КОРОТКИЙ ПУТЬ К МИРОВОМУ ГОСПОДСТВУ

Испано-американская война 1898 года была первой для Америки захватнической войной за пределами континен­та[1][1]. Благодаря ей власть Америки распространилась дале­ко в Тихоокеанский регион, далее Гавайев, до Филиппин. На пороге нового столетия американские специалисты по стратегическому планированию уже активно занимались выработкой доктрин военно-морского господства в двух океанах, а американские военно-морские силы начали ос­паривать сложившееся мнение, что Британия "правит морями". Американские притязания на статус единственного хранителя безопасности Западного полушария, провозгла­шенные ранее в этом столетии в "доктрине Монро" и оправ­дываемые утверждениями о "предначертании судьбы", еще более возросли после строительства Панамского канала, облегчившего военно-морское господство как в Атланти­ческом, так и в Тихом океане.

Фундамент растущих геополитических амбиций Амери­ки обеспечивался быстрой индустриализацией страны. К началу первой мировой войны экономический потенциал Америки уже составлял около 33% мирового ВНП, что ли­шало Великобританию роли ведущей индустриальной дер­жавы. Такой замечательной динамике экономического рос­та способствовала культура, поощрявшая эксперименты и новаторство. Американские политические институты и сво­бодная рыночная экономика создали беспрецедентные воз­можности для амбициозных и не имеющих предрассудков изобретателей, осуществление личных устремлений кото­рых не сковывалось архаичными привилегиями или жест­кими социальными иерархическими требованиями. Короче говоря, национальная культура уникальным образом благо­приятствовала экономическому росту, привлекая и быстро ассимилируя наиболее талантливых людей из-за рубежа, она облегчала экспансию национального могущества.

Первая мировая война явилась первой возможностью для массированной переброски американских вооруженных сил в Европу. Страна, находившаяся в относительной изо­ляции, быстро переправила войска численностью в несколь­ко сотен тысяч человек через Атлантический океан: это была трансокеаническая военная экспедиция, беспрецеден­тная по своим размерам и масштабу, первое свидетельство появления на международной арене нового крупного дей­ствующего лица. Представляется не менее важным, что вой­на также обусловила первые крупные дипломатические шаги, направленные на применение американских принци­пов в решении европейских проблем. Знаменитые "четыр­надцать пунктов" Вудро Вильсона представляли собой впрыскивание в европейскую геополитику амер^анского идеализма, подкрепленного американским могуществом. (За полтора десятилетия до этого Соединенные Штаты сыг­рали ведущую роль в урегулировании дальневосточного конфликта между Россией и Японией, тем самым также утвердив свой растущий международный статус.) Сплав американского идеализма и американской силы, таким об­разом, дал о себе знать на мировой сцене.

Тем не менее, строго говоря, первая мировая война была в первую очередь войной европейской, а не глобальной. Однако ее разрушительный характер ознаменовал собой начало конца европейского политического, экономическо­го и культурного превосходства над остальным миром. В ходе войны ни одна европейская держава не смогла проде­монстрировать решающего превосходства, и на ее исход значительное влияние оказало вступление в конфликт при­обретающей вес неевропейской державы — Америки. Впоследствии Европа будет все более становиться скорее объектом, нежели субъектом глобальной державной поли­тики.

Тем не менее этот краткий всплеск американского миро­вого лидерства не привел к постоянному участию Америки в мировых делах. Наоборот, Америка быстро отступила на позиции лестной для себя комбинации изоляционизма и идеализма. Хотя к середине 20-х и в начале 30-х годов на Европейском континенте набирал силу тоталитаризм, аме­риканская держава, к тому времени имевшая мощный флот на двух океанах, явно превосходивший британские военно-морские силы, по-прежнему не принимала участия в между­народных делах. Американцы предпочитали оставаться в стороне от мировой политики.

С такой позицией согласовывалась американская кон­цепция безопасности, базировавшаяся на взгляде на Амери­ку как на континентальный остров. Американская страте­гия была направлена на защиту своих берегов и, следовательно, была узконациональной по своему характе­ру, причем международным или глобальным соображениям уделялось мало внимания. Основными международными игроками по-прежнему были европейские державы, и все более возрастала роль Японии.

Европейская эра в мировой политике пришла к оконча­тельному завершению в ходе второй мировой войны, первой подлинно глобальной войны. Боевые действия велись на трех континентах одновременно, за Атлантический и Ти­хий океаны шла также ожесточенная борьба, и глобальный характер войны был символично продемонстрирован, когда британские и японские солдаты, бывшие представителями соответственно отдаленного западноевропейского острова и столь же отдаленного восточноазиатского острова, сошлись в битве за тысячи миль от своих родных берегов на индийско-бирманской границе. Европа и Азия стали еди­ным полем битвы.

Если бы война закончилась явной победой нацистской Германии, единая европейская держава могла бы стать гос­подствующей в глобальном масштабе. (Победа Японии на Тихом океане позволила бы ей играть ведущую роль на Дальнем Востоке, однако, по всей вероятности, Япония по-прежнему оставалась бы гегемоном регионального масшта­ба.) Вместо этого поражение Германии было завершено главным образом двумя внеевропейскими1 победителями — Соединенными Штатами и Советским Союзом, ставшими преемниками незавершенного в Европе спора за мировое господство.

Следующие,50 лет ознаменовались преобладанием двух­полюсной американо-советской борьбы за мировое господ­ство. В некоторых аспектах соперничество между Соеди­ненными Штатами и Советским Союзом представляло собой осуществление излюбленных теорий геополитиков: оно противопоставляло ведущую в мире военно-морскую державу, имевшую господство как над Атлантическим оке­аном, так и над Тихим, крупнейшей в мире сухопутной дер­жаве, занимавшей большую часть евразийских земель (при­чем китайско-советский блок охватывал пространство, отчетливо напоминавшее масштабы Монгольской импе­рии). Геополитический расклад не мог быть яснее: Север­ная Америка против Евразии в споре за весь мир. Победи­тель добивался бы подлинного господства на земном шаре. Как только победа была бы окончательно достигнута, никто не смог бы помешать этому.

Каждый из противников распространял по всему миру свой идеологический призыв, проникнутый историческим оптимизмом, оправдывавшим в глазах каждого из них необ­ходимые шаги и укрепившим их убежденность в неизбеж­ной победе. Каждый из соперников явно господствовал внутри своего собственного пространства, в отличие от имперских европейских претендентов на мировую гегемо­нию, ни одному из которых так и не удалось когда-либо установить решающее господство на территории самой Европы. И каждый использовал свою идеологию для упро­чения власти над своими вассалами и зависимыми государ­ствами, что в определенной степени напоминало времена религиозных войн.

Комбинация глобального геополитического размаха и провозглашаемая универсальность соревнующихся между собой догм придавали соперничеству беспрецедентную мощь. Однако дополнительный фактор, также наполненный глобальной подоплекой, делал соперничество действитель­но уникальным. Появление ядерного оружия означало, что грядущая война классического типа между двумя главными соперниками не только приведет к их взаимному уничтоже­нию, но и может иметь гибельные последствия для значи­тельной части человечества. Интенсивность конфликта, таким образом, сдерживалась проявляемой со стороны обо­их противников чрезвычайной выдержкой.

В геополитическом плане конфликт протекал главным образом на периферии самой Евразии. Китайско-советский блок господствовал в большей части Евразии, однако он не контролировал ее периферию. Северной Америке удалось закрепиться как на крайнем западном, так и на крайнем восточном побережье великого Евразийского континента. Оборона этих континентальных плацдармов (выражавшая­ся на Западном "фронте" в блокаде Берлина, а на Восточ­ном — в Корейской войне) явилась, таким образом, первым стратегическим испытанием того, что потом стало известно как холодная война.

На заключительной стадии холодной войны на карте Евразии появился третий оборонительный "фронт" — Юж­ный (см. карту I). Советское вторжение в Афганистан уско­рило обоюдоострую ответную реакцию Америки: прямую помощь со стороны США национальному движению сопро­тивления в Афганистане в целях срыва планов Советской Армии и широкомасштабное наращивание американского военного присутствия в районе Персидского залива в каче­стве сдерживающего средства, упреждающего любое даль­нейшее продвижение на Юг советской политической или военной силы. Соединенные Штаты занялись обороной района Персидского залива в равной степени с обеспечени­ем своих интересов безопасности в Западной и Восточной Евразии.

Успешное сдерживание Северной Америкой усилий ев­разийского блока, направленных на установление прочного господства над всей Евразией, причем обе стороны до конца воздерживались от прямого военного столкновения из-за боязни ядерной войны, привело к тому, что исход соперни­чества был решен невоенными средствами. Политическая жизнеспособность, идеологическая гибкость, динамичность экономики и привлекательность культурных ценностей ста­ли решающими факторами.

Карта I

Ведомая Америкой коалиция сохранила свое единство, в то время как китайско-советский блок развалился в течение менее чем двух десятилетий. Отчасти такое положение дел стало возможным в силу большей гибкости демократичес­кой коалиции по сравнению с иерархическим и догматич­ным и в то же время хрупким характером коммунистичес­кого лагеря. Первый блок имел общие ценности, но без формальной доктрины. Второй же делал упор на догматич­ный ортодоксальный подход, имея только один веский центр для интерпретации своей позиции. Главные союзни­ки Америки были значительно слабее, чем сама Америка, в то время как Советский Союз определенно не мог обра­щаться с Китаем как с подчиненным себе государством. Исход событий стал таковым также благодаря £ ому факту, что американская сторона оказалась гораздо более дина­мичной в экономическом и технологическом отношении, в то время как Советский Союз постепенно вступал в стадию стагнации и не мог эффективно вести соперничество как в плане экономического роста, так и в сфере военных технологий. Экономический упадок, в свою очередь, усиливал идеологическую деморализацию.

Фактически советская военная мощь и страх, который она внушала представителям Запада, в течение длительного времени скрывали существенную асимметрию между сопер­никами. Америка была гораздо богаче, гораздо дальше ушла в области развития технологий, была более гибкой и пере­довой в военной области и более созидательной и привлека­тельной в социальном отношении. Ограничения идеоло­гического характера также подрывали созидательный по­тенциал Советского Союза, делая его систему все более косной, а его экономику все более расточительной и менее конкурентоспособной в научно-техническом плане. В ходе мирного соревнования чаша весов должна была склониться в пользу Америки.

На конечный результат существенное влияние оказали также явления культурного порядка. Возглавляемая Амери­кой коалиция в массе своей воспринимала в качестве поло­жительных многие атрибуты американской политической и социальной культуры. Два наиболее важных союзника Аме­рики на западной и восточной периферии Евразийского континента — Германия и Япония — восстановили свои экономики в контексте почти необузданного восхищения всем американским. Америка широко воспринималась как представитель будущего, как общество, заслуживающее восхищения и достойное подражания.

И наоборот, Россия в культурном отношении вызывала презрение со стороны большинства своих вассалов в Цент­ральной Европе и еще большее презрение со стороны сво­его главного и все более несговорчивого восточного союз­ника — Китая. Для представителей Центральной Европы российское господство означало изоляцию от того, что они считали своим домом с точки зрения философии и культу­ры: от Западной Европы и ее христианских религиозных традиций. Хуже того, это означало господство народа, кото­рый жители Центральной Европы, часто несправедливо, считали ниже себя в культурном развитии.

Китайцы, для которых слово "Россия" означало "голод­ная земля", выказывали еще более открытое презрение. Хотя первоначально китайцы лишь тихо оспаривали притя­зания Москвы на универсальность советской модели, в течение десятилетия, последовавшего за китайской комму­нистической революцией, они поднялись на уровень настойчивого вызова идеологическому главенству Москвы и даже начали открыто демонстрировать свое традиционное презрение к северным соседям-варварам.

Наконец, внутри самого Советского Союза 50% его на­селения, не принадлежавшего к русской нации, также от­вергало господство Москвы. Постепенное политическое пробуждение нерусского населения означало, что украин­цы, грузины, армяне и азербайджанцы стали считать совет­скую власть формой чуждого имперского господства со сто­роны народа, который они не считали выше себя в культурном отношении. В Средней Азии национальные устремления, возможно, были слабее, но там настроения народов разжигались постепенно возрастающим осознани­ем принадлежности к исламскому миру, что подкреплялось сведениями об осуществлявшейся повсюду деколонизации.

Подобно столь многим империям, существовавшим ра­нее, Советский Союз в конечном счете взорвался изнутри и раскололся на части, став жертвой не столько прямого во­енного поражения, сколько процесса дезинтеграции, уско­ренного экономическими и социальными проблемами. Его судьба стала подтверждением меткого замечания ученого о том, что "империи являются в основе своей нестабильными, по­тому что подчиненные элементы почти всегда предпо­читают большую степень автономии, и контрэлиты в таких элементах почти всегда при возникновении воз­можности предпринимают шаги для достижения боль­шей автономии. В этом смысле империи не рушатся; они скорее разрушаются на части, обычно очень мед­ленно, хотя иногда и необыкновенно быстро"[2][2].

В результате краха соперника Соединенные Штаты оказа­лись в уникальном положении. Они стали первой и един­ственной действительно мировой державой. И все же гло­бальное господство Америки в некотором отношении напоминает прежние империи, несмотря на их более ограниченный, региональный масштаб. Эти империи опирались в своем могуществе на иерархию вассальных, зависимых го­сударств, протекторатов и колоний, и всех тех, кто не вхо­дил в империю, обычно рассматривали как варваров. В ка­кой-то степени эта анахроничная терминология не является такой уж неподходящей для ряда государств, в настоящее время находящихся под влиянием Америки. Как и в про­шлом, применение Америкой "имперской" власти в значи­тельной мере является результатом превосходящей органи­зации, способности быстро мобилизовать огромные эко­номические и технологические ресурсы в военных целях, неявной, но значительной культурной притягательности американского образа жизни, динамизма и прирожденного духа соперничества американской социальной и политичес­кой элиты.

Прежним империям также были свойственны эти каче­ства. Первым приходит на память Рим. Римская империя была создана в течение двух с половиной столетий путем постоянной территориальной экспансии вначале в север­ном, а затем и в западном и юго-восточном направлениях, а также путем установления эффективного морского контро­ля над всей береговой линией Средиземного моря. В геогра­фическом отношении она достигла своего максимального развития приблизительно в 211 году н.э. (см. карту II). Рим­ская империя представляла собой централизованное госу­дарство с единой самостоятельной экономикой. Ее им­перская власть осуществлялась осмотрительно и целенап­равленно посредством сложной политической и экономи­ческой структуры. Стратегически задуманная система дорог и морских путей, которые брали начало в столице, обеспе­чивала возможность быстрой перегруппировки и концент­рации (в случае серьезной угрозы безопасности) римских легионов, базировавшихся в различных вассальных государ­ствах и подчиненных провинциях.

Во времена расцвета империи римские легионы, развер­нутые за границей, насчитывали не менее 300 тыс. человек: это была огромная сила, становившаяся еще более смерто­носной благодаря превосходству римлян в тактике и воору­жениях, а также благодаря способности центра обеспечить относительно быструю перегруппировку сил. (Удивительно, что в 1996 г. гораздо более густонаселенная сверхдержава Америка защищала внешние границы своих владений, раз­местив за границей 296 тыс. солдат-профессионалов.)

Римская империя во времена своего расцвета

Карта II

Имперская власть Рима, однако, также опиралась на важную психологическую реальность. Слова "Civis Romanus sum" ("Я есть римский гражданин") были наивыс­шей самооценкой, источником гордости и тем, к чему стре­мились многие. Высокий статус римского гражданина, в итоге предоставлявшийся и лицам неримского происхожде­ния, был выражением культурного превосходства, которое оправдывало чувство "особой миссии" империи. Эта реаль­ность не только узаконивала римское правление, но и скло­няла тех, кто подчинялся Риму, к ассимиляции и включе­нию в имперскую структуру. Таким образом культурное превосходство, которое воспринималось правителями как нечто само собой разумеющееся и которое признавалось порабощенными, укрепляло имперскую власть.

Эта высшая и в значительной степени неоспаривавшаяся имперская власть просуществовала около трех столетий. За исключением вызова, брошенного на определенном этапе соседним Карфагеном и на восточных границах Парфянской империей, внешний мир, в основном варварский, плохо организованный и в культурном отношении явно уступаю­щий Риму, большей частью был способен лишь к отдельным нападениям. До тех пор пока империя могла поддерживать внутреннюю жизнеспособность и единство, внешний мир не мог с ней конкурировать.

Три основные причины привели в конечном счете к кра­ху Римской империи. Во-первых, империя стала слишком большой для управления из единого центра, однако ее раз­дел на Западную и Восточную автоматически уничтожил монополистический характер ее власти. Во-вторых, про­должительный период имперского высокомерия породил культурный гедонизм, который постепенно подорвал стрем­ление политической элиты к величию. В-третьих, длитель­ная инфляция также подорвала способность системы под­держивать себя без принесения социальных жертв, к которым граждане больше не были готовы. Культурная дег­радация, политический раздел и финансовая инфляция в со­вокупности сделали Рим уязвимым даже для варваров из прилегающих к границам империи районов.

По современным стандартам Рим не был действительно мировой державой, он был державой региональной. Но учи­тывая существовавшую в то время изолированность конти­нентов, при отсутствии непосредственных или хотя бы от­даленных соперников, его региональная власть была полной. Таким образом, Римская империя была сама по себе целым миром, ее превосходящая политическая организация и культура сделали ее предшественницей более поздних им­перских систем, еще более грандиозных по географическим масштабам.

Однако даже с учетом вышесказанного Римская империя не была единственной. Римская и Китайская империи воз­никли почти одновременно, хотя и не знали друг о друге. К 221 году до н.э. (период Пунических войн между Римом и Карфагеном) объединение Цинем существовавших семи государств в первую Китайскую империю послужило толч­ком для строительства Великой китайской стены в Север­ном Китае, с тем чтобы оградить внутреннее королевство от внешнего варварского мира. Более поздняя империя Хань, которая начала формироваться примерно в 140 году до н.э., стала еще более впечатляющей как по масштабам, так и по организации. К наступлению христианской эры под ее вла­стью находилось не менее 57 млн. человек. Это огромное число, само по себе беспрецедентное, свидетельствовало о чрезвычайно эффективном центральном управлении, кото­рое осуществлялось через централизованный и репрессив­ный бюрократический аппарат. Власть империи простира­лась на территорию современной Кореи, отдельные районы Монголии и большую часть нынешнего прибрежного Китая. Однако, подобно Риму, империя Хань также была подвер­жена внутренним болезням, и ее крах был ускорен разделом на три независимых государства в 220 году н.э.

Дальнейшая история Китая состояла из циклов воссое­динения и расширения, за которыми следовали упадок и раскол. Не один раз Китаю удавалось создавать имперские системы, которые были автономными, изолированными, которым с внешней стороны не угрожали никакие органи­зованные соперники. Разделу государства Хань на три части был положен конец в 589 году н.э., в результате чего возник­ло образование, схожее с имперской системой. Однако момент наиболее успешного самоутверждения Китая как империи пришелся на период правления маньчжуров, осо­бенно в начальный период династии Цзинь. К началу XVIII века Китай вновь стал полноценной империей, в которой имперский центр был окружен вассальными и зависимыми государствами, включая сегодняшние Корею, Индокитай, Таиланд, Бирму и Непал. Таким образом, влияние Китая распространялось от территории современного российско­го Дальнего Востока через Южную Сибирь до озера Байкал и на территорию современного Казахстана, затем в южном направлении в сторону Индийского океана и на восток че­рез Лаос и Северный Вьетнам (см. карту III).

Как и в случае с Римом, империя представляла собой сложную систему в области финансов, экономики, образо­вания и безопасности. Контроль над большой территорией и более чем 300 млн. людей, проживающими на ней, осуще­ствлялся с помощью всех этих средств при сильном упоре на централизованную политическую власть при поддержке замечательно эффективной курьерской службы. Вся импе­рия была разделена на четыре зоны, расходившиеся лучами от Пекина и определявшие границы районов, до которых курьер мог добраться в течение одной, двух, трех или четы­рех недель соответственно. Централизованный бюрократи­ческий аппарат, профессионально подготовленный и подо­бранный на конкурентной основе, обеспечивал опору единства.

Регионы Маньчжурской империи, находящиеся в ведении

Управления по колониальным вопросам Карта III

Единство укреплялось, узаконивалось и поддерживалось — как и в случае с Римом — сильным и глубоко укоренившимся чувством культурного превосходства, которое усиливалось конфуцианством, целесообразным с точки зрения существо­вания империи философским учением с его упором на гармо­нию, иерархию и дисциплину. Китай — Небесная империя — рассматривался как центр Вселенной, за пределами которого жили только варвары. Быть китайцем означало быть культур­ным, и по этой причине остальной мир должен был относиться к Китаю с должным почтением. Это особое чувство превос­ходства пронизывало ответ китайского императора — даже в период усиливающегося упадка Китая в конце XVIII века — королю Великобритании Георгу III, посланцы которого пыта­лись вовлечь Китай в торговые отношения, предложив кое-какие британские промышленные товары в качестве даров:

"Мы, волею небес император, предлагаем королю Анг­лии принять во внимание наше предписание: Небесная империя, правящая на пространстве между четырьмя морями... не ценит редкие и дорогие вещи... точно так же мы ни в малейшей степени не нуждаемся в промышленных товарах вашей страны...

Соответственно мы... приказали находящимся в вашем услужении посланникам благополучно возвращаться до­мой. Вы, о Король, просто должны действовать в соот­ветствии с нашими пожеланиями, укрепляя вашу пре­данность и присягая в вечной покорности".

Упадок и гибель нескольких китайских империй также объяснялись в первую очередь внутренними факторами. Монгольские и позднее восточные "варвары" восторжество­вали вследствие того, что внутренняя усталость, разложе­ние, гедонизм и.утрата способности к созиданию в экономи­ческой, а также военной областях подорвали волю Китая, а впоследствии ускорили его крах. Внешние силы воспользо­вались болезнью Китая: Британия — во время "опиумной" войны в 1839—1842 годах[3][3], Япония — веком позднее, что, в свою очередь, вызвало глубокое чувство культурного уни­жения, которое определяло действия Китая на протяжении XX столетия, унижения тем более сильного из-за противо­речия между врожденным чувством культурного превосход­ства и унизительной политической действительностью по­стимперского Китая.

В значительной степени, как и в случае с Римом, импер­ский Китай сегодня можно было бы классифицировать как региональную державу. Однако в эпоху своего расцвета Китай не имел себе равных в мире в том смысле, что ни одна другая страна не была бы в состоянии бросить вызов его имперскому статусу или хотя бы оказать сопротивление его дальнейшей экспансии, если бы у Китая было такое наме­рение. Китайская система была автономной и самоподдер­живающейся, основанной прежде всего на общей этничес­кой принадлежности при относительно ограниченной проекции центральной власти на этнически чуждые и гео­графически периферийные покоренные государства.

Многочисленная и доминирующая этническая сердцеви­на позволяла Китаю периодически восстанавливать свою империю. В этом отношении Китай отличается от других империй, в которых небольшим по численности, но руко­водствующимся гегемонистскими устремлениями народам удавалось на время устанавливать и поддерживать свое гос­подство над гораздо более многочисленными этнически чуждыми народами. Однако если доминирующее положе­ние таких империй с немногочисленной этнической серд­цевиной подрывалось, о реставрации империи не могло быть и речи.

Приблизительные очертания территории.

находившихся под контролем

Монгольской империи. 1280 год

Карта IV

Для того чтобы найти в какой-то степени более близкую аналогию сегодняшнему определению мировой державы, мы должны обратиться к примечательному явлению Монгольс­кой империи. Она возникла в результате ожесточенной борьбы с сильными и хорошо организованными противни­ками. Среди потерпевших поражение были королевства Польши и Венгрии, силы Святой Римской империи, не­сколько русских княжеств, Багдадский халифат и, позднее, даже китайская династия Сунь.

Чингисхан и его преемники, нанеся поражение своим региональным противникам, установили централизованный контроль над территорией, которую современные специа­листы в области геополитики определили как "сердце мира" или точку опоры для мирового господства. Их евразийская континентальная империя простиралась от берегов Китай­ского моря до Анатолии в Малой Азии и до Центральной Европы (см. карту IV). И лишь в период расцвета сталинс­кого китайско-советского блока Монгольской империи на Евразийском континенте нашелся достойный соперник в том, что касалось масштабов централизованного контроля над прилегающими территориями.

Римская, Китайская и Монгольская империи были реги­ональными предшественниками более поздних претенден­тов на мировое господство. В случае с Римом и Китаем, как уже отмечалось, имперская структура достигла высокой степени развития как в политическом, так и в экономичес­ком отношении, в то время как получившее широкое рас­пространение признание культурного превосходства цент­ра играло важную цементирующую роль. Напротив, Монгольская империя сохраняла политический контроль, в большей степени опираясь на военные завоевания, за кото­рыми следовала адаптация (и даже ассимиляция) к местным условиям.

Имперская власть Монголии в основном опиралась на военное господство. Достигнутое благодаря применению блестящей и жестокой превосходящей военной тактики, сочетавшейся с замечательными возможностями быстрой переброски сил и их своевременным сосредоточением, мон­гольское господство не несло с собой организованной эко­номической или финансовой системы, и власть монголов не опиралась на чувство культурного превосходства. Монголь­ские правители были слишком немногочисленны, чтобы представлять самовозрождающийся правящий класс, и, в любом случае, отсутствие четко сформированного, укоре­нившегося в сознании чувства культурного или хотя бы эт­нического превосходства лишало имперскую элиту столь необходимой личной уверенности.

В действительности монгольские правители показали себя довольно восприимчивыми к постепенной ассимиля­ции с часто более развитыми в культурном отношении на­родами, которых они поработили. Так, один из внуков Чингисхана, который был императором китайской части великого ханства, стал ревностным распространителем кон­фуцианства; другой превратился в благочестивого мусуль­манина, будучи султаном Персии; а третий с точки зрения культуры стал персидским правителем Центральной Азии. Именно этот фактор — ассимиляция правителей с теми, кто находился под их правлением, вследствие отсутствия доминирующей политической культуры, а также нерешен­ная проблема преемника великого Хана, основавшего им­перию, привели в итоге к гибели империи. Монгольское государство стало слишком большим для управления из единого центра, но попытка решения этой проблемы путем раздела империи на несколько автономных частей привела к еще более быстрой ассимиляции и ускорила распад импе­рии. Просуществовав два столетия — с 1206 по 1405 год, крупнейшая сухопутная мировая империя бесследно ис­чезла.

После этого Европа стала средоточием мировой власти и ареной основных битв за власть над миром. В самом деле, примерно в течение трех столетий небольшая северо-запад­ная окраина Евразийского континента впервые достигла с помощью преимущества на морях настоящего мирового господства и отстояла свои позиции на всех континентах земли. Следует отметить, что западноевропейские имперс­кие гегемоны не были слишком многочисленными, особен­но по сравнению с теми, кого они себе подчинили. И все же к началу XX века за пределами Западного полушария (кото­рое двумя столетиями раньше также находилось под конт­ролем Западной Европы и которое было в основном населе­но европейскими эмигрантами и их потомками) лишь Китай, Россия,,Оттоманская империя и Эфиопия были сво­бодны от господства Западной Европы (см. карту V).

Тем не менее западноевропейское господство не было равноценно достижению Западной Европой мировой власти. В реальности имели место мировое господство ев­ропейской цивилизации и фрагментарная континентальная власть Европы. В отличие от сухопутного завоевания "евра­зийского сердца" монголами или впоследствии Российской империей, европейский заокеанский империализм был до­стигнут за счет беспрерывных заокеанских географических открытий и расширения морской торговли. Этот процесс, однако, также включал постоянную борьбу между ведущи­ми европейскими государствами не только за заокеанские доминионы, но и за господство в самой Европе. Геополитическим следствием этого обстоятельства было то, что миро­вое господство Европы не являлось результатом господства в Европе какой-либо одной европейской державы.

В целом до середины XVII века первостепенной евро­пейской державой была Испания. К концу XV столетия она стала крупной имперской державой с заокеанскими владе­ниями и претензиями на мировое господство. Объединяю­щей доктриной и источником имперского миссионерского рвения была религия. И в самом деле, потребовалось по­средничество папы между Испанией и Португалией, ее мор­ским соперником, для утверждения формального раздела мира на испанскую и португальскую колониальные сферы в Тордесильясском (1494 г.) и Сарагосском (1529 г.) догово­рах Тем не менее, столкнувшись с Англией, Францией и Голландией, Испания не смогла отстоять свое господство ни в самой Западной Европе, ни за океаном.

Испания постепенно уступила свое преимущество Фран­ции До 1815 года Франция была доминирующей европейс­кой державой, хотя ее постоянно сдерживали европейские соперники как на континенте, так и за океаном. Во времена правления Наполеона Франция вплотную приблизилась к установлению своей реальной гегемонии над Европой. Ьсли бы ей это удалось, она также смогла бы получить статус господствующей мировой державы. Однако ее поражение в борьбе с европейской коалицией восстановило относитель­ное равновесие сил на континенте.

В течение следующего столетия до первой мировой вои­ны мировым морским господством обладала Великобрита­ния в то время как Лондон стал главным финансовым и торговым центром мира, а британский флот "властвовал на волнах". Великобритания явно была всесильной за океаном, но, как и более ранние европейские претенденты на миро­вое господство, Британская империя не могла в одиночку доминировать в Европе. Вместо этого Британия полагалась на хитроумную дипломатию равновесия сил и в конечном счете на англо-французское согласие для того, чтобы поме­шать континентальному господству России или Герма­нии.

Заокеанская Британская империя была первоначально создана благодаря сложной комбинации из географических открытий, торговли и завоеваний. Однако в значительной мере подобно своим предшественникам Риму и Китаю или своим французским и испанским соперникам, она черпала стойкость в концепции культурного превосходства. Это превосходство было не только вопросом высокомерия со стороны имперского правящего класса, но и точкой зрения, которую разделяли многие подданные небританского про­исхождения. Как сказал первый чернокожий президент ЮАР Нельсон Мандела, "я был воспитан в британской шко­ле, а в то время Британия была домом всего лучшего в мире. Я не отвергаю влияния, которое Британия и британская история и культура оказали на нас". Культурное превосход­ство, которое успешно отстояли и которое легко признали, сыграло свою роль в уменьшении необходимости опоры на крупные воинские формирования для сохранения власти имперского центра. К 1914 году лишь несколько тысяч британских военнослужащих и гражданских служащих контролировали около 11 млн. квадратных миль и почти 400 млн. небританцев (см. карту VI).

Короче говоря, Рим обеспечивал свое господство в ос­новном с помощью более совершенной военной структуры и культурной притягательности. Китай в значительной сте­пени опирался на эффективный бюрократический аппарат, управляя империей, построенной на общей этнической при­надлежности, и укрепляя свой контроль за счет сильно раз­витого чувства культурного превосходства. Монгольская империя в качестве основы своего правления сочетала при­менение в ходе завоеваний передовой военной тактики и склонность к ассимиляции. Британцы (так же как испанцы, голландцы и французы) обеспечивали себе превосходство по мере того, как их флаг следовал за развитием их торгов­ли; их контроль также поддерживался более совершенной военной структурой и культурным самоутверждением. Од­нако ни одна из этих империй не была действительно миро­вой. Даже Великобритания не была настоящей мировой державой. Она не контролировала Европу, а лишь поддер­живала в ней равновесие сил. Стабильная Европа имела решающее значение для международного господства Брита­нии, и самоуничтожение Европы неизбежно ознаменовало конец главенствующей роли Британии.

Напротив, масштабы и влияние Соединенных Штатов Америки как мировой державы сегодня уникальны. Они не только контролируют все мировые океаны и моря, но и создали убедительные военные возможности для берегового контроля силами морского десанта, что позволяет им осу­ществлять свою власть на суше с большими политическими последствиями. Их военные легионы надежно закрепились на западных и восточных окраинах Евразии. Кроме того, они контролируют Персидский залив. Американские васса­лы и зависимые государства, отдельные из которых стремят­ся к установлению еще более прочных официальных связей с Вашингтоном, распространились по всему Евразийскому континенту (об этом свидетельствует карта VII).

Экономический динамизм Америки служит необходи­мым предварительным условием для обеспечения главен­ствующей роли в мире. Первоначально, непосредственно после второй мировой войны, экономика Америки была независимой от экономики всех других стран и в одиночку обеспечивала более 50% мирового ВНП. Экономическое возрождение Западной Европы и Японии, за которым пос­ледовало более широкое явление экономического динамиз­ма Азии, означало, что американская доля от мирового ВНП в итоге должна была сократиться по сравнению с непропор­ционально высоким уровнем послевоенного периода. Тем не менее к тому времени, когда закончилась холодная вой­на, доля Америки в мировом ВНП, а более конкретно — ее доля в объеме мирового промышленного производства ста­билизировалась примерно на уровне 30%, что было нормой для большей части этого столетия, кроме исключительных лет непосредственно после второй мировой войны.

Что более важно, Америка сохранила и даже расширила свое лидерство в использовании новейших научных откры­тий в военных целях, создав таким образом несравнимые в техническом отношении вооруженные силы с действитель­но глобальным охватом, единственные в мире. Все это вре­мя Америка сохраняла свое значительное преимущество в области информационных технологий, имеющих решаю­щее значение для развития экономики. Преимущество Аме­рики в передовых секторах сегодняшней экономики свиде­тельствует о том, что ее технологическое господство, по-видимому, будет не так-то легко преодолеть в ближай­шем будущем, особенно с учетом того, что в имеющих решающее значение областях экономики американцы со­храняют и даже увеличивают свое преимущество по произ­водительности по сравнению со своими западноевропейс­кими и японскими конкурентами.

Несомненно, Россия и Китай относятся к числу держав, болезненно воспринимающих гегемонию Америки. В нача­ле 1996 года, в ходе визита в Пекин президента России Бориса Ельцина, они выступили с совместным заявлением на эту тему. Кроме того, они располагают ядерными арсена­лами, которые могут угрожать жизненно важным интересам США. Однако жестокая правда заключается в том, что на данный момент и в ближайшем будущем, хотя эти страны и могут развязать самоубийственную ядерную войну, никто из них не способен в ней победить. Не располагая возможно­стями по переброске войск на большие расстояния для на­вязывания своей политической воли и сильно отставая в технологическом отношении от Америки, они не имеют средств для того, чтобы постоянно оказывать (или в ближай­шее время обеспечить себе такие средства) политическое влияние во всем мире.

Короче говоря, Америка занимает доминирующие по­зиции в четырех имеющих решающее значение областях мировой власти: в военной области она располагает не имеющими себе равных глобальными возможностями раз­вертывания; в области экономики остается основной дви­жущей силой мирового развития, даже несмотря на конку­ренцию в отдельных областях со стороны Японии и Германии (ни одной из этих стран не свойственны другие отличительные черты мирового могущества); в технологи­ческом отношении она сохраняет абсолютное лидерство в передовых областях науки и техники; в области культуры, несмотря на ее некоторую примитивность, Америка пользу­ется не имеющей себе равных притягательностью, особенно среди молодежи всего мира, — все это обеспечивает Соеди­ненным Штатам политическое влияние, близкого которому не имеет ни одно государство мира. Именно сочетание всех этих четырех факторов делает Америку единственной ми­ровой сверхдержавой в полном смысле этого слова.

Поиск по сайту: