ГЕОПОЛИТИКА И ГЕОСТРАТЕГИЯ

Использование американского глобального главенства дол­жно тонко реагировать на тот факт, что в международных отношениях политическая география остается принципи­ально важным соображением. Говорят, Наполеон как-то заявил, что знание своей географии есть знание своей внеш­ней политики. Однако наше понимание значения полити­ческой географии должно адаптироваться к новым реалиям власти.

Для большей части истории международных отношений фокусом политических конфликтов являлся территориаль­ный контроль. Причиной большинства кровопролитных войн с момента возникновения национализма было либо удовлетворение своих национальных устремлений, направ­ленных на получение больших территорий, либо чувство национальной утраты в связи с потерей "священной" земли. И не будет преувеличением сказать, что территориальный императив был основным импульсом, управляющим поведе­нием государства-нации. Империи также строились путем тщательно продуманного захвата и удержания жизненно важных географических достояний, таких как Гибралтар, Суэцкий канал или Сингапур, которые служили в качестве ключевых заслонок или замков в системе имперского кон­троля.

Наиболее экстремальное проявление связи между наци­онализмом и территориальным владением было продемон­стрировано нацистской Германией и императорской Япо­нией. Попытка построить "тысячелетний рейх" выходила далеко за рамки задачи по воссоединению всех немецкоговорящих народов под одной политической крышей и фоку­сировалась также на желании контролировать житницы Украины, равно как и другие славянские земли, чье населе­ние должно было предоставлять дешевый рабский труд имперским владениям. Японцы также страдали навязчивой идеей, заключавшейся в том, что прямое территориальное владение Маньчжурией, а позднее важной нефтедобываю­щей Голландской Ост-Индией было существенно важно для удовлетворения японских устремлений к национальной мощи и глобальному статусу. В аналогичном русле веками толкование российского национального величия отожде­ствлялось с приобретением территорий, и даже в конце XX века российское настойчивое требование сохранить контроль над таким нерусским народом, как чеченцы, кото­рые живут вокруг жизненно важного нефтепровода, оправ­дывалось заявлениями о том, что такой контроль принципи­ально важен для статуса России как великой державы.

Государства-нации продолжают оставаться основными звеньями мировой системы. Хотя упадок великодержавного национализма и угасание идеологического компонента сни­зили эмоциональное содержание глобальной политики, в то время как ядерное оружие привнесло серьезные сдержива­ющие моменты в плане использования силы, конкуренция, основанная на владении территорией, все еще доминирует в международных отношениях, даже если ее формы в насто­ящее время и имеют тенденцию к приобретению более ци­вилизованного вида. В этой конкуренции географическое положение все еще остается отправной точкой для опреде­ления внешнеполитических приоритетов государства-на­ции, а размеры национальной территории по-прежнему сохраняют за собой значение важнейшего критерия статуса и силы.

Однако для большинства государств-наций вопрос тер­риториальных владений позднее стал терять свою значи­мость. В той мере, в какой территориальные споры остают­ся важным моментом в формировании внешней политики некоторых государств, они скорее являются не стремлени­ем к укреплению национального статуса путем увеличения территорий, а вопросом обиды в связи с отказом в самооп­ределении этническим братьям, которые, как они утвержда­ют, лишены права присоединиться к "родине-матери", или проблемой недовольства в связи с так называемым дурным обращением соседа с этническими меньшинствами.

Правящие национальные элиты все ближе подходят к признанию того, что не территориальный, а другие факторы представляются более принципиальными в определении национального статуса государства или степени междуна­родного влияния этого государства. Экономическая доб­лесть и ее воплощение в технологических инновациях так­же могут быть ключевым критерием силы. Первейшим примером тому служит Япония. Тем не менее все еще суще­ствует тенденция, при которой географическое положение определяет непосредственные приоритеты государства: чем больше его военная, экономическая и политическая мощь, тем больше радиус, помимо непосредственных его соседей, жизненных геополитических интересов, влияния и вовлеченности этого государства.

До недавнего времени ведущие аналитики в области гео­политики дебатировали о том, имеет ли власть на суше большее значение, чем мощь на море, и какой конкретно регион Евразии представляет собой жизненно важное зна­чение в плане контроля над всем континентом. Харольд МакКиндер, один из наиболее выдающихся геополитиков, в начале этого века стал инициатором дискуссии, после кото­рой появилась его концепция евразийской "опорной терри­тории" (которая, как утверждалось, должна была включать всю Сибирь и большую часть Средней Азии), а позднее — концепция "сердца" Центральной и Восточной Европы как жизненно важного плацдарма для обретения доминирова­ния над континентом. Он популяризировал свою концеп­цию "сердцевины земли" знаменитым афоризмом:

Тот, кто правит Восточной Европой, владеет

Сердцем земли;

Тот, кто правит Сердцем земли, владеет Мировым

Островом

(Евразией); Тот, кто правит Мировым Островом, владеет миром.

Некоторые ведущие германские политические географы прибегли к геополитике, чтобы обосновать "Drang nach Osten" (стремление на Восток) своей страны, в частности адаптацию концепции МакКиндера Карлом Хаусхофером применительно к германским стратегическим потребнос­тям. Более вульгаризированный отголосок этой концепции можно уловить в подчеркивании Адольфом Гитлером потребности немецкого народа в "Lebensraum" (жизненном пространстве). Некоторые европейские мыслители первой половины этого века предвидели сдвиг геополитического баланса в восточном направлении, при этом регион Тихого океана, в частности Америка и Япония, должен был превра­титься в преемника Европы, вступившей в пору упадка. Чтобы предупредить подобный сдвиг, французский полити­ческий географ Поль Деманжон, как и прочие французские геополитики, еще перед второй мировой войной выступал за более тесное единство европейских государств.

Сегодня геополитический вопрос более не сводится к тому, какая географическая часть Евразии является отправ­ной точкой для господства над континентом, или к тому, что важнее: власть на суше или на море. Геополитика продви­нулась от регионального мышления к глобальному, при этом превосходство над всем Евразийским континентом служит центральной основой для глобального главенства. В насто­ящее время Соединенные Штаты, неевропейская держава, главенствуют в международном масштабе, при этом их власть непосредственно распространена на три перифери­ческих региона Евразийского континента, с позиций кото­рых они и осуществляют свое мощное влияние на государ­ства, занимающие его внутренние районы. Но именно на самом важном театре военных действий земного шара — в Евразии — в какой-то момент может зародиться потенци­альное соперничество с Америкой. Таким образом, концен­трация внимания на ключевых действующих лицах и пра­вильная оценка театра действий должны явиться отправной точкой для формулирования геостратегии Соединенных Штатов в аспекте перспективного руководства геополити­ческими интересами США в Евразии.

А поэтому требуются два основных шага:

- - первый: выявить динамичные с геостратегической точки зрения евразийские государства, которые обладают си­лой, способной вызвать потенциально важный сдвиг в международном распределении сил и разгадать цент­ральные внешнеполитические цели их политических элит, а также возможные последствия их стремления добиться реализации поставленных целей; точно указать принципиально важные с географической точки зрения евразийские государства, чье расположение и/или суще­ствование имеют эффект катализатора либо для более активных геостратегических действующих лиц, либо для формирования соответствующих условий в регионе;

- - второй: сформулировать конкретную политику США для того, чтобы компенсировать, подключить и/или кон­тролировать вышесказанное в целях сохранения и про­движения жизненных интересов США, а также соста­вить концепцию более всеобъемлющей геостратегии, которая устанавливает взаимосвязь между конкретными политическими курсами США в глобальных масштабах.

Короче говоря, для Соединенных Штатов евразийская геостратегия включает целенаправленное руководство ди­намичными с геостратегической точки зрения государства­ми и осторожное обращение с государствами-катализатора­ми в геополитическом плане, соблюдая два равноценных интереса Америки: в ближайшей перспективе — сохране­ние своей исключительной глобальной власти, а в далекой перспективе — ее трансформацию во все более институционализирующееся глобальное сотрудничество. Употребляя терминологию более жестоких времен древних империй, три великие обязанности имперской геостратегии заключа­ются в предотвращении сговора между вассалами и сохра­нении их зависимости от общей безопасности, сохранении покорности подчиненных и обеспечении их защиты и недо­пущении объединения варваров.

Поиск по сайту: