможные уголки, где

отыскалась тень. Каждому хряку выдан фотолист, это такой отпечатанный

формуляр с пробелами для внесения личных данных, которые нужны для того,

чтобы отправить фотографию хряка в газету в его родном городишке.

Дейтона Дейв фотографирует черным "Никоном", а Чили-На-Дом помогает:

-- Улыбнись, гондон. Скажи п-и-и-и-ська. Следующий.

Очередной морпех из очереди становится на колено рядом с маленькой

вьетнамской сироткой неизвестного пола. Чили-На-Дом сует в руку пехотинца

резиновый батончик "Херши".

-- Улыбнись, гондон. Скажи п-и-и-и-ська. Следующий.

Дейтона Дейв делает снимок.

Одной рукой Чили-На-Дом забирает у хряка листок, а другой выхватывает

резиновый батончик.

-- Следующий!

Сиротка говорит:

-- Э, морпех номер один! Ты! Ты! Дашь ням-ням? Сувенира?

Сиротка цапает рукой батончик и выдергивает его из руки Чили-На-Дом. Он

кусает его, но обнаруживает, что внутри всего лишь резина. Пытается содрать

обертку, но не может.

-- Ням-ням номер десять!

Чили-На-Дом выхватывает резиновый батончик из руки сиротки и швыряет

его следующему пехотинцу.

-- Поживее там. Вы что, прославиться не хотите? Кто-то из вас, может,

семью этого пацана похерил, но в родном твоЈм городишке все должны узнать,

что ты крутой морпех с золотым сердцем.

Я говорю своим фирменным голосом Джона Уэйна:

-- Слушай сюда, пилигрим. Снова тащимся?

Чили-На-Дом оборачивается, замечает меня и лыбится.

-- Привет, Джокер, que pasa? Может, и тащимся, парень, а может и

нихрена. Эти гуковские сиротки -- крутой народ. СдаЈтся мне, половина из них

-- вьетконговские морпехи.

Сиротка уходит, ворча себе под нос, пинает камни на дороге. И вдруг,

будто решив доказать, что Чили-На-Дом прав, сиротка останавливается. Он

оборачивается и с двух рук одаряет нас средними пальцами. И уходит дальше.

Дейтона Дейв смеется: "Это дитя стрелковой ротой СВА командует.

Грохнуть бы его надо".

Я улыбаюсь.

-- Образцово работаете, девчонки. Вы оба просто прирожденные крысы.

Чили-На-Дом пожимает плечами.

-- Братан! Мудня нас, бобоедов [60], в поле не пускает. Мы слишком

крутые. На нашем фоне обычные хряки хреново выглядят.

-- Как тут, долбят по вам?

-- Так точно, -- говорит Дейтона Дейв. -- Каждую ночь. Так, по

нескольку выстрелов. Они типа по нам прикалываются. Ну, а я, само собой,

столько успел на счет записать, что сбился уже. Но мне никто не верит!

Гуки-то своих покойников с собой утаскивают. Вполне верю, что этот маленький

желтый злобный народец питается своими же потерями. Следы крови от утащенных

трупов повсюду, а на счет не идут. Ну, и вот, я-то герой, а капитан Январь

заставляет здесь в Микки Мауса играть, вместе с этим нахалом мокрозадым.

-- Капрал Джокер!

-- СЭР! Пока, ребята. Пойдем, Строп.

Чили-На-Дом толкает Дейтону Дейва в грудь. "Сгоняй-ка в деревню и

засувенирь мне сиротку помилее. Только чтобы грязный был, реальная вонючка".

-- Джокер!

-- Ай-ай, сэр!

* * *

Капитан Январь сидит в своем фанерном кубрике в глубине хибары

информбюро. Капитан Январь мусолит в зубах незажженную трубку, потому что

думает, что так он больше похож на отца-командира. Он не на живот, а на

смерть режется в "Монополию" с Мистером Откатом. У Мистера Отката больше

ти-ай, вьетнамского стажа, чем у любой другой "собаки" [61] в нашем

подразделении. Капитан Январь не капитан Куиг [62], но и на Хэмфри Богарта

тоже не похож [63]. Он поднимает серебряный башмачок и передвигает его на

Балтик-Авеню, прибирая к рукам всю собственность по пути.

-- Покупаю Балтик. И два дома. -- Капитан Январь тянется за

бело-фиолетовой купчей на Балтик-Авеню. "Вот и еще одна сфера моей

монополии, сержант". Он расставляет на доске зеленые домики.

-- Джокер, в Дананге ты боку халявы хватанул, и определенно дошел уже

до кондиции, чтобы снова в поле побывать. Топай-ка в Хюэ. СВА захватила

город. Там сейчас первый первого в говне.

Я медлю.

-- Сэр, не известно ли капитану, кто зарубил мою статью про гаубичный

расчет, который похерил целое отделение СВА одним игольчатым снарядом [64]?

В Дананге одна крыса рассказала мне, что какой-то полковник мою статью

похерил. Какой-то полковник сказал, что игольчатые снаряды -- плод моей

буйной фантазии, потому что Женевская конвенция классифицирует их как

"негуманное оружие", а американские воины не позволяют себе быть

негуманными.

Мистер Откат фыркает.

-- Негуманное? Милое словечко. Десять тысяч дротиков из нержавеющей

стали с оперением. Эти болванки, набитые такими стрелками, действительно

превращают гуков в кучи обосранных тряпок. Это так точно.

-- У, черт! -- говорит капитан Январь. Он шлепает карточкой по

походному столу. -- Идешь в тюрьму -- прямо в тюрьму -- упускаешь куш -- не

получаешь двести долларов. -- Капитан отправляет серебряный башмачок в

тюрьму.

-- Я знаю, кто загубил твою статью про игольчатый снаряд, Джокер. А вот

чего я не знаю, так это кто дает врагам-репортерам наводку каждый раз, когда

происходит что-нибудь неприятное -- типа того белого викторчарлевского

разведчика, которого похерили на прошлой неделе, из тех, кого собаки

называют "Бледный Блупер [65] ". Из-за этих утечек информации генерал Моторс

готов уже меня в хряки отправить. Расскажешь? Тогда и я тебе скажу.

Заметано?

-- Нет. Нет, капитан. Ладно, неважно.

-- Номер один! Два очка! Все путем, Джокер. Тут тебе большой кусок

халявы отвалили. -- Капитан Январь достает конверт заказного письма из

плотной бумаги и вытаскивает листок, на котором что-то написано затейливыми

буквами.

-- Поздравляю, сержант Джокер.

Он вручает мне листок.

"Приветствую всех читающих сей документ: сим довожу до вашего сведения,

что, оказывая особое доверие и выражая уверенность в преданности Джеймса Т.

Дэвиса [66], 2306777/4312, я произвожу его в сержанты корпуса морской

пехоты СоединЈнных Штатов Америки..."

Изучаю этот листок бумаги. Потом кладу приказ на походный рабочий стол

капитана Января.

-- Номер десять. Ничего не выйдет, сэр.

Капитан Январь останавливает свой серебряный башмачок на полпути.

-- Что ты сказал, сержант?

-- Сэр, я поднялся до ранга капрала исключительно за счет собственной

военной гениальности, так же как, говорят, и Гитлер с Наполеоном. Но не

сержант я. В душе я всегда капрал, им и останусь.

-- Сержант Джокер, приказываю отставить игры в Микки Мауса. Тебя на

Пэррис-Айленде за заслуги в звании повысили. У тебя и в стране послужной

список отличный. Стаж в нынешнем звании у тебя достаточный. Заслуживаешь

продвижения по службе. Другой войны сейчас нет, сержант. Твоя карьера в

морской пехоте...

-- Нет, сэр. Сначала мы этот народ бомбим, потом фотографируем. Мои

статьи -- это бумажные пули, летящие в жирное черное сердце коммунизма. Я

сражаюсь за то, чтобы в этом мире лицемерие могло спокойно процветать. Мы

встретились с врагом, а он, как оказалось -- мы сами [67]. Война --

выгодное дельце, вкладывайте в нее сыновей. Во Вьетнаме не извиняются.

Arbeit Macht Frei...

-- Сержант Джокер!

-- Никак нет, господин капитан. Номер десять. Я капрал. Можете меня в

тюрягу засадить -- это все понятно. Ну, так заприте меня в Портсмутской

военно-морской тюрьме [68] и держите там, покуда я не сгнию заживо, но

позвольте мне сгнить капралом, сэр. Вы знаете -- что надо, я делаю. Я пишу

статьи про то, что Вьетнам -- это азиатский Эльдорадо, населенный милыми

людьми -- примитивными, но целеустремленными. Война -- это шумный завтрак.

Войну есть весело. Она здоровье поправляет. Война излечивает рак -- раз и

навсегда. Я не убиваю людей. Я пишу. Это хряки убивают, я лишь наблюдаю. Я

всего-то юный доктор Геббельс. Но не сержант я... Сэр.

Капитан Январь опускает серебряный башмачок на Ориентал-Авеню. На

Ориентал-Авеню стоит маленький пластмассовый отель красного цвета. Капитан

Январь кривится и отсчитывает 35 долларов в военных платежных чеках. Он

вручает Мистеру Откату маленькие цветастые бумажки и передает ему игральные

кости.

-- Сержант! Я приказываю тебе нашить шевроны, соответствующие твоему

званию, и если в следующий раз на тебе их не увижу, то определенно займусь

твоим воспитанием. В хряки захотелось? Если не захотелось, то выполняй

приказ и сними-ка с формы неуставной символ пацифизма.

Молчу в ответ.

Капитан Январь глядит на Стропилу.

-- А это кто такой? Докладывай, морпех.

Стропила заикается, никак не может доложить.

Отвечаю за него:

-- Это младший капрал Комптон, сэр. Салага из фото.

-- Образцово. Добро пожаловать на борт, морпех. Джокер, этой ночью

можешь здесь носом посопеть, а с утра направляйся в Хюэ. Завтра Уолтер

Кронкайт [69] приезжает, и дел у нас будет много. Чили-На-Дом и Дейтона мне

тут понадобятся. Но твое задание тоже важное. Генерал Моторс насчет него мне

лично позвонил. Нам нужны хорошие, четкие фотографии. И мощные подписи к

ним. Привези мне снимки мирных жителей из аборигенов, и чтобы они там были

после казни, с руками, завязанными за спиной, ну, ты знаешь -- заживо

похороненные, священники с перерезанными глотками, младенцы убиенные.

Хорошие отчеты о потерях противника привези. И не забудь соотношение убитых

прикинуть. И вот что еще, Джокер...

-- Что, сэр?

-- Никаких фотографий с голыми. Только если изувеченные, тогда можно.

-- Есть сэр.

-- И еще, Джокер...

-- Что, сэр?

-- Постригись.

-- Есть, сэр.

Когда Мистер Откат отпускает руку от своей маленькой серебряной

машинки, капитан Январь восклицает: "Три дома! Три дома! Стоянка,

рас-так-так! Это... Восемьдесят долларов!"

Мистер Откат выкладывает все деньги, что у него есть. "Я банкрот,

капитан. Должен Вам семь баксов".

С говножадной улыбкой на лице капитан Январь сгребает чеки.

-- Не врубаешься ты, как дела делаются, Мистер Откат. Вот были бы у нас

в морской пехоте деловые генералы, эта война бы уже закончилась. Секрет

победы в этой войне -- пиар. Гарри С. Трумэн сказал как-то, что у морской

пехоты машина пропаганды почти как у Сталина. Он прав был. Первая жертва

войны -- правда. Корреспонденты -- более действенная сила, чем хряки. Хряки

всего лишь убивают противника. А главное -- это то, что мы напишем и как

сфотографируем. Согласен, историю можно творить кровью и железом, но пишут

ее чернилами. Хряки -- мастера представления устраивать, но именно мы делаем

из них тех, кто они есть. Нижестоящие виды войск любят прикалываться над

тем, что каждый взвод морской пехоты идет в бой в сопровождении взвода

фотографов-морпехов. Так точно. Морпехи более стойки в бою, потому что

легенды, на которые они равняются, у них величественнее.

Капитан Январь шлепает рукой по большому мешку, который лежит на полу

возле стола.

-- А вот законченный продукт нашей индустрии. Моя жена любит проявлять

интерес к моей работе. Сувенир попросила прислать. Я решил ей гука

отправить.

У Стропилы на лице появляется такое странное выражение, что я

отворачиваюсь, чтобы не расхохотаться.

-- Сэр?

-- Что, сержант?

-- А где Топ [70]?

-- Первому отпуск без выезда из страны дали, в Дананге он. Повидаетесь,

когда из Хюэ вернешься.

Капитан Январь смотрит на наручные часы. "Семнадцать ноль-ноль. Хавать

пора".

По пути на хавку мы со Стропилой заходим за Чили-На-Дом с Дейтоной

Дейвом и Мистером Откатом в хибару рядового и сержантского состава

информбюро. Я даю Стропиле повседневную куртку с пришлепанными тут и там

нашивками 101-й воздушно-десантной дивизии. На моей армейской куртке --

знаки 1-й воздушно-кавалерийской. Я выбираю два потрепанных комплекта

армейских петлиц, и мы нацепляем их.

Теперь у нас новые звания -- мы специалисты 5-го класса, армейские

сержанты. Чили-На-Дом с Дейтоной Дейвом и Мистер Откат превратились в

обычных сержантов 9-й пехотной дивизии.

Мы идем хавать в армейскую столовку. У армейских еда правильная. Торты,

ростбифы, мороженное, шоколадное молоко -- сплошь одно добро. В нашей

собственной столовке дают "Кул-Эйд" и "какашки на фанерке" -- ломтики

жареной говядины на тостах, а на десерт -- арахисовое масло и бутерброды с

мармеладом.

-- Когда Топ обратно будет?

Чили-На-Дом отвечает: "Может, завтра. Январь опять твоим воспитанием

занялся?"

Киваю.

-- Служака поганый. Чокнутый он. Просто спятил на хер. С каждым днем

все ненормальнее. Дошел уж до того, что жене в подарок решил вьетнамского

жмура послать.

Дейтона говорит:

-- Именно так. Но Топ ведь тоже из служак.

-- Но Топ-то хоть достойный человек. Я что имею в виду: пускай Мудня

ему как дом родной, нас вон заставляет свое дело делать, но он хоть всякими

играми в Микки Мауса не достает. Он, когда может, собакам халявы отпускает.

Нет, Топ -- не служака, он профессиональный морпех. Служаки -- это такая

порода особая. Служака -- это когда человек злоупотребляет властью, которой

обладать не достоин. И на гражданке таких полно.

Сержант, начальник армейской столовки с большой сигарой во рту, решает

провести выборочную проверку наших документов.

Сержант, начальник армейской столовки с большой сигарой во рту,

забирает у нас из рук блестящие столовские подносы и вышвыривает нас из

своей столовки.

Мы отступаем в морпеховскую столовку, где едим какашки на фанерке, пьем

теплый как моча "Кул-Эйд" и болтаем о том, что армейские могли бы и дать нам

засувенирить чего там у них осталось, потому что морской пехоте все равно

только объедки всегда и достаются.

После хавки возвращаемся в нашу хибару, играя по пути в догонялки.

Запыхавшись и продолжая смеяться, останавливаемся на минутку, чтобы опустить

зеленые нейлоновые пончо, прибитые к хибаре снаружи. Ночью они будут

удерживать свет внутри, а дождь -- снаружи.

Валяемся на шконках и треплемся. На потолке шестидюймовыми печатными

буквами красуется лозунг военных корреспондентов: "Всегда мы первыми идЈм,

среди последних узнаЈм, и жизнь готовы положить за право правды не узнать".

Мистер Откат травит байки Стропиле: "Единственная разница между военной

байкой и детской сказочкой состоит в том, что сказка начинается

"Жили-были...", а байка начинается "Все это не херня". Ну так вот, слушай

внимательно, салага, потому что все это не херня. Январь приказал мне играть

с ним в "Монополию". С гребаного утра и до гребаного вечера. Каждый гребаный

день недели. Подлей служаки человека нет. Они меня и так обувают, и этак, но

я пока молчу. Ни слова им не говорю. Откат -- п...ц всему, салага. Запомни

это. Когда Люки-гуки долбят тебе в спину, а "Фантомы" хоронят их, сбрасывая

бочки с напалмом -- это и есть откат. Когда кладешь на человека, отдача

будет -- рано или поздно, но будет -- только сильнее. Вся моя программа

из-за служак похерена. Но откат их еще достанет, рано или поздно. Ради

отката я все что хочешь сделаю".

Я смеюсь. "Откат, ты служак так не любишь, потому что сам такой".

Мистер Откат запаливает косяк. "Да ты больше всех с ними корешишься,

Джокер. Служаки только с служаками и водятся".

-- Никак нет. У меня столько операций, что служаки мне и слово сказать

боятся.

-- Операций? Чушь какая. -- Мистер Откат поворачивается к Стропиле. --

Джокер думает, что манда зеленая в деревне живет, дальше там по дороге. Он и

в говне-то ни разу не был. Об этом так просто не расскажешь. Вот, помню, на

"Хастингсе" [71]...

Чили-На-Дом прерывает его: "Откат, да не было тебя на операции

"Хастингс". Тебя еще и в стране-то не было".

-- А ну-ка хапни дерьмеца и сдохни, латино гребаный. Крыса. Был я там,

парень. Прямо в говне вместе с хряками, парень. У этих мужиков -- стержень,

понял? Крутые типы. А побудешь в говне рядом с хряками, так побратаешься с

ними раз и навсегда, понял?

Я фыркаю.

-- Байки.

-- Так, значит? Ты в стране сколько пробыл-то, Джокер? А? Сколько ти-ай

у тебя? Сколько времени в стране, мать твою? А тридцать месяцев не хочешь,

крыса? У меня уж тридцать месяцев в стране. Так что был я там, парень.

Я говорю:

-- Стропила, не слушай ты всей этой хрени, что Мистер Откат несет.

Иногда он думает, что это он Джон Уэйн.

-- Так точно, -- говорит Мистер Откат, -- слушай Джокера, салага,

слушай. Он знает ти-ти -- всего ничего. А если чего нового и узнает, так

только от меня. Сразу видно, что в говне он ни разу не был. Взора у него

нет.

Стропила поднимает голову: "Нет чего?"

-- Тысячеярдового взора. У морпеха он появляется, когда он слишком

долго в говне пробудет. Ну, типа ты реально видел что-то... по ту сторону. У

всех боевых морпехов появляется. И у тебя будет.

Стропила говорил: "Да ну?"

Мистер Откат пару раз пыхает косяком и передает его Чили-На-Дом.

-- Давным-давно, когда я сам еще салагой был, я в бога не верил... --

Мистер Откат вытаскивает из кармана рубашки зажигалку "Зиппо" и сует ее

Стропиле. -- Видишь? Тут написано: "БогБог! Мы с тобою заодно, понял?" --

Мистер Откат хихикает. Такое впечатление, что он пытает навести взгляд на

какой-то далекий предмет. -- Да уж, в окопах атеистов не остается. Ты сам

молиться начнешь.

Стропила глядит на меня, усмехается, отдает зажигалку Мистеру Откату.

"У вас тут много чему научишься".

Я строгаю кусок доски от патронного ящика своим ножом для джунглей

К-бар [72]. Вырезаю деревянный штык.

Дейтона Дейв говорит: "Помните то малолетнее гуковское создание,

которое хотело батончик съесть? Оно меня укусило. Я ведь в деревню пошЈл,

сироток подыскать, тут в засаду к этому юному Виктору Чарли и угодил.

Подбежал и чуть кусок руки не отхватил". Дейтона поднимает левую руку,

показывая маленькие красные полумесяцы, оставленные зубами. "Там детишки

утверждают, что наш ням-ням номер десять. Как бы бешенством не заболеть".

Чили-На-Дом усмехается. Он поворачивается к Стропиле. "Именно так,

салага. Здесь ты тогда понимаешь, что достаточно просолился, когда банки с

консервами начинаешь бросать не детям, а в детей".

Я говорю: "Мне определЈнно опять в говно пора. Столько недель прошло, а

я за это время ни одного выстрела в гневе праведном не слышал. Тоска

смертная. Как в Мире мы потом будем к жизни привыкать? День без крови -- что

день без солнца".

Чили-На-Дом говорит:

-- Не парься. Та старая мамасана, что нам одежки стирает, рассказывает

такие вещи, что про них даже служаки из разведки не знают. Она говорит, что

в Хюэ вся гребаная Северовьетнамская армия крепко окопалась в старой

крепости, которая зовется Цитадель. Тебе оттуда не вернуться, Джокер. Виктор

Чарли попадет тебе прямо в сердце. Мудня отправит твою худосочную задницу

домой в алюминиевом ящике за триста долларов, и будешь ты там весь такой

разодетый, как служака, на тебя там напялят мундир из парадного комплекта.

Только шляпу белую не дадут. И штанов тоже. Штанов они не дают. И все твои

школьные приятели, и все родственники, которых ты один хрен никогда не

любил, придут на твои похороны, и будут называть тебя добрым христианином, и

будут говорить о том, что ты герой, потому что разрешил себя похерить в

борьбе за разгром коммунизма, а ты будешь лежать себе там с окоченевшей

жопой, дохлый как селедка".

Дейтона Дейв усаживается на раскладушке: "Иногда можно и

погеройствовать чуток, но это если перестать за жопу свою волноваться, если

тебе все похрен станет. Но гражданские ведь не понимают ни хрена, поэтому

ставят статуи в парках, чтобы на них голуби гадили. Гражданские ничего не

понимают. Предпочитают ничего не понимать".

Я говорю: "Злые вы. Неужто американский образ жизни больше не любите?"

Чили-На-Дом качает головой. "Никто из Викторов Чарли не насиловал моих

сестер. Хо Ши Мин не бомбил Перл-Харбор. Мы здесь в плену. Мы военнопленные.

У нас отобрали свободу и отдали ее гукам, но гукам она не нужна. Для них

важнее остаться живыми, чем свободными".

Я фыркаю. "Именно так".

Заштриховываю маркером очередной фрагмент на бедре голой женщины,

нарисованной на спине бронежилета. Число 58 исчезает. ЕщЈ пятьдесят семь

дней в стране -- и подъем.

Полночь. Скука становится невыносимой. Чили-На-Дом предлагает убить

время, замочив пару-другую наших маленьких мохнатых друзей.

Я объявляю: "Крысиные гонки!"

Чили-На-Дом спрыгивает с брезентовой раскладушки и направляется в угол.

Он разламывает джонуэйновскую печенюшку. В углу мы сделали треугольный

загон, приколотив доску в шесть дюймов высотой. В обожжЈнной доске проделано

небольшое отверстие. Чили-На-Дом запихивает кусочки печенья под доску. Потом

он вырубает свет.

Я бросаю Стропиле один из своих ботинок. Ясное дело, он не понимает,

что с ним делать. "Что..."

Ш-ш-ш.

Мы сидим в засаде, наслаждаясь предвкушением грядущего зверства. Пять

минут. Десять минут. Пятнадцать минут. Наконец вьетконговские крысы начинают

выползать из нор. Мы застываем. Крысы мечутся по стропилам, лезут вниз по

матерчатым стенкам, спрыгивают на фанерную палубу с негромкими шлепками,

бесстрашно передвигаются в темноте.

Чили-На-Дом дожидается, пока все это мельтешение не сосредоточится в

углу. Тогда он выпрыгивает из койки и включает верхний свет.

Все, за исключением Стропилы, в ту же секунду вскакивают на ноги и

собираются полукругом вокруг угла хибары. Крысы посвистывают и повжикивают,

цепляясь розовыми лапками за фанеру. Две или три вырываются на свободу --

они или очень уж храбрые или совсем одурели от ужаса (в таких ситуациях

мотивы поведения уже несущественны), и бегут прямо по нашим ногам,

прорываются между ног и сквозь смертельный строй старательно целящихся

ботинок и вонзающихся в пол штыков.

Но большинство крыс сбиваются в кучку под доской.

Мистер Откат достает банку с бензином для зажигалок из своего

бамбукового рундука. Он прыскает бензином в дырочку, проделанную в доске.

Дейтона Дейв чиркает спичкой. "Берегись, взрываю!" Бросает горящую

спичку в угол.

Доска с хлопком охватывается пламенем.

Крысы разлетаются из-под доски, как осколки от гранаты, заряженной

грызунами.

Крысы охвачены огнем. Крысы превратились в маленьких пылающих

камикадзе, они мечутся по фанерной палубе, бегут под шконками, по нашим

вещам, носятся по кругу, все быстрее и быстрее, куда попало, лишь бы туда,

где нет огня.

-- На тебе! -- Мистер Откат орет как сумасшедший. -- "На! На!" Он

разрубает крысу напополам своим мачете.

Чили-На-Дом удерживает крысу за хвост, та визжит, а он забивает ее

насмерть ботинком.

Я бросаю свой К-бар в крысу на другой стороне хибары. Здоровенный нож

пролетает мимо, втыкается в пол.

Стропила не понимает, что ему делать.

Дейтона Дейв вертится как волчок с винтовкой с примкнутым штыком, идя в

атаку на горящую крысу, как истребитель в воздушной схватке. Дейтона

преследует безумно мечущуюся зигзагами крысу, крутится на месте,

перескакивает через препятствия, с каждым шагом сокращая дистанцию. От

наносит по крысе удар прикладом, а затем колет штыком, снова, снова и снова.

"Эта на счет пошла!"

И вдруг битва кончается, так же неожиданно, как и началась.

После крысиных гонок все сваливаются в изнеможении. Дейтона быстро и

шумно дышит. "Уффф. Хороший у них отряд был. Реально крутой. Я уж думал, у

меня сердечный приступ случится".

Мистер Откат кашляет, фыркает. "Слышь, салага, сколько на счЈт

записал?"

Стропила все так же сидит на своей брезентовой койке с моим ботинком в

руке. "Я... нисколько. Все так быстро было".

Поиск по сайту: