КИТАЙ: НЕ МИРОВАЯ, НО РЕГИОНАЛЬНАЯ ДЕРЖАВА

История Китая является историей национального величия. Нынешний активный национализм китайского народа мож­но назвать новым лишь в смысле его социального распрос­транения, так как он связан с самоопределением и эмоция­ми беспрецедентного числа китайцев. Национализм более не является явлением, распространенным в основном среди студентов, которые в первые годы этого столетия создали партии, ставшие предшественниками Гоминдана и Комму­нистической партии Китая. Китайский национализм в на­стоящее время представляет собой массовое явление, опре­деляющее умонастроения наиболее многочисленного по населению государства мира.

Эти умонастроения имеют исторические корни. История способствовала тому, чтобы китайская элита считала Китай естественным центром мира. На китайском языке слово, обозначающее Китай, — Chung-kuo, или "Срединное коро­левство", — передает значение центрального положения Китая в делах мира и подчеркивает значение национально­го единства. Здесь также подразумевается иерархическое распространение влияния от центра к периферии, и, таким образом, Китай, будучи центром, ожидает почтительного отношения со стороны других стран.

Кроме того, с незапамятных времен Китай с его огром­ным населением имел собственную своеобразную и гордую цивилизацию. Были хорошо развиты все области: филосо­фия, культура, искусство, социальные навыки, техническая изобретательность и политическая власть. Китайцы помнят, что приблизительно до 1600 года Китай занимал ведущие позиции в мире по производительности сельскохозяйствен­ного труда, промышленным нововведениям и уровню жизни. Однако, в отличие от европейской и исламской ци­вилизаций, которые породили около 75 государств, Китай большую часть своей истории оставался единым государ­ством, которое во времена провозглашения независимости Америки уже насчитывало более 200 млн. человек и было ведущей промышленной державой мира.

С этой точки зрения утрата Китаем величия — последние 150 лет унижения Китая — является отклонением, оскверне­нием особого положения Китая и личным оскорблением для каждого китайца. Такого положения быть не должно, и его виновники заслуживают соответствующего наказания. Эти­ми виновниками в различной степени прежде всего являются Великобритания, Япония, Россия и Америка: Великобрита­ния из-за "опиумной" войны и последовавшего за ней позор­ного унижения Китая; Япония из-за грабительских войн, не прекращавшихся на протяжении прошлого века и принес­ших ужасные (до сих пор не изжитые) страдания китайскому народу; Россия из-за длительного вторжения на китайские северные территории, а также из-за высокомерного равноду­шия Сталина к чувству собственного достоинства Китая; наконец, Америка из-за того, что благодаря своему присут­ствию в Азии и поддержке Японии она стоит на пути осуще­ствления внешних устремлений Китая.

С точки зрения китайцев, две из этих четырех держав уже наказаны, так сказать, историей: Великобритания перестала быть империей, и спуск флага "Юнион Джек" в Гонконге навсегда закрыл эту особенно болезненную главу в истории Китая; Россия по-прежнему рядом, хотя она зна­чительно утратила свои позиции, престиж и территорию. В настоящее время наиболее серьезные проблемы для Китая представляют Америка и Япония, и именно во взаимодей­ствии с этими странами в значительной степени определит­ся региональная и глобальная роль Китая.

Это определение, однако, будет зависеть в первую оче­редь от того, как будет развиваться сам Китай, насколько могущественной экономической и военной державой он станет на самом деле. На этот счет прогнозы для Китая в основном многообещающи, хотя и не без некоторых суще­ственных оговорок и неясностей. И темпы экономического развития Китая, и масштабы иностранных капиталовложе­ний в Китае — и те и другие в числе самых высоких в мире — обеспечивают статистическую основу для традиционного прогноза о том, что в течение примерно двух десятилетий Китай станет мировой державой, равной Соединенным Штатам и Европе (при условии, что последняя и объединит­ся, и еще более расширится). К этому времени по показате­лям ВВП Китай может значительно обогнать Японию, и он уже намного опережает Россию. Этот экономический им­пульс позволит Китаю приобрести военную мощь такого уровня, что он станет угрозой для всех своих соседей, воз­можно даже и для более удаленных географически против­ников осуществления чаяний Китая. Еще более укрепив свои позиции благодаря присоединению Гонконга и Макао и, возможно, в конечном счете благодаря политическому подчинению Тайваня, Великий Китай превратится не толь­ко в господствующее государство Дальнего Востока, но и в мировую державу первого ранга.

Однако в любом таком прогнозе о неизбежном возрож­дении "Срединного королевства" как центральной мировой державы имеются упущения, наиболее очевидным из кото­рых является механическая зависимость от статистического прогноза. Именно эта ошибка была допущена много лет назад теми, кто предсказывал, что Япония обойдет Соеди­ненные Штаты как ведущая экономически развитая страна мира и что ей суждено стать новой сверхдержавой. Такой взгляд не принимал во внимание ни фактора экономичес­кой уязвимости Японии, ни проблемы отсутствия непрерыв­ности в политике, и та же ошибка повторяется теми, кто заявляет (и боится этого) о неизбежном превращении Китая в мировую державу.

Во-первых, совсем не обязательно Китаю удастся сохра­нить бурные темпы роста в течение двух ближайших деся­тилетий. Нельзя исключать возможности уменьшения тем­пов экономического развития, и это само по себе снижает надежность прогноза. Фактически для сохранения этих тем­пов в течение исторически продолжительного периода времени потребуется необычно удачное сочетание эффективного национального руководства, политической ста­бильности, социальной дисциплины внутри страны, высо­кого уровня накоплений, сохранения очень высокого уровня иностранных капиталовложений и региональной стабильности. Сохранение всех этих позитивных факторов в течение длительного времени проблематично.

Кроме того, высокие темпы экономического роста Ки­тая, по-видимому, будут иметь побочные политические по­следствия, которые могут ограничить его свободу действий. Потребление Китаем энергии уже растет такими темпами, что они намного превышают возможности внутреннего про­изводства. Этот разрыв будет увеличиваться в любом случае, но он ускорится, если темпы экономического роста Китая будут оставаться очень высокими. Такое же положение сло­жилось и с продовольствием. Даже с учетом снижения тем­пов демографического роста население Китая продолжает увеличиваться в абсолютном выражении и импорт продо­вольствия приобретает все более важное значение для внут­реннего благополучия и политической стабильности. Зави­симость от импорта не только увеличит нагрузку на экономические ресурсы Китая из-за более высоких цен, но и сделает его более уязвимым к внешнему давлению.

В военном отношении Китай частично, мог бы быть на­зван мировой державой, так как сами масштабы его эконо­мики и ее высокие темпы роста должны позволить его руко­водству направить значительную часть ВВП страны на существенное расширение и модернизацию вооруженных сил, включая дальнейшее наращивание стратегического ядерного арсенала. Однако, если усилия будут чрезмерными — а согласно некоторым западным оценкам, в середине 90-х годов на эти нужды уже пошло около 20% ВВП Китая, — это может оказать такое же негативное влияние на долго­срочный экономический рост Китая, какое неудавшаяся по­пытка Советского Союза конкурировать в гонке вооружений с Соединенными Штатами оказала на советскую эконо­мику. Кроме того, активная деятельность Китая в этой об­ласти, по-видимому, ускорит ответное наращивание воору­жений Японией и тем самым сведет на нет политические преимущества растущего военного совершенства Китая. И не следует игнорировать тот факт, что, за исключением сво­их ядерных сил, Китай, по-видимому, еще в течение какого-то периода времени не будет располагать возможностями для оказания военного влияния за пределами своего регио­на.

Напряженность внутри Китая также может возрасти в результате неизбежно неравномерного характера ускорен­ного экономического роста, который в значительной степе­ни обеспечивается неограниченным использованием пре­имуществ прибрежного государства. Прибрежные южные и восточные районы Китая, а также важнейшие городские центры — более доступные для иностранных капиталовло­жений и внешней торговли — до сих пор были в наиболь­шем выигрыше от впечатляющего экономического роста Китая. Напротив, сельскохозяйственные районы, располо­женные в глубине страны, и некоторые из отдаленных рай­онов в целом отстают в развитии (в них насчитывается око­ло 100 млн. безработных сельскохозяйственных рабочих, и эта цифра продолжает расти).

Недовольство неравенством различных районов может дополниться возмущением по поводу социального неравен­ства. Быстрое развитие Китая увеличивает социальное не­равенство. В определенный момент либо ввиду того, что правительство может попытаться ограничить это неравен­ство, либо в результате проявления социального недоволь­ства снизу неравенство в развитии отдельных районов и неравенство в уровне жизни могут, в свою очередь, оказать влияние на политическую стабильность в стране.

Второй причиной осторожного скептицизма в отноше­нии получившего широкое распространение прогноза о превращении Китая в течение ближайшей четверти века в доминирующую державу в мировых делах, безусловно, явля­ется дальнейшее политическое развитие Китая. Динамич­ный характер экономической трансформации Китая, вклю­чая его социальную открытость остальному миру, в далекой перспективе начнет противоречить относительно замкну­той и бюрократически жесткой коммунистической дикта­туре. Провозглашенные коммунистические цели этой диктатуры во все большей степени перестают быть делом иде­ологической приверженности и во все большей степени становятся вопросом имущественных интересов бюрокра­тического аппарата. Политическая элита Китая по-прежне­му организована как автономная, жесткая, дисциплиниро­ванная и по-монополистически нетерпимая иерархия, по-прежнему ритуально заявляющая о своей верности дог­ме, которая как бы оправдывает ее власть, но которую та же элита больше не претворяет в жизнь в социальном плане. В какой-то момент эти два жизненных измерения придут к фронтальному столкновению, если только китайская поли­тическая жизнь не начнет постепенно приспосабливаться к социальным императивам китайской экономики.

Таким образом, нельзя будет бесконечно долго избегать вопроса демократизации, если только Китай внезапно не примет то же решение, что и в 1474 году, то есть изолиро­вать себя от мира, в какой-то степени подобно Северной Корее. Для этого Китай должен будет отозвать более 70 тыс. своих студентов, в настоящее время обучающихся в Амери­ке, изгнать иностранных бизнесменов, отключить свои компьютеры и снять спутниковые антенны с миллионов ки­тайских домов. Это было бы актом сумасшествия, напоми­нанием о "культурной революции". Возможно, на какой-то краткий момент в рамках внутренней борьбы за власть дог­матическое крыло правящей, но утрачивающей свои пози­ции Коммунистической партии Китая может попытаться последовать примеру Северной Кореи, но это возможно лишь как краткий эпизод. Скорее всего это послужило бы причиной экономического застоя, а затем вызвало бы поли­тический взрыв.

В любом случае самоизоляция положила бы конец лю­бым серьезным надеждам Китая не только не то, чтобы стать мировой державой, но даже на то, чтобь! занять ведущее положение в регионе. Кроме того, страна слишком заинте­ресована в том, чтобы сохранить доступ в мир, и этот мир, в отличие от мира 1474 года, просто слишком навязчив, чтобы от него можно было успешно изолироваться. Вслед­ствие этого у Китая практически нет экономически продук­тивной и политически жизнеспособной альтернативы со­хранению своей открытости миру.

Таким образом, необходимость демократизации будет все в большей степени преследовать Китай. Просто невоз­можно слишком долго избегать этого процесса и связанного с ним вопроса прав человека. Будущий прогресс Китая, так же как и его превращение в одну из главных держав мира, будет в значительной степени зависеть от того, насколько умело правящая элита Китая сумеет решить две взаимосвя­занные проблемы, а именно проблему передачи власти от нынешнего поколения правителей более молодой команде и проблему урегулирования растущего противоречия между экономической и политической системами страны.

Китайским лидерам, возможно, удастся осуществить медленный и постепенный переход к очень ограниченному электоральному авторитаризму, при котором будет прояв­лена терпимость к некоторому политическому выбору на низком уровне, и только после этого сделать шаг в сторону настоящего политического плюрализма, включая уделение большего внимания зарождающемуся конституционному правлению. Такой контролируемый переход был бы в боль­шей степени совместим с императивами все более откры­той экономики страны, чем упорное сохранение исключи­тельной монополии партии на политическую власть.

Для осуществления такой контролируемой демократиза­ции политическая элита Китая нуждается в чрезвычайно умелом руководстве, прагматическом здравом смысле, в сохранении относительного единства и в желании уступить часть своей монополии на власть (и личные привилегии), в то время как население в целом должно быть и терпеливым, и не слишком требовательным. Такого стечения благопри­ятных обстоятельств трудно достичь. Опыт учит, что требо­вание демократизации, исходящее снизу: со стороны тех, кто чувствует себя ущемленным в политическом плане (ин­теллигенция и студенты) или экономически эксплуатируе­мым (новый городской рабочий класс и сельская беднота), как правило, опережает готовность правителей пойти на уступки. В какой-то момент политическая и социальная оппозиция в Китае скорее всего присоединится к силам, требующим расширения демократии, свободы самовыраже­ния и соблюдения прав человека. Этого не произошло в 1989 году на площади Тяньаньмынь (Tiananmen), но вполне может случиться в следующий раз.

Таким образом, едва ли Китаю удастся избежать этапа политической нестабильности. Принимая во внимание раз­меры страны, реальную возможность разрастания регио­нальных противоречий и наследство в виде почти 50 лет догматической диктатуры, эта фаза могла бы стать разрушительной с точки зрения как политики, так и экономики. Даже сами китайские руководители ожидают чего-то подоб­ного, поскольку в проведенном Коммунистической партией Китая в начале 90-х годов исследовании прогнозируется возможность серьезных политических волнений[29][29]. Некото­рые китайские эксперты даже пророчили, что Китай может оказаться на одном из исторических кругов внутреннего дробления, что может окончательно остановить его продви­жение к величию. Однако вероятность подобного экстре­мального развития событий уменьшается благодаря двойно­му воздействию массового национализма и современных средств связи, поскольку и то и другое работает на единое китайское государство.

Существует, наконец, и третий повод для скептицизма относительно возможностей превращения Китая в течение ближайших двух десятилетий в действительно мощную — и, по мнению некоторых американцев, уже представляю­щую опасность — мировую державу. Даже если Китай избе­жит серьезных политических кризисов и даже если ему каким-то образом удастся удержать невероятно высокие темпы экономического роста в течение четверти века, — а оба эти условия уже являются трудновыполнимыми — стра­на, тем не менее, все равно останется очень бедной по срав­нению с другими государствами. Даже при увеличении в 3 раза внутреннего валового продукта население Китая ос­танется в последних радах государств мира по доходам на душу населения, не говоря уже о действительной бедности значительной части китайского народа[30][30]. Сравнительный

ВЕЛИКАЯ ШАХМАТНАЯ ДОСКА

уровень доступа к телефонам, автомашина:,; и компьютерам: на душу населения, не считая потребительские товары, бу­дет очень низок.

Подытожим сказанное: весьма маловероятно, что к 2020 году даже при наиболее благоприятном стечении обстоя­тельств Китай станет по ключевым показателям действи­тельно мировой державой. Но и при таком раскладе страна делает значительные шаги, позволяющие стать доминирую­щей региональной державой в Восточной Азии. Китай уже является наиболее влиятельным в геополитическом плане государством на материке. Его военная и экономическая мощь не идет ни в какое сравнение с возможностями бли­жайших соседей, за исключением Индии. Поэтому вполне естественно, что Китай будет все больше упрочивать свои позиции в регионе, сообразуясь с требованиями своей исто­рии, географии и экономики.

Китайские учащиеся знают из истории своей страны, что еще в 1840 году Китайская империя простиралась по терри­тории Юго-Восточной Азии, по Малаккскому проливу, включала Бирму, районы сегодняшней Бангладеш, а также Непал, районы сегодняшнего Казахстана, всю Монголию и регион, который в настоящее время называется российским Дальним Востоком, к северу от того места, где река Амур впадает в океан (см. карту III). Эти районы либо находились в какой-то форме под китайским контролем, либо платили Китаю дань. В 1885—1895 годах франко-британская коло­ниальная экспансия ослабила китайское влияние в Юго-Восточной Азии, в то время как договоры, навязанные Рос­сией в 1858 и 1864 годах, привели к территориальным потерям на Северо-Востоке и Северо-Западе. В 1895 году, после китайско-японской войны, Китай потерял и Тайвань.

Почти наверняка история и география заставят китайцев со временем проявлять все большую настойчивость — даже эмоционально окрашенную — в отношении необходимости воссоединения Тайваня с материковой частью Китая. Ра­зумно было бы также предположить, что Китай по мере роста своего могущества сделает это главной задачей перво­го десятилетия следующего века, после экономического поглощения и политического "переваривания" Гонконга. Возможно, мирное объединение — скажем, по формуле "одна нация, несколько систем" (вариант лозунга, выдвину­того Дэн Сяопином в 1984 г.: "одна страна, две системы") — окажется привлекательным для Тайваня и не вызовет возражений со стороны Америки, но только в том случае, если Китаю удастся сохранить темпы экономического роста и провести важные демократические реформы. В противном случае, даже у доминирующего в регионе Китая не будет военных средств для навязывания своей воли, особенно вви­ду противодействия США, и в этом случае проблема по-прежнему будет подпитывать китайский национализм, от­равляя американо-китайские отношения.

Географический фактор также является важной состав­ляющей интереса Китая к созданию союза с Пакистаном и обеспечению своего военного присутствия в Бирме. В обо­их случаях геостратегической целью является Индия. Тес­ное военное сотрудничество Китая с Пакистаном осложня­ет решение стоящих перед Индией проблем безопасности и ограничивает ее возможности стать лидером в Южной Азии и геополитическим соперником Китая. Военное сотрудниче­ство с Бирмой открывает для последнего доступ к военным объектам на нескольких бирманских прибрежных островах в Индийском океане, тем самым предоставляя ему новые стратегические рычаги в Юго-Восточной Азии вообще и в Малаккском проливе в частности. Если бы Китай контро­лировал Малаккский пролив и геостратегическую "арте­рию" в Сингапуре, он удерживал бы под своим контролем подходы Японии к ближневосточной нефти и европейским рынкам.

Географический фактор, подкрепленный историей, дик­тует Китаю и интерес к Корее. Объединенная Корея, неког­да государство, платившее Китаю дань, в качестве зоны распространения американского (и косвенным образом так­же японского) влияния стала бы невыносимым ударом для Пекина. Самое меньшее, на чем настаивал бы Китай, это чтобы объединенная Корея была нейтральным буфером между Китаем и Японией и, кроме того, Китай рассчитывал бы, что имеющая исторические корни враждебность Кореи по отношению к Японии сама по себе втянет Корею в сферу китайского влияния. Пока, однако, разделенная Корея больше устраивает Китай, и, таким образом, Китай, по всей видимости, будет выступать за сохранение северокорейско­го режима.

Экономические соображения также обязательно повли­яют на активное проявление честолюбивых региональных замыслов. В этом отношении быстро усиливающаяся по­требность в новых источниках энергии уже заставила Китай предпринимать настойчивые попытки добиться лидирующих позиций в области эксплуатации странами региона Месторождений прибрежного шельфа в Южно-Китайском море. По той же причине Китай начинает демонстрировать все больший и больший интерес к вопросам независимости богатых ресурсами стран Средней Азии. В апреле 1996 года Китай, Россия, Казахстан, Кыргызстан и Таджикистан под­писали совместное соглашение о границах и безопасности, а во время визита в Казахстан в июле того же года предсе­датель Цзян Цзэминь, как утверждают, гарантировал под­держку Китаем "предпринимаемых Казахстаном усилий по защите своей независимости, суверенитета и территориаль­ной целостности". Сказанное выше ясно показывает все более активное вмешательство Китая в геополитику в Сред­неазиатском регионе.

История и экономика, кроме того, сообща подпитывают интерес имеющего более сильные позиции в регионе Китая к российскому Дальнему Востоку. Впервые с тех пор, как Россию и Китай стала разделять официальная граница, пос­ледний является более динамичной и политически более сильной стороной. Проникновение на российский Дальний Восток китайских иммигрантов и торговцев уже приняло значительные масштабы, и Китай проявляет все большую активность, развивая экономическое сотрудничество в Се­верной Азии, в котором большую роль играют также Япо­ния и Корея. В этом сотрудничестве у России в настоящий момент значительно более слабые позиции, в то время как российский Дальний Восток испытывает все большую зави­симость от укрепления связей с китайской Маньчжурией. Те же экономические силы определяют и характер отноше­ний Китая с Монголией, которая больше не является союз­ницей России и чью официальную независимость Китай нехотя признал.

Китайская сфера регионального влияния, таким обра­зом, находится в стадии становления. Однако сферу влия­ния не следует смешивать с зоной исключительного поли­тического доминирования, с характером отношений, которые были у Советского Союза с Восточной Европой. В социально-экономическом плане это влияние является бо­лее свободным, а в политическом — менее монополисти­ческим. Тем не менее в результате формируется географи­ческое пространство, в котором различные государства при разработке собственной политики с особым уважением относятся к интересам, мнению и предполагаемой реакции до­минирующей в этом регионе державы. Короче говоря, ки­тайскую сферу влияния — возможно, точнее было бы ее назвать "сферой уважения" — можно определить как рай­он, где первым задаваемым в столицах находящихся на этой территории стран в случае возникновения любой проблемы является вопрос: "Что думает по этому поводу Пекин?"

На картах XXII и XXIII показаны зоны возможного ре­гионального доминирования Китая в ближайшую четверть века, а также Китая в качестве мировой державы в том слу­чае, если — несмотря на отмеченные выше внутренние и внешние препятствия — он действительно таковой станет. Имеющий преобладающее влияние в регионе Большой Ки­тай, который бы мобилизовал политическую поддержку своей чрезвычайно богатой и экономически сильной диас­поры в Сингапуре, Бангкоке, Куала-Лумпуре, Маниле и Джакарте, не говоря уже о Тайване и Гонконге (некоторые поразительные данные см. ниже в сноске)[31][31], и который бы проник как в Центральную Азию, так и на российский Даль­ний Восток, приблизился бы по своей площади к размерам Китайской империи до начала ее упадка примерно 150 лет назад и даже расширил бы свою геополитическую зону в результате союза с Пакистаном. По мере того как Китай будет набирать мощь и укреплять свой престиж, проживающие в других странах богатые китайцы, по-видимому, все больше будут отождествлять свои интересы с устремления­ми Китая и, таким образом, станут мощным авангардом китайского имперского наступления. Государства Юго-Во­сточной Азии могут найти разумным учет политических настроений и экономических интересов Китая, и они все чаще принимают их во внимание[32][32]. Точно так же и молодые государства Средней Азии все больше рассматривают Китай как страну, кровно заинтересованную в их независимо­сти и в том, чтобы они играли роль буфера в отношениях между Китаем и Россией.

Зона регионального господства Китая

• •• Зона влияния Китая как мировой державы

Карта XXII

Сфера влияния Китая как мировой державы, вероятнее всего, будет в значительной мере вытянута на юг, причем и Индонезия, и Филиппины вынуждены будут смириться с тем, что китайский флот господствует в Южно-Китайском море. Такой Китай может испытать большое искушение решить вопрос с Тайванем силой, игнорируя позицию США; На Западе в поддержку выравнивающего расстанов­ку сил Китая может выступить Узбекистан, государство Средней Азии, которое проявляет наибольшую решимость противостоять посягательствам России на свои бывшие вла­дения; такую же позицию может занять Туркменистан; Ки­тай также может почувствовать себя увереннее и в этничес­ки расколотом и, следовательно, в области национальных отношений более уязвимом Казахстане. Став настоящим политическим и экономическим гигантом, Китай сможет также оказывать более откровенное политическое влияние на российский Дальний Восток, в то же время поддерживая объединение Кореи под своим покровительством (см. карту XXII).

Однако такое разрастание Китая может встретить и сильную внешнюю оппозицию. На предыдущей карте ясно видно, что на западе как у России, так и у Индии были бы серьезные геополитические причины для заключения союза, с тем чтобы заставить Китай отказаться от его притязаний. Интерес к сотрудничеству между ними, по-видимому, будет вызван главным образом районами Средней Азии и Пакис­тана, где Китай больше всего угрожал бы им. На юге наи­большее противодействие исходило бы от Вьетнама и Ин­донезии (возможно, при поддержке Австралии). На востоке Америка, возможно, при поддержке Японии будет прояв­лять отрицательную реакцию на любые попытки Китая до­биться превосходства в Корее и силой присоединить к себе Тайвань, действия, которые ослабили бы американское по­литическое присутствие на Дальнем Востоке, ограничив его потенциально нестабильным и единственным форпостом в Японии.

В конечном счете вероятность полной реализации любо­го из перечисленных выше сценариев, отраженных на кар­тах, зависит не только от хода развития самого Китая, но в значительной степени и от действий США и их присутствия. Оставшаяся не у дел Америка сделала бы наиболее вероятным развитие событий в соответствии со вторым сце­нарием, однако даже полная реализация первого сценария потребовала бы от США приспособления и самоограниче­ния. Китайцам это известно, и таким образом китайская политика должна быть главным образом направлена на ока­зание влияния на действия Соединенных Штатов и особен­но на крайне важные связи между США и Японией, при этом во взаимоотношениях Китая с другими государствами тактика должна меняться с учетом этого стратегического интереса.

Главная причина нелюбви Китая к Америке в меньшей степени связана с поведением США, скорее она вызвана тем, что Америка представляет собой в настоящее время и где она находится. Китай считает современную Америку мировым гегемоном, одно только присутствие которого в регионе, основанное на его авторитете в Японии, сдержива­ет процесс расширения китайского влияния. По словам ки­тайского исследователя, сотрудника отдела исследований Министерства иностранных дел Китая, "стратегической це­лью США является стремление к господству во всем мире, и они не могут смириться с появлением любой другой круп­ной державы на Европейском или Азиатском континенте, которое будет представлять собой угрозу их лидирующему положению"5. Следовательно, просто из-за того, что США являются тем, что они есть, и находятся на том уровне раз­вития, на котором находятся, они непреднамеренно стано­вятся противником Китая, вместо того чтобы быть их есте­ственным союзником.

Поэтому задача китайской политики — в соответствии с древней стратегической мудростью Сунь Цзы (Sun Tsu) — использовать американскую мощь для того, чтобы мирным путем "нанести поражение" ее гегемонии в регионе, однако не пробуждая при этом скрытых японских региональных

[33][33]устремлений. В конечном счете геостратегия Китая должна одновременно преследовать две цели, в несколько завуали­рованном виде определенные в августе 1994 года Дэн Сяо­пином: "Первое — противостоять гегемонизму и политике силы и защищать мир; второе — создать новый междуна­родный политический и экономический порядок". Первая задача, очевидно, направлена против интересов США и имеет своей целью уменьшить американское превосход­ство, тщательно избегая при этом военного столкновения, которое положило бы конец продвижению Китая вперед к экономическому могуществу; вторая задача — пересмот­реть расстановку сил в мире, используя недовольство неко­торых наиболее развитых государств нынешней неофици­альной иерархией, в которой наверху располагаются США, при поддержке Европы (или Германии) на крайнем западе Евразии и Японии на крайнем востоке.

Вторая цель Китая предполагает воздержание Пекина от каких-либо серьезных конфликтов с ближайшими соседя­ми, даже продолжая вести поиск путей достижения регио­нального превосходства. Особенно своевременно налажи­вание китайско-российеких отношений, в частности, потому, что Россия в настоящее время слабее Китая. В свя­зи с этим в апреле 1997 года обе страны осудили "гегемо­низм" и назвали расширение НАТО "непозволительным". Однако едва ли Китай будет всерьез рассматривать вопрос о долгосрочном и всеобъемлющем российско-китайском альянсе против США. Это бы углубило и расширило амери­кано-японский союз, который Китаю хотелось бы посте­пенно расстроить, кроме того, это оторвало бы Китай от жизненно важных для него источников получения совре­менной технологии и капитала.

Как и в российско-китайских отношениях, Китаю удоб­но избегать каких-либо прямых столкновений с Индией, даже продолжая сохранять тесное военное сотрудничество с Пакистаном и Бирмой. Политика открытого антагонизма сыграла бы плохую службу, осложнив тактические выгоды сближения с Россией и в то же время толкая Индию на расширение сотрудничества с Америкой. Поскольку Индия также разделяет глубоко лежащие и в определенной степе­ни антизападные настроения, направленные против суще­ствования мировой "гегемонии", снижение напряженности в китайско-индийских отношениях также гармонично впи­сывается в более широкий геостратегический спектр.

Те же соображения в целом применимы и к нынешним отношениям Китая со странами Юго-Восточной Азии. Даже заявляя в одностороннем порядке о своих притязани­ях на Южно-Китайское море, китайцы в то же время под­держивают отношения с руководителями стран Юго-Вос­точной Азии (за исключением исторически враждебно относящегося к Китаю Вьетнама), используют самые откро­венно выраженные антизападные настроения (в частности, по вопросу о западных ценностях и правах человека), кото­рые в последние годы демонстрировали руководители Ма­лайзии и Сингапура. Они с особой радостью приветствова­ли порой откровенно резкие антиамериканские выпады премьер-министра Малайзии Датука Махатхира, который в мае 1996 года на форуме в Токио даже публично поставил под сомнение необходимость американо-японского догово­ра о безопасности, поинтересовавшись, от какого врага альянс предполагает защищаться, и заявив, что Малайзия не нуждается в союзниках. Китайцы явно рассчитывают, что их влияние в данном регионе автоматически усилится в результате ослабления позиций США.

Аналогичным образом настойчивое давление, похоже, является основным мотивом нынешней политики Китая в отношении Тайваня. Занимая бескомпромиссную позицию по вопросу о международном статусе Тайваня, — в такой степени, что он даже готов преднамеренно нагнетать меж­дународную напряженность, чтобы убедить всех в серьезном отношении Китая к данному вопросу (как в марте 1996 г.), — китайские руководители, по-видимому, осознают, что в на­стоящее время им по-прежнему не по силам добиться устра­ивающего их решения. Они понимают, что необдуманный расчет на силу лишь ускорит самоубийственное столкнове­ние с Америкой, одновременно укрепляя роль США как гаранта мира в регионе. Более того, сами китайцы призна­ют, что от успешности сделанного первого шага — присо­единения Гонконга к Китаю — будет в значительной степе­ни зависеть, станет ли реальным создание Большого Китая.

Сближение, которое имеет место в отношениях Китая с Южной Кореей, также является частью политики консоли­дации по флангам, с тем чтобы иметь возможность сосредо­точить основные силы на главном направлении. Принимая во внимание китайскую историю и настроения масс, само по себе китайско-корейское сближение способствует ос­лаблению роли, которую Япония может сыграть в регионе, и готовит почву для восстановления более традиционных отношений между Китаем и (либо объединившейся, либо все еще расколотой) Кореей.

Наиболее важно то, что мирное укрепление позиций Китая в регионе облегчит ему достижение главной цели, которую древний китайский стратег Сунь Цзы (Sun Tsu) сформулировал бы следующим образом: размыть амери­канскую власть в регионе до такой степени, чтобы ос­лабленная Америка почувствовала необходимость сде­лать пользующийся региональным влиянием Китай своим союзником, а со временем иметь Китай, ставший влия­тельной мировой державой, своим партнером. К этой цели нужно стремиться и ее нужно добиваться таким обра­зом, чтобы не подстегнуть ни расширения оборонительных масштабов американо-японского альянса, ни замены амери­канского влияния в регионе японским.

Дабы ускорить достижение главной цели, Китай стара­ется помешать упрочению и расширению американо-япон­ского сотрудничества в области обороны. Китай был особо обеспокоен предполагаемым расширением масштабов аме­рикано-японского сотрудничества в начале 1996 года от более узких рамок — "Дальний Восток" до более широких — "Азиатско-Тихоокеанский регион", видя в этом не только непосредственную угрозу своим интересам, но и отправную точку для создания азиатской системы безопасности под патронажем США, направленной на сдерживание Китая (в которой Япония играет ведущую роль[34][34], очень похожую на

ВЕЛИКАЯ ШАХМАТНАЯ ДОСКА

ту, которую играла Германия в НАТО в годы холодной вой­ны). Соглашение было в целом расценено в Пекине как способ, облегчающий в дальнейшем превращение Японии в крупную военную державу, возможно даже способную сде­лать ставку на силу для самостоятельного преодоления остающихся нерешенньши экономических и морских раз­ногласий. Таким образом, Китай, по-видимому, будет энер­гично подогревать все еще сильные в Азии опасения сколь-либо важной военной роли Японии в регионе, с тем чтобы сдержать США и запугать Японию.

Однако в более отдаленном будущем, по китайским стра­тегическим расчетам, американская гегемония не сможет удержаться. Хотя некоторые китайцы, особенно военные, склонны рассматривать Америку как непримиримого врага, в Пекине надеются, что Америка окажется в большей изо­ляции в регионе из-за того, что, чрезмерно полагаясь на Японию, она будет все больше зависеть от нее при одновре­менном усилении американо-японских противоречий и бо­язни американцами японского милитаризма. Это даст Ки­таю возможность натравить США и Японию друг на друга, как он уже это делал раньше, столкнув США и СССР. По мнению Пекина, наступит время, когда Америка поймет, что для того, чтобы сохранить свое влияние в Азиатско-тихоокеанском регионе, ей ничего больше не остается, как обратиться к своему естественному партнеру в материковой Азии.

ЯПОНИЯ: НЕ РЕГИОНАЛЬНАЯ, А МИРОВАЯ ДЕРЖАВА

Таким образом, для геополитического будущего Китая име-;т решающее значение то, как развиваются американо-шонские отношения. После окончания гражданской войны ч Китае в 1949 году американская политика на Дальнем Востоке опиралась на Японию. Сначала Япония была лишь местом пребывания американских оккупационных войск, но со временем стала основой американского военно-поли­тического присутствия в Азиатско-Тихоокеанском регионе и важным глобальным союзником Америки, хотя одновре­менно и надежным протекторатом. Возникновение Китая, однако, ставит вопрос: могут ли — и с какой целью — вы­жить тесные американо-японские отношения в изменяющемся региональном контексте? Роль Японии в антикитай­ском союзе была бы ясна; но какой должна быть роль Япо­нии, если с окрепшим Китаем следует каким-то образом найти взаимопонимание, даже если бы это и ослабило аме­риканское первенство в регионе?

Как и Китай, Япония является государством-нацией с глубоко врожденным сознанием своего уникального харак­тера и особого статуса. Ее островная история, даже ее им­перская мифология предрасполагают очень трудолюбивых и дисциплинированных японцев к тому, что они считают, будто им ниспослан свыше особенный и исключительный образ жизни, который Япония защищала сперва блестящей изоляцией, а затем, когда мир вступил в XIX век, последо­вав примеру европейских империй в стремлении создать свою собственную на Азиатском материке. После этого катастрофа во второй мировой войне сосредоточила внима­ние японцев на одномерной задаче экономического возрож­дения, но также оставила их в неуверенности относительно более широкой миссии их страны.

Нынешняя американская боязнь господства Китая напо­минает относительно недавнюю американскую паранойю в отношении Японии. Японофобия превратилась теперь в синофобию. Всего лишь десятилетие назад предсказания неизбежного и надвигающегося появления Японии как ми­ровой сверхдержавы — готовой не только свергнуть с трона Америку (даже выкупить ее долю!), но и навязать своего рода "японский мир" (Pax Nipponica) — были настоящей разменной монетой среди американских комментаторов и политиков. Да и не только среди американских. Сами япон­цы стали вскоре страстными подражателями, причем в Япо­нии появилась серия бестселлеров, выдвигавших на обсуж­дение тезис о том, что предназначение Японии в том, чтобы одержать победу в соперничестве с Соединенными Штата­ми в области высоких технологий, и что Япония скоро ста­нет центром мировой "информационной империи", в то время как Америка якобы будет скатываться вниз из-за ис­торической усталости и социального сибаритства.

Этот поверхностный анализ помешал увидеть, до какой степени Япония была и остается уязвимой страной. Она уязвима перед малейшими нарушениями в четком мировом потоке ресурсов и торговли, не говоря уж о мировой ста­бильности в более общем смысле, и ее постоянно донимают внутренние слабости — демографические, социальные и политические. Япония одновременно богатая, динамичная и экономически мощная, но также и регионально изолиро­ванная и политически ограниченная из-за своей зависимо­сти в области безопасности от могущественного союзника, который, как оказалось, является главным хранителем ми­ровой стабильности (от которой так зависит Япония), а также главным экономическим соперником Японии.

Вряд ли нынешнее положение Японии — с одной сторо­ны, как всемирно уважаемого центра власти, а с другой — как геополитической пролонгации американской мощи — останется приемлемым для новых поколений японцев, ко­торых больше не травмирует опыт второй мировой войны и которые больше не стыдятся ее. Как по причинам истори­ческим, так и по причинам самоуважения Япония — страна, которая не полностью удовлетворена глобальным статус-кво, хотя и в более приглушенной степени, чем Китай. Она чувствует, с некоторым оправданием, что имеет право на официальное признание как мировая держава, но также осознает, что регионально полезная (и для ее азиатских соседей обнадеживающая) зависимость от Америки в обла­сти безопасности сдерживает это признание.

Более того, растущая мощь Китая на Азиатском конти­ненте наряду с перспективой, что его влияние может вскоре распространиться на морские районы, имеющие экономи­ческое значение для Японии, усиливает чувство неопреде­ленности японцев в отношении геополитического будущего их страны. С одной стороны, в Японии существует сильное культурное и эмоциональное отождествление с Китаем, а также скрытое чувство азиатской общности. Некоторые японцы, возможно, чувствуют, что появление более сильно­го Китая создает эффект повышения значимости Японии для Соединенных Штатов, поскольку региональная первостепенность Америки снижается. С другой стороны, для многих японцев Китай — традиционный соперник, бывший враг и потенциальная угроза стабильности в регионе. Это делает связь с Америкой в области безопасности важной как никогда, даже если это усилит негодование некоторых наиболее националистически настроенных японцев в отно­шении раздражающих ограничений политической и воен­ной независимости Японии.

Существует поверхностное сходство между японским положением на евразийском Дальнем Востоке и гер­манским на евразийском Дальнем Западе. Обе страны являются основными региональными союзницами Соединенных Штатов. Действительно, американское могущество в Евро­пе и Азии является прямым следствием тесных союзов с этими двумя странами. Обе имеют значительные вооружен­ные силы, но ни одна из них не является независимой в этом отношении: Германия скована своей интеграцией в НАТО, в то время как Японию сдерживают ее собственные (хотя составленные Америкой) конституционные ограничения и американо-японский договор о безопасности. Обе являются центрами торговой и финансовой власти, доминирующими в регионе, а также выдающимися странами в мировом мас­штабе. Обе можно классифицировать как квазиглобальные державы, и обеих раздражает то, что их формально не при­знают, отказывая в предоставлении постоянного места в Совете Безопасности ООН.

Но различия в геополитических условиях этих стран чреваты потенциально важными последствиями. Нынешние отношения Германии с НАТО ставят страну на один уро­вень с ее главными европейскими союзниками, и по Северо­атлантическому договору Германия имеет официальные взаимные военные обязательства с Соединенными Штата­ми. Американо-японский договор о безопасности оговари­вает американские обязательства по защите Японии, но не предусматривает (даже формально) использование японс­ких вооруженных сил для защиты Америки. В действитель­ности договор узаконивает протекционистские отношения.

Более того, из-за проактивного членства Германии в Европейском Союзе и НАТО те соседи, которые в прошлом стали жертвами ее агрессии, больше не считают ее для себя угрозой, а, наоборот, рассматривают как желанного эконо­мического и политического партнера. Некоторые даже при­ветствуют возможность возникновения возглавляемой Гер­манией Срединной Европы (Mitteleuropa), причем Германия рассматривается как неопасная региональная держава. Со­всем не так обстоит дело с азиатскими соседями Японии, которые испытывают давнюю враждебность к ней еще со второй мировой войны. Фактором, способствующим обиде соседей, является возрождение иены, которое не только вызывает горькие жалобы, но и мешает примирению с Ма­лайзией, Индонезией, Филиппинами и даже Китаем, у кото­рых 30% долгосрочного долга Японии исчисляется в иенах.

У Японии также нет в Азии такого партнера, как Фран­ция у Германии, то есть подлинного и более или менее равного в регионе. Правда, существует сильное культурное притяжение к Китаю, смешанное, пожалуй, с чувством вины, но это притяжение политически двусмысленно в том, что ни одна сторона не доверяет другой и ни одна не готова принять региональное лидерство другой. У Японии нет эк­вивалента германской Польши, то есть более слабого, но геополитически важного соседа, примирение и даже сотруд­ничество с которым становятся реальностью. Возможно, Корея, особенно после будущего объединения, могла бы стать таким эквивалентом, но японо-корейские отношения только формально хорошие, так как корейские воспомина­ния о прошлом господстве и японское чувство культурного превосходства препятствуют подлинному примирению[35][35]. Наконец, отношения Японии с Россией стали гораздо про­хладнее, чем отношения Германии с Россией. Россия все еще удерживает силой южные Курильские острова, которые захватила накануне окончания второй мировой войны, за­мораживая тем самым российско-японские отношения. Короче говоря, Япония политически изолирована в своем регионе, в то время как Германия — нет.

Кроме того, Германия разделяет со своими соседями как общие демократические принципы, так и более широкое христианское наследие Европы. Она также стремится иден­тифицировать и даже возвысить себя в рамках администра­тивной единицы и общего дела, значительно большего, чем она сама, а именно Европы. В противоположность этому не существует сопоставимой "Азии". Действительно, остро­вное прошлое Японии и даже ее нынешняя демократичес­кая система имеют тенденцию отделять ее от остального региона, несмотря на возникновение демократий в некото­рых азиатских странах в последние годы. Многие азиаты рассматривают Японию не только как национально эгоис­тичную, но и как чрезмерно подражающую Западу и не склонную присоединяться к ним в оспаривании мнения Запада относительно прав человека и важности индивидуа­лизма. Таким образом, Япония воспринимается многими азиатами не как подлинно азиатская страна, даже несмотря на то, что Запад иногда интересуется, до какой степени Япония действительно стала западной.

В действительности, хотя Япония и находится в Азии, она не в достаточной степени азиатская страна. Такое поло­жение значительно ограничивает ее геостратегическую сво­боду действий. Подлинно региональный выбор, выбор до­минирующей в регионе Японии, которая затмевает Китай, — даже если базируется больше не на японском господстве, а скорее на возглавляемом Японией плодотворном региональ­ном сотрудничестве — не кажется жизнеспособным по вес­ким историческим, политическим и культурным причинам. Более того, Япония остается зависимой от американского военного покровительства и международных спонсоров. Отмена или даже постепенное выхолащивание американо-японского Договора о безопасности сделали бы Японию постоянно уязвимой перед крахом, который могли бы выз­вать любые серьезные проявления региональных или гло­бальных беспорядков. Единственная альтернатива тогда: либо согласиться с региональным господством Китая, либо осуществить широкую — и не только дорогостоящую, но и очень опасную — программу военного перевооружения.

Понятно, что многие японцы находят нынешнее положе­ние их страны — одновременно квазиглобальной державы и протектората в части безопасности — аномальным. Но важ­ные и жизнеспособные альтернативы существующему уст­ройству не являются очевидными. Если можно сказать, что национальная цель Китая, невзирая на неизбежное разно­образие мнений среди китайских стратегов по конкретным вопросам, достаточно ясна и региональное направление геостратегических амбиций Китая относительно предсказу­емо, то геостратегическая концепция Японии кажется от­носительно туманной, а настроение японской обществен­ности — гораздо более неопределенным.

Большинство японцев понимают, что.'стратегически важное и внезапное изменение курса может быть опасным. Может ли Япония стать региональной державой там, где она все еще является объектом неприязни и где Китай возника­ет как регионально доминирующая держава? Должна ли Япония просто молча согласиться с такой ролью Китая? Может ли Япония стать подлинно обширной глобальной державой (во всех проявлениях), не рискуя американской поддержкой и не вызывая еще большую враждебность в регионе? И останется ли Америка в Азии в любом случае, и если да, то как ее реакция на растущее влияние Китая ска­жется на приоритете, который до сих пор отдавался американо-японским связям? В течение большего периода холод­ной войны эти вопросы никогда не поднимались. Сегодня они стали стратегически важными и вызывают все более оживленные споры в Японии.

С 50-х годов японскую внешнюю политику направляли четыре основных принципа, провозглашенные послевоен­ным премьер-министром Сигеру Ёсидой. Доктрина Ёсиды провозглашает: 1) основной целью Японии должно быть экономическое развитие; 2) Япония должна быть легко во­оружена и избегать участия в международных конфликтах; 3) Япония должна следовать за политическим руководством Соединенных Штатов и принимать военную защиту от Со­единенных Штатов; 4) японская дипломатия должна быть неидеологизированной и уделять первоочередное внимание международному сотрудничеству. Однако, поскольку мно­гие японцы чувствовали беспокойство из-за степени учас­тия Японии в холодной войне, одновременно культивиро­вался вымысел о полунейтралитете. Действительно, в 1981 го­ду министр иностранных дел Масаёси Ито был вынужден уйти в отставку из-за того, что использовал термин "союз" ("домей") для характеристики американо-японских отно­шений.

Все это теперь в прошлом. Япония была в стадии восста­новления, Китай самоизолировался, и Евразия разделилась на противоположные лагеря. Сейчас наоборот: японская политическая элита чувствует, что богатая Япония, эконо­мически связанная с миром, больше не может ставить само­обогащение центральной национальной задачей, не вызвав международного недовольства. Далее, экономически могу­щественная Япония, особенно та, которая конкурирует с Америкой, не может быть просто продолжением американ­ской внешней политики, одновременно избегая любой меж­дународной политической ответственности. Более влия­тельная в политическом отношении Япония, особенно та, которая добивается мирового признания (например, посто­янного места в Совете Безопасности ООН), не может не занимать определенной позиции по наиболее важным воп­росам безопасности или геополитическим вопросам, затра­гивающим мир во всем мире.

В результате последние годы были отмечены многочис­ленными специальными исследованиями и докладами, под­готовленными различными японскими общественными и частными организациями, а также избытком часто противоречивых книг известных политиков и профессоров, намеча­ющих в общих чертах новые задачи для Японии в эпоху после холодной войны[36][36]. Во многих из них строились догад­ки относительно продолжительности и желательности аме­рикано-японского союза в области безопасности и отстаи­валась более активная японская дипломатия, особенно в отношении Китая, или более энергичная роль японских военных в регионе. Если бы пришлось оценивать состояние американо-японских связей на основании общественного диалога^ то был бы справедливым вывод о том, что к сере­дине 1990-х годов отношения между двумя странами всту­пили в критическую стадию.

Однако на уровне народной политики серьезно обсужда­емые рекомендации были в целом относительно сдержан­ными, взвешенными и умеренными. Радикальные альтернативы — альтернатива открытого пацифизма (имеющая ан­тиамериканский оттенок) или одностороннего и крупного перевооружения (требующая пересмотра конституции и которой добиваются, вероятно не считаясь с неблагоприят­ной американской и региональной реакцией) — нашли мало сторонников. Притягательность пацифизма для обще­ственности, во всяком случае, пошла на убыль в последние годы, и одностороннее ядерное разоружение и милитаризм также не смогли получить значительной поддержки обще­ственности, несмотря на наличие некоторого числа пламен­ных защитников. Общественность в целом и, конечно, вли­ятельные деловые круги нутром чувствуют, что ни одна из альтернатив не дает реального политического выбора и фак­тически может только подвергнуть риску благосостояние Японии.

Политические дебаты общественности первоначально повлекли за собой разногласия в отношении акцента, каса­ющегося международного положения Японии, а также не­которых второстепенных моментов в изменении геополити­ческих приоритетов. В широком смысле можно выделить три основных направления и, возможно, менее значимое четвертое: беззастенчивые приверженцы тезиса "Америка прежде всего", сторонники глобальной системы мерканти­лизма, проактивные реалисты и международные утописты. Однако при окончательном анализе все четыре направления разделяют одну, скорее общую, цель и испытывают одно и то же основное беспокойство: использовать особые отно­шения с Соединенными Штатами, чтобы добиться миро­вого признания для Японии, избегая в то же время враж­дебности Азии и не рискуя преждевременно американским "зонтиком" безопасности.

Первое направление берет своим исходным пунктом предположение, что сохранение существующих (и, по об­щему признанию, асимметричных) американо-японских отношений должно остаться стержнем японской геострате­гии. Его сторонники желают, как и большинство японцев, более широкого международного признания для Японии и большего равенства в союзе, но их основной догмат, как его представил премьер-министр Киити Миядзава в январе 1993 года, состоит в том, что "перспектива мира, вступаю­щего в XXI век, в значительной степени будет зависеть от того, смогут или нет Япония и Соединенные Штаты... обес­печить скоординированное руководство иа основе единой концепции". Эта точка зрения господствует среди междуна­родной политической элиты и внешнеполитических ве­домств, удерживавших власть в течение последних двух десятилетий или около того. В ключевых геостратегических вопросах о региональной роли Китая и американском при­сутствии в Корее это руководство поддерживается Соеди­ненными Штатами; оно также видит свою роль в том, чтобы сдерживать американскую склонность к позиции противо­борства с Китаем. В действительности даже эта группа все больше «уклоняется к тому, чтобы уделять особое внимание необходимости более тесных японо-китайских отношений, ставя их по важности лишь немного ниже связей с Амери­кой.

Второе направление не отвергает геостратегическое отождествление японской политики с американской, но считает, что японские интересы сохранятся наилучшим образом в случае искреннего признания и принятия того факта, что Япония — это в первую очередь экономическая держава. Данная перспектива наиболее часто ассоциирует­ся с традиционно влиятельной бюрократией Министерства внешней торговли и промышленности и с ведущими торго­выми и экспортными кругами страны. С этой точки зрения относительная демилитаризация Японии — это капитал, ко­торый стоит сохранить. Поскольку Америка гарантирует безопасность страны, Япония свободна в проведении поли­тики глобальных экономических обязательств, которая по­немногу усиливает свои позиции в мире.

В идеальном мире второе направление тяготело бы к политике нейтралитета, по крайней мере де-факто, причем Америка создавала бы противовес региональной мощи Ки­тая, защищая тем самым Тайвань и Южную Корею, позво­ляя тем самым Японии развивать более тесные экономичес­кие отношения с материком и Юго-Восточной Азией. Однако, учитывая существующие политические реальности, сторонники глобальной системы меркантилизма принима­ют американо-японский союз как необходимую структуру, включая относительно скромные бюджетные расходы на японские вооруженные силы (которые все еще ненамного превышают 1 % от ВВП страны), но они не стремятся напол­нить этот союз сколь-либо значительной региональной сущ­ностью.

Третья группа — проактивные реалисты — представляет собой новую категорию политиков и геополитических мыслителей. Они считают, что, будучи богатой и развитой де­мократией, Япония имеет как возможности, так и обяза­тельства, чтобы произвести действительные изменения в мире после окончания холодной войны. Осуществляя это, она может также добиться мирового признания, на которое имеет право как экономически могущественная держава, исторически находящаяся в рядах немногих подлинно вели­ких наций мира. У истоков этой более сильной японской позиции в 80-е годы стоял премьер-министр Ясухиро Накасонэ, но, возможно, более известное толкование этой пер­спективы содержалось в противоречивом докладе Комис­сии Одзавы, опубликованном в 1994 году и названном с намеком "Программа для Новой Японии: переосмысление нации".

Названный по имени председателя комиссии Итиро Од­завы, быстро идущего в гору центристского политического лидера, доклад отстаивал как демократизацию иерархичес­кой политической культуры страны, так и переосмысление международного положения Японии. Убеждая Японию стать "нормальной страной", доклад рекомендовал сохра­нение американо-японских связей в области безопасности, но также советовал Японии отказаться от своей междуна­родной пассивности, принимать активное участие в гло­бальной политике, особенно исполняя главную роль в меж­дународных миротворческих операциях. С этой целью доклад рекомендовал снять конституционные ограничения на отправку японских военнослужащих за границу.

Акцент на необходимость стать "нормальной страной" подразумевал также более значительное геополитическое освобождение от американского "щита безопасности". Сто­ронники этой точки зрения утверждают, что по вопросам глобальной важности Япония без колебаний должна гово­рить от имени Азии, вместо того чтобы автоматически сле­довать примеру Америки. Однако показательно, что они высказались неопределенно в таких важных вопросах, как растущая региональная роль Китая или будущее Кореи, ненамного отличаясь от своих более приверженных тради­циям коллег. Таким образом, в том, что касается региональ­ной безопасности, они разделяют все еще сильную тенден­цию в политических взглядах Японии оставить оба вопроса в компетенции Америки, в то время как роль Японии про­сто состоит в сдерживании любого чрезмерного рвения Америки.

Ко второй половине 90-х годов эта проактивная реали­стическая ориентация начала преобладать в общественном мышлении и влиять на формулирование японской внешней политики. В первой половине 1996 года японское прави­тельство заговорило о японской "независимой дипломатии" ("дзюсю гайко"), несмотря на то что всегда осторожное Министерство иностранных дел страны предпочитало пе­реводить это выражение более туманным (и для Америки, вероятно, менее резким) термином "проактивная диплома­тия".

Четвертое направление — направление международных утопистов — менее влиятельно, чем любое из предыдущих, но оно иногда используется для добавления идеалистичес­кой риторики в японскую точку зрения. Она публично ассоциируется с такими видными деятелями, как Акио Морита из "Сони", который, в частности, считает преувели­ченно важной для Японии демонстративную привержен­ность нравственно приоритетным глобальным целям. Часто прибегая к понятию "новый глобальный порядок", утопис­ты называют Японию — именно потому, что она не связана геополитическими обязательствами, — глобальным лиде­ром в разработке и продвижении подлинно гуманной про­граммы для мирового сообщества.

Все четыре направления сходятся в главном: более мно­гостороннее азиатско-тихоокеанское сотрудничество отве­чает интересам Японии. Такое сотрудничество со временем может иметь три положительных последствия: оно может помочь воздействовать на Китай (а также осторожно сдер­живать его); может помочь Америке остаться в Азии, даже несмотря на постепенное ослабление ее господства; может помочь смягчить антияпонские настроения и тем самым увеличить влияние Японии. Хотя оно вряд ли создаст япон­скую сферу регионального влияния, но сможет, вероятно, принести Японии некоторую долю регионального уважения, особенно в приморских странах, которые, возможно, испы­тывают беспокойство по поводу растущей мощи Китая.

Все четыре точки зрения также совпадают в том, что осторожное воспитание Китая намного предпочтительнее, чем любая возглавляемая Америкой попытка его прямого сдерживания. Фактически понятие возглавляемой Амери­кой стратегии сдерживания Китая или даже идея неофици­альной уравновешенной коалиции, ограниченной остров­ными государствами (Тайванем, Филиппинами, Брунеем и Индонезией) и поддерживаемой Японией и Америкой, не имеют особой привлекательности для внешнеполитическо­го истеблишмента Японии. В представлении Японии любая попытка такого рода не только потребовала бы неограни­ченного и значительного американского военного присут­ствия как в Японии, так и в Корее, но, создав взрыво­опасный геополитический перехлест китайских и америка­но-японских региональных интересов (см. карту XXIII), вероятно, стала бы оправдавшимся пророчеством столкно­вения с Китаем[37][37]. Результатом стали бы сдерживание эволю­ционной эмансипации Японии и угроза экономическому процветанию Дальнего Востока.

Американо-японская антикитаиская коалиции

Частичное совпадение зон влияния с Китаем как мировой державой

Карта ХХIII

К тому же немногие выступают за противоположное — великое примирение между Японией и Китаем. Региональ­ные последствия такого классического изменения союзов были бы слишком тревожными: уход Америки из региона, а также немедленное подчинение Тайваня и Кореи Китаю, оставление Японии на милость Китая. Эта перспектива не­привлекательна ни для кого, за исключением, пожалуй, немногих экстремистов. Поскольку Россия геополитически нейтрализована и исторически презираема, нет альтернати­вы единодушному мнению о том, что связь с Америкой ос­тается единственной надеждой для Японии. Без этого Япо­ния не сможет ни обеспечить себе постоянное снабжение нефтью, ни защититься от китайской (и, возможно, вскоре также и корейской) атомной бомбы. Единственный вопрос реальной политики: как наилучшим образом манипулиро­вать американскими связями, с тем чтобы соблюсти японс­кие интересы?

Соответственно японцы следуют желанию американцев укрепить американо-японское военное сотрудничество, включая, по-видимому, все более расширяющиеся границы: от более узкой "дальневосточной" до более широкой "ази­атско-тихоокеанской формулы". В соответствии с этим в начале 1996 года при рассмотрении так называемых японо-американских принципов обороны японское правительство также расширило ссылку на возможное использование японских сил обороны, изменив фразу "чрезвычайная ситу­ация на Дальнем Востоке" на "чрезвычайная ситуация в соседних с Японией регионах". Японской готовностью по­мочь Америке в данном вопросе также движут известные сомнения относительно давнего американ- кого могуще­ственного присутствия в Азии и беспокойство по поводу того, что взлет Китая и видимая тревога Америки в связи с этим могли бы в какой-то момент в будущем все же навязать Японии неприемлемый выбор: остаться с Америкой против Китая или без Америки и в союзе с Китаем.

Для Японии эта фундаментальная дилемма также содер­жит исторический императив: поскольку превращение в доминирующую региональную державу не является практи­чески осуществимой целью и поскольку без региональной базы приобретение истинно всеобъемлющей глобальной силы нереально, следует, что Япония может, по крайней мере, приобрести статус глобального лидера посредством активного участия в миротворческих операциях на земном шаре и экономического развития. Воспользовавшись пре­имуществом американо-японского военного союза, чтобы обеспечить стабильность на Дальнем Востоке, но не позво­ляя втянуть себя в антикитайскую коалицию, Япония может без риска добиться для себя особой и влиятельной роли в мире как держава, которая способствует возникновению подлинно интернационального и более эффективно органи­зованного сотрудничества. Япония могла бы, таким обра­зом, стать более могущественным и влиятельным эквива­лентом Канады в мире: государством, которое уважают за конструктивное использование своего богатства и могуще­ства, но таким, которого не боятся и которое не вызывает раздражения.

Поиск по сайту: